Помочь сайту
Поздравления
Примерный сын - Глава 3
23 января 2022 -
Вера Голубкова
Воскресная паэлья
Моя душа. Сон посеял в ней свои семена в виде не выходящих из головы вопросов.
Моя душа. Где она была? Да уж конечно же, не в коридорах больничного отделения скорой помощи, где в тот день осматривали маму, делали рентген, накладывали гипс и все такое прочее. Но именно там, под ужасным холодным светом, подстегиваемый долгим ожиданием, я задумался о своем, точнее, нашем положении, поскольку наши с мамой судьбы, в сущности, были неразрывно связаны как домом так и работой. После вещего сна я усомнился в правильности столь тесного сосуществования с мамой. Меня посетила идея в воскресенье приготовить дома паэлью, чтобы всё обсудить и некоторым образом изменить нашу жизнь. Но прежде мне хотелось посоветоваться на этот счет с Бланкой.
Бланка была последней, с кем я был в отношениях. Она – сослуживица Эстер, любовницы Хосе Карлоса. Помнится, я уже говорил, что Хосе Карлос – мой сосед и друг. Он выкупил у братьев их доли в родительской квартире и живет в ней один, поскольку родители совсем состарились и находятся в доме для престарелых. Наши друзья считают, что мы с ним очень похожи, потому и сблизились – два неженатика во всей честной компании – но это вовсе не так. Во-первых, Хосе Карлос, в отличие от меня, много разъезжает по работе. Мне же, как я говорил, хотелось бы помотаться по свету, но с магазином это невозможно. А во-вторых, Хосе Карлос, хоть и не раструбил всем, а сказал только мне, уже несколько лет состоит в весьма горячих отношениях с одной сослуживицей, которая не хочет бросать мужа; поначалу это приводило его в отчаяние, а теперь он свыкся с подобным положением вещей и даже находит в том определенную выгоду. Зазнобу его зовут Эстер, и иногда я тоже встречаюсь с ними. Хосе Карлос спит и видит, чтобы я замутил с какой-нибудь подружкой Эстер, желательно, тоже замужней. Он говорит, что зрелые замужние женщины – это сделка века, и только круглые дураки этого не знают, а для посвященных людей с мозгами это счастье, поскольку их сотни и тысячи. Нужно только суметь до них достучаться.
Бланка как раз одна из таких подружек. Пару лет назад мы начали встречаться вчетвером, поскольку Бланка была, как мне думается, прикрытием для Эстер, чтобы та иногда по вечерам могла пойти на ужин, не вызывая подозрений мужа. Как говорит Эстер, чтобы все было шито-крыто, нужно, чтобы алиби было не только правдоподобным, но и правдивым, поскольку со временем ложь позабудется, а правда – нет. Говоря мужу, что идет ужинать с Бланкой, Эстер и ужинала с Бланкой. И с Хосе Карлосом, о котором, впрочем, она умалчивала. Вполне естественно, что Эстер и Хосе Карлосу было не слишком весело ужинать в обществе Бланки, так что они стали звать и меня.
Не красавица и не уродина, не каланча и не коротышка, Бланка для своих сорока с хвостиком выглядела отменно и располагала к себе при первом же знакомстве. Я бы ни за что в жизни к ней не подошел, – и это чистая правда, – поскольку и помыслить не мог, что ее сможет заинтересовать парень на десять лет моложе. Однако, я сумел, и вскоре мы сблизились, но наши отношения, которые Бланка называет проблесковым маячком, а я крушением, были недолги. Несмотря на то, что мы уже давно не встречаемся, и нашей связи пришел конец, я периодически думаю о ней. Бланка – инженер-технолог и чертовски умна, так что я во многом прислушиваюсь к ее мнению и полностью ей доверяю. Словом, пока мама была у врачей, и войти к ней было нельзя, я решил поделиться с Бланкой своей задумкой, чтобы она помогла мне набросать план.
- Привет, Винченцо, что новенького скажешь?
- Салют, Бланка. Мама свалилась со стула.
- Господи боже, ударилась сильно?
Всего лишь услышав голос Бланки в трубке, я мигом успокоился. Мы разговорились, и я объяснил, что мама сломала плечо, и ей велено отдыхать, а на лечение уйдет несколько месяцев.
- Мама долго не сможет работать, Бланка, к тому же она уже пенсионерка, вот я и подумал, что дальше так не может продолжаться, пора привести дела в порядок. Тебе не кажется, что пришло время взять ответственность за бизнес на себя?
Приблизительно зная слова, которые она скажет в ответ, я подкрепил свою идею совершенно чуждыми мне выражениями "привести дела в порядок" и "взять ответственность за бизнес на себя".
- Отличная мысль, Висенте.
- Как думаешь, по деньгам реально? У меня есть кое-какие сбережения, но даже не знаю...
- Думаю, реально, даже более чем. Тебе не хватало чего-то такого...
- Полагаешь, стоит попробовать?
- Ты же любишь свою лавчонку, так ведь?
Я поколебался, прежде чем ответить.
- Люблю, конечно, но...
- Тогда – за дело! Вынуждена попрощаться, мне пора идти, Винченцо. Расскажешь позже. Все будет хорошо... Целую... Пока-пока. До встречи.
Я не стал ее задерживать. До того как Бланка ушла на производственное совещание, нам удалось поговорить всего лишь несколько минут, но ее внимание придало мне уверенности: шаг, который я намеревался предпринять, был разумным, и мои усилия не будут тщетны. Винченцо. Так меня называла только Бланка, из-за какого-то итальянца, с которым она познакомилась в путешествии по интеррейлу, когда ей было восемнадцать. Я жутко ревновал, когда она поведала об этом, должно быть, потрясающем пиццайоло, но очень быстро понял, что Бланка была права: глупо ревновать к прошлому, встречаясь со взрослой женщиной. Не было бы ничего ужасней, если бы я оказался ее первым парнем, ведь это значило бы, что она дожила до зрелого возраста девицей. [прим: интеррейл – европейский железнодорожный проездной, забронированный заранее по определенному маршруту на условиях невозврата, пиццайоло – владелец пиццеррии]
Поговорив по телефону с Бланкой, я успокоился и, мигом наметив план с легкой руки женщины, которую до сих пор считаю отличным человеком, схватил трубку и позвонил своей сестрице Нурии. Я сообщил ей о падении матери и переломе, и пригласил к нам в воскресенье на обед. Она часто обедала с нами по воскресеньям, но далеко не всегда, поскольку разведенной матери-одиночке с тремя детьми от разных мужчин прийти к нам в гости порой бывало сложнее, чем преодолевать обычные повседневные трудности. Застать же Нурию дома и затащить к нам по субботам и воскресеньям, когда дети были не с ней, и вовсе невозможно, поскольку у нее всегда имелись виды на подруг или парня, и желание обедать с овдовевшей матерью и братом "с душой улитки" (а теперь я знал, что я именно такой) стояло на последнем месте.
У мамы своя жизнь, и ей до лампочки, обедаем ли мы с сестрой или одни. В том смысле, что мама не типичная клуша, которая чувствует себя нужной только если ее "цыплятки" сидят вокруг нее. Она вполне самодостаточна, поскольку всегда работала, а не была домохозяйкой. Дело отнюдь не в том, что мама не любит мою сестру или не ладит с внуками, вовсе нет. Она не из тех маниакальных чистюль, для которых лучше умереть в тоске и одиночестве, лишь бы никто не заляпал их серебряные пепельницы и не покарябал ботинком паркет. Подобная ерунда ее не заботит; дом всего лишь дом, и я никогда не слышал, чтобы она сокрушалась из-за разбитого стакана или собачьей шерсти на диване. По ее собственным словам, она не любит командовать людьми, навязывать им свою волю, но, по-моему, она терпеть не может, чтобы что-то навязывали ей. Короче говоря, если бы сестре звонила мать, мы бы в жизни не увидели детей, а поскольку звоню я – все путем: я зову сестру, невзирая на безразличие матери к ее приходу, поскольку знаю, что так будет лучше и для мамы, и для Нурии и для ребятни, да и для меня, в общем-то, тоже.
В семейной жизни моя сестра Нурия смахивает на мать, возможно, поэтому она почти сразу же бросила мужа. У всех ее детей разные отцы, как я уже сказал, поскольку ей проще иметь от мужчины ребенка, нежели выйти за него замуж. Сейчас она встречается с новым парнем и, судя по скорости продвижения их дел, сдается мне, что скоро у меня будет четыре племянника и четверо бывших зятьев. Или пятеро. Или шестеро. И тем не менее, Нурия не понимает, что у нее аллергия на замужество, она считает себя невезучей и говорит, что ей попадаются одни недоделанные. На самом же деле, по-моему, мама просто не научила ее терпению. Но это исключительно мое мнение. В нашей семье терпением обладал только я. До того воскресенья с проклятой паэльей.
Нурия пришла вместе с Хорхе, своим новым дружком, общительным и на сей раз нормальным парнем чуть младше ее. Несмотря на то, что я был мало знаком с ним, – а дело было весьма деликатным, чтобы выносить его на обозрение посторонних, – мне казалось, что во сне отец дал мне ясно понять: больше ждать нельзя, и нужно брать быка за рога как можно раньше. Образно говоря, я стал тореро, и, подавая паэлью, – в то время, как Паркер, подстегиваемый присутствием детей и куриных костей, которые рано или поздно упадут на пол, возбужденно носился вокруг стола, – сказал:
- На днях мне приснился отец и...
На мои слова никто и ухом не повел. Я был слегка разочарован, но набрался сил и снова открыл рот, чтобы продолжить:
- Я много думал в эти дни, прикидывал и так и этак, и...
- Я не люблю паэлью, – прервала меня племянница, малышка Амели. Да-да, из-за фильма сестра назвала ее именно так. Чтобы добиться своего, ей даже пришлось поругаться со служащей в отделе регистрации, которая хотела записать племянницу как Амелию, что вполне логично. И, кстати, из нашей родни никто и никак не связан ни с Францией, ни с кинематографом.
- Не любишь паэлью? Да ладно! Посмотри, какая вкусняшка – пальчики оближешь. Все испанцы любят паэлью. Она – достояние человечества. Даже каталанцы ее любят, – вмешался вышеупомянутый Хорхе, имевший весьма своеобразное чувство юмора. По-видимому, его отношения с моей сестрой находились в фазе гиперсексуальной суперактивности, и он просто хотел порадовать и осчастливить других настолько, насколько был счастлив сам.
- А я не люблю, и все тут, – уперлась племянница.
- Съешь как миленькая, – отрезала сестра, – и не трогай собаку.
- Не буду есть, – возразила девчушка, – и, между прочим, мама, у собаки есть имя, его зовут Паркер.
- Висенте, положи ей паэлью, – приказала сестра.
- Если она сказала, что не хочет паэлью, я могу приготовить что-то другое, – предложил я.
- Никакого другого: приготовили паэлью – значит, будет есть паэлью. И перестань тискать собаку! – рявкнула сестра.
- А я не хочу, – упрямилась племяшка Амели. – Паркер-красавчик, Паркер-милашка...
- Будет паэлья, ясно? – Было заметно, что настроение Нурии секс не улучшил, в отличие от настроения ее любовника.
- Послушай, Нурия, мне совсем не трудно сварганить что-нибудь другое. Хочешь омлет, Амели? Или можно разогреть вчерашние котлеты, с кетчупом они просто объедение, – предложил я племяннице, которая сияла от счастья, прижимаясь личиком к собачьим ушам.
- Она любит только паэлью, приготовленную ее отцом, – уточнил Серхио, мой старший племянник.
Так вот в чем собака зарыта, вот почему племянница наотрез отказалась есть рис, а ее мать, то бишь моя сестрица, поглощала его с истинной одержимостью. Из-за дочери у Нурии ум за разум зашел, и ее бесноватость можно оправдать лишь тем, что девчушка сильно привязана к отцу, которого сестра даже видеть не может. Она ненавидит его так же неистово, как некогда любила.
А коль скоро экс-супруги были на ножах – к слову, это беда всех разведенных – и вечно грызлись из-за опеки, алиментов и оформленной на Нурию машины, пользуется которой он, сестра зачастую путает дочь со своим бывшим и цепляется к ней по всяким мелочам типа паэльи или тисканья собаки.
В свете вышесказанного мы молча принялись есть желтый рис, но другого шанса мне не представится еще пятнадцать дней, и бог весть какая стычка может разразиться между Нурией и ее шестилетней дочерью тогда, так что я набрался смелости и выпалил желаемое:
- Я уже говорил, что хорошенько все обдумал и хочу купить у мамы магазин.
Я придерживался, на мой взгляд, безвредного для всех сценария территориальной перестройки, продиктованного обстоятельствами: купить магазин, стать предпринимателем и одному отвечать за все, внести кое-какие изменения в бизнес-модель, немедленно приступить к поиску квартиры и, возможно, в ближайшее время переехать. Ничего другого не оставалось.
Мама во все глаза смотрела на меня. Нурия продолжала машинально есть, что делает всегда, когда у нее закипает кровь. Поди угадай, какие жуткие фантазии роятся в ее голове, в которых мы с ее бывшим являемся жертвами. Сестра подложила себе риса.
- Хотите немного добавки? – предложил Хорхе, чтобы охладить накал страстей.
- Нет, спасибо, – ответила мама и, обратившись ко мне, спросила: – Что ты сказал?
- Ма, у тебя же все равно пока плечо... я надумал поменять кое-что в магазине и хочу сам за это взяться. Я могу выкупить у тебя твою долю. Я уже посмотрел ссуды в банке.
- И мою... мою долю ты тоже выкупишь, вот что я тебе скажу, – выпалила Нурия, обезглавив креветку.
- Послушай, твоя... – начал было я, но мама меня перебила.
- Моя доля больше вашей, и еще у меня треть прочего наследуемого имущества.
- Да, ма, поэтому я объяснял Нурии, что ее часть...
- Так будет, если я захочу, – перебила меня мама.
- Конечно. По-моему, идея неплохая, вот я и предложил. Ты можешь выйти на пенсию и получать из фонда деньги, довольно кругленькую сумму, и…
Мама снова не дала договорить, оборвав меня на полуслове.
- Значит, ты уже все распланировал.
- Да, – ответил я, немного растерявшись. Я думал, что деловое предложение будет расценено в мою пользу, как доказательство моей зрелости и ответственности.
- И сколько ты нам отстегнешь? – живо встряла Нурия.
Сестра даже от креветок оторвалась на время. Предвкушение возможных денег в кошельке заставило Нурию забыть о неурядицах с ненавистным бывшим, и теперь она сама вовсю тискала Паркера и даже дала ему куриное крылышко со своей тарелки, что категорически запрещено программой воспитания собаки, но я ничего не сказал, поскольку обучение пса не являлось темой сегодняшнего разговора.
- Значит, по-твоему, я обязана отправиться на пенсию.
- Это не совсем так, мам. – Начиналось самое худшее. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо, хочу обеспечить твое будущее, вот и всё. Не знаю, но, возможно, магазин – слишком тяжелая ноша. Ты устала. В смысле…
Она не дала мне продолжить.
- Избавиться от меня, вот чего ты хочешь.
- Так о какой сумме речь, хотя бы приблизительно? – дудела о своем сестра. – Я подумала, что могу купить на эти деньги машину Даниэлю. – Даниэль – как раз тот самый бывший, которого она ненавидит; с Луисом, еще одним бывшим, вторым по счету, сестра прекрасно ладит, потому что он святой; с Эрнесто, первым бывшим, она не враждует, потому что он аргентинец, и половину времени живет там. – Мне нужна машина, на крайняк подержанная.
- Мама… – я попытался возобновить наш с матерью разговор на действительно интересующую меня тему, однако Нурия не собиралась уступать главенство.
- Десять тысяч евро? Сколько может стоить магазин? Двадцать тысяч? Сто тысяч?
Я не обращал на сестру внимания, хотя это было трудно, поскольку она продолжала баловать Паркера, подкармливая его.
- Мам, помещение может остаться за тобой, и я буду платить тебе за аренду, как делал бы будь магазин моим, если ты думаешь, что…
- Я должна как следует обмозговать это дело, – решительно заявила мама.
Я замолчал. До сих пор мне удавалось действовать по плану, составленному Бланкой.
- Мне причитается такая же часть, как и ему, не так ли, Хорхе? – тут же нарушила установившуюся тишину Нурия, мигом воспользовавшись моим замешательством.
Хорхе работает в каком-то агентстве, и сестра уже намеревалась втянуть его в свои грандиозные интриги, в паучью сеть ее запутанных любовных отношений, заканчивающихся ничем. Однако Хорхе учел ситуацию и, проявив благоразумие, не стал ввязываться в дрязги, хотя всем нам известно, что не встать на сторону сестры в такой момент подобно смерти, поскольку позже неизбежно разразится скандал. Нурия из тех людей, кто либо с нами, либо против нас.
Я решил броситься в контратаку: в конце концов, сестра – не мать.
- Да, Нурия, по завещанию именно так, но я пашу там со дня смерти отца, а ты – нет. В этом и разница. И не подкармливай Паркера за столом! – язвительно добавил я.
- Что-то я тебя не понимаю, – ответила она.
Сестра меня вконец достала: вместо того, чтобы помочь убедить мать, она строила воздушные замки. Тем не менее, я набрался терпения и продолжил объяснять. Никто и не говорил, что будет легко.
- Послушай, что я тебе скажу: за все эти годы я много вложил в магазин. А если партнер не вкладывает в дело ни гроша, его акции обесцениваются.
- Ты тоже ни гроша не вложил, – заметила мать, пошевеливая торчащими из-под гипса кончиками пальцев. Если до сих пор мама молчала, это вовсе не означало, что она сдалась или я ее убедил.
- Зато ухлопал кучу времени, ма, а это тоже вложение капитала. Моя доля акций по сравнению с долей Нурии количественно выросла.
Меня сильно задело прямолинейное высказывание матери по поводу денег и незначительности моего вклада. Я всегда был незаметным как невидимка, незапоминающимся, и в том была моя проблема. Разве не я двадцать лет бдил там вместе с ней по утрам, вечерам, а частенько и по ночам? Неужели она забыла? Разве не оставили мои руки следов на прилавке, на кассе, на компьютерной мышке, на стремянке? Я не вложил ни гроша. Меня вообще не было. В животе у меня всё опустилось, и Паркер, почувствовав мое душевное состояние, оставил сестру, подошел ко мне и прижался к ноге, виляя хвостом, чтобы поддержать и дать тепло, которого мне порой так не хватало. Как я говорил, у нас в семье не принято проявлять свои чувства и, уж тем более, спокойно и открыто говорить о них. Чувства не к месту и не ко времени вырываются из нас как грязная брань, как кишечные газы, вгоняющие в краску, заставляя выйти из себя и потерять дар речи. Маму словами не проймешь, сантименты ей не интересны. С сестрой Нурией мы все детство и юность дрались насмерть, пока я не превзошел ее в весе и росте, и она не отступила. В тех драках было достаточно чувств, чтобы изучить любое. Мне удалось успокоиться и не попасть в ловушку.
- Можно я телик включу? – спросил средний племянник, помешанный на мотоциклах, а в это воскресенье как раз проводились заезды.
Пока мальчишки смотрели мотогонки, а племянница, как одержимая, играла с моим мобильником, – девчушка пристрастилась к экранам; бедняжка такая же как мать, поэтому они так часто и ругаются, – взрослые по-прежнему сидели возле неудавшейся паэльи. Все вышло хуже, чем я рассчитывал. Я не мог избавиться от мысли, что причинил боль матери, которой и без того было плохо после падения, затронув столь деликатную тему и заведомо зная при этом, что она может ее расстроить. У сестры, наоборот, не шелохнулся ни единый волосок из нелепого хвостика, который она соорудила у себя на голове. При всем моем уважении к сорокалетним женщинам, нет ничего хуже сорокалетней тетки, которая хочет выглядеть на пятнадцать. Честно говоря, я ждал от сестры несколько большей поддержки, поскольку наша лавчонка канцтоваров была ей по барабану, да и я, в конце концов, не собирался ни продавать ее, ни закрывать, а всего лишь предложил нашей старенькой маме решение; когда я обдумывал свой план, мне и в голову не приходило, что Нурия воспримет его в штыки. Это меня взбесило. Много лет, практически с детства, я одалживаю сестре деньги. Мягко говоря, одалживаю, а на самом деле – дарю. Точнее, она их из меня вытягивает. Двадцать евро сегодня, пятьдесят завтра, а учитывая частоту займов, я выкладываю Нурии больше денег, чем три ее бывших, вместе взятых мужа. Это как пить дать. Иногда я подумываю, что не мешало бы напомнить сестрице, что она прилично задолжала мне, в районе нескольких тысяч евро, а в другой раз корю себя: "что же я за человек, если высчитываю нужды сестры и племянников, в особенности ни в чем не повинных детей? Разве не для этого существует родня? Да и своих детей у меня нет. Пока нет".
Нурия никогда не упоминает о деньгах, которые мне задолжала. Только на Рождество, когда дарит шикарные подарки в счет уплаты долга. Однако я предпочел бы дорогим подаркам живые грошики, тем более, что часто эти самые подарки покупаются на деньги, одолженные у меня накануне. Правда, у меня тоже есть кое-какие преимущества: я не плачу за квартиру, поскольку живу вместе с мамой, и еще работаю в магазине канцтоваров. Останься Нурия в нашей лавчонке, на двоих работы там не хватило бы. Короче говоря, так или иначе, я занимаю место, которое по праву могло быть и ее, а коль скоро сестра его не требует, я не требую с нее долги. Мой друг Хосе Карлос, прагматик до мозга костей, говорит по этому поводу:
- По сути, ты оказываешь Нурии услугу, поскольку ей не приходится заботиться о матери и ее лавчонке.
Однако это не совсем так. Нурия никогда и ничего не хотела знать о магазине. При жизни отец всегда говорил нам летом: "Видеть не желаю, как на каникулах вы бьете баклуши, сидя дома. А ну-ка, марш со мной в типографию!" И мы помогали ему проводить инвентаризацию, красить стены или делали еще что-нибудь по мелочи. На самом деле отец не был извергом и в два часа отпускал нас с друзьями в бассейн, но мы с сестрой были совершенно разными людьми: Нурия терпеть не могла весь июль сидеть под замком, в то время как остальные развлекались; мне же, напротив, нравилась теневая прохлада от опущенных жалюзи в уголке среди наставленных до потолка коробок с барахлом. Я любил листать книги, календари, почтовые открытки, тысячелетней давности журналы, копившиеся здесь со времен еще до нашего с сестрой рождения, которые в свое время никто не забрал, да и теперь вряд ли кто-нибудь прочтет. Отец хранил их, потому что в ту пору ему было жалко взыскивать деньги с заболевшего издателя или невезучего, пьянчуги-агента, с которым круто обходилась жизнь. "Когда-нибудь мода вернется, и тогда эти вещи станут антиквариатом", – оправдывался за накопившуюся кучу бесполезного хлама отец, не любивший причинять людям боль. Я и сам хотел бы быть таким, ибо меня восхищает это качество.
Именно поэтому мне тяжело видеть сидящую перед тарелкой с остывшей едой расстроенную маму с синяками и кровоподтеками, не владеющую рукой, без макияжа, не имеющую возможности сходить в парикмахерскую и поддерживать свойственный ей активный образ жизни.
- И что мне, по-вашему, делать на пенсии? – спросила она.
"Слава богу! – я облегченно вздохнул. – Возможно, эта мысль стала казаться ей не такой уж и плохой".
- Да мало ли что, ма. Встречаться с подружками, например, путешествовать, записаться на курсы, ходить в театр... Сейчас для пенсионеров найдется тыща дел.
- Для стариков, – поправила она. – Ты считаешь меня старухой, Висенте.
- Ты немножечко старенькая, бабуля, – влезла Амели, не поднимая головы от айфона.
Для иного типа пенсионеров в список подходящих дел я включил бы занятие с внуками, но для мамы, насколько мне известно, это не вариант. Если сестре нужно оставить детей у нас, что случается довольно часто, она знает, что должна договориться со мной, потому что ими занимается именно дядя. Если же я вижу, что маме не до малышей, а Нурии нужно помочь, то иду к ней домой, хотя, если честно, это мне не по вкусу, поскольку ее квартира всегда напоминает обезьянью клетку, и мне приходится наводить там порядок, потому что я терпеть не могу бардак. Когда Нурия, открывает дверь ключом, то видит чистую и прибранную квартиру; в эту минуту в ее душе просыпается что-то и рвется наружу, потому что на прощание она горячо обнимает и целует меня, – надо думать, искренне, – называя при этом Крошка Тинин. Так она называла меня в детстве, когда мы еще не ссорились.
Как часто бывало, разговор угас, хотя мы так ничего и не решили. Все переключились на тему каникул и детских лагерей, куда сестра намеревалась отправить своих отпрысков. Я хранил молчание, мысленно приговаривая: "подожди, на все нужно время". Я всегда твержу эту фразу, если мне нужно успокоиться и унять тревожные мысли касательно третьих лиц. Однако успокоиться мне не удавалось, так что я встал и принялся убирать со стола, в то время как все восторженно трещали, вероятно, давая понять, что мое недавнее предложение яйца выеденного не стоит. На кухне я вывалил остатки еды в миску Паркера и, увидев, как пес с жадностью уплетает паэлью, почувствовал, что вместе с объедками исчезает и мое стремление покорить неведомые земли.
Рейтинг: 0
198 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
