Перекресток. Часть третья. Простая история. Гл. 23

Часть третья.

Простая история

 Вы спросите: что дальше? Ну откуда мне знать...

Я все это придумал сам, когда мне не хотелось спать.

Грустное буги, извечный ля-минор.

Ну, конечно, там - рай, а здесь - ад.

Вот и весь разговор.

С.Чиграков

23

Климовский тяжело, будто после недельной пьянки преодолевая себя, с трудом поднялся с постели, сделал пару шагов по маленькой, узкой мансарде с низким косым потолком и уткнулся лбом в переплет оконной рамы, пытаясь остудить буквально горящую от ночного кошмара голову. В который уже раз за эти два с лишком месяца он видел во сне одно и то же…

Длинный, широкий коридор с бетонным полом и уходящим в высокую неизвестность потолком, по обе стороны которого расстилалась бесконечная череда клеток с животными, людьми, нелюдью. Между собой клетки перегораживались обыкновенными мощными стенами с привычной бетонной «шубой», мешающей писать, царапать, прислоняться к ним, а в коридор выходили решетки из мощных стальных прутьев, снабженные небольшими, едва пролезть человеку, а где необходимо – и животному, дверцами.

Его вели по этому ужасному, наполненному запахами звериного логова, человеческих испражнений, протухшей и скисшей пищи людей и животных коридору, вели ловко, умеючи, заломив за спину руки так, что ни о каком сопротивлении и не могло быть речи, а приходилось покорно, послушно идти перед конвоирами, пригнув спину, чуть приподымаясь на цыпочки, чтобы уменьшить адскую боль в заломленных руках. Смотреть по сторонам на несчастных обитателей многочисленных клеток было запрещено, но никакой конвоир не в силах проконтролировать брошенный искоса, в доли секунды, быстрый, привыкший выхватывать основное в столпотворении деталей, взгляд. И Климовский успевал заметить гибкое, черное тело пантеры, мечущееся в клетке уже не в поисках выхода, а просто от безысходности, и свернувшегося клубком в дальнем углу бурого, похожего на грязный взъерошенный мешок, небрежно брошенный на бетонный пол, медведя… и непонятное существо с бледной синей кожей, острыми ушами, красными глазами вампира, неподвижно сидящее скрестив ноги в центре одной из клеток… и обнаженных мужчин и женщин, уныло слоняющихся из угла в угол, пускающих слюну уголками рта или яростно кидающихся на решетку при виде конвоиров… На несколько секунд его останавливают возле одной из клеток, свободной пока, предназначенной именно для него… и Климовский отчетливо понимает, что здесь, в этой клетке, придется ему провести остаток жизни… и чтобы он не говорил, каких обязательств на себя не брал, чего не сотворил – выхода отсюда не будет. Здесь его маленький, персональный, прижизненный ад.

Но не эта тоскливая, но понятная безысходность во сне вводила анархиста в кошмар. Полуминутная задержка возле свободной клетки позволяла хорошо рассмотреть соседнюю, ту, рядом с которой он и проведет адскую вечность до конца своих дней… в той клетке, тихонечко раскачиваясь, заунывно подвывая в такт движениям корпуса, сидела на голом бетоне пола обнаженная, грязная, неухоженная женщина со спутанными в жуткий колтун волосами, безумными глазами и маленькой грудью… и только очень пристально вглядевшись в нее Климовский смог узнать… Анаконду. И вот тогда по-настоящему звериный, дикий крик начинал разрывать его глотку… «Не хочу!!! Не хочу!!! Не хочу!!!» – изо всех сил, срывая голосовые связки орал он, стоя в приснившемся коридоре, рядом с клеткой своей бывшей предводительницы, пытаясь перекрыть своим голосом вопли других несчастных, запертых в этом душераздирающем зверинце…. Не хочу!!!

Сон обрывался, и Анатолий Климовский, известный в анархистских, инсургентских кругах, как Кудесник, просыпался с горящей головой, успокоить которую могли только холод и время. И тогда он прижимался лбом к холодному перекрестью оконной рамы, или зачерпывал горстью лед из холодильника, или окунал злосчастную голову в ледяную воду, текущую из-под крана… И так продолжалось с тех самых пор, как он ушел из санатория…

Тогда его спас ангел-хранитель, по неизвестным причинам позволяющий анархисту выбираться из всяческих передряг в жизни, а может быть, ангелом ему служила собственная наблюдательность вкупе с интуицией, почему-то напрочь отключившейся у Анаконды, едва они попали на «нейтральное поле» загородной бывшей дворянской усадьбы, зону, свободную от боевых действий, в которой максимальной неприятностью грозил стать пьяный ресторанный мордобой с последующим размазыванием кровавых соплей по физиономии и примирением противников. Но, как это бывает в дурных бульварных романчиках, именно здесь, в ресторане, Кудесник заметил как-то ожидаемо, но все равно внезапно появившегося откуда-то из подсобки и занявшего, казалось бы, свое законное, коронное место у стойки буфета литератора Карева. Заметил, но ничего не стал говорить Анаконде, ведь и она увидела этого высокого, черноволосого мужчину с воспаленными от недосыпания и беспробудного пьянства глазами. Увидела и должна была узнать.

Вместо всяких ненужных, глупых здесь и сейчас разговоров, намеков и даже стреляний глазами в нужную сторону, Кудесник вышел из ресторана, так и не выпив желаемой на опохмел водочки – все неприятные посталкогольные симптомы у него, как рукой, сняло. Заглянув в занятый им номер, поменяв легкие ботиночки, предназначенные для ковровых дорожек санатория на привычные, растоптанные сапоги и прихватив с собой пистолет и пару запасных обойм, анархист спустился на первый этаж, в бездонные, кажется, кладовые этого странного своей гостеприимностью дома, заполненные всяческим имуществом и инвентарем, необходимым для нормального, активного отдыха: от рассохшихся, стареньких лыж и городошных бит до шахматных досок и самой настоящей, но сильно уже попорченной временем и людскими руками рулетки. Здесь Климовский подобрал себе средних размеров запыленную корзинку, а следом, в кухне, неторопливо, но не задерживаясь в раздумьях, заполнил её нехитрой снедью: хлебом, салом, вареными яйцами, щепоткой соли, завернутой в клочок старой газеты. Завершая сборы, положил в корзинку пару небольших бутылочек с минералкой и бутылку водки, не думая, что она пригодится по прямому назначению, скорее уж озаботясь антисептиком.

С крыльца усадьбы Климовский спускался медленно, боязливо, будто шел под прицелом снайпера – был у него в боевой биографии такой факт – постоянно ожидая пули в затылок. Также медленно, будто бы никуда не спеша, даже как-то игриво помахивая корзинкой, по грибы, мол, пошел человек, он добрался до лесной опушки, и только тут не выдержал и оглянулся. На крыльце никого не было, в окнах, выходящих к лесу, кое-где мелькали полуодетые девицы, вечные спутницы пьяных гулянок местной элиты, но никаких суровых внимательных лиц или стволов винтовок Климовский не заметил и не почувствовал. Но все-таки, продолжая не верить в свою удачу, чтобы не спугнуть её, анархист, едва перебирая ногами, до смешного замедлив свой ход, как на черепахе, вполз в заросли лещины… и едва лишь осенняя, жиденькая листва и ветви кустарника заслонили его спину – Кудесник сорвался и побежал!..

Он бежал, изредка переходя на быстрый шаг, чтобы передохнуть, спотыкаясь о корни деревьев, продираясь сквозь густые кусты малинника, уклоняясь от бросающихся ему навстречу стволов деревьев, почти час, до тех самых пор, пока интуиция, или ангел-хранитель, или кто там еще, не подсказали анархисту, что опасность осталась позади, за ним никто не гонится, и хотя его отсутствие в санатории уже приметили, особого интереса это ни у кого не вызвало.

Тогда Климовский, с трудом переводя дыхание после непривычного даже для тренированного, но все равно городского человека кросса, остановился, выбрал для себя поудобнее местечко под низкими, скрывающими от посторонних, даже отсутствующих глаз, еловыми лапами, присел, прислонившись спиной к смолистому, душистому стволу, и на скорую руку соорудил себе бутерброд с салом, запив нехитрое лакомство парой глотков водки прямиком из горлышка бутылки – за жутковатой суетой сборов он совершенно забыл про кружку. Пережевывая невероятно вкусный после пробежки и чудесного спасения обыкновеннейший черный хлеб с салом, Климовский на мгновение задумался – куда же ему податься?..

Как и у всякого не разового боевика, способного проводить совершенно различные акции, про каждую из которых говоря: «концевая» или «предыдущая», у Кудесника была не одна и не две лежки, о которых не знал никто, и даже он сам предпочитал забывать о них при подготовке и выполнении задания. Лишь потом, по окончании стрельбы, беготни, вскрытия сейфов, отрыва от погони, в памяти всплывали, будто проявляясь, как изображение на фотобумаге, подробности, адреса, имена соседей. Чаще всего в таких местах Климовского знали, как замотанного жизнью, неудачку-коммивояжера, пытающегося изо всех сил протолкнуть где-нибудь в провинции неходовой товар, потому большую часть времени пребывающего в командировках, но, сорвав даже незначительный куш, не скупящегося на угощение. Иногда анархист прикидывался преуспевающим купчиком из новобогатеев, пребывающим в постоянных разъездах по делам, скуповатого, умело экономящего на мелочах, не заводящего ненужных знакомств среди пекарей, токарей и сантехников, как людей ниже себя классом. В любой роли Климовский чувствовал себя вполне уверенно, может быть, в нем пропадал великий дар лицедея?.. Но как бы то ни было, посидев под елкой и успокоившись, анархист выбрал конечную точку своего маршрута. Неудобство в ней было одно: добираться туда надо было через губернский центр, а там сейчас вся полиция, особые службы, да и простые обыватели, перепуганные захватом уездного городка, бдят с удвоенной силой.

Однако, заранее зная и понимая, что охота на избежавших неприятной участи во время штурма городка силами правопорядка инсургентов будет усиленной и неизбежной, уже проще и легче принять меры, чтобы по-глупому не попасться замотанному службой, злому на весь белый свет полицейскому патрулю или не выдать себя перед особистом, не первый уже день и час наблюдающим за городским вокзалом или аэропортом. Свои шансы уйти от целенаправленной, именно на него, охоты, Климовский оценивал достаточно трезво, и никогда бы в жизни не полез в губернский центр, заранее зная, что его портреты розданы всем патрулям и постовым. Но сейчас такого быть просто не могло.

Отряхнув с колен хлебные крошки, анархист, не торопясь, покурил, еще разок переложил в корзинке припасы, припрятал, похоронил в сырой земле окурок и направился в сторону губернского города, вовсе не намереваясь пройти пешком, да еще и по лесу все восемьдесят с хвостиком верст, но рассчитывая минут через сорок неторопливого движения выйти к сдвоенной – шоссейно-железнодорожной – трассе. А там подсесть на попутку, или прицепиться к медленно идущему товарняку и таким образом добраться до города. Впрочем, все это было только началом его путешествия…

…на шумном, разноголосо галдящем и бестолковом вокзале, похожем, как две капли воды на все провинциальные вокзальчики мира – почему-то Кудесник был уверен, что и в Африке, попади он туда, на вокзале стояла бы такая же суета, гомон и специфические запахи железной дороги, перемешанные с пропотевшей одеждой пассажиров, подпорченными продуктами, жаренными на машинном масле вокзальными беляшами – на губернском вокзале анархист слегка успокоился, даже позволил себе расслабиться и вздремнуть часок в зале ожидания. Выбранный им образ грибника оказался куда более удачной маскировкой, чем думалось изначально. Пару раз вокзальные полицейские, обратив внимание на Климовского, направлялись в его сторону, но, приметив корзинку, стоптанные сапоги и поношенную спецовку, поворачивали с полдороги. А что взять с едущего в лес или из леса человека? Даже документы не проверишь, кто же на грибалку будет брать с собой казенные бумаги, удостоверяющие его личность?

С документами у Климовского было не совсем хорошо. Конечно, удостоверение личности было подлинным, лишь с переклеенной фотографией, но вот внятно объяснить любому, даже самому простодушному дознавателю, что он делает в чужом городе, не имея здесь знакомых или родственников, способных подтвердить, что Кудесник приехал именно к ним в гости, было бы не просто, как и сослаться на командировку, тягу к перемене мест или любопытство. Но все-таки удачная догадка с корзинкой и слегка затрапезным видом, да плюс еще легкий, вполне допустимый для приличного небогатого человека запашок спиртного, оказались очень успешными.

Анархист, прикопавший еще при подходе к городу в укромном, но памятном местечке пистолет вместе с обоймами, без лишних волнений и нервного напряжения купил билет на нужный поезд, благо, с деньгами никаких вопросов у него никогда не возникало, потолкался среди отъезжающих и приезжающих пассажиров, перекусил чем-то, лишь издали напоминающим еду, в вокзальном буфете третьего класса и подремал на жесткой лавочке в зале ожидания.

…тот самый, ежедневно формирующийся и отправляющийся из уездного городка через губернский в Столицу поезд, на котором добирались до места своих интереснейших приключений и неожиданных новых знакомств Ника со своим поверенным, в связи с известными, но не оглашаемыми широкой публике событиями задерживался на неопределенное время, и пассажиров, не ко времени купивших билеты именно на этот маршрут, вокзальные работники в спешном порядке распихивали по другим транзитным поездам, дублируя места, путая направления, создавая положенную в таких случаях неразбериху, шум и скандалы.

Климовского это коснулось лишь слегка, он предусмотрительно выбрал себе дальний, транзитный поезд, но, уже оставив в дальнем уголке зала ожидания корзинку с остатками еды, заняв свое, законное, согласно купленного билета, место в плацкарте третьего класса, он стал невольным свидетелем бестолковости железнодорожной службы, впихнувшей в его вагон самую настоящую барыню из провинциальных, переезжающую на зиму с огромным своим багажом, чадами и домочадцами из деревенских просторов в тесноту своего городского дома транзитом через столицу Империи. Такого шума, гама, ругани и вызывающей надменности, переходящей в откровенную брезгливость, в отношении окружающих её людей, анархист не встречал давненько. Будь он не в бегах, не так насторожен и опаслив, непременно бы вмешался в происходящее, поучаствовал, хотя бы из чисто спортивного интереса, но сейчас, забравшись на верхнюю полку, только помалкивал, делал вид, что дремлет, утомленный ожиданием на вокзале, и радовался, что скандальное происшествие не затянется надолго – время в пути до Столицы было ночным, и довольно быстро угомонившись, народ и сопровождающая его барыня потихоньку задремали, кто похрапывая, кто посвистывая во сне дырявыми, простуженными, забитыми табачными смолами легкими…

…в Столице, извечно настороженной, недоверчивой и беспечной, Климовский переоделся, сменив потрепанную спецовку на чуть менее потрепанную, но чистенькую и добротную, длинную кожаную куртку и крепкие, неопределенной расцветки брюки, а растоптанные сапоги на хорошие, удобные ботинки – в таких и по городу пройти не стыдно, излишнего внимания не привлекают, да в лесу они вполне пригодятся. Теперь ему предстоял неблизкий, но и не такой уж далекий путь в сторону Сумеречного города, впрочем, к самому феномену, как оказалось – галактического масштаба, никакого отношения не имеющий.

Хорошо позавтракав перед дорогой, Кудесник, знающий Столицу, как свои пять пальцев, довольно быстро выбрался из вокзального, жизнерадостного, бьющего ключом района на окраину, не позабытую и заброшенную богом и людьми, но все-таки далекую от центра города и его повседневных радостей. Отсюда на попутке – брать такси означало оставлять следы, пусть и такие малозаметные, но если их оставить достаточно, то количество неизменно перерастет в качество, это анархист вызубрил, как таблицу умножения – Климовский добрался до небольшого городка-спутника огромной Столицы, живущего по столичным законам, работающего на Столицу и уже давно ожидающего своего включения в черту города, как бы, в знак благодарности за достигнутые успехи. Почти все живущие здесь люди работали в большом городе, ежедневно тратя на дорогу туда и обратно едва ли не больше половины отработанного времени, но приноровились к такому ритму вечных поездок на стареньких автобусах и электричках с двумя-тремя обязательными пересадками и другой судьбы себе не желали. В городке анархист задержался необычно долго, отыскивая попутчиков в сторону Сумеречного города, в это время года в юго-восточном направлении движение практически замирало, и если летом бывало еще достаточно любителей, в основном из столичных, полазать по окрестностям, искупаться во множестве небольших лесных озер с торфяной водой, пособирать грибы и ягоды, то осенью, с наступлением первых, самых легких холодов, жизнь на трассе замирала, аборигены городка-спутника не жаловали тамошние места, считая их плохими, чуть ли не заколдованными, и удивляясь беспечности рвущихся туда, иной раз сломя голову, столичных обитателей.

Уже ближе к вечеру Климовский все-таки сумел договориться с одним транзитником, сделать крюк и подбросить его поближе к месту назначения. Поторговаться, правда, пришлось изрядно, хотя уставший от безделья анархист и рад был бы заплатить вдвое больше заломленной суммы, но – опять эта проклятая привычка конспирироваться – соглашение без торга здесь воспринималось, как показатель умственного нездоровья или колоссальных денег у не торгующегося, что по меркам аборигенов было едва ли не равнозначно.

«А мне-то что, – ворчал водитель могучего тягача с тяжелым трейлером, чем-то напоминающий внешне свою машину – такой же мощный, чуток неповоротливый, на пути которого лучше было не становиться. – Я после сотой версты на восток уйду, там бетонка хорошая, еще от военных осталась, а может, они и до сих пор ею пользуются, только запретов на проезд никаких. А там, еще полсотни верст и – мотельчик есть, из новомодных, с отдельными домиками на двух-трех человек. А уж какие там девки вокруг стоянки крутятся… и на месте обслужат, и с собой захватить можно, были б деньги да желание, а какие и так – в долг, до сдачи груза, не возражают. Красота… а я вот с женой как раз разругался, самое то будет разрядиться, да забыть на недельку про эту проклятую семейную жизнь…»

Климовский, никогда себя постоянными связями не обременявший, только слушал и кивал в ответ, посматривая на дорогу. Проблемы водителя его не интересовали, так же, как не особо волновали и быстро сгущающиеся сумерки, с каждой минутой он все ближе и ближе прибывал к своей надежной и безопасной лёжке, а приближающаяся ночь лишь давала дополнительный шанс незаметно для ненужных глаз проскочить в «берлогу».

К тому моменту, как трейлеру пришла пора сворачивать с трассы на Сумеречный город, ехать без включенного ближнего света было уже немыслимо, темная, осенняя ночь властно вступала в свои права.

Несмотря на нелюдимость и неразговорчивость пассажира, шофер все-таки поинтересовался перед высадкой:

– Сам-то тут как?.. может, лучше со мной? Задержишься на пару-тройку деньков, отдохнешь со мной за компанию, зато я тебя прямо к порогу довезу, как груз сброшу…

– Спасибо, – отозвался Климовский, в душе удивляясь на доверчивость и простодушие водителя. – Мне тут совсем рядом, да и места знакомые, всю жизнь, считай, здесь, дойду, не потеряюсь…

Выскочив из высокой кабины, анархист лихо, будто делал это всю жизнь, захлопнул неудобно расположенную дверцу, дождался, пока стоп-сигналы автомобиля не исчезнут за поворотом, и только после этого углубился в лес.

Продираться через занесенную опавшей листвой чащобу в полной темноте, лишь изредка подсвечивая себе небольшим, слабеньким фонариком – удовольствием вовсе не назовешь, но Кудесник упрямо шагал, сжав зубы, понимая, что теперь ему некуда торопиться, как было это чуть меньше двух суток назад, когда он лихорадочно удирал из санатория. Оставалось час-полтора ходьбы по лесу и…

Огонек, горящий в окне далекого пока домика, возник, будто в сказке, в самый удачный момент, когда Климовский засомневался, было – смог ли он верно выдержать в темноте направление. Маленький щитовой домик с невысокой мансардой, прижавшийся к пустынной трассе двумя красными, неразличимыми сейчас колонками бензозаправки, призывно манил керосиновым огоньком окна.

«Опять, что ли, в районе перебои с электричеством? – подумал Кудесник, уже торопливо, быстрым шагом, устремляясь к заветной цели. – И вода теперь только из колодца, да и бензин, если что, ручным насосом качать…» Электроэнергию в эти места подавали лениво, с большими перебоями, оправдываясь тем, что никому здесь она особенно была и не нужна. Два десятка заброшенных еще лет пятьдесят назад поселков, редкие точки бензозаправки и общепита на пустынной трассе, по которой нормальные люди предпочитали не ездить, но которая всегда была, будто бы законсервированная неведомыми силами Сумеречного города, в отличнейшем состоянии.

Тишина в округе стояла звенящая, мертвая, и если летом её оживляли мелкие пташки, иной раз – лесные зверьки, то по осени все они успокаивались, начиная активно готовиться: кто к отлету, кто к спячке, – и сейчас непроглядную темноту не нарушал ни один звук.

Довольный и тишиной, и темнотой Климовский, подойдя к домику, осторожно заглянул сначала в освещенное окошко, потом внимательно, насколько это позволяли внутренние потемки, в неосвещенные. Из трех комнат на нижнем этаже домика свет горел лишь в одной, ближайшей к дверям. Наконец, решив, что достаточно поосторожничал, анархист негромко, но уверенно, как к себе домой, постучал в двери.

Через пару-тройку минут на пороге, с поднятой повыше над головой «летучей мышью» в руках, появился среднего роста бледный, с впалыми глазами и длинными каштановыми волосами, собранными позади в «конский хвост», мужчина лет тридцати, подслеповато прищуриваясь в темноту. Одет вышедший был в тщательно простиранную, даже, кажется, выглаженную, но старую, ветхую донельзя, давно потерявшую свой естественный цвет рабочую робу и не менее старые, но сохранившиеся гораздо лучше, обрезки резиновых сапог, заменяющие ему галоши, на босу ногу.

– Ну, здравствуй, Герд, – сказал ему Кудесник. – Как тут живете? Что нового? Как сам, как Зина?..