Помочь сайту
Поздравления
22. Как на острове запретном избегали наши бед
7 октября 2015 -
Владимир Радимиров
Глава 22. Как на острове запретном избегали наши бед.
С удвоенной энергией ускорил Могол своё продвижение, норовя заветной цели достигнуть быстрее, и вскорости до острова Пекельного он долетел.
Вот он под ними уже, объект сей долгожданный, а видимости-то и нету – туман. Лишь кое-где поодаль хребты гор чёрных над пеленою марева торчали, ну да орлу туда лететь ведь не заказывали. Нырнул он в серую зыбь, махнул пару раз крыльями и на твердь у воды приземлился.
Берег был пологий вначале, сплошь усеянный гладкими камнями, и на него волны с ленцой накатывали и так же медленно назад отливали.
Десантировалась Яванова рать не дюже ладно, и об каменюки склизкие они все дерябнулись. А Ваня насилу руку правую от орлиной лапищи оторвал, до того вишь судорогой её сильно сжало. Ну да ничего: на песочек у воды самой спрыгнул он удачно и на берег, от волны отступая, отбежал.
Дружинники же его после перелёта стрессового ажно окосели – где попадали, там и сели. И то сказать, удивительного здесь было мало, потому что два верных раза от смертушки неминучей они отбоярились и случайно, можно заметить, остались живые. Даже Могол могучий ничем людей был не лучше: к земле он в бессилии припал, и крылья во всю ширь распластал.
Больше всех же пернатый устал.
Ну вот, полежали они там всей компанией, подышали запаленно, дух чуток перевели и разговоры завели.
– А это и вправду тот самый остров-то? – Яван Сильвану кидает вопрос. – А то может мы лажанулися да не туда шибанулися? Хм, вот будет облом...
– Не сумлевайся, Ванёк! – лешак ему отвечает. – Маху мы не дали. Куда надо попали.
– Эй, паря! – гаркнул Могол хрипато, поскольку не очень он ещё опамятовался. – Ты завязывай там сомневаться! У меня ошибок сроду не бывало, потому что я не вслепую тебе летаю, а со знанием... И вообще, – добавил он, на ноги восседая, широкие крылья на спине складывая и на людей, ещё лежащих, сверху поглядывая, – я вам не какой-нибудь дурик, ага! – Я мастер лёта и царь полёта! Доставил куда хотел, потому сюда и прилетел.
Тут и дружинники мало-помалу в себя пришли.
Яван перво-наперво к Буривою подошёл, состоянием его ран озабоченный. Глянул он на бёдра царёвы изуродованные и удивился зело: мышцы его могучие былую форму уже вернули и были прежних на вид не хуже.
Регенерировались, итиж его в клюз!
А Моголище тут как раз отчего-то заинтересовался:
– Эй, а чьё я мясцо сожрал, в изнеможении находясь отпадном?
– А тебе зачем это знать надо? – Буривой настороженно орла спрашивает да свои бёдра новые поглаживает.
– Отродясь ничего вкуснее я не едал! – Могол человечину стал нахваливать. – Объядение, ага! Не зря черти людишек-то уважают: силоёмкие вы – страсть!
– Ну и что, орёл, с того? – и Яваха встрял в разговор. – Какая тебе от того радость?
– Ха! Радость... А такая, что знай я ранее, какие вы сладкие, ни за что бы на остров вас не доставлял! На месте бы всех поприел. Всех! Хе-хе-хе!
Возмущение нешутейное со стороны людей на наглого орла подействовало мало, и в тупик его отнюдь не поставило: он лишь расхохотался, да над ними заизмывался.
Яваха же громче всех завозмущался:
– Что-то ты не то погнал, орляра ты жадная! Сам слово дал, а теперь чушь вон ляпаешь! Неладно как-то у тебя получается: спасёнными честные орлы не питаются!
А Могола ещё пуще в смех-то кидает:
– Хо-хо-хо-хо! Ох-хо-хо-хо! А ты откуда это знаешь? Ты ж чай не орёл, а?
И опять вовсю ухохатывается.
Взъярился тогда Яванище:
– Ты чего это тут разошёлся, белопёрый? Ишь, весёлый нашёлся какой!.. Я вот чего те скажу, каплун ты глупый: звать меня Яван Говяда, и мне мозги дурить-то не надо! Не по клюву тебе будет кус, орлина ты толстопузая! Понял, не, говнюк?!
– Тю! – воскликнул Могол, посуровевши вдруг. – А это мы счас посмотрим...
Сощурил он глаз правый раскосо да – ты-с-с-сь! – лучик тонкий из него метнулся стремительно, да в валун, на коем Ваня посиживал, иглою вонзился. В тот же миг исчез каменюка массивный, испарился, а Ванюха, сверху грохнувшись, на задницу приземлился. И не успел он опомниться даже как следует, как Могол другим уже в него прицелился зенком. И снова луч – сь-сь-сь-сь! – уже в него самого устремился пребыстро!
Только вот же неожиданность: от траектории своей он вдруг отклонился и вместо Яванова лба... в палице его скрылся!
На мгновение установилась тишина, а потом только – чпасс! – шаричек такой огненный, с яблочко величиною, от волшебной Ванькиной палки отпочковался, туда да сюда пометался и... поплыл, потрескивая, к удивлённому лучеметателю.
Вот приблизился к Моголу шар этот плавно и возле башки его круги стал наматывать. Покружился он чуток, повращался, и видимо то орлу не понравилось, потому как он взял да и клюнул шаричек сей странный.
Во видуха-то была! Как всклокочило вдруг орлика нашего, как его встопорщило! Как пошёл он, бедняга, искриться ярко да пламенем синим полыхать – ну мама же родная!..
Добро ещё, что недолго фейерверк сей сверкал: в один миг всё и пропало, только Моголка несчастный с клювиком разверстым да с глазоньками остекленелыми сидеть там остался – должно околодел от жару малость.
А потом отошёл он слегка от сего пропариванья, клюв захлопнул, перья уложил, да и говорит Явану голосом тихим:
– У... У... Усё понял я, Яван. А... А... Аппетит на фиг у меня пропал.
Ванька же и виду не подал, что его прощает. Задницу он потёр, об камни ударенную, и посмотрел на орла не очень-то ласково.
– А я это... – оживился тот и повысил голос. – Пошутил я. Ага! У меня и в мыслях не было вас жрать-то. Да на что вы мне – вот ещё еда-то! Тьфу!.. Ой, извините, не тьфу – хорошие вы, вкусные... э-э-э... не то! Не вкусные... м-м-м... не по моему, то есть, вкусу! Чё мне есть человеков – их и нет тут нигде. Вот рыба – это да! Это и вправду еда! Её я уваживаю... Взглянуть кстати не желаете?
Оттолкнулся он мощно от валуна, на воздух круто взмыл и кругами над морем поплыл, а потом вниз стремглаво спикировал да – хвать когтями какую-то тварь!
А это рыбища была большая, акуле огромной подобная.
Вернулся охотник назад, на прежнее место уселся, да и принялся за обед.
– Приятного аппетита! – пожелал ему, усмехаясь, Ваня и ватаге своей в энтузиазме предлагает: А не худо бы и нам, братва, пожрать-то?
Те тоже, естественно, в энтузиазме – проголодались-то страсть! Вмиг скатёрушку они расстилают да за трапезу вместях принимаются, и покуда орлина рыбину свою потрошил, Упоище бочечку стовёдерную водицы из криницы осушил, а Ужорище трёх кабанчиков в утробу убрал. Да и прочие наелись до отвала.
А как покушали они вволю, так предалися сиестному отдыху, потому как устали они дико за перелёт. Ну, и разговор завели меж собою: перебалтываются о том да о сём, о виденном да пережитом...
Могол тут и влез со своим вопросом:
– А скажи-ка, Яван, без утайки: на кой ляд ты на остров запретный стремишься попасть, и неужели ты Чёрного Царя слабейшим себя полагаешь?.. Глупая это затея, какая-то вообще ерунда! Раздавит тебя Черняк как клопа.
Яваха на то усмехнулся, шевелюру свою буйную чесанул и таки слова орлу вертанул:
– А затем я сюда пришёл, орлище, что не по нраву мне было в закуте своём отсиживаться, когда враг коварный на Земле лиходействует да козни вовсю устраивает. И по Прави учению о своей лишь шкуре печься – не преминуть лютее обжечься!
Подумал малость орлан, чего-то помозговал и опять Явана пытает:
– А скажи-ка мне, богатырь Яван, разве ты не знаешь, что невозможно условия, богом нам данные, изменить, а можно лишь себя к условиям этим приноровить? В том-то и есть истый смысл жизни.
– Божьим условиям, говоришь?.. – Яван удивился. – Хм. Если бы только так! Разве ты не ведаешь, что не всё, что творится, прямиком к Богу стремится? И такое ведь часто встречается, что творение от Него удаляется. А ещё и тупики... Так что, орёл-орлище, неправду ты говоришь: к плохому и приноравливаться даже нечего – сам лишь поплохеешь! А хорошее ещё лучшим не худо будет сделать!
Не согласился с Яваном орлина. Видать, трудно было убедить исполина.
– А я так считаю, Яван, – препираясь с ним, он сказал, – что не стоит нам на нас окружающее обращать замного внимания: лучше себя поелику возможно укреплять, а на прочих-то плевать... Вот взгляни-ка на меня! Нету сильнее, чем я, птицы! Меня даже Чёрный Царь боится! Всяк передо мною слаб, всему-то я рад, и нету мне в жизни преград!
Рассмеялся звонко Яваха, похвальбу сию Моголову услыхавши.
– А ведь брешешь ты, Могол, – он сказал. – Коли себя тебе обманывать нравится, то меня хотя бы не пытайся. Али ты уже запамятовал, как тебя вместях с нами шар подводный чуть было не схавал?.. У нас так-то говаривают: не хвались, что силён – встретишь и посильнее; не хвались, что умён – встретишь и поумнее; а если случайно в дерьмо вляпаешься, то не след приучать себя к говенному смраду, а почистить себя надо просто-напросто! Дерьму ведь место на огороде, а не на обуви да на одёже... Вот в этом-то и есть изменение доброе: каждому своё место в жизни поискать надо – этим ты и себе лучше сделаешь, и систему чуток наладишь. Так что перебарывать нужно всякую дрянь, а не себя к нему приноравливать.
И Могол тоже тут засмеялся и даже громко заклекотал.
– Остёр ты, я вижу, на язык, Яван! – сказал он затем голосом несогласным. – Только ты на дерьмо-то не кивай: дерьмо оно и есть дерьмо. Отбросы! А наше дело в жизни говенной есть... лучшее для себя прихватить успеть. Вот в этом и надо нам крепнуть. Вот так нужно брать – хап!
И лапищей – царап по камню для наглядности! И аж борозды глубокие когтями на нём процарапал.
Ну, у орла и лапа!..
– Ишь ты, прихватизатор какой ещё нашёлся! – Яван на поводу у орла не повёлся. – Не в том разум, орёл-орлина, чтобы плохое от себя брезгливо отшвыривать, а хорошее себе притыривать – это слишком примитивно – а в том, чтоб худое лучшим сделать, а лучшее ещё превосходнейшим! А то и карась червя хватает да, бывает, крючка не замечает. Вот и решай, как будет по Прави-то...
Посмотрел Яван на орла сощурившись, с головы до ног самих его оглядел, и досказал свою речь:
– Ты, могучий Могол, о себе не думай, что весь ты такой белый да смелый, а вся прочая мелочь тебе до фени! Мильён лет в аду сём торчишь, силой своей кичишься и кушаешь рыбку, а того не допетришь, что черти из игры тебя хитро и вывели...
– Как это вывели?! Поясни...
– Ладно. Ну кому, скажи, польза от твоей силы, когда ты не только других, но и потомства своего не в силах защитить?.. Э-эх! Думаешь ты лишь о самом себе, о собственном своём укреплении, вот и завис тут во времени, аль в безвременьи... Это тебе на все вопросы твои мой ответ и скрытый совет: подумаешь о том на досуге, коль будет охота, ну а нет – так покедова! Далее самолюбие своё тешь…
Задумался на минуту орляра самоуверенный, а потом головою покачал и сказал печально:
– Да, двуногий философ, уязвил ты меня с потомством-то... И чую я – может быть и в самом деле твоя где-то правда... Но не в силах я таперя сиё осознать, так что будет о чём на отдыхе голову поломать. Жизнь-то у меня долгая – может, и добьюсь толку я…
Распрямляется он тут гордо и вот чего возвещает:
– Ну, люди смелые – пора мне! Полечу сей час в родные места. Вас куда надо я доставил, и ныне мы квиты. И давайте забудем про все обиды! Не поминай, Яван, лихом белого орла и... удачи тебе желаю в твоём предприятии!
Поднялась на ноги дружина Яванова и в пояс Моголу начала кланяться.
А Яван сказал прощальные ему слова:
– Спасибо тебе, орлиный царь! Попутного ветра! Лети с богом в родные места и супруге своей от нас кланяйся. Да и Магурчику привет от меня лично – верю я, что он вырастет!
Ещё больше Могол приосанился, глянул он на ватажников немигающим взглядом, а потом ногами мощными от валуна оттолкнулся, широченными крылами взмахнул – и в воздух скакнул.
Да и воспарил...
Круг большой над людьми затем совершил, заклекотал им с выси и... помчался восвояси, оперением белым сияя.
Ну а наши скитальцы на берегу неуютном переночевали кое-как, спозаранку позавтракали, и в путь тронулись – прямой, вестимо, дорогой.
И пришлося им нелегко. Дороги, вообще-то, и не было никакой: одни каменюки везде валялися, скользкие часто, да не всегда гладкие. Все, почитай, ватажники колени себе об камни пошкрябали да локти поободрали, когда падали; только лешему было ничего – приловчился враз лесовичок, ну и Явану тоже – с его-то броневой кожей…
А вскорости началися и взгорья. Через них пришлося им лезть по склонам да по кручищам – а где дорогу найдёшь тут получше? Другого же нету пути – и тропиночки даже нетути.
И вот день цельный без малого явановцы по бездорожью тому пласталися да по горам карабкались, а под вечер где-то выходят они на место ровное: каменьев щедрые россыпи позакончились, и началася песчаная равнина. Ну, они по равнине той и двинули, поскольку до вечера решили переть, покуда не станет темнеть.
А надо вам сказать, что погода на острове сём загадочном не была такой уж жаркой, как в местах заморских: градусов тридцать, возможно, и всё…
Короче, терпимо.
Долго ли, коротко они шли, как темнеть вдруг начало. Надобно было бивак разбивать да ногам усталым роздых давать. И в это время зарделося что-то вдали красным цветом, и весь горизонт возогнился мерцающим светом.
– Оба-на! – Делиборз тут восклицает. – Я, братва, пожалуй, туда сбегаю, да что там к чему и поразведаю.
Как задал пострел стрекача – только его и видали. А минуты через три в обрат уже он мчится, только пыль пустынная из под подошв летит.
Прибегает – возбуждённый весь такой – и быстро лопочет:
– Ух ты, вот же! Да тама целое болото огненное! И широкое же – не перескочишь! Дюже там горячо... Делать, Ваня, будем чо?
– Чо-чо... – пожал плечами Ванёк. – Ничо. На месте разберёмся.
Вот идут они, идут, а жарчее становится с каждой минутой и спустя примерно час совсем невмоготу идти им стало, а пред глазами ихними такая вот картина пейзажная предстала: река громадная тама была из лавы, жидким огнём вся кипящая и пузырями газовыми булькотящяя. Вширь она была где-то на полверсты, а вправо да влево и концов даже не было видать.
Н-да, очередная преграда...
Но одолеть-то её как-то было надо. Только вот как?
Хм, не попасть бы тут впросак, так её, реку сию, разтак! По краю разве что обойти?.. Да не, сомнительно. А может, другое решение поискать?..
Помозговать бы тут и впрямь не мешало, да только какое там, на фиг, мозгование, когда содержимое черепов у горе-ходоков чуть ли не начало плавиться.
А тут ещё и едкие газы...
– Слухай, Ваня, – Буривой тогда к Явану обратился и ажно в сторону от варева страшного отворотился, – а может, мы дорогу своими средствами умостим, а?
– Это как же?
– А вот я думаю, за каким таким лядом мы с собою Морозилу этого таскаем? Ну, правда! Кормим только его зря. Пущай вон на лаву пыхнет, паразит – авось болото горящее и заморозит!
Эге, смекнул тут Ваня – не иначе как бывший царь на бывшего падишаха затаил злобу: стужепыхательного к себе отношения, очевидно, простить он ему не мог.
Подумал чуток Ванёк, подумал да и сверкнул очами.
– Дело, говоришь, старый! – воскликнул он живо, а потом подошёл к Давгуру морозилному и корректно этак к нему обратился:
– А не тяжело ли тебе будет, брателло Давгур, своё холодильное умение проявить в нужном деле? Будь ласка, дохни как следует на эту жарильню, от души дохни – а мы поглядим!
А тот рожу угрюмо смесил, и не особо-то охотно согласился.
А это потому, оказывается, что перед сей варильней наш Морозила хоть чуть-чуть себя почувствовал удовлетворительно: вскайфовал аж отморозок страдающий, косточки свои перемёрзшие прогрел он ведь малость. Ох, и неохота ему было холод пущать – супротив своего блага пошёл он, надо сказать...
Вот вдохнул Морозюка воздуху в себя не в шибком достатке, щёки широко надул – да и выдохнул морозильную-то струю.
Не здорово дохнул-то, не дюже морозильно: прокатился по кипящей поверхности холод малосильный, и коркой нетвёрдой она вмиг покрылася, но до того берега дорога не дошла, и быстро вся на нет изошла.
– Духу у меня не хватает, – Давгур плечами пожал, оправдываясь. – Я ещё раз спытаю, ага?
Собрался он с новым духом, грудь пошире прежнего раздул, щёки попухловитее надул – да как дунет! От сего пыхновения нешуточного корка твёрдая до того аж берега на лаву легла, и дорога весьма широкая от сих пор до тех враз пролегла.
Хотели было наши ходоки по той дорожке в путь уж пуститься, да вовремя остановилися, ибо прочная на вид гать прямо пред их ногами медленно этак раскалилася и, живо растаяв, пузырями клокочущими покрылася.
– Ну не хватает у меня духу, ёж его в баню! – произнёс Морозюк весьма виновато. – Не под силу мне, братцы, отвердить сей жар – холоду внутрях маловато!
И тут Буривоище вышел вперёд. Сам потом облитый сплошь, и словно рак красный, оттого и видом должно ужасный.
– Слышь ты, падишах ишачий! Хренов ты пророк! – неласково горячий боярище изрёк. – Ежели ты сей вот час всем своим хладом по чёртовой каше не жахнешь – то я те своим мечом точно жахну! Так жахну, что твоё умение зловредное тебе более не понадобится!.. Духу у него, видите ли, не хватает! Как добрых людей студить, так сколько угодно, а как дорогу соорудить – так сразу и шиш! Ишь, пригрелся тут, прыщ! Ну-у!!!
И намеревался он уж было Крушир свой оголить, да Яван его упредил и руку спорую ему стиснул.
Медленно-медленно повернулся Давгур к старому охальнику и таким ледяным пронзил его взглядом, что у того даже язык на миг отнялся. Едва-едва морозила наш сдержался, чтобы на наглого грубияна лютым хладом не дохнуть. Аж затрясло его всего от негативных-то эмоций. Но потом на Явана он мельком глянул – и сдержало его спокойствие нерушимое могучего богатыря.
В нужное русло зло нутряное у лжепророка перевелося. Оборотился он к раскалённой той землеварне, да ка-ак пыхнет стужей немыслимой по поверхности по кипящей!
В один сиг всё и застыло, как словно льдом скованное: аж до самого того берега широкая дорога прокатилася, и даже инеем в придачу она покрылася.
Давгур же от перенапряжения закашлялся сильно и на землю присел, но Яван ему рассиживаться не дал, а за шкварник взял и на ноги поднял.
– Вперёд, братва, за мною – бегом! – рявкнул он прегромко, и – ходу по той дороге!
Делиборзец, пострел, вмиг дистанцию пролетел, и уж был там, а все прочие – бам!бам!бам! – по тверди созданной мчатся, но в скорости, коню понятно, скороходу уступают…
А Яваха ещё и обессилевшего Морозяку за собой тащит...
Пробежали они ни шатко, ни валко сажён с пятьдесят, и тут чуют – поверхность опять накаляться стала. Ещё пуще они бежать припустили, большую часть пути вроде как пронеслись, а твердь под ними уже чуть было не поплыла: до берега ещё сажён сорок, а ступаешь будто по сковородке. Подхватил тогда Ванька Давгура подмышку, да и понёсся с ним, что было прыти, вприпрыжку, а Сильван Упоя с Ужором в охапку сгрёб и помчался как носорог...
И едва-то они успели на спасительный берег выбежать, как былая дорога пропала и стала, как и была: взварилася она страшным жаром и лавою адскою всклокотала.
Тут Сильван начал танцевать, ноги прижаренные охлаждая, а Буривой над ним стал смеяться, потому как старый вторым за Делиборзом-то прибежал и доволен он был прытью своей показанной.
– Ничего, ничего, – сказал он, – лешак, – это тебе хорошая профилактика от насморка!
Ну а Ваня всю ватагу повёл далее, ибо доварила их эта лавильня до самого аж до ливера, добро ещё, что дым с дырок не валил.
Отбежали они от жароморни пребыстро, и чем дальше оттудова сваливали, тем на душе у них становилось радостнее...
К Морозиле, конечно, такая оптимизация настроения не относилася никак; он бы с превеликим удовольствием у лавы ещё малость прожарился – да кто ж ему даст!
А уж ночь-то настала.
Пришлось им где попало останавливаться, ужинать впотьмах да спать на песке заваливаться, ну а поутру опять, значит, в путь-дорожку...
И весь почти следующий день шли они по ложбинам пустынным да по каменистым взгорьям, а после полудня где-то показались вдалеке то ли острые горы, то ли отвесные скалы – высоты сдалегляду весьма немалой. А при дальнейшем подходе и при ближайшем осмотрении и вовсе преграда эта похожею стала на естественную стену.
– Эй, глядите – никак там пещера? – зоркий донельзя Сильван загремел. – Во-он дыра какая-то в стене виднеется...
И точно. Прямиком по ходу их движения, внизу скалищи отвесной нора какая-то и вправду чернелася. Не сблизи-то особо было не разглядеть…
А через полчасика ходоки оказались уже на месте и с удивлением великим зрели вот что: пещера то была и впрямь, да только рукотворная. В неприступной и гладкой скале, вздыбившейся в самоё небо, проход квадратной формы кем-то был проделан, высотою сажени в две, да и шириною того не менее.
Только не это было достойным удивления: ну проход и проход – мало ли каких проходов везде имеется. А вот то, что ужасная змеиная морда в твёрдой каменной породе была высечена – то действительно оказалось неожиданным. Ага! Этакая, знаете ли, жуткая харя оскаленная, и её зубы, из потолка у входа торчащие, очень даже натуральными по виду казалися.
И ещё глазищи выпуклые да огромные, из жёлтого какого-то камня сробленные, пялились на пришельцев недобро. Зрачок глазной узенький был такой, вертикальный…
Ну, живые глаза-то!..
И на кой, спрашивается, ляд нужно было харю эту здесь высекать?
Непонятно. Дикая же кругом пустыня... Нигде вообще ни души. Хм.
Приблизились наши походники к самой той отверзтой глотке, да и остановились в нерешительности.
– Гляди, дружина, экое диво-то! – Ваня воскликнул и вглубь прохода заглянул с любопытством.
А в проходе песок нанесён был, и никакого на нём следа не было видно. Древним сиё сооружение казалося очевидно и давно уж заброшенным своими создателями, бо иной вывод по осмотру оного не напрашивался. И не сказать чтобы длинным туннель тот оказался: саженей в двадцать пять, может статься. А на той стороне вроде как обычный для этих мест ландшафт простирался: песок да камни...
Безжизненная и скуковидная пустота.
– Вы как хотите, а меня в эту дыру не заманите! – решительно заявил лешак. – Кожей чую – тут что-то не так. Гляньте на морду сию жуткую! У-у-у! Ужас!..
И даже шерсть у него на загривке дыбом поднялась.
– Да уж, подозрительная дыра, – согласился с Сильваном Ваня и за советом обратился к товарищам: Что будем делать, братва? Какие есть мнения?
– Что делать, что делать, – Буривой смелый отрезал, не думая видно вообще. – Пойдём через!.. А чо! По скале ж ведь не заберёмся...
Только были и те, кто считал инаково. Упой с Ужором в пасть эту лезть отказалися, ибо дюже её забоялися, и предложили повдоль горы дать ходу, поискать дабы другого проходу; Давгур, что для духовного лица характерно, мудрые свои мысли при себе держал и ни да ни нет не сказал; Сильван по-прежнему сомневался, а Буривой с Делиборзом за прямоходный путь выступали и сомневающихся в том убеждали...
Как всегда, последнее слово было за Яваном, ведь вожак на то и поставлен, чтоб не давать всем зазря орать, а уметь чтоб путь выбирать. Осмотрел он ещё разок и морду ту, видом ужасную, и глотку длинную каменную со стороны, значит, наружной, и порешил не идти кружно, а ломить себе вперёд да вести с собой народ.
Но сначала он камень взял и в проход его бросил.
Ничего вроде...
А и взаправду какое-то чувство тревожное в груди его шевельнулося. Ага! Да только Ванюха то чувство во внимание не принимает, а берёт каменюку поосновательней и, размахнувшись слегка, через весь проход его швыряет.
Ну, нету вроде никаких там капканов!
Однако Сильван, отчего-то шёпотом, голос тут подал:
– Тс-сс! Что за ерунда! Дрогнула глотка-то. Хоть на волос, а шевельнулась…
А потом прислушался, головою покачал и добавил неуверенно:
– Да вроде нет... Видать, помстилось...
– Да брось ты, братан! – Яваха Сильвана успокаивает. – И вправду тебе видно показалося – мёртвый же камень. Только я почему-то уверен, что другого пути у нас нету. Придётся нам, други, через переть. Чур, я первый!
Палицу он вниз опустил и сторожко в глотку, песком присыпанную, ступил. Потом огляделся и дальше неспеша двинулся, а как добрался до середины, так обернулся назад и прочим рукою машет: идите, мол, сюда, нету тут ничего страшного…
Ну, вся ватага в проход за Яваном вошла и, ногами по полу шоркая, вперёд осторожно пошла.
И в этот самый момент, когда значительно у психического напряжения повысился градус, такой вдруг визг да дрызг по ушам их вдарил, что перепонки ушные чуть было напрочь у них не лопнули! А это, оказывается, с грохотом визжащим потолок каменный на их головы оседать начал – пребыстро этак стал он опускаться...
Надо было бегством спасаться, да видно не ко времени их нелёгкая занесла в эту чёртову пасть – поздновато было на резвость ног им полагаться.
Само собой, к Делиборзу реактивному это, вестимо, не относилось никоим образом: оттудова он как дёрнул! Зато Сильван позамешкался явно, и первым по кумполу удар получил страшный, поскольку росту он был громадного. Рухнул на пол лешак оглушенный и только ухнул. Ну а прочие-то ватажники кто присел растерянно, а кто и вон бросился в горячке.
Один лишь Яван почти не растерялся!
Бросил он палицу машинально, а сам руки могучие вверх вытянул и насколько смог, настолько неудержимое, по идее, горы опускание и тормознул, а потом свою горбину под пресс тот невиданный подставил – да и заклинил собою каменный страшный капканище богатырь наш чудесный Яванище!
Словно Атлант мифический в живописной позе он застыл: окаменели от нагрузки непредставимой мышцы его необоримые, на шее жилы, что твои верви, взбугрилися, а кости прочные хоть и затрещали, но слабины не дали.
Устоял-таки силач Яван от первого напору – не сплющила гора та каменная сию опору!
– Буриво-о-й... Сильва-а-н... – прохрипел утиснутый витязь едва слышно, поскольку от жуткой перегрузки ни вздохнуть, ни выдохнуть он не в состоянии был. – Сюда-а-а...
Один лишь бывший царь на призыв отчаянный Ванин отозвался, ибо нокаутированный Сильван в полуобморочном состоянии восвояси на карачках отползал, а прочие ватажники малосильные в том ему помогали посильно.
Увидев, что Буривой на зов евоный явился, Яваха ему скомандовал сипло:
– Палицу... Поставь... Торчком... Гору защеми... Хы-хы!..
– Всё понял, Ваня! – воскликнул с готовностью смелый бояр. – Сей миг поставлю!..
Только какой там на фиг миг! Легко сказать! Ухватил старый богатырь палицу лежащую за рукоятку и хотел её было приподнять, да только – ага! – едва-то-едва пошевелил он палочку невеликую, спервоначалу, значит, не сдюжил.
Выпучил Буривой глаза, дыхание задержал, с новыми силами собрался, кое-как от пола штырёк несговорчивый отодрал и с превеликим трудом торчком его возле Вани поставил.
– Не зде-есь... – Опять Яван засипел. – На кра-а-ю...
– Будет сделано, Ванюша! – Буривой ему рапортует. – Кровь из носу, а будет!..
Уярился он страшно, обхватил невеликую с виду палку и поволок с перенатугою её к выходу. И насилу-таки допёр куда было надо за времечко весьма немалое.
За тот срок Яван ажно ослеп от страшного с горою борения, и сплошь весь потом жарким он облился, но, слава богу, крышкою каменной не накрылся.
Стоит!!!
Толечко слегка вибрировать начал.
Ну а Буривой, тоже уже на пределе последнем находясь, палицу вертикально поставил и прохрипел сипато:
– Готово, Ваня! Сидай!
Услыхал Яван, что дело сделано и начал было ноги в коленках сгибать, чтоб значит спину себе не сломать, и тут вниз его как попёрло, и до тех пор плющило, покуда каменный потолок на стоящую торчмя палицу не наткнулся.
Ну и заклинилась эта давильня, крепко вроде заклинилась, только, проклятая, чуть поскрипывает...
А Ванюха едва-то-едва наружу вылез, и то ему Делиборз с обоими проглотами пособили – ну все мышцы ему судорогой свело: ни согнуться, ни разогнуться вообще не может! Так и остался он лежать там враскаряку – утрамбовался ведь пресильно, бедняга.
А и то сказать, попробовал бы кто другой цельную гору огромную на своих плечах подержать, а мы бы посмотрели, что с этим отчаянным сталось бы...
Хм! Да лепёшка от него осталась бы! А скорее всего – блин! Лишь наш Ваня – дюжий клин!
И тут вдруг – крякш! – горища на палицу насадилась и ещё ниже опустилась, а потом – ш-ш-ш-ш! – до самого основания доехала и оружие волшебное, словно иголку в булке хлеба, в себе сокрыла. Очевидно, что твёрдою дюже палочка Ванина была – а как же! – раз твердь каменную собою прожгла-то.
Проход и пропал – как вовсе его там не бывало.
Как узрел Ванюха такую злую шутку, так сразу руку к горе вороватой протянул, пальцы скрюченные растопырил, и ртом беззвучно зашевелил. Хотел он, видно, что-то заметить по существу произошедшего, да не сумел, и лишь несвязно чего-то он просипел. Ну в шоке же он был, идиоту понятно, ибо палица верная Ванькина внутри горищи осталася, и чертячьей горе как бы в трофей досталася.
Вот так фортель! Что же делать-то?..
– Не боись, Ванюша – я счас! – Ванину реакцию наблюдая, Буривой тогда рявкнул. – Это для нас раз плюнуть! Как два пальца...
Подошёл он неспешно к горище зажавшейся, оглядел её внимательно, усмехнулся кривовато, а затем мечик свой вытащил медленно, да как полоснёт по стене кругообразно сияющим лезвием!
Огромная глыба оттуда и вывалилась, чуть самого рубаку собою не придавив. И палица Явахина – вот же она, родная! – наружу-то бряк!
Обрадовался зело Яванушка такому себе подарку. Хотел уж он было на ножки подняться да оружие своё прибрать, но ослушалось его тело натруженное: как только привстал он, так сразу же и рухнул, точно подрубленный.
Силушка у него кончилась, видно.
Но видя такое предводителя состояние незавидное, Делиборз незамедлительно в теломеса тут преобразился. Ну всё кажись умеет пострел! За что только ни возьмётся, всё ему и удаётся! Чудеса, да и только!
Вот подступает целитель наш новоявленный к недужному дюже Явану, и ну мышцы ему мять да гладить. Все члены пациенту он начал вытягивать: и так и эдак Ванькино тело закоряженное поворачивает, руки-ноги ему выворачивает, и хребтину ему вправляет...
Все суставчики как надо на членах он вправил, на нужные места их поставил, но на этом не угомонился: трёт да жмёт, колотит да гладит – утрамбованное Ванино тело ладит...
И получасу, в общем, не проходит, а из под рук костоправа опытного силач наш как новенький выходит. Буривой для пробы ему одну, другую шуточку кидает – ничё, юмор уже понимает, и как положено на него реагирует: смеётся, улыбается да хохочет, что значит – жить опять хочет.
Очухмянился наконец Ваня, повеселел явно, пройдя реабилитацию, а это было добре: дело ж важное, коль весел вождь ватажный!
– Слушай, сынок, – обращается между делом к Явану Буривой, – я вот о чём спросить тебя хочу: а как это ты такую тяжёлую палицу с собой носишь? Этакая-то бодяга – ну непомерная в ней ведь тяга!
– Может, для вас и непомерная, – улыбнулся Ваня, – а для меня самая соразмерная. По моей-то руке тяжесть в палице небольшая – ну, всё равно что палка это сухая.
– Эка ты сказал – палка, – покачал недоверчиво бояр башкою своей чубатой. – А нут-ка я спробую ещё разок, может и впрямь тяга в ней не така как казалася...
Вот подходит он вразвалочку к палице лежащей, на ладони свои плюёт смачно, над ней наклоняется и ручищами грубыми за ручку хватается. Да хотел было её сходу поднять..
Только фигушки-макушки та попыточка у него удалася – палочка-то дядюшке не поддалася!
Разъярился тогда богатырь сивый и ещё злее за дело принялся, да на сей-то раз кое-как на плечо себе оружие взгромоздил. Постоял он чуток с перекошенной рожей, весь побагровел да вспотел сильно. И тут ноги у него с перенапрягу затряслись, вот он железяку странную на землю и брякнул. Подальше, значит, от греха. Толечко крякнул.
И что интересно, ни тебе встрясочки земельной не последовало, ни гула громкого не послышалось, словно не многопудовая вещь там грохнулась, а и впрямь палка сухая шлёпнулась: эдак тюк – и всё.
Продышался чуток Буривойка, пот с чела утёр и заявляет хитро:
– Не-ет, меня не проведёшь! Быть того не могёт, чтобы я слабаком оказался, а вот дураком зато – это запросто. Не иначе, как тут чародейство какое-то скрывается...
Поскрёб он затылок бритый в раздумье, потом очами сверкнул и рукою живо махнул:
– Ничо, ничо – есть у меня и против чар приёмчик! Применю я сейчас против твоей палицы силогон тайный, тогда и посмотрим, кто тут дурак...
А сам ноги в стороны расставил, насупился грозно, и принялся воздух в себя носом тянуть да сопеть по-особому. Явахе даже смешно стало, до того вишь ли отрешённым да сосредоточенным сделался наш боярин – ну просто замри, умри да замать не смей!
Вот закончил бывший царь дыхательные свои упражнения и руками перед собою всяки вождения, а потом к палице он барсом подскакивает, вновь её крепко ухватывает и... и действительно зримо полегче ему то далося: аж над собою взметнуть её удалося!
Вскинул он оружие, дотоле неподдающееся, вверх, победно гаркнул, размахнулся им залихватски, – а оно возьми и потащи его назад...
Дико забияка неуёмный зарычал, заупирался он отчаянно, пытаясь палицу неуправляемую удержать, засеменил, пятясь, обо что-то затем споткнулся и... на песочке и растянулся. Добро ещё, что от палицы он вовремя избавился, и она позади упала, а так бы аккурат по маклыге она его приласкала.
Все в хохот, вестимо, вдарились, акромя Явана, который, за Буривоем поверженным наблюдая, лишь усмехнулся слегка. А тот с земли поднимается небыстро и руками разводит. Говорит, что не вышло, язви её в дышло...
Ну а Сильвана-несмеяна больше всех отчего-то умора пробрала. Ржёт он, хохочет, и сам, оказывается, с палицею поиграться хочет... Не иначе как лешак оклемался, потому как силушку свою спытать попытался.
– Ну куды ты, старпендер, прёшь-то? – Буривою он рокочет. – Вот кошкин же ёж – тут ведь напуском не возьмёшь! Силёнка у тебя видать жидкая, а коли силушка есть и ухватка, тогда и палица не будет падка! Гляди-ка, чубатый, да мотай на ус, как с оружием сиим не испытать конфуза...
Ухватил Сильванище палицу да как взметнёт её над собою! И действительно скоро да споро, что было для Буривоя немым укором.
Повертел великан над головою оружием Явановым, и мало ему того показалося: начал он палицу пред собою ещё покручивать да финты всякие отчебучивать. Правда, получалось это у него не шибко ловко, ибо не та у лешака была сноровка, а может и устал мал-мало наш громила. Как бы то там оно ни было, а подвела его грубая сила: вертел он железяку, подкидывал и подхватывал – да и уронил её на фиг!
И так-то свалилась она неловко – ну прямо же на ногу, едрыш твою в корень!
Завопил лешачина не своим голосом – видать, примочила его Ванина штуковина пребольно – и ноженьку свою ушибленную он прихватил, да как пёс побитый завыл-заскулил.
Ещё и на ножке на одной заскакал, будто бы в «классики» девичьи там играя...
Наверное, чёрная полоса у лесовика настала: коварная гора башку ему поотбила, а палица Яванова ногу не пощадила. Добро ещё, что пострадал он не дюже сильно – так, пустяк: шишка да синяк.
А то ж ему был урок – не хвались, дурак, наперёд!
А тут и сам Яван на ножки резво встаёт и оружие своё, с виду неброское, в руки берёт. Да и начинает слегонца им поигрывать. Спервоначалу эдак медленно, а потом всё быстрее и быстрее, быстрее и быстрее... Над собою да вкруг себя закрутил он её лихо, и сделалось в округе совсем не тихо. Загудело всё, засвистало – железяки и видно не стало!
Цирк, короче, да и только...
И вдруг одним махом останавливает Ваня карусель эту знатную, да палицу в землю у ног втыкает, а сам улыбается, пот утирает да таково друзьям замечает:
– Сия палочка, братия, действительно не простая. И ею лишь тот сможет управлять, кто с самим собою способен совладать. Так-то вот, ребята!
А весь евоный взвод ну в полном находился восторге от вожака своего умения: захлопали они в ладоши, заорали да засвистали.
А как страсти чуток поунялись, то Буривой нагловатый Ваньку стал донимать:
– Слухай, Ваня, – к нему он пристал. – а давай-ка поборемся слегонца! В обхваточку, без бросания. А?.. Никак я не могу поверить, что ты такой зверь. Ну, палочкой своей лихо машешь, а по виду, что ты силач – да не, особо ведь и не скажешь...
Во привязался – что твой репей: нудит и нудит… Ванька отнекиваться было стал, да куды там: озорник старый, словно клещака, в него вцепился и гомониться вовсе не торопился. Я, орёт хвастливо, наипервый борец в своё время был, и всех сплошь усилков бил да лупил!
Ну, делать нечего – бороться, так бороться... Явану-то по барабану... Вот в борцовскую стоечку они встали, подёргались малёхи, подрыгались, а потом сшиблись, схватилися и руками живо переплелись.
Да тут же свою схватку и завершили, потому как Буривойка крикнул отбой: закряхтел он громко да поднял вой...
– Ой-ёй-ёй! – орёт. – Осади-ка, сынок! Полегче! Чего-то мне дальше бороться вишь расхотелось. Не в форме я нынче, ага...
Расцепили они рученьки богатырские, глядь – а у старого бояра полосы сизо-багровые всю кожу исполосовали: помял его Ваня, крепенько помял.
– Н-да... – восклицает восхищённо бывший царь. – Вот теперь мне всё ясно. Ты и взаправду силач небывалый, Яван! Силища у тебя – ой-ёй-ёй!..
– Ладно, хватит заниматься чепухой, – Яван тогда к друзьям обращается. – Не пора ли нам и далее прогуляться, а то до ночи ещё идти не один час…
Ну что ж, как вожак скажет, так и ладно. Пошли они мало-помалу...
А за скалою, коя пыталася их угробить, сразу же начинался пологий такой подъём, и вёл их тот подъёмец куда-то далёконько. Вверх пришлося плестись им по склону. И вот всё выше и выше землепроходцы нашенские поднимаются и – маются, конечно, дюже маются... Жарко же. Да и ветер несносный дует в харю, а пыль, знамо дело – в глаза. И места вокруг невесёлые, и картины окрест адские. Э-э, скукота...
Но помаленьку в гору они поднимаются. Ещё и промеж собою болтают, чтоб отвлечение какое от пейзажу невзрачного испытать.
Весельчак Делиборз вот о чём балакает:
– А я, ребята, о глотке этой чёртовой то смекаю, что не обошлося там без колдовства. Ага! А ежели бы мы заклинание нужное знали, то пропустила бы нас гора и плющить собой не стала.
– Это правда, – согласился с ним бывший царь. – Черти энти самые, доложу я вам, бо-о-льшие мастера по части всяческих несчастий. Куда ни кинь взгляд, всюду у них подлянки всякие да разные ловушки. С ними, окаянными, ушки надо держать на макушке. А уж поколдовать да чары-мары напустить – эге! – тут их, гадёнышей, хлебом не корми, а дай только какую порчу навести, да в душу тебе нагадить. Уж я-то зна-а-ю!..
Вся компания тогда оживилася явно, и стали они случаи всякие небывалые из жизней своих былых припоминать. Конечно, и слухи занимательные, и враки даже очевидные в ход тоже пошли – тема-то была занятная. Один то, другой это сбрехал, глядь – дорога и не такая уже нудная показалася. Дело ж то ведь известное: длиннее язык – короче путь, так что байку в путь не забудь!
А под конец подъёма тяжкого Яваха ватажникам вот что сказал:
– А нам учёные праведы сказывали, что на особо святых людей ни колдовство, ни чародейство вообще не действуют. Неодолимые они, говорят, люди для любого чёрного умыслу, а оттого долго зело живущие и уязу ни от кого не имущие... А главным середь них Дед Правед считается по праву. Живёт он незаметно, в дремучих лесах, от праздного глазу скрывается и кому хочет, тому лишь и является...
Да про встречу свою с чудесным кудесником и рассказывает.
Все аж рты пораскрывали – этакие-то дивеса!
А как Яван свой рассказец дорассказал, Давгур ему и замечает хитро:
– А ведь и сам ты, Яван Говяда, человек отнюдь не простой. Это вон сколько же в тебе мощи! Ни за что не поверю, что такие подвиги обыкновенному землянину под силу было бы совершить! Да и корова какая-то волшебная, а не двуногая жена тебя, как ты говоришь, родила. Ох, и чудные это всё дела...
Все тогда громко рассмеялися, да и Яван от всех не отстал.
А потом прищурился он на бывшего падишаха и, улыбаясь, сказал:
– Да какой я вам святой! Самый же обычный человек, из плоти да из крови... хотя и рождён, конечно, коровой. А насчёт того, простой я али сложный, лично мне судить невозможно. Может быть... таким каждый должен быть! Ну!.. О том ведь и Правь нас учит: лиху душой не давайся, а со злом всяко сражайся – и нападай при том, и обороняйся... Так что я, друзья, может статься, лишь первая на Земле нашей ласточка, а прочие попозже подлетят, когда миру чертячьему в Богову сторону срок настанет меняться...
А как раз в то самое время поднялись они на гору ту огроменную. Панораму открывшуюся взорами жадными они окинули, и аж дух у них захватило, ибо развернулася впереди пропасть зияющая – едва дно-то у неё было видать. Вдалеке же, за пропастью той ужасной, горы дыбились часто, гладкие такие с виду, прегладкие...
Да вроде как из стекла...
Ага, точно – стены ровные у них были и зело острокраие: громоздятся себе, бликами цветными играя и свет в глубину пропуская, словно и не горы то были громадные, а некие игрушки великаньи.
Н-да – ещё, значит, одна преграда отделила их от Чёртова града.
Недолго поглядели дружинники на пугающую ту картину, меркнущую быстро в лучах гаснущего светила, и думали они про себя да гадали, как пропасть глубокую завтра будут преодолевать. Не на крыльях же им лететь, в самом деле – таковых-то у них не имелося. Это, говорят, в Золотом веке гиперборейском аборигены местные куда хотели, туда и летели, ну да те-то века уж давно пролетели.
Ничего не придумавши путного, порешили они пивнуть да куснуть чуть-чуть. А за ужином Ванюха цельное ведро молока коровьего вутробил, ибо уж больно сушило его после атлантовых евоных подвигов. Хотя супротив Упоева водопития это простым горла промачиванием показалось: тот-то упивец три бочищи пузатых до капли выпил, чем слегонца нутро своё горящее влагой целящей побрызгал.
А уж сделалось темновато. Ватажники поудобнее улеглись и опять начали обо всяком балакать: чё нам делать, бают, да как нам быть?..
Во же любители поговорить!
– Ша, брательники! – подытожил Яваха ихние рассуждения. – Утро вечера мудренее. Так что всем спать, и болтовнёю меня не донимать!
Тут и ночка тёмная настала, и такая-то тяжкая охватила Ваню дремота, что начал он во сне аж метаться и испариною горячей стал покрываться, а потом и вовсе в жар его бросило: суставы ему закрутило, кости заломило, а мышцы натруженные болью схватило…
Не прошла для Вани даром с горою боротьба – заболел он ведь даже.
И стали ему в горячке сна бредни странные навно являться: то чудища некие пугающие страшные рожи ему корчили, то внушения, с толку сбивающие, душу усталую ему морочили...
Понимал вроде Ваня уголком своего сознания, что хрень никчёмная ему лишь мнится, но не мог он никак от наваждения сего адского поотбиться.
И тут вдруг новое видение в поле мысленного его зрения из тумана некоего появилося, как и прочие зело ужасное, но такое чёткое, цветное и ясное – как словно бы въяве. Выплывает, значит, из тёмных глубин сна Яванова невообразимая образина преотвратная – сама навроде человека, а с виду ну жаба жабой!
Морда у неё была огромная да жирная, вся сплошь струпьями какими-то да бородавками мясистыми покрытая, глазёнки такие малюсенькие-премалюсенькие, да ещё мутные и видом беспутные; носяра был расплющенный, окружённый пастищи толстогубой порлукружьем, ну а тело сей человекозверь имел большое, голое, со складками сала нависшего, мерзкой слизью выпачканное, и кошмарно вдобавок смердящее – для показу ну совсем не годящее.
Вот подваливает мерзейшая эта жабища к остолбеневшему Ване на ножках своих кривеньких, препротивно затем квакает, кашляет, чихает да рыгает, тошнотворную вонь из нутра своего исторгая – да вдруг к нему скрипуче и обращается:
– Здравствуй, сокол ясный Яван Говяда, очей ты моих дорогая отрада!
Аж Яваха шатнулся назад.
И вот же отвращение им овладело неописуемое! Хотел он было поворотиться да прочь куда подальше удалиться, но не получилося это у него ни шиша: словно сила какая-то незримая его держала и никуда не давала бежать.
– Ты кто такая, а? – на чудище Яван заорал, рукою от него отгораживаясь. – И откуда, мразь навная, знаешь меня?
А жабища на то усмехнулася, соплищами смердючими отсморкнулася, посмотрела на витязя пристально и проскрипела с присвистом:
– Кто я такая, Яван Говяда, о том тебе ведать лучше не надо. Крепче будешь спать, коли меньше будешь знать. А ежели, не дай бог, всё узнаешь – покой навсегда потеряешь!
– Ты мне, чудище безобразное, тут загадки-то не загадывай! – рявкнул на жабу Ванька. – А ну-ка стой криво, да говори прямо: кто ты вообще есть и как тебя звать! Изволь-ка вон отвечать!..
– Хе-хе! Ну что же, могу и ответить, Ваня, – уродина глумливо прошамкала. – Я... твоя доброжелательница. А имя моё тебе знать необязательно, хотя... коли очень желаешь ко мне обращаться, можешь Жабой-Рябой для приличия меня звать.
– И что же тебе, Жаба-Ряба, от меня надобно? – Яван у юда пытает, а сам опять голову вбок повертает.
«Вот же смрад-то! – корёжит он себе харю. – Крыса дохлая во сто крат приятнее, наверное, благоухает!»
А уродина пастью своей широкою вдруг осклабилась:
– Мне-то? Да пустяк... Сильно я хотела с тобою повидаться. Да ещё желала помочь тебе малость, а то без моей помощи вам через горы хрустальные не перебраться никак, а с моею – чик, и вы тама!
– Это как же ты мне поможешь? – усмехается недоверчиво герой. – На себе что ли перенесёшь?
– А вот как, Ваня: я тебе чудесную одну вещь, ковёр-самолёт то есть, отдам. На нём и перелетишь куда хошь, да возьми с собой и свою кодлу – места всем хватит.
Подумал чуток Яваха, малёхи помозговал – а, решает, была не была! – чем, мол, чёрт-то не шутит! – придётся всё ж видно в договор войти с этим нечистым. И чего только не сделаешь, чтоб до цели-то дойти!
– Ну а ежели я соглашуся, – промолвил он нехотя, – что тогда для тебя сделать буду обязан? Чем платить за дар должон буду?
Посмотрело на Ванюху чудище сиё вредное, хохотнуло как-то премерзко, губищами пожевало, а потом вроде как засмущалося, глазки потупила долу, да вдруг и заявляет пренаглым образом:
– Хм. Поцелуй меня, Яван Говяда – вот и вся от тебя мне награда!
У Ванька́ нашего ажно речи дар на чуток пропал. Застыл он там, словно чурбан, глазищи выпучил, челюсть у него вниз отвисла, а потом закашлялся он сильно, ибо слюною своей подавился.
А как оклемался слегка, так и заорал благим матом:
– Да ты в своём ли уме, Жабища-Рябища мерзопакостная?!! Ты на себя-то посмотри, жабоюдище ты бесстыжее! И как такое в башку-то тебе пришло? Тьфу!.. Ишь же нахалюга – знаю я ваши штуки – небось, проказой какой заразишь, али ещё чем похуже! Накося, тварина ты тухлая!..
И дулю ей чуть ли в харю саму не ткнул, а потом, поостыв малёхи, добавил властно:
– Не тот человек Яван Говяда, чтобы на уловки твои дешёвые попадаться! Пшла вон!.. Нам твой чудо-ковёр и даром не нужен! Ещё в пропасть на нём ухнешь... Мы, Ра сыны, и сами куда надо доберёмся: хоть через горы, хоть через долы пройдём!..
Да намеревался уж было оттуда ретироваться и повернулся даже, чтобы прочь отбыть, но тут Жаба-Ряба ему и говорит, да невесело так говорит-то:
– Постой, Яван-витязь, не спеши, да на меня напрасно не греши! Не сможешь ты сквозь горы хрустальные пройти – нету сквозь них пути. И сам зря погибнешь, и товарищей своих погубишь окончательно. Эти горы, Яван, перелететь лишь можно, а пройти их – никак нельзя.
– Нет – и баста, уродина ты отвратная! – вскипятился сызнова Ванька. – Не возьму я у тебя ковра, хоть ты тресни – нам заманки ваши вот уже где!.. Да и плоховато ты нас, удальцов рассиянских, знаешь, мы не только сквозь горы – сквозь огонь и воду прошли! Ступай прочь, говорю! Ишь же ты, образина!..
А чудище неожиданно огорчилося, Яванову отповедь услышав: рожа безобразная у неё сморщилась, головища лысая закачалась. Видать, от неудачи своей она так заубивалась...
«Ишь ты, хухора гадкая, – думает про себя Ванька, – переживает, гнусная грымза, что одурачить меня не вышло!..»
– Ладно, Яван, – прохрипела Жаба-Ряба придушенно. – Так и быть. Не нужно мне от тебя никаких поцелуев, пошутила я. Бери мой ковёр задаром.
– Тьфу ты, язва же гнойная! – В сердцах Яваха аж харкнул. – Вот, чёртова порода, привязалася... Не, и нахальные же!.. Слышь ты, Жаба-Ряба, или как там ещё тебя – в последний раз тебе объясняю: ни-че-го мне от те-бя не на-до! Сгинь отсюда, нечисть поганая! Я пошёл... Счастливо оставаться!
Да и развернулся весьма решительно, с трудом, правда, довольно немалым. В кошмарах ведь всегда так...
И только, значит, хотел он оттуда идти, как вдруг голос знакомый послышался позади:
– Постой, погоди, Яванушка – я же Навьяна!
Как будто громом неожиданным богатыря неузвимого бабахнуло!
Застыл он на месте, сиё сообщение услышав нежданное, а потом медленно так назад поворотился и к юду жабовидному тихим голосом обратился:
– Как Навьяна?! Иль я пьяный? Или мне ты врёшь обманно? Быть того никак не может! В самом деле – эка рожа!..
А уродина усмехнулася эдак криво, сморкнулася вновь сопливо, и головищею безобразною покачала понимающе.
– Да, Яван, – согласилась она с сомнениями его оправданными, – трудно тебе будет прежнюю Навьяну во мне увидать, так что смело не верить мне можешь – я тебя не неволю... Эх, Ваня милый, была я красива, хотя и спесива, была я пригожа, на богиню светлую была я похожа, а ныне... такая вот рожа... Увы, Яван, не могу я тебе ничего доказать, лишь дозволь кое-что рассказать...
Яван же молчал, в собеседницу свою презренную вперив взгляд немигающий, и ничего не отвечал, а та, что себя Навьяною называла, вздохнула печально и в волнении продолжала:
– А помнишь ли, Ванюша, как ты молоко пил в бабкиной избушке, на Земли краюшке?.. И как ты удивился, меня вместо карги Навихи поутру там увидев?.. Как ты по доброй своей воле три полных года в мире моём дивном прожил – разве ты то забыл?.. А как мы на планете грёз в лесу пряном с тобою без крыл летали, дурманом навьим опоённые да счастьем призрачным упоённые – неужели забыл всё, Яванушка?.. И то, что я тебя в Пекельный град перенести обещала, тоже запамятовал? – А зато я, Ванечка, всё-всёшеньки помню! Вот своё обещание давнишнее я ныне и выполняю: ковром-самолётом чудесным тебя, Вань, наделяю...
Враз обмяк Яван, речи сии услыхав. Провёл он по глазам своим дланью, словно паутину с них снимая, и почудилось ему даже, будто за образом, ныне отвратным, тенью просквозила красава былая младая.
Отвечал он тогда Жабе несносной сдавленным и хриплым голосом:
– Помню, Навьяна-краса, как же – всё помню! Ничего-то из моей памяти не испарилося, ни одно событие не забылося, только... отчего ж ты так припозднилася? И что за беда лютая с тобой приключилася? Где краса твоя величавая? И зачем ты дивный свой мир, где гремит и ликует пир, и где струится благой эфир, оставила, а?
Вновь усмехнулася криво когдатошняя красавица писаная, а ныне страшила неописуемая.
– А нету, Ваня, – сказала она, – мира моего благовидного. Да и не вечный он, как выяснилось. Не может быть вечным неистинное! Уж это я теперь усвоила твёрдо. Ну а почему я стала уродкою, так нешто ты не знаешь, ярой смелый, что многие бабы под старость слегка эдак дурнеют и телесами чуток полнеют? А?.. Вот, значит, и я немного переменилася и не в лучшую, как видишь, сторону изменилася. Лет-то мне уж немало...
И тут мерзкая уродка заквакала, забулькала противным голосом, вроде как смехом едким разразилася, а бока её жирные под склизкой кожей ажно волнами безобразными расходилися.
– Постой, Навьяна, не смейся, всё равно я твоей радости мнимой не поверю! – воскликнул нетерпеливо Яван. – Ты мне лучше о своих злоключениях поведай, ничего не скрывая, да всю правду о случившемся с тобой излагая... Да хватит уже паясничать – рассказывай-ка, давай!
Прекратила Жаба-Ряба свой смех жалкий, потом засопела, пёрднула, сопли зелёные утёрла и ответствовала так:
– Всё тебе расскажу, свет Яванушка, ничего не утаю, как бог свят! Спрашивай…
И произошёл между ними такой вот разговор: Яван Жабу о том да о сём вопрошал, а та ему головою качала и всё как есть отвечала:
– А скажи-ка, Навьяна дивная, отчего всё ж ты так изменилася, почему в жабу гадкую превратилася?
– Не по своей воле-волюшке я, Ванюша, в презренную выхухолу обратилася – то злое колдовство-чародейство надо мною свершилося!
– А скажи-ка, Навьяна зачарованная, кто же это посмел и силу кто нашёл над тобою, гордою своею красою, такое лиходейство презлое содеять?
– Эх, Ваня, Ваня, совершила сиё чёрное диво, злобой сильное-пересильное, бабка моя родная, карга коварная Навиха!
– Тогда ответь мне, Навьяна-страдалица, а за что ведьма злая на тебя, свою внучку, озлобилась? За какую такую провинность ты уродливой стать-то сподобилась?
– За то, Ваня милый, что я мир свой дивный, мною созданный и лелеемый, в коем я без забот и волнений в холе, в неге и в довольстве полнейшем жила-поживала, своими собственными руками во прах изничтожила и в битве великой целый сонм демонов-паразитов переможила!
– Ну а скажи-ка, Навьяна-бунтарщица, чего ради ты такое разрушение грозное сделала: своего ли хотения для, али ради какого иного вразумления, а?
– Того ради я это сделала, Ваня, что мой мир был не истым, неправедным: суждено ему было ведь пасть! Всё что живо, должно ведь пропасть!
– А скажи мне, Навьяна разумная, не жалеешь ли ты о содеянном, да не гложет ли тебя червь сомнения, что всё сделала ты опрометчиво?
– Ну уж нет, мой дружок свет Яванушка, ни о чём-то я не печалуюсь: всё что сделала – то и правильно... Не смотри на меня ты со жалостью, не ворочай главы со презрением! Хоть я, Ваня, теперь и лядащая, но зато, как и ты, настоящая!
А потом подумала она чуток, и добавила очень грустно:
– Нет, Ванюша, вру я тебе – жалко мне и себя и тех глупцов своевольных, кои на Нави удочку попалися и навечно тама осталися. Я-то ещё вырваться сумела, то гиблое наваждение скинула – а сколько народу беспечного там погинуло! И ещё мне до слёз прям обидно, что дала я себя бабке окрутить, в пугало поганое меня обратить, ну да уж то видно на роду мне написано: по делам крале и награда!.. Ах, дорогой Ванечка, жалко мне красы своей девичьей – Жаба-Ряба я ныне навеки, и никогда мне не быть человеком! Ах!..
Тут закрыла жабища гадкая лапами корявыми морду свою отвратную и зарыдала так горько и жалостливо, что у Явана у самого слеза на глаза набежала, и сердце во груди встрепенулося.
– Ай да не так, Навьяна дорогая! – голосом молодецким он вскричал. – Ты теперь – человек! Раньше, быть может, им не была, а теперь – есть!
И подойдя решительным шагом к чудо-юдищу безобразному, лапы её грубые от рожи её отвратной он оторвал и в самые губы несладкие пугало это поцеловал.
И только, значит, Яван к страшилиным губищам устами своими чистыми приложился, как в тот же самый миг его словно током дерябнуло: аж всего с головы да ног его передёрнуло! Все волоса на теле его дыбом поднялися, глаза чуть с орбит не удрали, а его самого от жабы назад отбросило и плашмя на сыру землю бросило. И такой гром раскатистый откуда-то раздался, как будто замыкание произошло на электрической станции, а ко всему вдобавок дымина повалил чёрный, и не откуда-нибудь, а из тулова жабьего самого. Так прямо всю её и заволокло клубами крутящимися, словно смерч локальный над нею образовался...
Яваха-то лежит на спине, на земельке да на чудо новое глядит оторопело, и видит он вдруг, как чёрные дымные клубы пораскрутилися ещё пуще и... стали ввысь подниматься. И такие тут колокольчики сладкозвучные взыграли, что стало Ване послушать их любо-дорого! Да ещё аромат благоуханный на него повеял, зловоние невероятное из ноздрей евоных выветривая. Ну а смерч загадочный – вжик! – и пропал: в небо взвился вертящеюся змеёю да там и канул в небытиё.
Глянул Яван на то место, где только что стояла урода нелестная и аж ахнул он от изумления. Тама теперь находилась девица!..
Навьяна то была, кто ж иная, и, может быть, не такая видная из себя, какою он ранее её знавал, попроще маленечко, поскромнее, но ставшая супротив давешней куда как милее...
Глаза у неё были ясные, щёчки красные, волосы русые, в толстую косу заплетённые, а фигурка ладная и в сарафан расшитый облечённая.
– Ну вот, Яванушка, – молвила девушка голоском мелодичным, от прежнего своего чуток отличным, – и снял ты с души моей заклятие безбожное, злой бабкой Навихой на меня наложенное! Пропали чары колдовские навеки, и я, как и ты, буду теперь человеком! Превратила меня ведьма навья в жабищу прегадкую и приговорила до тех пор такою оставаться, покуда не сыщется где-нибудь парень отчаянный, который поцелуем искренним за что-нибудь меня наградит и действие заклятия ужасного тем самым прекратит. Вот ты и нашёлся, Ванюша!.. Я тебе за то несказанно благодарствую, а мне – на белый свет уже пора, потому что я скоро у добрых людей народиться должна… Ну а бабки моей тебе ещё долго не придётся опасаться, ибо я её тоже чародейством своим сковала, ейные злые силы парализовала, и не скоро ей от чар сильных освободиться удастся.
Улыбнулась Яванушке остолбенелому сия девушка, в пояс низко ему поклонилась, а потом распрямилась, платочком белым сыну Ра помахала, последнее «прости!» ему сказала, да и пропала, как не бывала: в воздухе, точно дымок, растаяла.
– Навьянушка! Куда! Постой! – вскричал тогда Ваня судорожно, да и... проснулся.
Вот лежит он на земельке, полёживает, в тёмное небо пекельное уставившись, а там только-только светило здешнее начало разжигаться.
Ох ты, думает он – это же сон был бредовый, всего лишь кошмарный сон, а ощущение такое, словно бы наяву всё бывшее произошло.
Только... что это? Чует вдруг Ваня, что под головою у него нечто мягкое, навроде тюфяка, подложено. Вскочил он быстро на резвые свои ножки, глядь – ёж твою в дребадан! – а то ж ковёр, в трубку свёрнутый, оказался!
Развернул он его нетерпеливою рукою – мама родная! – что за работа! Весь-превесь великий коврище птицами разнообразными да цветистыми бабочками был вышит ладно.
Вот так подарок!..
– Подъём, братва! – побудку своим друганам Ванька гаркнул. – В путь-дорожку уже пора!
А те и так уже попросыпались, с путами сна порасправились, вокруг Явахи сгрудились, охают, ахают и чудо-ковёр руками хватают. Что, мол, да как? – Явана вопрошают. А он им: так, мол, и так, от милой одной мне подарок, ковёр, дескать, самолёт – пожалуйста, други, в полёт!
Такой вот сюрпризец радостный дружинникам своим Ваня преподнёс.
Рейтинг: 0
375 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
