Помочь сайту
Поздравления
Узники солнца (этюд 32 "Наши мечты, или Танец в Созвездии влюблённых")
Вчера в 17:19 -
Андрей Кудин
Этюд тридцать второй
(Наши мечты, или Танец в «Созвездии влюблённых»)
Кафе выглядело в точности так, как его описала Полина. Напоминающее лотос в вечернее и ночное время, в дневной час оно представляло собой многоярусное сооружение, похожее на начинающий раскрываться цветок. И в нём действительно собирались люди разных возрастов и разных, в том числе и приоритетных, сфер деятельности. Я видел знакомых мне учёных, которые подолгу проводили здесь время в одиночестве. Замечал иных хранителей мирового порядка, которые находились в обществе своих спутниц, или спутников, если это были особы женского пола. Встречалось мне немало и молодых пар. Люди приходили сюда, чтобы просто насладиться обществом друг друга, по-новому увидеть, услышать друг друга; чтобы отдохнуть от всего, побыть в одиночестве и тишине; чтобы, слушая шорохи леса и журчание реки, на миг воссоединиться с вечным, неторопливым течением, которое мы называем существованием. Впрочем, что бы ни привело сюда каждого из этих людей, объединяло всех их, или, по крайней мере, большинство из них, упоительное чувство любви. В связи с этим и всем вышесказанным заведение имело ещё и второе название: «Нирванакафе».
Полагая, что прибыл в него первым, я не спешил подняться наверх, чтобы занять место за столиком. У меня возникло несколько вопросов к двум молодым администраторам, парню и девушке, которые, по-видимому, не составляли здесь исключение и тоже являлись парой, и некоторое время я провёл в общении с ними. Молодой человек на мою просьбу рассказать об устройстве здания и технологии производства и установки антигравитационного поля, окаймляющего в целях человеческой безопасности каждый его ярус, вместо простого ответа, дал подробнейший отчёт, который наверняка будет интересен моему другу Джасперу. Вдобавок ко всему он сообщил мне любопытную новость: не далее, как сегодня (только дело было на восходе солнца), в кафе прилетела группа буддистских монахов. Судя по всему, они что-то праздновали. Но пробыли здесь недолго. Как только солнце встало, они откланялись, сердечно поблагодарили за приём и улетели. На вопрос, не предполагает ли он, что именно они праздновали, парень ответил: «Не знаю наверняка, но такое чувство, что не иначе, как пришествие Будды». Тогда я спросил, куда они улетели. Ответить мне вызвалась девушка: «Понятное дело, что в город». Однако молодой человек, обладавший большим количеством информации и по данному вопросу, сказал, что после города, они должны отправиться в пригородный посёлок, так как прибыли в Далмак не в качестве туристов, а на поселение.
Произнеся слова благодарности в адрес молодых администраторов и простившись с ними, я встал на сложенную из брёвен подъёмную площадку, которая переносила посетителей на верхние ярусы кафе и обратно, и нашёл на одной из боковых направляющих панель с кнопками.
Наверху, однако, меня ждал не совсем приятный сюрприз. Полина уже была здесь, и была не одна. Напротив неё сидел высокий, грузный мужчина. Кто он, я не знал, поскольку издалека мог видеть только его спину.
Моё сердце едва не остановилось, когда, сойдя с подъёмной площадки, я взглянул под ноги. Правда, поскольку настроение моё было омрачено присутствием за нашим столиком постороннего джентльмена, мой страх быстро остался позади.
Пока я шёл, вращающаяся платформа, к которой крепились стол и кресла, повернула Полину, заметившую меня и, по-видимому, сказавшую о моём появлении собеседнику, другим боком ко мне, а его передом. Широкая спина раскрыла свой секрет: она принадлежала мистеру Дженкинсу.
- Здравствуйте, дорогой мистер Роберт! Какое везение, что мы встретились здесь!
В другое время я бы сказал ему то же самое, но не сейчас.
- Добрый день, мистер Дженкинс, - сухо поздоровался я.
- Понимаете, как вышло: мы с Барбарой пришли в это кафе, - кстати, вон она…
Мистер Дженкинс повернулся в кресле и помахал рукой миссис Барбаре, а она в ответ помахала рукой всем нам.
- А потом я увидел вашу девушку, вернее разглядел в проходящей мимо незнакомке ту, ради которой вы покинули нас в галерее…
- Вы очень наблюдательны, мистер Дженкинс… - произнёс я, ощущая некоторую неловкость.
- Да. Но как, собственно, и полагается писателю.
- Это… - на миг я замолчал, потеряв мысль. – Это хорошо, что мы встретились.
- Неспроста, мистер Роберт! Неспроста! – воодушевлённо произнёс он. – Мистер Роберт, может, это и не самое подходящее время и место, чтобы говорить о делах, но… Так как на будущей неделе мы с Барбарой улетаем на Землю, мне бы хотелось в двух словах сказать вам о своём предложении. Видите ли, я собираюсь написать, вернее уже пишу книгу о Далмаке… такую, которая будет изобиловать иллюстрациями. Поскольку живу этой книгой не один месяц, то поисками подходящего художника стал заниматься ещё на Земле. Но мне так и не удалось никого найти.
- Всё понятно. Пока что ничем помочь вам не могу. У меня много своей работы.
- Да, я знаю. Синьор Норас так и сказал мне.
Эти слова зародили во мне подозрение, что Клаудио Норас не сдержал данного им обещания и рассказал о том, что видел в моей мастерской, мистеру Дженкинсу. А раз так, то мистер Дженкинс явно будет не последним, кто об этом узнал.
- И что же он вам сказал? – сухо спросил я.
- Что у вас много своей работы.
Мне показалось, что мистеру Дженкинсу и вправду нечего к этому добавить. И я с облегчением вздохнул, думая о том, что, к счастью, не придётся менять мнение о Клаудио Норасе в худшую сторону. Но я ошибся.
- Да, и ещё он сказал, что, похоже, вы не просто пишите картины, а складываете из них какую-то историю.
Ну так, есть у моей книги шанс удостоиться ваших иллюстраций или мне продолжать заниматься поиском художника? Ваше слово напоследок, мистер Роберт!
- Пока… не могу вам ничего обещать.
- Что ж, понимаю вас… Слова Клаудио, однако, зародили во мне ещё одну идею. Если правда то, что за вашими картинами стоит некая история, то впоследствии мы, возможно, могли бы облечь её в слова.
- Спасибо, но даже если я решусь облечь её в слова, то сделаю это сам, без посторонней помощи. Привычка такая, знаете ли, - резко ответил я.
И тут же об этом пожалел. Ведь идеи мистера Дженкинса не имели навязчивого характера, - он просто делился ими, пребывая в хорошем настроении. Теперь же его настроение, как и моё, было омрачено. Он встал и сказал:
- Что ж, простите меня за вторжение… Вероятно, я и впрямь выбрал не подходящее время, чтобы говорить о делах.
После чего принёс свои извинения Полине и удалился.
- Ты как-то холодно с ним… - заметила Поля, которая внимательно наблюдала за тем, как происходило наше общение.
- Так получилось, - сказал я. – Уже сожалею об этом, но что сказано, то сказано. Слов не вернуть.
- Если тебе интересно моё мнение, то вы вполне могли бы сотрудничать.
- Да, наверное…
- Ничего, - хорошее дело порой с этого начинается…
- Да, может быть…
Немного подумав, она сказала:
- Ты можешь пойти извиниться перед ним. Слов, конечно, не вернуть, но извиниться никогда не поздно.
- Как это сделал он?.. – сам у себя спросил я.
- А я пока закажу что-нибудь, а то дико проголодалась. Ты, кстати, не голоден?
По пути к столу мистера и миссис Дженкинс мне на ум пришла мысль: во время нашей первой «случайной» встречи, я находился, приблизительно, в таком же настроении, как и сейчас, и отправной точкой для моего пессимизма в тот день также послужило деловое предложение. «Причём, в обоих случаях, - дальше рассуждал я, - разговор заканчивается приношением извинений с моей стороны. Любопытно… похоже на то, что это судьба. А от судьбы, как известно, не уйти… ведь я же сам её к себе и привлёк».
Моё решение последовать совету Полины было мгновенным, и, как оказалось, лишь в этом случае оно могло быть своевременным: потому что Дженкинсы как раз собрались покинуть кафе.
Вернувшись к нашему столику, мне первым делом захотелось выразить признательность Поле за то, что, благодаря ей, этот вечер ни для кого не был испорчен. И после этих слов я осознал, что до сих пор стоял, а теперь впервые сажусь за стол.
- Где же твои машины? – неожиданно спросила Полина.
- Что?.. – не понял я её вопроса. Но потом сообразил, что она имеет в виду: - А… я уже давно не беру их с собой...
- Почему?..
- Ну, пальто всё-таки тяжёлое, и иногда, даже с охлаждающим спреем, в нём бывает жарковато. Да и в пиджаке тоже… А в моей лёгкой одежде нет такого количества карманов, а если бы даже и были, их уже так не нагрузишь… согласись, вид был бы дурацкий…
Мои слова её развеселили.
- Ну, а если серьёзно… - сказал я.
- Почему? Ведь это тоже вполне серьёзно.
- Да, но… есть и другая причина.
- Какая? – спросила она.
- Боюсь обидеть их, но, кажется… они мне больше не нужны.
- Ты уверен в этом?
- Не знаю. Может и не уверен. Но, во всяком случае, пока не вижу смысла носить их с собой.
- Что же изменилось?
- Кое-что… изменилось.
- Ладно, не буду тебя больше об этом расспрашивать. А, между прочим, мистер Дженкинс имел при себе одну из таких вещиц. Кажется, он называл её сенситивным самописцем.
- Да, я знаю о таком. Для него, как для писателя, вещь, конечно, незаменимая. С её помощью можно писать литературное произведение когда угодно, хоть во время утренней пробежки. Сенситивный самописец – ближайший родственник моего художественного планшета. Но с ним-то я пока не расстаюсь…
- Пока?..
- Не исключаю вероятности, что это когда-нибудь произойдёт, - задумчиво произнёс я. - Знаешь… просто, похоже, я нашёл то, что и хотел найти с помощью этих машин. Я встретил Вина, встретил тебя, встретил дона Карлоса и многих других, кого рад иметь в качестве друзей… Я нашёл ответы на свои вопросы, даже на те, которыми никогда не задавался. То, что я живу в этом мире, окружённый такими людьми – для меня уже есть чудо. Большего я не мог и ожидать. Время, когда я подвергал всё сомнению, анализу… просто теперь мне хочется сказать, что пришло время доверия. Я чувствую себя спокойно, настолько спокойно, что порой мне даже лень вытаскивать из кармана планшет.
Я улыбнулся. Улыбнулась и она.
- Значит, у тебя есть теперь всё, о чём ты мечтал?
- Да. Кроме одного… Все мои мечты воплотились, кроме одной…
Поля, молча и с большим интересом, ждала от меня продолжения ответа.
- Вообще-то, ещё я очень хочу увидеть своего старого друга Джаспера. Отправиться в те края, где сейчас он. Пожить там какое-то время, открыть для себя что-то новое, даже не новое… узнать других людей, познакомиться с ними, понять их, вернее хотя бы что-то из того, чем и как они живут… а если получится, то и написать серию картин, и оставить эти картины в подарок африканским жителям.
- Но, говоря о мечте, ты имел в виду что-то другое?
- Я мечтаю о том, чтобы создать свою семью, привести в этот мир гостя, или, быть может, гостей… Раньше я сомневался в том, что это мне нужно…
- А сейчас?
- А сейчас… не знаю.
- Раньше сомневался, а теперь не знаешь, сомневаешься или нет? – смеясь, спросила она.
- Всё-таки сомнение – хорошая вещь, силой прогонять его не стоит. Быть в чём-то уверенным до конца, наверное, даже невозможно… тем более, когда речь идёт о таких важных вещах.
- Ты хочешь сказать, что уверенным быть не стоит?
- Нет, конечно. Как раз-таки наоборот. Без уверенности нет игры. Ну, а без сомнения можно легко заиграться. Уверенность нам говорит: мы должны уметь жить, уметь чего-то добиваться. А сомнение напоминает: и при самом лучшем раскладе игра – это игра, жизнь – это сон, и ни в чём нельзя быть абсолютно уверенным. Просто смысл не в том, чтобы избавить себя от сомнений, а в том, чтобы избавить себя от конфликта, который возникает между верой и сомнением.
- Ты говоришь почти как мой брат. Вас посадить рядом, - и будете как два закадычных друга-философа. – Она немного посмеялась, а когда смех её прекратился, просто мило и молчаливо улыбнулась.
Сочинённый ей образ пришёлся мне по душе.
- Ты в чём-то права, - сказал я.
Но всё же мой ответ не полностью удовлетворил её.
- Как же тогда человеку решиться на что-то, если он всё время будет пребывать между уверенностью и сомнением?
- Мы сами по себе движемся в сторону уверенности. Так устроена жизнь. Всё движется изнутри наружу, от бездействия к действию. А для всякого действия нужна уверенность. Задача наша в том, чтобы делать именно то, что не вызывало бы у нас сомнений. Но когда их нет, всё же остаётся одно тихое, экзистенциальное сомнение… Оно говорит, что нельзя ничего исключить из того, что возможно; что жизнь – переменчива, а реальность – изменчива, что она – это в огромной мере Вероятность. Представь, что бы было, если бы этого экзистенциального сомнения не было.
- Все люди были бы страшно самоуверенными?..
- Можно сказать и так, - усмехнулся я. – Но ещё лучше сказать: представлять нечего, ибо ничего бы и не было. В этом весь парадокс: именно оно, сомнение, подталкивает нас к тому, чтобы сделать что-то для того, чтобы почувствовать себя уверенными. Сомнение и вера – они части одного целого.
- Вы точно с Вином как два брата – философа, только внешне совсем не похожи друг на друга.
Мне были знакомы эти слова. Когда-то я почти то же самое сказал про неё с Вином.
- В прошлый раз, кажется, ты назвала нас друзьями-философами?..
- Слово «Братья» вам даже больше подходит.
«Невероятно…» - подумал про себя я, и опустил вниз глаза, чтобы скрыть от Полины свои эмоции.
- А о чём мечтаешь ты?
- Хочу побывать на родине моего отца и моей матери; узнать о том, как они жили… Скоро мне исполнится восемнадцать, мои доходы возрастут… Вин говорит, что, так как я музыкант, я буду зарабатывать больше, чем он, хотя мне кажется это странным, ведь работа преподавателя отнимает столько времени и сил… И после того, как мои доходы возрастут, возможно, мечта однажды станет реальностью... Как ты думаешь, такое может быть?
- Что-что, а это для тебя точно скоро станет возможным, - не задумываясь, ответил я.
Но мой ответ не исчерпал её вопроса. И видя это, я подумал о том, что не дослышал сейчас того, что она мне сказала.
- А мне кажется, это где-то далеко… И многого из того, что с этим связано, мне, скорее всего, никогда не узнать…
А ещё я, также как и ты, мечтаю о том, чтобы создать семью.
- Но…
Я хотел сказать, что ей ведь только семнадцать, но передумал. Она посмотрела на меня, ожидая, что я что-то скажу. Но, не услышав ничего, продолжила:
- Мои родители очень хотели, чтобы я родилась, а моя мать пожертвовала собой ради меня. И я чувствую, что тоже хочу иметь ребёнка, как когда-то они… И ещё, знаешь… я бы не стала отдавать его в Институт, хотя в Институте и созданы все условия для развития детей, - об этом мне известно не только со слов Вина, который когда-то в одном из них работал, - многие мои знакомые являются их воспитанниками.
- Соглашусь с тобой, потому что тоже не понаслышке, а по опыту знаю об этом. Только поистине счастливые и благополучные родители могут дать ребёнку не меньше, чем может дать Институт, и только в их случае можно говорить о том, чтобы дать ему ещё больше.
- По какому, если не секрет, опыту ты это знаешь?
- Одно время я рисовал детей. И… я рисовал разных детей: и воспитанников семей, и воспитанников институтов. С помощью кистей и красок я заглядывал в их мир, видел какие-то вещи их глазами. Словом, рисуя, можно было по некоторым признакам определить, как живут те и другие, что чувствуют…
- Ты рисовал детей? – была приятно удивлена она.
- Причём, больше года я рисовал только детей. И, как результат этого, в Лондонском музее – незадолго до отбытия нашей семьи на Далмак – состоялась выставка работ под названием «Картины детства».
- Ты… ты – необыкновенный парень, Роберт, - сказала она.
- Приятно слышать. До тебя необыкновенным меня называли только мои родители. Все остальные, кого я знал, считали меня сумасшедшим, ну, или слегка ненормальным. Впрочем, я не держу на них обиды. Некоторым из них я подсознательно отомстил тем, что подверг их научному анализу при помощи своих машин… что отнюдь не вызывает во мне чувства гордости.
Понаблюдав за тем, как по прозрачному путепроводу к нам поднимается поднос с ужином, а после, перенеся поднос на стол, я вдруг просто и без всякого смущения сказал:
- Как здорово, что я встретил тебя!
- Ты в этом уверен? – спрятав от меня взгляд, произнесла она.
- И как здорово, что мы пригласили друг друга в это удивительное место!
- Чего же в нём удивительного? Лес да река, скромный ужин…
- Ты шутишь? Ты всё шутишь, испытываешь меня… Ты ведь сама говорила: раз я художник, то не могу не быть влюблённым. Ну, а если так, то скромный ужин даже можно было бы сюда не приписывать.
Я в очередной раз обвёл взглядом окружающий пейзаж, людей, сидящих за столиками вдалеке от нас, посмотрел вниз – на тех, кто находился под нами, и вверх – на тех, кто находился над нами. И под конец зрительной экскурсии моё внимание заострила на себе одна деталь. Огромный букет цветов стоял на столике, который никто не занимал.
- Интересно, - произнёс я, - почему там стоит этот букет?.. Впрочем, его могла оставить девушка молодого человека по причине разлада между ними…
- Нет, - сказала Полина, - это не молодые люди оставили его…
И по её тону уже кое о чём можно было догадаться. Я обратил взгляд на неё в ожидании ответа и в предчувствии того, каким он будет.
- За тем столом не так давно умер человек, пожилая женщина. И этот букет – от её мужа.
- Ты тоже была здесь, когда это произошло?
- Да, я была здесь вместе с Себастьяном. Как раз после того вечера мы с ним и расстались… На самом деле в тот вечер в кафе произошло что-то потрясающее…
- Потрясающее? Что ты имеешь в виду?
- Когда эта женщина умерла, - а это случилось как раз тогда, когда цветок раскрылся, - естественно, к их с мужем столику поднялась команда медиков…
Ей трудно было продолжать из-за избытка чувств.
- Я не могу тебе рассказать… я сейчас просто разрыдаюсь…
И она разрыдалась. Я встал, обогнул столик и обнял её.
- Но они не стали ничего делать, - через какое-то время смогла продолжить Полина, правда, тут же вновь прервала речь и стала всхлипывать. – То есть, ничего уже и нельзя было сделать… Я хочу сказать, что они не стали сразу же уносить тело. Они просто стояли над ним, а её муж сидел на своём прежнем месте, и цветок лотоса продолжал свой медленный танец… Видя это, молодые пары, которые находились в кафе, встали и соединились друг с другом в поцелуе. Это было… что-то волшебное, потрясающее! Себастьян тогда тоже встал, и ждал пока встану я, чтобы последовать примеру всех влюблённых. Но я так и не смогла… я была, наверное, единственной, у кого эта сцена вызвала поток слёз. Это было не «любовь против смерти»…
- Да, знаю: а «любовь и смерть вместе», как два старинных друга, разделённых пропастью непонимания.
- Я потом не спала всю ночь, всё думала… представляла себя на месте этой женщины. Ведь рано или поздно каждый оказывается на её месте…
- Жизнь и смерть… на самом деле они почти одновременны, между ними лишь мгновение, которое нам поначалу кажется годами. И это великое счастье, когда за это мгновение мы успеваем полюбить, ведь в любви смерть совсем не страшна. Она может быть прекрасной, как тот вечер в «Созвездии влюблённых».
И тут мне вдруг вспомнилась Мари, то, как она умерла. И я спросил себя: «Успела ли она за своё короткое мгновение полюбить?» А затем наши с Полиной глаза встретились, и ответ я прочёл в них. От этого сердце едва не вырвалось из груди. Но чудом пересилив нахлынувшее на меня чувство, я только тихо промолвил:
- Мари…
Несколько секунд Поля непонимающе смотрела на меня, а потом взгляд её стал пронзительным, и она сказала:
- Кто эта Мари?
- Это… так, одна девушка… вспомнил её, глядя на тебя…
- Просто однажды Вин тоже почему-то, глядя на меня, вспомнил одну девушку. И её тоже, как ни странно, звали Мари.
- Мне, мне нужно выйти… в уборную. Срочно нужно…
Я тут же вышел из-за стола, и, бросив Поле «извини», направился, а вернее, побежал к лифту. А из лифта, спустившего меня вниз, в уборную, путь к которой указала девушка-администратор. Мне просто нужно было какое-то время побыть наедине со своими чувствами и мыслями. Стоя в уборной и пристально глядя на своё отражение в зеркале, я произнёс вслух:
- В том сне, что приснился мне в Далмакских Аллеях, второй доктор сказал, что нельзя быть и тем и другим. Он был прав. И Вин, говоря мне о том, что та история давно закончилась, ничего другого под этим не подразумевал. Она закончилась. А то, что происходит сейчас, это уже совсем другая история, несмотря на то, что чем-то она напоминает ту. Я не Ховей, я – Роберт, а она не Мари, а Полина. И сейчас я иду к ней, к Полине.
Я улыбнулся своему отражению и напоследок сказал ему:
- Прощай, Хо!
Поля ждала меня и переживала по поводу моей задержки. А когда я вернулся, она даже не вспомнила про девушку по имени Мари. Хотя, может быть, и вспомнила, но решила не возвращаться к разговору о ней.
- Цветок начинает раскрываться, - произнесла она спустя какое-то время.
- И правда! – подхватил я, увидев после её слов, что кафе трансформируется в медленно вращающуюся карусель.
- Спинки кресел можно по желанию установить под развёрнутым углом или вовсе перевести в горизонтальное положение, - сказала Поля. А потом добавила: - А сами кресла придвигаются одно к одному.
- Тогда давай их придвинем, - сказал я.
- Давай.
- Скажи мне, а кто та девушка, которая была с тобой в музее? – спросил я после того, как мы устроились по-новому на своих местах.
- Моя подруга. А что?.. Она тебя заинтересовала?
- Просто я… да нет, что ты…
- Почему? Она ведь симпатичная девчонка…
- Не спорю, просто… вообще-то в тот день я искал не её, а тебя…
- Тогда почему ты спросил о ней?
- Об этом как раз я и пытаюсь сказать…
- Прости, я тебя сбиваю…
- Ничего, это из-за того ты меня сбиваешь, что я всё не решаюсь сказать: с той первой нашей встречи в кафе у дона Карлоса ни прошло ни дня без воспоминаний и мыслей о тебе.
Мы взялись за руки и, молча, глядели друг на друга. Наши кресла при этом раздвинулись, а затем вновь соединились.
- Просто, у меня есть один знакомый, у которого точно нет девушки. И мне кажется, что, если бы она у него была, это помогло бы ему решить некоторые проблемы.
- Не про того ли парня ты говоришь, который приходит к дону Карлосу? Высокого роста, с короткой стрижкой, худощавый, как и ты?..
- Да, про него.
- Кажется, его имя Ларс?
- Да, Ларс.
- Тогда тебе стоит чаще встречаться со своими знакомыми, а то сведения о них устаревают.
- Ты хочешь сказать, у Ларса уже есть девушка?
- Похвальна твоя забота о нём, но да, у него она уже есть. Её зовут Эмилия, между прочим, также, как и ту девчонку, которая была со мной в музее.
- То есть, это она и есть?
Полина, глядя на меня, в ответ лишь улыбнулась.
- Но… их знакомство вряд ли могло произойти по его инициативе.
- Почему ты так думаешь?
- Ларс не такой, как большинство парней, и я почти уверен в том, что в прошлом он не имел отношений с девушками. Он был довольно замкнутым человеком, работал в церкви, проводил богослужения… Наверняка, кто-то помог ему в этом, кто-то познакомил его с ней.
- Кто-то, кто также, как и ты, проявляет заботу о нём, - дала мне подсказку Полина.
- Уилл или Сергей Фёдорович?
- А точнее, и тот, и другой.
- Ну, конечно, не одного же меня должны посещать хорошие идеи, - сделал я вид, что посетовал. – Что ж, я за него рад!
- Эмми говорит, твой приятель очень скован, стыдится самого себя. Некоторые элементарные вещи он делает как будто впервые. Хотя ему тридцать четыре, а Эмми всего двадцать один, порой ей приходится направлять его, как ребёнка, что жутко её раздражает. Но она – хорошая девчонка, и всё стерпит, если только этот твой знакомый стоит того.
- Он стоит.
- Ты говоришь так, будто хорошо его знаешь…
- Он того стоит, - повторил я своё утверждение, - я в него верю.
А гигантский прозрачный цветок тем временем продолжал раскрываться и кружиться, словно в медленном танце, проницая своим сиянием и переливами красок сгущающиеся сумерки.
- Над нами столько звёзд, - сказал я. – Кажется, что они совсем близко, и мы с тобой находимся на одной из них…
- Ты любишь смотреть на звёзды, - произнесла как-то неопределённо Поля.
- Разумеется. Да, раньше я почти каждую ночь любовался ими. Ведь в нашем доме на Земле часть крыши была панорамной, и моя кровать стояла прямо под ней.
- У вас был замечательный дом.
- Да. А ты?.. Разве ты не любишь смотреть на звёзды?
- Люблю. Но когда я одна, мне иногда становится тоскливо… а временами даже страшно, - потому что начинаю вдруг думать, что однажды могу оказаться совершенно одинокой. Ведь что меня отделяет от этого? Наверное, только мой брат, осознание того, что у меня есть он. То есть, он – это всё, что у меня есть. И если вдруг его не станет…
- Постой-ка, у тебя ведь много друзей… Да и куда может исчезнуть Вин? – выразил я ту мысль, которую было проще выразить, спеша сказать ей что-то обнадёживающее.
- Друзья… сколько бы их ни было, не избавят от этого чувства. Даже находясь среди друзей, я могу ощущать себя одинокой… Единственный, благодаря кому я твёрдо стою на ногах, это брат, который больше был мне как отец. И… признаюсь тебе, если с ним что-нибудь случится, я не уверена, что смогу справиться со своей жизнью.
Ты, наверное, думаешь, что я – трусиха, завишу от брата. Может быть, я и не выгляжу такой – все считают меня необыкновенно талантливой и независимой, - но внутри я такая, боюсь встречи со своим одиночеством.
- Но едва ли не все люди бояться встречи со своим одиночеством…
- Порой я думаю о том, что всё однажды может измениться… На протяжении нескольких лет каждый день происходит одно и то же. Вин живёт, словно по расписанию: в определённое время встаёт, пьёт чай, после чая идёт на прогулку, потом улетает в город на работу, после обеда или ближе к вечеру – как когда – возвращается с работы домой, час, а то и несколько часов проводит в медитации, затем снова возвращается к работе, вечером идёт на прогулку, потом мы вместе ужинаем, за ужином рассказываем друг другу, как провели день…
Я был почти уверен: Полина хочет сказать этим, что ей наскучило однообразие их семейной жизни. Но она говорила о другом…
- Это здорово, что так происходит изо дня в день. Его присутствие – всё, что мне нужно для того, чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно. Однако, понимая, что от этого постоянства зависит твоё благополучие, подсознательно ждёшь и боишься той минуты, когда оно рухнет. Ведь оно не может длиться столько, сколько мы живём…
«Но почему оно обязательно должно рухнуть? И что может случиться с Вином, одним из самых надёжных и постоянных в мире людей?» - хотелось мне ей сказать. Но, взвесив лучше её слова и вспомнив своё прошлое, произнёс:
- Мне знакомо это чувство.
Полина не стала меня расспрашивать, чему я был даже рад. И я тоже не стал задавать ей вопросов.
Карусель влюблённых продолжала тихо и медленно кружить нас, благодаря чему утонувший в ночи мир мог говорить с нашими сердцами то на языке леса, то на языке реки. Я держал Полину за руку, и мы, не разговаривая, смотрели на звёздное небо.
- Эти звёзды и созвездия ведь совсем не те, что видны с Земли? – нарушил тишину я.
- Конечно. У этих другие имена.
- А ты знаешь их? – спросил я.
- Знаю только некоторые из них.
- Ну, например…
- Например, вон то... видишь, куда я показываю?
- Пытаюсь понять…
- Оно напомнило нашим учёным краба…
- Созвездие Краба?
- Да.
- Ну и ну… А вон тот треугольник – с головой и чем-то ещё?..
- Ты смотришь на созвездие лебедя, - ответила она.
- Краб, лебедь… ну, ладно. А тогда, как называется то, что прямо над нами? Ведь это точно какое-то созвездие… Вон оно. Большая яркая звезда и несколько маленьких…
- Да, его я тоже знаю. Это Одинокий пастух.
- Одинокий пастух…
- А большая яркая звезда в нём называется звездой Давида.
- Как… звезда… Полина...
- Да…
Я сел и повернулся к ней. Глядя в её глаза, произнёс:
- А ты веришь… ты веришь в то, что в жизни случаются чудеса?
- Наверное, если бы чудес не было, люди бы и не мечтали…
- Да. Да, я знаю… Но возможно ли такое, что… иначе, как сказкой и не называют?
- Не совсем понимаю, о чём ты говоришь… Но разве не великое чудо то, что мы живём на другой планете, о существовании которой человечество, кажется, ещё совсем недавно только узнало? То, что мы видим иные созвездия, например, - разве не великое чудо?
- Да, ты права, конечно же…
- Хотя, знаешь… и я когда-то похожий вопрос задала Вину. Мы ещё только прилетели на Далмак, а я уже познакомилась с Себастьяном. Это было так неожиданно… и в это было так трудно поверить…
- И что Вин ответил?
- Он ответил, что всё зависит от того, насколько открыты наши глаза. Если мы полностью пробуждены, то возможно всё. Ещё, кажется, тогда же он сказал, что жизнь довольно строга с нами и многого нам не позволяет, - и это правильно, потому что она напоминает хорошего родителя. Однако если идти по жизни, выполняя свои обязанности, добросовестно относясь к решению встающих перед нами задач, то однажды… однажды мы поймём, во имя чего на нас налагались ограничения.
- Да, это на него похоже…
А про себя я подумал: «Мне бы тоже, наверно, было страшно потерять единственного родного человека, да ещё такого как Вин».
Продолжение следует
(Наши мечты, или Танец в «Созвездии влюблённых»)
Кафе выглядело в точности так, как его описала Полина. Напоминающее лотос в вечернее и ночное время, в дневной час оно представляло собой многоярусное сооружение, похожее на начинающий раскрываться цветок. И в нём действительно собирались люди разных возрастов и разных, в том числе и приоритетных, сфер деятельности. Я видел знакомых мне учёных, которые подолгу проводили здесь время в одиночестве. Замечал иных хранителей мирового порядка, которые находились в обществе своих спутниц, или спутников, если это были особы женского пола. Встречалось мне немало и молодых пар. Люди приходили сюда, чтобы просто насладиться обществом друг друга, по-новому увидеть, услышать друг друга; чтобы отдохнуть от всего, побыть в одиночестве и тишине; чтобы, слушая шорохи леса и журчание реки, на миг воссоединиться с вечным, неторопливым течением, которое мы называем существованием. Впрочем, что бы ни привело сюда каждого из этих людей, объединяло всех их, или, по крайней мере, большинство из них, упоительное чувство любви. В связи с этим и всем вышесказанным заведение имело ещё и второе название: «Нирванакафе».
Полагая, что прибыл в него первым, я не спешил подняться наверх, чтобы занять место за столиком. У меня возникло несколько вопросов к двум молодым администраторам, парню и девушке, которые, по-видимому, не составляли здесь исключение и тоже являлись парой, и некоторое время я провёл в общении с ними. Молодой человек на мою просьбу рассказать об устройстве здания и технологии производства и установки антигравитационного поля, окаймляющего в целях человеческой безопасности каждый его ярус, вместо простого ответа, дал подробнейший отчёт, который наверняка будет интересен моему другу Джасперу. Вдобавок ко всему он сообщил мне любопытную новость: не далее, как сегодня (только дело было на восходе солнца), в кафе прилетела группа буддистских монахов. Судя по всему, они что-то праздновали. Но пробыли здесь недолго. Как только солнце встало, они откланялись, сердечно поблагодарили за приём и улетели. На вопрос, не предполагает ли он, что именно они праздновали, парень ответил: «Не знаю наверняка, но такое чувство, что не иначе, как пришествие Будды». Тогда я спросил, куда они улетели. Ответить мне вызвалась девушка: «Понятное дело, что в город». Однако молодой человек, обладавший большим количеством информации и по данному вопросу, сказал, что после города, они должны отправиться в пригородный посёлок, так как прибыли в Далмак не в качестве туристов, а на поселение.
Произнеся слова благодарности в адрес молодых администраторов и простившись с ними, я встал на сложенную из брёвен подъёмную площадку, которая переносила посетителей на верхние ярусы кафе и обратно, и нашёл на одной из боковых направляющих панель с кнопками.
Наверху, однако, меня ждал не совсем приятный сюрприз. Полина уже была здесь, и была не одна. Напротив неё сидел высокий, грузный мужчина. Кто он, я не знал, поскольку издалека мог видеть только его спину.
Моё сердце едва не остановилось, когда, сойдя с подъёмной площадки, я взглянул под ноги. Правда, поскольку настроение моё было омрачено присутствием за нашим столиком постороннего джентльмена, мой страх быстро остался позади.
Пока я шёл, вращающаяся платформа, к которой крепились стол и кресла, повернула Полину, заметившую меня и, по-видимому, сказавшую о моём появлении собеседнику, другим боком ко мне, а его передом. Широкая спина раскрыла свой секрет: она принадлежала мистеру Дженкинсу.
- Здравствуйте, дорогой мистер Роберт! Какое везение, что мы встретились здесь!
В другое время я бы сказал ему то же самое, но не сейчас.
- Добрый день, мистер Дженкинс, - сухо поздоровался я.
- Понимаете, как вышло: мы с Барбарой пришли в это кафе, - кстати, вон она…
Мистер Дженкинс повернулся в кресле и помахал рукой миссис Барбаре, а она в ответ помахала рукой всем нам.
- А потом я увидел вашу девушку, вернее разглядел в проходящей мимо незнакомке ту, ради которой вы покинули нас в галерее…
- Вы очень наблюдательны, мистер Дженкинс… - произнёс я, ощущая некоторую неловкость.
- Да. Но как, собственно, и полагается писателю.
- Это… - на миг я замолчал, потеряв мысль. – Это хорошо, что мы встретились.
- Неспроста, мистер Роберт! Неспроста! – воодушевлённо произнёс он. – Мистер Роберт, может, это и не самое подходящее время и место, чтобы говорить о делах, но… Так как на будущей неделе мы с Барбарой улетаем на Землю, мне бы хотелось в двух словах сказать вам о своём предложении. Видите ли, я собираюсь написать, вернее уже пишу книгу о Далмаке… такую, которая будет изобиловать иллюстрациями. Поскольку живу этой книгой не один месяц, то поисками подходящего художника стал заниматься ещё на Земле. Но мне так и не удалось никого найти.
- Всё понятно. Пока что ничем помочь вам не могу. У меня много своей работы.
- Да, я знаю. Синьор Норас так и сказал мне.
Эти слова зародили во мне подозрение, что Клаудио Норас не сдержал данного им обещания и рассказал о том, что видел в моей мастерской, мистеру Дженкинсу. А раз так, то мистер Дженкинс явно будет не последним, кто об этом узнал.
- И что же он вам сказал? – сухо спросил я.
- Что у вас много своей работы.
Мне показалось, что мистеру Дженкинсу и вправду нечего к этому добавить. И я с облегчением вздохнул, думая о том, что, к счастью, не придётся менять мнение о Клаудио Норасе в худшую сторону. Но я ошибся.
- Да, и ещё он сказал, что, похоже, вы не просто пишите картины, а складываете из них какую-то историю.
Ну так, есть у моей книги шанс удостоиться ваших иллюстраций или мне продолжать заниматься поиском художника? Ваше слово напоследок, мистер Роберт!
- Пока… не могу вам ничего обещать.
- Что ж, понимаю вас… Слова Клаудио, однако, зародили во мне ещё одну идею. Если правда то, что за вашими картинами стоит некая история, то впоследствии мы, возможно, могли бы облечь её в слова.
- Спасибо, но даже если я решусь облечь её в слова, то сделаю это сам, без посторонней помощи. Привычка такая, знаете ли, - резко ответил я.
И тут же об этом пожалел. Ведь идеи мистера Дженкинса не имели навязчивого характера, - он просто делился ими, пребывая в хорошем настроении. Теперь же его настроение, как и моё, было омрачено. Он встал и сказал:
- Что ж, простите меня за вторжение… Вероятно, я и впрямь выбрал не подходящее время, чтобы говорить о делах.
После чего принёс свои извинения Полине и удалился.
- Ты как-то холодно с ним… - заметила Поля, которая внимательно наблюдала за тем, как происходило наше общение.
- Так получилось, - сказал я. – Уже сожалею об этом, но что сказано, то сказано. Слов не вернуть.
- Если тебе интересно моё мнение, то вы вполне могли бы сотрудничать.
- Да, наверное…
- Ничего, - хорошее дело порой с этого начинается…
- Да, может быть…
Немного подумав, она сказала:
- Ты можешь пойти извиниться перед ним. Слов, конечно, не вернуть, но извиниться никогда не поздно.
- Как это сделал он?.. – сам у себя спросил я.
- А я пока закажу что-нибудь, а то дико проголодалась. Ты, кстати, не голоден?
По пути к столу мистера и миссис Дженкинс мне на ум пришла мысль: во время нашей первой «случайной» встречи, я находился, приблизительно, в таком же настроении, как и сейчас, и отправной точкой для моего пессимизма в тот день также послужило деловое предложение. «Причём, в обоих случаях, - дальше рассуждал я, - разговор заканчивается приношением извинений с моей стороны. Любопытно… похоже на то, что это судьба. А от судьбы, как известно, не уйти… ведь я же сам её к себе и привлёк».
Моё решение последовать совету Полины было мгновенным, и, как оказалось, лишь в этом случае оно могло быть своевременным: потому что Дженкинсы как раз собрались покинуть кафе.
Вернувшись к нашему столику, мне первым делом захотелось выразить признательность Поле за то, что, благодаря ей, этот вечер ни для кого не был испорчен. И после этих слов я осознал, что до сих пор стоял, а теперь впервые сажусь за стол.
- Где же твои машины? – неожиданно спросила Полина.
- Что?.. – не понял я её вопроса. Но потом сообразил, что она имеет в виду: - А… я уже давно не беру их с собой...
- Почему?..
- Ну, пальто всё-таки тяжёлое, и иногда, даже с охлаждающим спреем, в нём бывает жарковато. Да и в пиджаке тоже… А в моей лёгкой одежде нет такого количества карманов, а если бы даже и были, их уже так не нагрузишь… согласись, вид был бы дурацкий…
Мои слова её развеселили.
- Ну, а если серьёзно… - сказал я.
- Почему? Ведь это тоже вполне серьёзно.
- Да, но… есть и другая причина.
- Какая? – спросила она.
- Боюсь обидеть их, но, кажется… они мне больше не нужны.
- Ты уверен в этом?
- Не знаю. Может и не уверен. Но, во всяком случае, пока не вижу смысла носить их с собой.
- Что же изменилось?
- Кое-что… изменилось.
- Ладно, не буду тебя больше об этом расспрашивать. А, между прочим, мистер Дженкинс имел при себе одну из таких вещиц. Кажется, он называл её сенситивным самописцем.
- Да, я знаю о таком. Для него, как для писателя, вещь, конечно, незаменимая. С её помощью можно писать литературное произведение когда угодно, хоть во время утренней пробежки. Сенситивный самописец – ближайший родственник моего художественного планшета. Но с ним-то я пока не расстаюсь…
- Пока?..
- Не исключаю вероятности, что это когда-нибудь произойдёт, - задумчиво произнёс я. - Знаешь… просто, похоже, я нашёл то, что и хотел найти с помощью этих машин. Я встретил Вина, встретил тебя, встретил дона Карлоса и многих других, кого рад иметь в качестве друзей… Я нашёл ответы на свои вопросы, даже на те, которыми никогда не задавался. То, что я живу в этом мире, окружённый такими людьми – для меня уже есть чудо. Большего я не мог и ожидать. Время, когда я подвергал всё сомнению, анализу… просто теперь мне хочется сказать, что пришло время доверия. Я чувствую себя спокойно, настолько спокойно, что порой мне даже лень вытаскивать из кармана планшет.
Я улыбнулся. Улыбнулась и она.
- Значит, у тебя есть теперь всё, о чём ты мечтал?
- Да. Кроме одного… Все мои мечты воплотились, кроме одной…
Поля, молча и с большим интересом, ждала от меня продолжения ответа.
- Вообще-то, ещё я очень хочу увидеть своего старого друга Джаспера. Отправиться в те края, где сейчас он. Пожить там какое-то время, открыть для себя что-то новое, даже не новое… узнать других людей, познакомиться с ними, понять их, вернее хотя бы что-то из того, чем и как они живут… а если получится, то и написать серию картин, и оставить эти картины в подарок африканским жителям.
- Но, говоря о мечте, ты имел в виду что-то другое?
- Я мечтаю о том, чтобы создать свою семью, привести в этот мир гостя, или, быть может, гостей… Раньше я сомневался в том, что это мне нужно…
- А сейчас?
- А сейчас… не знаю.
- Раньше сомневался, а теперь не знаешь, сомневаешься или нет? – смеясь, спросила она.
- Всё-таки сомнение – хорошая вещь, силой прогонять его не стоит. Быть в чём-то уверенным до конца, наверное, даже невозможно… тем более, когда речь идёт о таких важных вещах.
- Ты хочешь сказать, что уверенным быть не стоит?
- Нет, конечно. Как раз-таки наоборот. Без уверенности нет игры. Ну, а без сомнения можно легко заиграться. Уверенность нам говорит: мы должны уметь жить, уметь чего-то добиваться. А сомнение напоминает: и при самом лучшем раскладе игра – это игра, жизнь – это сон, и ни в чём нельзя быть абсолютно уверенным. Просто смысл не в том, чтобы избавить себя от сомнений, а в том, чтобы избавить себя от конфликта, который возникает между верой и сомнением.
- Ты говоришь почти как мой брат. Вас посадить рядом, - и будете как два закадычных друга-философа. – Она немного посмеялась, а когда смех её прекратился, просто мило и молчаливо улыбнулась.
Сочинённый ей образ пришёлся мне по душе.
- Ты в чём-то права, - сказал я.
Но всё же мой ответ не полностью удовлетворил её.
- Как же тогда человеку решиться на что-то, если он всё время будет пребывать между уверенностью и сомнением?
- Мы сами по себе движемся в сторону уверенности. Так устроена жизнь. Всё движется изнутри наружу, от бездействия к действию. А для всякого действия нужна уверенность. Задача наша в том, чтобы делать именно то, что не вызывало бы у нас сомнений. Но когда их нет, всё же остаётся одно тихое, экзистенциальное сомнение… Оно говорит, что нельзя ничего исключить из того, что возможно; что жизнь – переменчива, а реальность – изменчива, что она – это в огромной мере Вероятность. Представь, что бы было, если бы этого экзистенциального сомнения не было.
- Все люди были бы страшно самоуверенными?..
- Можно сказать и так, - усмехнулся я. – Но ещё лучше сказать: представлять нечего, ибо ничего бы и не было. В этом весь парадокс: именно оно, сомнение, подталкивает нас к тому, чтобы сделать что-то для того, чтобы почувствовать себя уверенными. Сомнение и вера – они части одного целого.
- Вы точно с Вином как два брата – философа, только внешне совсем не похожи друг на друга.
Мне были знакомы эти слова. Когда-то я почти то же самое сказал про неё с Вином.
- В прошлый раз, кажется, ты назвала нас друзьями-философами?..
- Слово «Братья» вам даже больше подходит.
«Невероятно…» - подумал про себя я, и опустил вниз глаза, чтобы скрыть от Полины свои эмоции.
- А о чём мечтаешь ты?
- Хочу побывать на родине моего отца и моей матери; узнать о том, как они жили… Скоро мне исполнится восемнадцать, мои доходы возрастут… Вин говорит, что, так как я музыкант, я буду зарабатывать больше, чем он, хотя мне кажется это странным, ведь работа преподавателя отнимает столько времени и сил… И после того, как мои доходы возрастут, возможно, мечта однажды станет реальностью... Как ты думаешь, такое может быть?
- Что-что, а это для тебя точно скоро станет возможным, - не задумываясь, ответил я.
Но мой ответ не исчерпал её вопроса. И видя это, я подумал о том, что не дослышал сейчас того, что она мне сказала.
- А мне кажется, это где-то далеко… И многого из того, что с этим связано, мне, скорее всего, никогда не узнать…
А ещё я, также как и ты, мечтаю о том, чтобы создать семью.
- Но…
Я хотел сказать, что ей ведь только семнадцать, но передумал. Она посмотрела на меня, ожидая, что я что-то скажу. Но, не услышав ничего, продолжила:
- Мои родители очень хотели, чтобы я родилась, а моя мать пожертвовала собой ради меня. И я чувствую, что тоже хочу иметь ребёнка, как когда-то они… И ещё, знаешь… я бы не стала отдавать его в Институт, хотя в Институте и созданы все условия для развития детей, - об этом мне известно не только со слов Вина, который когда-то в одном из них работал, - многие мои знакомые являются их воспитанниками.
- Соглашусь с тобой, потому что тоже не понаслышке, а по опыту знаю об этом. Только поистине счастливые и благополучные родители могут дать ребёнку не меньше, чем может дать Институт, и только в их случае можно говорить о том, чтобы дать ему ещё больше.
- По какому, если не секрет, опыту ты это знаешь?
- Одно время я рисовал детей. И… я рисовал разных детей: и воспитанников семей, и воспитанников институтов. С помощью кистей и красок я заглядывал в их мир, видел какие-то вещи их глазами. Словом, рисуя, можно было по некоторым признакам определить, как живут те и другие, что чувствуют…
- Ты рисовал детей? – была приятно удивлена она.
- Причём, больше года я рисовал только детей. И, как результат этого, в Лондонском музее – незадолго до отбытия нашей семьи на Далмак – состоялась выставка работ под названием «Картины детства».
- Ты… ты – необыкновенный парень, Роберт, - сказала она.
- Приятно слышать. До тебя необыкновенным меня называли только мои родители. Все остальные, кого я знал, считали меня сумасшедшим, ну, или слегка ненормальным. Впрочем, я не держу на них обиды. Некоторым из них я подсознательно отомстил тем, что подверг их научному анализу при помощи своих машин… что отнюдь не вызывает во мне чувства гордости.
Понаблюдав за тем, как по прозрачному путепроводу к нам поднимается поднос с ужином, а после, перенеся поднос на стол, я вдруг просто и без всякого смущения сказал:
- Как здорово, что я встретил тебя!
- Ты в этом уверен? – спрятав от меня взгляд, произнесла она.
- И как здорово, что мы пригласили друг друга в это удивительное место!
- Чего же в нём удивительного? Лес да река, скромный ужин…
- Ты шутишь? Ты всё шутишь, испытываешь меня… Ты ведь сама говорила: раз я художник, то не могу не быть влюблённым. Ну, а если так, то скромный ужин даже можно было бы сюда не приписывать.
Я в очередной раз обвёл взглядом окружающий пейзаж, людей, сидящих за столиками вдалеке от нас, посмотрел вниз – на тех, кто находился под нами, и вверх – на тех, кто находился над нами. И под конец зрительной экскурсии моё внимание заострила на себе одна деталь. Огромный букет цветов стоял на столике, который никто не занимал.
- Интересно, - произнёс я, - почему там стоит этот букет?.. Впрочем, его могла оставить девушка молодого человека по причине разлада между ними…
- Нет, - сказала Полина, - это не молодые люди оставили его…
И по её тону уже кое о чём можно было догадаться. Я обратил взгляд на неё в ожидании ответа и в предчувствии того, каким он будет.
- За тем столом не так давно умер человек, пожилая женщина. И этот букет – от её мужа.
- Ты тоже была здесь, когда это произошло?
- Да, я была здесь вместе с Себастьяном. Как раз после того вечера мы с ним и расстались… На самом деле в тот вечер в кафе произошло что-то потрясающее…
- Потрясающее? Что ты имеешь в виду?
- Когда эта женщина умерла, - а это случилось как раз тогда, когда цветок раскрылся, - естественно, к их с мужем столику поднялась команда медиков…
Ей трудно было продолжать из-за избытка чувств.
- Я не могу тебе рассказать… я сейчас просто разрыдаюсь…
И она разрыдалась. Я встал, обогнул столик и обнял её.
- Но они не стали ничего делать, - через какое-то время смогла продолжить Полина, правда, тут же вновь прервала речь и стала всхлипывать. – То есть, ничего уже и нельзя было сделать… Я хочу сказать, что они не стали сразу же уносить тело. Они просто стояли над ним, а её муж сидел на своём прежнем месте, и цветок лотоса продолжал свой медленный танец… Видя это, молодые пары, которые находились в кафе, встали и соединились друг с другом в поцелуе. Это было… что-то волшебное, потрясающее! Себастьян тогда тоже встал, и ждал пока встану я, чтобы последовать примеру всех влюблённых. Но я так и не смогла… я была, наверное, единственной, у кого эта сцена вызвала поток слёз. Это было не «любовь против смерти»…
- Да, знаю: а «любовь и смерть вместе», как два старинных друга, разделённых пропастью непонимания.
- Я потом не спала всю ночь, всё думала… представляла себя на месте этой женщины. Ведь рано или поздно каждый оказывается на её месте…
- Жизнь и смерть… на самом деле они почти одновременны, между ними лишь мгновение, которое нам поначалу кажется годами. И это великое счастье, когда за это мгновение мы успеваем полюбить, ведь в любви смерть совсем не страшна. Она может быть прекрасной, как тот вечер в «Созвездии влюблённых».
И тут мне вдруг вспомнилась Мари, то, как она умерла. И я спросил себя: «Успела ли она за своё короткое мгновение полюбить?» А затем наши с Полиной глаза встретились, и ответ я прочёл в них. От этого сердце едва не вырвалось из груди. Но чудом пересилив нахлынувшее на меня чувство, я только тихо промолвил:
- Мари…
Несколько секунд Поля непонимающе смотрела на меня, а потом взгляд её стал пронзительным, и она сказала:
- Кто эта Мари?
- Это… так, одна девушка… вспомнил её, глядя на тебя…
- Просто однажды Вин тоже почему-то, глядя на меня, вспомнил одну девушку. И её тоже, как ни странно, звали Мари.
- Мне, мне нужно выйти… в уборную. Срочно нужно…
Я тут же вышел из-за стола, и, бросив Поле «извини», направился, а вернее, побежал к лифту. А из лифта, спустившего меня вниз, в уборную, путь к которой указала девушка-администратор. Мне просто нужно было какое-то время побыть наедине со своими чувствами и мыслями. Стоя в уборной и пристально глядя на своё отражение в зеркале, я произнёс вслух:
- В том сне, что приснился мне в Далмакских Аллеях, второй доктор сказал, что нельзя быть и тем и другим. Он был прав. И Вин, говоря мне о том, что та история давно закончилась, ничего другого под этим не подразумевал. Она закончилась. А то, что происходит сейчас, это уже совсем другая история, несмотря на то, что чем-то она напоминает ту. Я не Ховей, я – Роберт, а она не Мари, а Полина. И сейчас я иду к ней, к Полине.
Я улыбнулся своему отражению и напоследок сказал ему:
- Прощай, Хо!
Поля ждала меня и переживала по поводу моей задержки. А когда я вернулся, она даже не вспомнила про девушку по имени Мари. Хотя, может быть, и вспомнила, но решила не возвращаться к разговору о ней.
- Цветок начинает раскрываться, - произнесла она спустя какое-то время.
- И правда! – подхватил я, увидев после её слов, что кафе трансформируется в медленно вращающуюся карусель.
- Спинки кресел можно по желанию установить под развёрнутым углом или вовсе перевести в горизонтальное положение, - сказала Поля. А потом добавила: - А сами кресла придвигаются одно к одному.
- Тогда давай их придвинем, - сказал я.
- Давай.
- Скажи мне, а кто та девушка, которая была с тобой в музее? – спросил я после того, как мы устроились по-новому на своих местах.
- Моя подруга. А что?.. Она тебя заинтересовала?
- Просто я… да нет, что ты…
- Почему? Она ведь симпатичная девчонка…
- Не спорю, просто… вообще-то в тот день я искал не её, а тебя…
- Тогда почему ты спросил о ней?
- Об этом как раз я и пытаюсь сказать…
- Прости, я тебя сбиваю…
- Ничего, это из-за того ты меня сбиваешь, что я всё не решаюсь сказать: с той первой нашей встречи в кафе у дона Карлоса ни прошло ни дня без воспоминаний и мыслей о тебе.
Мы взялись за руки и, молча, глядели друг на друга. Наши кресла при этом раздвинулись, а затем вновь соединились.
- Просто, у меня есть один знакомый, у которого точно нет девушки. И мне кажется, что, если бы она у него была, это помогло бы ему решить некоторые проблемы.
- Не про того ли парня ты говоришь, который приходит к дону Карлосу? Высокого роста, с короткой стрижкой, худощавый, как и ты?..
- Да, про него.
- Кажется, его имя Ларс?
- Да, Ларс.
- Тогда тебе стоит чаще встречаться со своими знакомыми, а то сведения о них устаревают.
- Ты хочешь сказать, у Ларса уже есть девушка?
- Похвальна твоя забота о нём, но да, у него она уже есть. Её зовут Эмилия, между прочим, также, как и ту девчонку, которая была со мной в музее.
- То есть, это она и есть?
Полина, глядя на меня, в ответ лишь улыбнулась.
- Но… их знакомство вряд ли могло произойти по его инициативе.
- Почему ты так думаешь?
- Ларс не такой, как большинство парней, и я почти уверен в том, что в прошлом он не имел отношений с девушками. Он был довольно замкнутым человеком, работал в церкви, проводил богослужения… Наверняка, кто-то помог ему в этом, кто-то познакомил его с ней.
- Кто-то, кто также, как и ты, проявляет заботу о нём, - дала мне подсказку Полина.
- Уилл или Сергей Фёдорович?
- А точнее, и тот, и другой.
- Ну, конечно, не одного же меня должны посещать хорошие идеи, - сделал я вид, что посетовал. – Что ж, я за него рад!
- Эмми говорит, твой приятель очень скован, стыдится самого себя. Некоторые элементарные вещи он делает как будто впервые. Хотя ему тридцать четыре, а Эмми всего двадцать один, порой ей приходится направлять его, как ребёнка, что жутко её раздражает. Но она – хорошая девчонка, и всё стерпит, если только этот твой знакомый стоит того.
- Он стоит.
- Ты говоришь так, будто хорошо его знаешь…
- Он того стоит, - повторил я своё утверждение, - я в него верю.
А гигантский прозрачный цветок тем временем продолжал раскрываться и кружиться, словно в медленном танце, проницая своим сиянием и переливами красок сгущающиеся сумерки.
- Над нами столько звёзд, - сказал я. – Кажется, что они совсем близко, и мы с тобой находимся на одной из них…
- Ты любишь смотреть на звёзды, - произнесла как-то неопределённо Поля.
- Разумеется. Да, раньше я почти каждую ночь любовался ими. Ведь в нашем доме на Земле часть крыши была панорамной, и моя кровать стояла прямо под ней.
- У вас был замечательный дом.
- Да. А ты?.. Разве ты не любишь смотреть на звёзды?
- Люблю. Но когда я одна, мне иногда становится тоскливо… а временами даже страшно, - потому что начинаю вдруг думать, что однажды могу оказаться совершенно одинокой. Ведь что меня отделяет от этого? Наверное, только мой брат, осознание того, что у меня есть он. То есть, он – это всё, что у меня есть. И если вдруг его не станет…
- Постой-ка, у тебя ведь много друзей… Да и куда может исчезнуть Вин? – выразил я ту мысль, которую было проще выразить, спеша сказать ей что-то обнадёживающее.
- Друзья… сколько бы их ни было, не избавят от этого чувства. Даже находясь среди друзей, я могу ощущать себя одинокой… Единственный, благодаря кому я твёрдо стою на ногах, это брат, который больше был мне как отец. И… признаюсь тебе, если с ним что-нибудь случится, я не уверена, что смогу справиться со своей жизнью.
Ты, наверное, думаешь, что я – трусиха, завишу от брата. Может быть, я и не выгляжу такой – все считают меня необыкновенно талантливой и независимой, - но внутри я такая, боюсь встречи со своим одиночеством.
- Но едва ли не все люди бояться встречи со своим одиночеством…
- Порой я думаю о том, что всё однажды может измениться… На протяжении нескольких лет каждый день происходит одно и то же. Вин живёт, словно по расписанию: в определённое время встаёт, пьёт чай, после чая идёт на прогулку, потом улетает в город на работу, после обеда или ближе к вечеру – как когда – возвращается с работы домой, час, а то и несколько часов проводит в медитации, затем снова возвращается к работе, вечером идёт на прогулку, потом мы вместе ужинаем, за ужином рассказываем друг другу, как провели день…
Я был почти уверен: Полина хочет сказать этим, что ей наскучило однообразие их семейной жизни. Но она говорила о другом…
- Это здорово, что так происходит изо дня в день. Его присутствие – всё, что мне нужно для того, чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно. Однако, понимая, что от этого постоянства зависит твоё благополучие, подсознательно ждёшь и боишься той минуты, когда оно рухнет. Ведь оно не может длиться столько, сколько мы живём…
«Но почему оно обязательно должно рухнуть? И что может случиться с Вином, одним из самых надёжных и постоянных в мире людей?» - хотелось мне ей сказать. Но, взвесив лучше её слова и вспомнив своё прошлое, произнёс:
- Мне знакомо это чувство.
Полина не стала меня расспрашивать, чему я был даже рад. И я тоже не стал задавать ей вопросов.
Карусель влюблённых продолжала тихо и медленно кружить нас, благодаря чему утонувший в ночи мир мог говорить с нашими сердцами то на языке леса, то на языке реки. Я держал Полину за руку, и мы, не разговаривая, смотрели на звёздное небо.
- Эти звёзды и созвездия ведь совсем не те, что видны с Земли? – нарушил тишину я.
- Конечно. У этих другие имена.
- А ты знаешь их? – спросил я.
- Знаю только некоторые из них.
- Ну, например…
- Например, вон то... видишь, куда я показываю?
- Пытаюсь понять…
- Оно напомнило нашим учёным краба…
- Созвездие Краба?
- Да.
- Ну и ну… А вон тот треугольник – с головой и чем-то ещё?..
- Ты смотришь на созвездие лебедя, - ответила она.
- Краб, лебедь… ну, ладно. А тогда, как называется то, что прямо над нами? Ведь это точно какое-то созвездие… Вон оно. Большая яркая звезда и несколько маленьких…
- Да, его я тоже знаю. Это Одинокий пастух.
- Одинокий пастух…
- А большая яркая звезда в нём называется звездой Давида.
- Как… звезда… Полина...
- Да…
Я сел и повернулся к ней. Глядя в её глаза, произнёс:
- А ты веришь… ты веришь в то, что в жизни случаются чудеса?
- Наверное, если бы чудес не было, люди бы и не мечтали…
- Да. Да, я знаю… Но возможно ли такое, что… иначе, как сказкой и не называют?
- Не совсем понимаю, о чём ты говоришь… Но разве не великое чудо то, что мы живём на другой планете, о существовании которой человечество, кажется, ещё совсем недавно только узнало? То, что мы видим иные созвездия, например, - разве не великое чудо?
- Да, ты права, конечно же…
- Хотя, знаешь… и я когда-то похожий вопрос задала Вину. Мы ещё только прилетели на Далмак, а я уже познакомилась с Себастьяном. Это было так неожиданно… и в это было так трудно поверить…
- И что Вин ответил?
- Он ответил, что всё зависит от того, насколько открыты наши глаза. Если мы полностью пробуждены, то возможно всё. Ещё, кажется, тогда же он сказал, что жизнь довольно строга с нами и многого нам не позволяет, - и это правильно, потому что она напоминает хорошего родителя. Однако если идти по жизни, выполняя свои обязанности, добросовестно относясь к решению встающих перед нами задач, то однажды… однажды мы поймём, во имя чего на нас налагались ограничения.
- Да, это на него похоже…
А про себя я подумал: «Мне бы тоже, наверно, было страшно потерять единственного родного человека, да ещё такого как Вин».
Продолжение следует
Рейтинг: 0
19 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
