Помочь сайту
Поздравления
НИБИРУ или прибытие Великого Аннунака на планете Земля-3
12 октября 2015 -
Владимир Радимиров
– Где находится памятник Налевину? – строго спросил он у стоявшей в угодливой позе спикерши. И только она открыла было рот для произнесения исчерпывающего на сёй счёт ответа, как её неожиданно перебили.
– Ай эм сорри, ай эм вэри сорри! – зашепелявил вдруг представитель Обритании В Камере Он, – Ай эм вэри вэри сорри!
Он поднялся со скамейки и, сопровождаемый внимательным взглядом попивавшего пивко Аннунака, а также взглядами других коммунистических товарищей, направился торопливой походкой прямиком к Смилде. Дойдя до памятника, В камере Он в спешке расстегнул ширинку на штанах и выпустил тугую пенную струю на холодные гранитные камни. «Оу, йес! – покряхтывая, пробормотал он, с выражением очевидного блаженства на упитанной физиономии, – Ит ис брилиэнт!»
А, надо вам сказать, что эти обританцы прямо затерроризировали бедную Смилду своим бессовестным писаньем. Даже не все обританцы, а та часть её наглых граждан, которые называли себя ангелочанами. Ангелия – это якобы наилучшая часть Обритании, хотя, если судить по выходкам её обитателей, это навряд ли было так… Да никакие они вообще-то и не ангелы, а сущие, наоборот, рыжие дьяволы!.. Едва лишь свободолюбивая республика Блатвия вырвалась из жёстких гроссиянских объятий, как она тут же с плачем и хныканьем запросилась в невероятно мягкую и любезную Еврозону. И вот же вышел парадокс-то – за нахождение в гроссиянской зоне блатышам даже щедро весьма приплачивали, а за приём в Евреинскую зону уже с них запросили внушительную плату. Блатыши в горении фанатического нетерпения буквально исподнее с себя сняли, но приданое за свою страну-невесту еврейцам этим заплатили. И что? Оказалось, по прошествии некоторого времени, что она ещё Еврозоне коварной и должна! Как это вам?! Нормально?!.. Только поистине феноменальная гордость и прямо-таки ослиное упрямство блатвийцев не позволили им признать факт своего очевидного облажания и сидения в сей клятой зоне у самой вонючей параши.
А эти дьяволы с туманной Ангелии ещё и пари стали заключать друг с другом насчёт, значит, поливания символа блатышского государства из своих, так сказать, природных шлангов, а также последующего за этим процессом собственного утекания от Смилдиных толстозадых охранников. И многим таким ссунам действительно удрать удавалось. Но были также и на этом сраме, а вернее, ссаме, попавшиеся. На данный момент статистика местной полицарни выдала такие ошеломляющие цифры: шестьсот шестьдесят два протокола на бесстыжих этих дьяволочан!
Вот и в душе В Камере Она взбурлило что-то чисто ангелочанское. Он заключил пари с сидящим рядом Царём Козы, что непременно «сделает это!» – и, рыжий лисовин, таки и вправду сделал!
Ведь он пользовался дипломатической неприкосновенностью, и опасаться запротоколирования своего непотребства ему было нечего.
Дурной же пример, как все знают, имеет неприятное свойство заражать окружающих. И в данном конкретном случае заражённым оказался ни кто иной, как сам Щурщ.
– Я тоже писать хочу! – заявил он тоном, не терпящим никаких возражений, – У меня от этого вашего пива аж мочевой пузырь в пузе лопается…
Сказал, и грузно потопал по направлению к опоганенному памятнику.
Подойдя же, поддатый Аннунак тоже расстегнул ширинку у себя на комбинезоне, долго в ней копался, слегонца при этом пританцовывая, а когда, наконец, достал из широких штанин то, из чего поливают памятники, то все окружающие зеваки непроизвольно ахнули.
Эта штука была у Щурща такой большой, что, глядя на неё, у некоторых знатоков человеческой анатомии даже закрались сомнения. А может, подумали эти знатоки, великие аннунаки вовсе никакие и не млекопитающие, а самые настоящие членистоногие, а?
Бесстыжий же нибируанец не обращал, казалось, ни малейщего внимания на повышенное, напротив, внимание к своей персоне. Он напудил преогромнейшую лужищу переработанного аннунакским организмом блатвийского пива, и даже громко испортил воздух, напустив вокруг себя столько ядовитых брюшных газов, что некоторые экзальтированные и не эмансипированные дамочки, вдохнув их случайно в себя, тут же хлопнулись в обморок.
А у некоторых особо въедливых индивидуумов даже закралась крамольная мыслишка: а не сделаны ли эти самые аннунаки тоже их каких-нибудь галактических свиней? Но эти неполиткорректные мыслишки мгновенно были испепелены разрядами космического электричества, и все сразу поняли, что аннунаки сделаны из совсем других, очень милых и благородных инопланетных животных.
Потряхивая своё внушительное хозяйство, Аннунак по-хозяйски оглядывал памятник.
– Что это за баба такая? – заинтересованно спросил он, – Померла давно?
Все слегка стушевались. А Балаболкина, стоя от огромного бздуна на безопасном от газов расстоянии, поспешила со своими на сей счёт объяснениями.
– Это памятник Свободы! – с достоинством защебетала она, повыпучив от микроскопического возмущения подкрашенные тушью глазки – Она, Свобода, так сказать, не умерла, а пока ещё живая. И даже, в некотором смысле, живее всех живых.
– Что за чушь ты там балаболишь? – перебил бестактный Щурщ культурную Балаболкину, – Живым памятники на Нибиру никто не ставит! А если имеется памятник, то, значит, сдохла эта ваша Свобода! Или, скажешь, я не прав?
Последний вопрос из уст пьяного Аннунака прозвучал довольно угрожающе.
– Э-э-э… – замялась было сконфуженная дама, но спорить с великаном благоразумно не стала. – Вы совершенно правы, Великий Аннунак! Совершенно! Если дело касается живых людей, то это так и есть. Но… это памятник не живому человеку, а, так сказать, некоей идее. Идее Свободы, которая вдохновляла нас на борьбу против иноземного гнёта.
– А-а, так бы сразу и сказала, – закончив, наконец, упрятывать своё хозяйство, проворчал нибируанец, – Если памятник идее, то его ставить не возбраняется. Выходит, вы тут, на Земле, всё ещё идолопоклонники? Интересно, интересно! А ведь наши религасты несколько добротных религий в прошлый свой раз как будто вам оставили? И где же они подевались, а? Вы их, получается, за борт, а сами опять в первобытную дикость впали?
Видно было, что Аннунаку этому абсолютно наплевать на дремучие верования землян, и что он бурчит так само, как бы по инерции раскрученного занудства и придирок. Поэтому, перескочив через лужу процеженного через себя пива, грузный верзила вновь широко улыбнулся и во всеуслышание заявил:
– Ну, да ничего. Это дело вполне поправимое. Мы вам тут новую религию с собой привезли. Вот такая религия! – и он продемонстрировал свой обоссанный большой палец, а затем успокаивающе добавил: БэУ, правда, поскольку мы её недавно из употребления у себя вывели, но вам, я уверен, она пригодится. Вещь качественная, нибируанская.
Рот словоохотливого острослова практически не закрывался. Он болтал и болтал о всякой всячине, покуда их высокая делегация не достигла, наконец, вожделённого Щурщём Налевинского памятника.
А с памятником вышло вот что.
Спецслужбисты, получившие строжайший приказ руководительницы государства о водружении хоть какого-нибудь эрзац-памятника на пустующее прежнее место, тут же привели в боевую готовность свою смекалку и принялись лихорадочно осматривать окружающих зевак на предмет обнаружения среди них возможного Налевинского двойника.
К великому их счастью, эти поиски увенчались неожиданным и полным успехом: был выловлен некий субъект, ну о-о-чень смахивавший собою на чёртового Налевина. Этим мужиком, совершенно конечно же случайно, оказался активный член местной националистической партии, который буквально на дух не переносил ничего гроссиянского, а об этом Налевине и слышать даже не мог без нервического какого-нибудь припадка. Узнав, какую рольку ему предлагают сыграть безмозглые эцилопы, он сначала даже онемел от возмущения, а потом принялся изрыгать из себя такие в их адрес ругательства, что те даже заслушались попервоначалу, внимая в свои уши музыку заковыристой брани.
Потом, правда, они сильно и очень больно поколотили псевдо-Налевина, и, помахивая перед притихшим националистом заряженным пистолетом, очень быстро перевербовали его в свою реалистическую веру. Эрзац-Налевин был тут же догола раздет и немедленно покрашен из пульверизатора сияющей золотой краской. Вместо отсутствующего постамента, его водрузили на перевёрнутый каменный мусорник, сунули ему в руку ильичёвскую мятую кепку, и поставили в нужную позу пламенного революционного оратора. По приближении коммунистического фанатика Аннунака мужику запретили даже дышать и приказали полностью там замереть, словно он и впрямь был не живым, а каменным.
В скором времени Великий Аннунак с толпою сопровождающих его лиц прибыли по месту их следования. Щурщ сначала прищурился, узрев наяву золотого «Налевина», а потом распахнул свои глаза аж до самого отказа и недоумённо сказал:
– Э-э, какой у вас памятник-то маленький. Отчего это у вас так, а?
– Да это мы решили приблизить великий образ Налевина к обычному образу рядового человека, – пояснила, не моргнув даже глазом, языкастая Балаболкина, – Налевин же был страшным коммунистом. Он радел за прочную смычку вождей с массами мирового бедного пролетариата.
– А-а, тогда понятно, – удовлетворённо промолвил Аннунак, взявшись рукою за подбородок и внимательно изучая неподвижный «памятник», а после умильного недолгого лицезрения оного восторженно добавил: Ну, как живой, а!
Все же элитарии, обступившие со всех сторон эту халтуру, с видом офигенных знатоков и больших умников закивали головами и одобрительно весьма забормотали.
– А золотой он у вас почему же? – продолжал допытываться въедливый Щурщ.
– А это как бы солнце мирового коммунизма олицетворяет, – брякнула спикерша первое, что пришло ей в башку, – Как бы этакое духовное величие и богатство носителя коммунистической идеи.
– Да, это тоже верно, – охотно согласился Щурщ, слегка поражённый неожиданной мудростью земных людей, но всё-таки продолжал допытываться: А голый он у вас почему, а?
– А голый он потому… – начала было бойко Балаболкина, но неожиданно запнулась. «Чёрт, не могли в пальто его одеть, бараны грёбаные! – мысленно обругала она своих подчинённых, – И зачем он, в самом деле, голый-то?..»
И тут её осенило.
– Он голый потому, – с гордостью заявила она, – что настоящий коммунист последнюю рубашку и даже трусы с себя снимет, чтобы отдать их голодающему и жаждущему. Вот!
– О-о! – воскликнул согласно нибируанец, – Замечательно! Очень глубоко и символично! Ничего не скажешь – молодцы!
И он собрался было уже уходить…
А несчастный позолоченный националист тем временем с огромным трудом выдерживал стоечку каменного статиста. Дышать вполдуха он кое-как ещё научился, но у него ужасно чесался нос, а руки и ноги буквально от неподвижности онемели. И вдруг… какая-то жутко вреднющая антикоммунистическая муха задумала, неожиданно для «памятника», пробраться ему в ноздрю. Липовый Налевин собрал в кулак всю свою закалённую идейной борьбой волю, но всё-таки под конец не сдержался.
Памятник вдруг оглушительно чихнул, а затем ещё и ругнулся. Подлая нахальная муха улетела к чёрту, а Налевин сызнова закаменел в энергично-призывающей своей революционной позе.
Аннунак застыл на месте, словно и он, вместе с обожаемым им Налевиным, превратился в каменный памятник. На короткое время образовалась совершенная тишина, будто само время остановило внезапно свой бег и кануло в тягучую вечность. Толпа судорожно замерла. Мировая знать чуть было не дала дуба. У сороки Балаболкиной, кажется, отсох язык.
– Что, что это было? – наконец, очухался Щурщ, с опаской указывая на памятник пальцем, – Похоже, что он… чихнул?
Но к спикерше уже вернулось её прежнее присутствие духа.
– Вам показалось, – уверенно заявила она, – Вы просто много пивка употребили, Великий Аннунак. Наверное, у вас от этого начинается «белая горячка»…
– А что такое «белая горячка»?
– Ну… это когда от перепою частично, и даже полностью, сходят с ума, – чуть ли даже не ласково проворковала Балаболкина и поглядела на встревоженного Щурща с почти материнским сочувствием, – Тогда всякие глюки начинают мерещиться… Иногда и то покажется, что и представить себе невозможно…
Аннунак мрачнел всё больше и больше… Он зажмурился и постоял так несколько секунд, а потом открыл свои буркалы и с опаской уставился на памятник, ожидая, что тот сейчас оживёт и врежет ему ногой по мотне комбинезона.
Но памятник больше не шевелился.
– Давай-ка, пошли отсюда, – заторопился заметно протрезвевший Щурщ, – хватит тут часами на безмозглый памятник пялиться.
И вся разношёрстная делегация заторопилась обратно, что вызвало в душе многих, особенно в душе Балаболкиной, облегчение и радость.
Но больше всех радовался уходу Аннунака золотой голый «памятник». По мере удаления пришельца в душе лже-Налевина росла гордость за свою страну, что она, эта страна, ещё рождает таких беззаветно преданных ей героев, каким являлся ни кто иной, как он… Ему уже мерещилась оглушительно торжественная церемония, посвящённая награждению спасителя отечества Орденом Трёх, Четырёх, а может даже быть, и Пяти Звёзд.
Экс-Налевину захотелось ещё разок взглянуть на одураченного им Аннунака, и он обернулся назад, одновременно стыдливо прикрывая ильичёвской кепкой область обнажённого паха.
Только вот чёрт же его дёрнул обернуться именно в этот, а не в какой-то другой, момент! Ведь именно в это же мгновение обернуться захотелось почему-то и Щурщу. Обеспокоенный нибируанец захотел просто-напросто убедиться, что приступ «белой горячки» у него не такой уж и сильный и в нибируанский дурдом ему покамест отправляться было рано. И!..
Увидев, что памятник обернулся ему вослед и как-то уж очень недружелюбно на него поглядывает, Аннунак придушенно вскрикнул и громко пукнул.
Но этого было мало! Зловредный «Налевин» неожиданно тоже заорал благим матом, потом шустро соскочил с пьедестала и, сверкая золотым задом, с невероятной скоростью умчался куда-то вдаль... Через секунду в противоположном направлении стремительно летел великанского роста струхнувший гуманоид, подпрыгивая на каждом третьем шаге, словно заяц-беляк, и истошно при том на всю округу вопя.
Вся же малорослая мировая камарилья, тоже громко отчего-то взгорланив, бросилась вослед за мчащимся Аннунаком.
«Всё, я пропал! – молнией озарилась мысль в мозгах у нибируанина, – Это она, проклятая «белая горячка!..»
Прибежав в очень скором времени на место пира и, по счастью, так никого по пути и не задавив, обескураженный Щурщ плюхнулся на свой стул и принялся шумно отдышиваться… Через минуту там появилась и запыхавшаяся Балаболкина, а также и остальные высокие и не очень высокие зарубежные гости. Самым же последним добрался до финиша грузный, как бегемот, Я Не Ковач.
– А ну-ка, живо лечите меня! – впал космический странник в нешутейную ярость, – У меня началась чёртова «белая горячка»!
Все пришли от этой просьбы в немалое замешательство, даже и смышлёная до сей поры Балаболкина. Но зашедших в тупик вождей, как это и всегда было в истории, спас простой народ. Неожиданно какой-то шутник выкрикнул из толпы, что для эффективного лечения «белой горячки» в пиво непременно надо подмешать водки.
Этот экстравагантный способ лечения сразу же заинтересовал расстроенного Щурща. Он тут же потребовал приготовить ему целительное снадобье, и из ближайшего магазина был быстро доставлен ящик с жоревом.
Влив бутылку белого яда в горшок и долив его затем до краёв пенным пивом, Великий Аннунак осторожно пригубил лекарственный напиток, затем почмокал довольно губами и… вылакал объёмистый горшок до самого дна.
Хорошее настроение вернулось к нему очень скоро. Он глупо хохотнул, потом гортанно непонятно матернулся, и не торопясь обвёл столпившихся политиков мутным пьяным взором.
– Эй, чего это вы такие хмурые, когда я весёлый? – снова хохотнув, спросил окружающих Щурщ. – Ну и рожи сквасили… Словно на похоронах… Ну-ка, – и он хлопнул в ладоши, – Включите мне музыку! Этих… музыкантов хочу. Непременно музыкантов! Ти-ля-ля!
Военный оркестр мгновенно грянул какой-то марш, подозрительно похожий на укралинский глупак, чем тут же заставил жаждущего веселухи Щурща резво привскочить на ноги и незамедлительно пуститься в пляс. Оказалось, что он глупак плясал просто блестяще. Вне всякого сомнения, третируемый западниками глупак, кроме Укралины, был ещё и нибируанским народным танцем.
Но постепенно музыка менялась. Аннунак, по-видимому, обладал каким-то галактическим гипнозом: его мыслительно-образные волны воздействовали непонятным способом на мозги оркестрантов. Мелодия сделалась намного живее, пока не трансформировалась, наконец, в какую-то разнузданную космическую какофонию, ввергая пляшущего Аннунака в неистовый прямо раж и кураж. Его мясистые подвижные члены принялись выкаблучивать до того лихие и замысловатые штуки и па, что толпа от хохота буквально ревела и стонала.
Мировые лидеры поражались. Это надо же, думали они – до чего классно может плясать человек!..
Всем очень и очень понравился этот отвязно-залихватский нибируанский танец, представлявший из себя смесь ламбады, хип-хопа, шейка, брейк-данса, а также вышеназванного уже глупака.
Проплясав так без роздыху минуты три, грузный Щурщ заметно этак притомился. Пот лил с него градом, а красная и так его физиономия заметно побурела. Наконец, он решил закончить своё сольное представление и в изнеможении плюхнулся на стул.
–Танцуют все! – слегка отдышавшись, приказал он товарищам по коммунистической партии и, ухмыльнувшись, для пущего, видно, эффекту добавил: Кто не танцует – того убью!
Мировые лидеры подскочили на ноги, будто подхваченные буйным ветром осенние листья. Ослушаться хама-великана у них не было никаких душевных и духовных сил. Правда, у Не Голой Мурки прошелестело в голове всем известное немецкое непечатное выражение, что-то похожее на «шмайзе», А у Царя Козы пробурчало не менее известное уже ихнее выражение, что-то навроде слова «морда»; только эти неполиткорректные думки в отношении звёздного концертмейстера сразу же были отслежены загадочными мозговыми церберами, и их носителей долбануло нешуточным током. Царь Козы с Не Голой Муркой тут же судорожно вцепились друг в дружку и показали восторженной публике чудеса акробатического рок-н-ролла.
Оставшуюся же в одиночестве представительницу женского пола Балаболкину мгновенно ухватил реактивный Не Та Ляха, предоставив прочим придурочным клоунам кривляться там на свой лад.
Предсидень Я Не Ковач, к своему стыду, глупака плясать не умел. Но, потоптавшись и покружившись там, словно медведь на арене, он вдруг уловил на себе чёрт знает что означающий прищуренный взгляд Щурща, отчего сильно перепугался и… пошёл зажигать в присядку!
Раздался явственно слышимый резкий треск. Все подумали, что у Я Не Ковача лопнули штаны на толстых ляжках, однако, принюхавшись, определили, что треск произвели не только лопнувшие штаны, но и могучий организм самого Я Не Ковача. Это выскочило наружу питательное укралинское сало, превращённое чудодеем-предсиденем частично в газообразное состояние. Все сразу же поняли насчёт Я Не Ковача, что он действительно вовсе не ковач, а самый настоящий пер… перманентный пламенный коммунист!
К счастью, дунувший порыв ветра отнёс в сторону плоды труда перетруженного янековачского туловища.
Но, к сожалению, далее восторгать окружающих своим офигенным плясовым мастерством укралинский пахан более не смог. Проклятый радикулит властно вступил ему в спину и поверг гиганта на асфальт танцплощадки. Стонущего и скрюченного, его с натугою унесли санитары, и ещё одна машина «скорой помощи», ревя, умчалась вдаль.
Толпа же блатвийских зевак не только неистово радовалась, но и радостно неистовствовала.
Очень многие из них и сами там плясали. И даже двое часовых, охранявших каменную Смилду от похитителей, неожиданно побросали свои винтовки и показали публике такую джигу с лезгинкой, что даже сам Щурщ сему зрелищу зело восхитился.
Рейтинг: 0
575 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
