МОИ ВЕРНИСАЖИ

МОИ  ВЕРНИСАЖИ

     ВЫСТАВКА /ретро/

Открылась персональная выставка художника Курзикова.

Событий в нашем городке мало, особенно зимой, когда всё запорошено снегом и скукой, но было бы поспешным только этим объяснять успех выставки. Вывести моих земляков из равновесия способно разве что чудо, вроде  бракосочетания горящей, как вечный огонь, поп-звезды или сказочки о золотой рыбке в интерпретации бойкого акционерного общества с неограниченной  безответственностью.

Случалось им впадать  и  в  интеллектуальные судороги, но  в  виде исключения из правил. На моей памяти подобное произошло однажды, когда при рытье котлована под общественный туалет была обнаружена старинная грамота. Вещь вполне возможная, поскольку строительство велось  с  незапамятных времен. Но вскоре интерес к находке увял. Археологи установили, что таинственные письмена — ни что иное, как роман местного литератора  Филькина, отвергнутый издательствами и выброшенный автором за ненадобностью.

И вдруг феномен Курзикова. Встречаясь, вместо приветствия, люди вопрошали друг друга:

– На выставке были?

– А вы?

– И мы.

Жена поддалась общему настроению и как-то перед сном предложила:

– А не сходить ли на выставку и нам?

– Зачем?

– Любопытно. О ней столько пересудов.  Софочка Шраер была и третьи сутки в диком восторге. Особенно поразил её портрет жены сапожника. Софочка с ней знакома. В жизни, говорит, самая обыкновенная, а  на портрете как живая.

– Софочке  есть с чем сравнивать, а нам придётся верить художнику на слово. Кроме того, у нас нет опыта осмотров. Взбредёт кому-нибудь в голову поинтересоваться нашим мнением, а где его взять? А с отсутствующих какой спрос.

Доводы на жену подействовали, и она спокойно уснула. А меня всю ночь одолевали непривычные мысли о власти таланта над людскими душами. Сумел же никому не известный художник встряхнуть  сонный, ко всему на свете безучастный,  городок. Со временем картины Курзикова превратятся в национальное достояние и, будучи проданы за валюту, принесут немалую пользу стране. И тогда вечным укором моей совести останется копеечная предусмотрительность, из-за которой лишил себя и жену радости общения с настоящим искусством.

Утром в автобусе, по дороге на службу, случаю было угодно определить  мне в попутчики диковинную личность, тоже, повидимому, художника, от зависти превратившегося в классического злопыхателя, уверенного в  том, что поскольку лучшее достаётся не ему, значит, и  не по назначению.

– Слыхали, что учудил этот ловкач Курзиков?– адресовался он ко мне, справедливо полагая, что наделавшее столько шороху имя не смогло пройти мимо моего внимания.– Запечатлел на холсте всех городских знаменитостей от проститутки до мэра. Собранные вместе они счастливо дополняют друг друга, и многие не устают удивляться, что не замечали этого прежде. Гармонию нарушила полемика вокруг изображения «крестного отца» и командира подразделения по борьбе с организованной преступностью. По мнению одних, они близкие родственники или, по меньшей мере, закадычные друзья, других — одно и то же  лицо, воспользовавшееся тем, что не запрещено работать по совместительству. Если это путаница, то легко объяснимая: эти господа «не светятся» ни в прессе, ни на телевидении, а народ желает знать героев нашего времени  не понаслышке. Со своей стороны, подчиненные полагают свой служебный долг в том, чтобы постоять в задумчивости перед портретом шефа. По этой причине на выставке столпотворение, почище  вавилонского. Книга отзывов напоминает щёку над больным зубом и продолжает стремительно разбухать. Каждый считает шедевром изображение именно своего руководителя. Спор о вкусах завершился перестрелкой, в которой погибло несколько мирных любителей живописи, однако новые жертвы прибывают толпами.

Никогда  прежде не доводилось мне наблюдать злопыхателя вблизи. Я едва поспевал за умопомрачительными извивами его фантазии. Но и ей не дано было предвидеть, что в исторически короткие сроки «крёстные батюшки» комфортно обоснуются во властных структурах наших городов и, чтобы их лицезреть, обывателю не понадобиться рисковать жизнью на вернисажах. 

ГОЛЫЕ

Шумно открылась выставка «Голое  искусство».  Я отправился туда  с ощущением сладострастной непредсказуемости. 

Самое сильное впечатление произвела плата за вход. В остальном — привычное собрание, ставших почти классическими, скелетов. Несколько разнообразило зрелище то, что, кроме персонажей на портретах, голыми оказались и посетители  выставки и её организаторы.

В моем присутствии голая служительница шпыняла  голого посетителя за небрежное обращение с  голыми экспонатами, а голый распорядитель давал интервью известной телевизионной обозревательнице. Голая теледива настойчиво допытывалась, как он относится к сексу в искусстве, и несчастный распорядитель, робко косясь на телекамеру, словно опасаясь встретится взглядом с женой, бормотал, что в искусстве, как и в постели, хорош любой секс, кроме скучного.

Изящные, как аквариумные рыбки, стайкой промелькнули голые школьники во главе с учительницей, на которой не было ничего, даже смущения. С покорностью выпускницы педвуза, уверенной в том, что жизнь, как ещё  недавно преподаватели, уготовила ей  экзамен на засыпку, томно втолковывала детям, что прыскать в кулак, разглядывая голые тела, не эстетично.  

Голая представительница министерства культуры горячо убеждала голого  президента американской кампании «Секскорпорейшн», что в полной мере осознает важность сексуальных связей для увеличения зарубежных инвестиций в культуру и готова к созданию совместного предприятия.

 Не менее страстно голый миллиардер из какой-то арабской джамахирии  убеждал голого художника продать свой шедевр  «Голая в зимнем саду».  Художник артачился, соглашаясь уступить зимний сад, но голую желал сохранить для страны и народа. Отчаявшийся миллиардер намертво впился в голое изображение и, отбиваясь от музейных служек,  вопил:

– На кой ляд мне ваш зимний сад,  ежели  в Сахаре он растает.

Голые студенты на голом полу усердно копировали голую натуру, а голый критик с авторучкой наголо яростно их атаковал за чрезмерную приверженность к голой правде.

В толпе голых меня разглядела  знакомая поэтесса, которую не сразу признал, видимо потому, что никогда прежде не видел голой. Прильнув к моему голому локтю, она позволила  прочесть на её голой груди две строчки из ненаписанной поэмы «НЮ-ансы»:

С тех пор, как превратилась в ню,

Я о себе невольно мНЮ.

Полностью текст будущей поэмы предназначался эксклюзивно для нудистского журнала «Голыш».

Объявили прибытие голого короля. Тотчас образовался живой голый коридор, сквозь который  проследовал почётный гость со свитой. Восхищённые видом его голого величества, дамы проявили редкое единодушие, утверждая, что мир спасёт мужская нагота. Спорить с ними не имело смысла, иначе бы я обратил их внимание на то, что, на безусловно выигрышном королевском фоне, остальные мужчины выглядели как товар, предназначенный для внутреннего потребления, в отличие от произведённого на экспорт.

Плотно окруженный голыми телохранителями, король прошествовал по анфиладе залов, в одном из которых произошло событие, нарушившее рутинную сутолоку церемониала. Некая Гавриила  Мымрыкина, изобразившая себя на картине в виде духа сеКсмологии, вылетавшего из чрева Вулкана, неожиданно сошла с полотна и, растопырив  крылья, как руки, устремилась к королю с очевидным намерением заключить его в свои голые объятия.  Стража, по счастью, не дремала  и осквернительница спокойствия, без лишних сантиментов, была водворена на предписанное ей выставочным каталогом место. Король поспешно отбыл, поручив изложить версию происшествия голому пресс-секретарю.

Пресс-секретарь был лаконичен, как голый афоризм. «Его величеству ничего более голого видеть не доводилось»! Не умея взять в толк, сказано это в осуждение или в похвалу, организаторы решили выставку не закрывать, придав ей статус постоянно-действующей, зато убрали портреты, в виду непредсказуемости психически неуравновешенных голых персонажей.

Борис  Иоселевич