Святой Пионий (повесть) глава 1

Произошло это в так называемый «период заражения», когда отдельные районы разных городов по непонятным причинам были заблокированы, и в них был объявлен карантин. С очагами заражения быстро справились, но в заражённых районах большая часть населения погибла.

Невзирая на многочисленные жертвы и масштабность явления, властным структурам разных государств каким-то чудом удалось утаить многие детали тех странных событий.

Это не могло не породить множество слухов и кривотолков. Официальная версия – модифицированный вирус гепатита – мало кого устроила.

С разных трибун звучали яростные обвинения в сокрытии информации и бездумных экспериментах в неких секретных лабораториях, приведших к столь трагическим последствиям. Не остались в стороне и служители культов как старых, так и новых формаций.

Среди них вспыхнула яркой свечой и зажгла очень многих легенда о юном герое, явившемся с севера (в некоторых интерпретациях: с северо-востока), и изгнавшего нечисть из этого мира. Легенда разрасталась, приобретала устойчивые очертания и яркие полутона. Героев оказалось несколько, и им приписывали кроме отваги и традиционной силы духа некоторые волшебные свойства. ТАК ЗАРОЖДАЛАСЬ РЕЛИГИЯ СВЯТЫХ. Религия без богов и ангелов, в которой молодые поклонялись молодым.

Молодёжь поклонялась своим кумирам с самоотдачей и самой страстной любовью, на которую была способна. Это проявлялась в простых, ритуалах с большим количеством факелов на пустырях и городских окраинах. Факелы с треском и искрами быстро сгорали, символизируя яркую жизнь и безвременную кончину, а жрецы проводили службы - проповеди, на которых превозносили подвиг великих героев.

Религиозное течение это, не походило ни на какие секты, а его адепты не устраивали беспорядков и никому не мешали. Как и всякое течение, вознёсшееся на гребне молодёжного энтузиазма, оно стало быстро терять силу и угасать. Бурная волна схлынула, оставив тихую водичку наиболее преданных и тихих последователей…
* * *
Апрельский вечер и подмёрзшая весенняя грязь уже дышали не рожденным ещё потенциалом жизни, готовым в любой из дней прорваться на земную поверхность. На тихой ночной улочке, на городской окраине темнели старые брёвна приземистых домов, но в одном месте, где полагалось быть дому, находилось что-то вроде видавшей виды прямоугольной сцены. Перед сценой стояли простенькие деревянные скамьи, и вся эта площадка была огорожена низкой оградой, имевшей узенькую калитку.

На сцене стоял жрец в широком плаще, с которого согласно традиции были спороты пуговицы. Тёмно-серый плащ, подпоясанный грубой верёвкой, завязанной «жреческим узлом», наделял его необходимым культовым величием, а капюшон, наброшенный на голову, давал лицу непроницаемую тень. Немногочисленные прихожане – ещё молодые, но остепенившиеся люди – стояли в промежутках между скамейками и держали в руках стеклянные банки, в которых горели разнокалиберные свечи.

Позади жреца во всю стену было натянуто полотно. На нем одной только чёрной краской, но очень старательно, чьей-то любящей рукой, был изображён лик святого Пиония. Длинные волосы, заброшенные назад как будто бы встречным ветром, по замыслу неизвестного художника, должны были полностью открыть миру непогрешимость явленного образа.

Юное лицо святого имело странную смесь самоотверженности и крайнего отчаяния, какое бывает у человека, решившегося на поступок, грозивший ему верной гибелью. Полотно с обратной стороны было подсвечено маленьким прожектором. Общее впечатление было таковым: герой на большой скорости спускается с холма, над которым восходит солнце.

Жрец вдохновенным, сильным голосом вещал о подвиге «сошедшего с утренней горы» и изгнавшего нечисть из этого мира. Про себя же он с горечью думал, что нет в этих лицах былого благоговения и восхищения, нет радости и готовности следовать за светлым образом хоть на край света. Осталась лишь инерция, накопленная за годы служения и сонливое удовлетворение от собственной сопричастности. Встряхнуть их чуток – протрут они глаза, глянут по сторонам, и сдует их отсюда как пушинки с одуванчика.

А тут ещё, как назло, вниз по улице возник и, медленно набирая силу, потянулся противный дребезжащий и скрежещущий звук. Вскоре появился и источник этого шума – видавший виды велосипед с мотором. Владелец этого мерзопакостного средства передвижения – явно уже пожилой человек в кепке, под которой серебрилась седина, повернув голову в сторону сцены, медленно проследовал мимо ограды.

Надо отдать должное жрецу – хотя его голос почти не был слышен, он продолжал читать, ни разу не сбившись и не повысив голоса. Сказывалась отменная выучка и многолетний опыт. Однако к величайшей его досаде велосипедист притормозил, заглушил мотор и, отталкиваясь ногами от дороги, вернулся обратно. Затем, прислонив велосипед к забору, спешился.

Широко и неделикатно он распахнул скрипучую калитку и, сделав несколько шагов,
остановился. Смотрел он прямо на лик святого Пиония, и на его лице было непонятное и совершенно неуместное выражение шутливого возмущения: словно он встретил старого приятеля, занявшего непомерно высокую, несоответствующую его способностям должность.

Прихожане с любопытством поворачивались в его сторону. В густеющих сумерках всколыхнулся лёгкий оживлённый шепоток. «Всё летит к чертям» – подумал жрец, по памяти дочитывая последние страницы. Сегодняшняя служба подходила к концу, да и ладно бы с ней…

Когда жрец заканчивал горестным «Придёт он, придя к миру, и возложит его к вашим стопам и вернётся к утренней горе, чтобы предстать после по вашему зову вновь…» паства уже потянулась в сторону калитки. За спиной громко хлопнул рубильник. Прожектор погас.

«Сколько раз я ему говорил, ждать когда…» – прошипел жрец, сжимая и разжимая кулаки. На глазах его выступили слёзы. – «Сволочь, он ничего не понимает!»

Он посмотрел на пустую улицу и увидел, что незнакомец ждёт его за забором, облокотившись на свой треклятый велосипед. Жрец нехотя спустился со сцены. Дерзкое поведение незнакомца его заинтриговало. Но после длинной и бесплодной речи общаться уже ни с кем не хотелось.

– Выходи, покурим, – раздался голос в тишине, который ему показался насмешливым. – А то ведь нельзя в святом месте-то.
Выйдя, за калитку, жрец некоторое время тупо смотрел на протянутую ему пачку, затем нехотя, словно против воли вытянул оттуда сигарету.
– Благодарю.
«Как он догадался, что я курю?» – подумал жрец, прикуривая от предложенного огонька и неприязненно разглядывая выразительное лицо пожилого человека – не слишком морщинистое, с живыми карими глазами.
– В конце ты нервничал и сглатывал слюну. Были и другие признаки. Уж я то знаю!
Опустив голову, незнакомец выдул медленную струю дыма. И равнодушно наблюдал как она, медленно клубясь, исчезает в неподвижном апрельском воздухе.
– Ты прости меня, парень, что я вот так вот взял и вторгся в твои владения. Поверь, что это не со зла. Знал я твоего святого. Очень хорошо знал.
– Все знали Пиония С Утренней Горы, – с холодным достоинством ответствовал жрец. – Он пришёл к нам и спас…
– Я его знал как человека. И не приходил он с утренней горы, а жил на соседней улице, наискосок отсюда.
По тому, как жрец нервно дёрнул головой, было видно, что незнакомец коснулся неких секретных сведений, для паствы не предназначенных.
– И случилось это не двадцать, а пятьдесят лет назад. – Голос незнакомца стал вдруг холодным, мертвенно-отдалённым.
Пустая чёрная улица, словно от истошного крика разорвалась пополам, и жрец увидел дома в гнойно-желтушной ауре и потемневший раздувшийся труп на дороге…
Наваждение пропало, уступив место добродушному лицу собеседника с необычайно яркими для преклонного возраста глазами.
– Что вы знаете об этом ещё? – спросил жрец и, словно боясь, что их подслушают, быстро оглянулся по сторонам.
– Вадим Александрович, – преставился незнакомец.
– Младший служитель, – жрец быстро пожал протянутую ему шершавую руку.
Вадим Александрович вынул пачку сигарет и щедрым жестом предложил взять ещё.
– Слишком часто вы курите, – заметил жрец, выуживая сигарету.
– Обычный режим курения для моего возраста. Со временем сам это поймёшь, если раньше не бросишь. – Вадим Александрович коротко и мягко рассмеялся. – А я древний куряка, с тех ещё времён. Прямо с детства и начал. Твой святой меня приучил. Поня. Прозвище у него было такое. Он когда спрашивал «Понял?» в конце опускал букву «л». Видно считал, что это как-то особо, со смаком звучит. По-блатному. Вот отсюда оно и пошло. А на самом деле звали его Валеркой.

Когда я с ним познакомился, мне было четыре года всего. Странно, что я это всё помню. Картинка как живая до сих пор перед глазами стоит. Весна тогда выдалась на удивление тёплая. В марте уже я бегал в шортиках и загорал.

Стою я возле сарайчика, ковыряюсь совком в угольной куче, и тут он подходит.
«Ты здесь живёшь?» – спрашивает.
Я только кивнул.
«Ну а я в соседнем переулке. Валеркой меня зовут. Когда тебя мамка отпустит, приходи к нам играть.»

Волевой он был, ничего не скажешь. Сразу же я почувствовал и дружеское расположение, и желание немедленно подчиниться. И ещё каким-то образом я понял, что он постарше меня, хотя тогда и меньше меня ростом, и тоньше он был. Какое-то особое детское чутьё по неведомым признакам распознало. Возможно, по развитой речи и большей подвижности. Приходил я в его двор, и мы играли с ним, с его сестрёнкой, моей ровесницей – Катюшкой, и младшим его братиком – Лёнькой.

С платиновыми волосами и одинаково серыми глазами, они очень сильно походили друг на друга. Отцова порода. Что-то от тихой незаметной матери осталось лишь у Катюшки: некая двойственность и противоречивость в характере. По большей части мягкая и покладистая, она могла проявить жёсткость и категоричность, чем повергала в изумление даже своего старшего брата.

Нельзя сказать, что для Пони я был в те времена самым лучшим другом. Просто единственным. Со временем в его окружении появились ребята постарше, которые оттеснили меня на задний план. Дворовая компания ширилась, и мы условно разделилась на две небольшие группы. Я стал старшим среди младших.

Нас тянуло к старшей компании, манившей большей затейливостью. Нам позволяли остаться, но когда начинались «взрослые» забавы, нас безжалостно изгоняли. Ну, а какие могут быть взрослые забавы в возрасте десять-одиннадцать лет? Конечно же, дружба с девчонками, первые сигареты и карты на деньги.

Была ли у святого дева Мария? Была. Я не глумлюсь над верой, младший служитель. Маришка появилась в нашем дворе, когда Поне стукнуло тринадцать лет. С чёрными сияющими глазами, густыми каштановыми волосами, гибкой, подвижной фигурой – нахальная, похотливая, звонкоголосая, она ураганом ворвалась в юношеский коллектив. С наслаждением, играя в «мужские игры», она картинно обнажала свои прелести – смущала парней длинными голыми ногами, когда, задрав платье, гоняла мяч вместе со всеми по жёсткой низкорослой траве.

Смущать парней, было для неё любимым занятием. Она могла запрыгнуть к кому-нибудь на колени и начать ухаживать за его шевелюрой. Пощекотать самолюбие комплиментами, чмокнуть в щёку и крепко обнять до лёгкого удушения. Она моментально определила лидера и сразу же прилипла к нему.

Мне со своей малышнёй «посчастливилось» стать свидетелем потайного свидания происходившем на чердаке сарая, в котором раньше держали свиней. Девчата с соседней улицы там играли в больничку, и поэтому всё было вылизано до стерильной чистоты. В левом дальнем углу тускло поблёскивал старый комод с распахнутой дверцей. Справа у стены рядком были усажены «больные» куклы.

Мы, прижавшись к рассохшимся доскам крыши, подглядывали через щели. По малолетству мы не понимали, что там происходит, но где-то там чувствовали, что происходит некое великое таинство, и не дышали.

Маришка лежала на старой панцирной кровати. Обхватив Поню упругими и гладкими ногами, тянула его к себе. Она резко дёргала его за брючный ремень, пока брюки не свалились на пол.

Мы видели Поню со спины, поэтому трудно было судить, что он чувствовал.
Он просто стоял как истукан и ничего не делал. И выглядел он каким-то расслабленным.
Похоже, ничего подобного он не ожидал.

Она вплотную придвинулась к нему и, схватив его руками за бёдра, прижала к себе.
И мы услышали, как она коротко охнула. Поня вышел из оцепенения и вырвался из её объятий. Он посмотрел на свои руки. На них была кровь. С вытаращенными глазами на очень бледном лице, подхватывая спадающие брюки, он рванулся к выходу. Разомлевшая Маришка осталась лежать на кровати. «Валер, не уходи» – услышали мы её голос, похожий на стон. Но тогда он ушёл…

С первых же дней в нашей компании стала проявляться любовь к технике, которою прививал тот же Поня. Вначале у него появился такой вот аппарат… – Вадим Александрович любовно похлопал по седлу своего велосипеда. Поня умудрялся усаживать на него едва ли не всю банду и катать её по кочкам, лужам и колдобинам наших кривых поселковых дорог. Следующим предметом всеобщего вожделения стал новенький мопед, а велосипед перекочевал к одному из его подручных. Кажется к Стёпке. И, наконец, в ход пошли мотоциклы. Поня сменил три модели и, в конце концов, остановился на «Яве».

Вскоре мы все были на «конях» – разнокалиберных экипажах всех моделей и расцветок. Тарахтящая, рычащая и гремящая техника, минуя последний двор, уносила нас в чисто поле. Туда, где мы никому не мешали, и где на нас не бросали косые настороженные взгляды сидящие на скамейках деды.

О, эти места были культовыми для нас! Там, в окружении нескольких одноэтажных посёлков находилась огромное пространство с широкими полями, берёзовыми и хвойными лесочками, тремя дамбами и двумя озёрами, обрамлёнными стрелами камышей. С многочисленными таинственными ямами, заполненными высоким пересохшим бурьяном, с пригорками, ярко расцвеченными, медуницами и розовым клевером. А в самом центре этого щедрого великолепия тихо чадил небольшой кирпичный заводик старинной постройки, который пейзажа не портил. Даже наоборот. Являлся своеобразной жемчужиной в зелёном обрамлении живой непокорной природы.

Там мы превращались в индейцев, со своими необъятными прериями. Разведчиками, крадущимися к железнодорожному полотну. В этих полях, скрывающих нас в высокой траве, мы становились другими – дикими и свободными. И безраздельными хозяевами своей территории.

Иногда мы устраивали своеобразное автородео, для которого присмотрели одну интересную яму – круглую и гладкую как яичная скорлупа. Суть забавы заключалась в том, чтобы на мотоцикле либо мопеде – неважно на чём – нырнуть в эту яму и за счёт бешеной скорости, по- инерции лихо вознестись на противоположный склон.

Лихо, и даже очень, всегда получалось только у Пони. Он бесстрашно бросался вниз и взлетал на поверхность, неизменно поставив свою мощную машину на дыбы. Какое это было прекрасное и грациозное зрелище! Мы носились там допоздна, а когда возвращались домой, неизменно оборачивались на яму, которая, наполнившись сизым одуряющим бензиновым дымом, курилась, как пиала с горячим чаем. Славные были деньки! А потом всё внезапно закончилось…

Всё произошло в середине мая. К первым заездам готовились старшие – такова была традиция. Мне и «моим детишкам» на первом этапе отводилась роль зрителей. Нам полагалось сидеть на дне ямы, на узеньком брёвнышке и наблюдать за происходящим. Прежде чем спуститься вниз, я оглянулся. Элитная четвёрка стаяла рядом со своими мотоциклами и покровительственно улыбалась мне.

Величественный Поня морщил лоб и поглаживал фару своего мотоцикла. Его похорошевшая сестрица Катюшка стояла позади него, а рядом с ней стояла Маришка, Обняв Катюшку левой рукой, правой она приглаживала и поправляла ей волосы. Очень ей нравилось ухаживать за чьими-нибудь волосами. И Катюшке, похоже, это тоже нравилось. На её лице лежала сдержанная тень блаженства и смущения. Обе девушки были красивыми, особенно рядом друг с другом.

Я нехотя спустился в яму, до боли досадуя на возраст и статус «старшего малыша». Расположился вместе с другими на дне, и стал ждать.

Первым мимо пронёсся Стёпка на своём «Восходе». На подъеме его мотоцикл слегка завяз в сыроватой ещё глине и, рыча от натуги, выбрасывая из-под колёс жёлтые комья, кое-как вытянул своего седока на поверхность. Следующим должен был ехать Равиль, а после него Поня. Мы ждали, но наверху было тихо. Я встал и отошел, чтобы посмотреть, в чём там заминка.

Лица, которые я увидел, были неузнаваемые – неподвижные и напряжённые до остроты, словно облачённые в маски неведомого ужаса. На них лежали блики тяжёлого бледного света, идущего со стороны посёлка.

Посёлок горит? Я начал карабкаться по склону, но, получив удар подошвой кеда, скатился обратно. Похоже, это был Витёк – его манера обращаться с младшими. Так и есть – стоит на краю ямы с озлобленно-брезгливой миной смотрит на меня. Сволочь, какая! Захотелось подраться, но я не успел.

Поня, как всегда быстрый и неожиданный, отпихнул Витька в сторону и, спрыгнув вниз, очутился рядом со мной. Взяв меня под локоток, он усадил меня на склоне и присел рядом. Одарив маленьких быстрой, беззаботной улыбкой, он наклонился ко мне и быстро прошептал: «Не давай никому подняться наверх. Отвлеки их чем-нибудь. Чтобы все сидели внизу, и не высовывались». Я даже варежку раскрыть не успел, как он сразу исчез.
Да что ж там такое творится?! Девки там, наверху, а я – сиди и не высовывайся!

Это только так говориться: отвлеки, да завлеки. Чем? Мототрек внезапно опустел, и все рвались на поверхность, чтобы узнать почему. А я стоял над ними как Цербер и что-то рычал. Хныканье и робкие угрозы в ответ…

Позади себя я услышал шелест и обернулся. К нам спустились Катька с Маришкой. Не оправдал я доверия, прямо скажем, не оправдал.

Наверху послышались оживлённые голоса. В тот момент я мало что видел и слышал, но, судя по всему, говорили обо мне – головы то и дело поворачивались в мою сторону. В конце до меня дошёл обрывок Пониной фразы: «Я за него лучше знаю. Он нам сейчас нужен». Сказал – как отрубил. Все сразу же заткнулись. Поня приблизился к краю и махнул мне рукой. Я пробкой выскочил на поверхность и замер как истукан.

Все постройки в нашем посёлке: дома, сараи, заборы, столбы были покрыты какой-то слизью, которая светилась слабым оранжевым светом. Страх был настолько сильным, что меня стало подташнивать. И таким от посёлка повеяло холодом, от которого не то, что одежда – даже собственное тело не спасало.

«Вот так вот, Вадим. Внимательно смотри. И думай. Ни о чём нас не спрашивай: мы сами ничего не знаем» – услышал я голос Пони словно издалека. Он стоял к нам спиной, смотрел на посёлок, и курил. Быстро обернувшись, он быстро окинул меня внимательным взглядом и отвернулся снова. Очевидно, приняв мою заторможенность за самообладание, он продолжил тем же ровным голосом – «Никто не загонит тебя домой и не отхлещет тебя по попке. Ни папок, ни мамок сегодня не будет.»

Парни посматривали на меня и неодобрительно кривились. Из ямы серебристым ручейком журчал тихий Катюшкин голос. Она что-то там рассказывала малышам. Отвлекала.

«Артур, отдай свою куртку маленьким.» – голос у Пони внезапно стал каким-то измученным, осипшим. – «А я отдам тебе свой свитер. Возьмёшь за седушкой. Не замёрзнешь.»
Куртка у Артура была очень большая и тёплая, на меху. Невзирая на тёплую погоду и постоянные насмешки, Артур повсюду таскал её за собой.

«С какой это стати я должен отдавать свою куртку мелюзге?» – Артур самодовольно ухмыльнулся. – «Чтобы они её своими соплями замазали? Перебьются!»
Поня отшвырнул сигарету в сторону и с разворота врезал Артуру под дых. Тот со стоном выпустил воздух и упал на колени. Без лишних церемоний Поня сорвал с него куртку и, не глядя, швырнул её в яму.

Наступила затяжная пауза. Лишь слабый ветер шевелил прошлогоднюю полынь, да белели в неясном свете ошеломлённые лица. Артурчика никто не смел бить – из-за родителей-начальничков… Ни папок, ни мамок сегодня не будет. Их вообще никогда не будет. Некому теперь жаловаться, и надеется можно только на себя. Теперь это ясно поняли все.

«Понаблюдать надо за домами, Вадим. Тебе вон тот участочек. Там обзор вроде бы получше. Ты будешь видеть всё, а сам будешь оставаться в тени»
И он указал мне моё место, между двумя буграми – самоё тёмное и неприглядное, самое дальнее от всех нас.

Поня мягко подтолкнул меня в спину:
«Всё, Вадим, иди, наблюдай. Если увидишь, что это дрянь ползёт сюда, беги сразу ко мне. Если увидишь живых людей, тоже беги ко мне. Вообще, если что-нибудь заметишь, сразу беги. Только орать не вздумай. Всё, вперёд!»