Стоянка поезда – двадцать минут. В неизвестном мне городе, название которого я даже не удосужился посмотреть. Надоела мне бесконечная поездка в душном, однообразном купе и я вышел на перрон отдохнуть. Никуда особо не стремясь, я пошёл мимо бежевой вокзальной стены. Мелкий холодный дождь мягко стелился по свежему асфальту, расправляя складки жёлтых листьев.
В толпе суетливых пассажиров ненадолго образовался просвет. И в нём я увидел женщину, с лицом сокрытым под вуалью дождя. Она очень медленно, безвольно брела, волоча на ремне по воде свою сумочку. В другой руке у неё была папка с бумагами. Задержав на этой до странности обречённой фигуре внимание лишь на миг, я шёл дальше и размышляя о чём-то своём. Возможно о том, как не хочется мне обратно в поезд с запотевшими опостылевшими окнами. А ещё о том, как мне опостылело всё, что я покинул…
Ход моих мыслей был прерван странным образом – я почувствовал запах её волос. Мы оба двигались медленно, бесцельно и даже не столкнулись, а тихо прижались друг к другу. И нам обоим это не показалось неожиданным. Ей надо было спрятать где-то своё лицо, прислонить к живому теплу и отдохнуть. Она качнулась в сторону, и я придержал её, оставив руку у неё на плече. Она положила свои ладони мне на грудь и замерла.
Мы замерли под невесомой водяной пылью, а спешившие мимо нас люди не обращали на нас внимания. Нам обоим не хотелось возвращаться обратно, и некуда было спешить. Она сжала в руке отворот моего плаща, умоляя без слов: не уходи. Не сейчас, никогда…
Я нерешительно провёл ладонью по её спине, и она прижалась ко мне ещё крепче, вздрагивая. Краешком глаза я заметил, что сине-зеленая папка лежит в луже, а рядом рассыпались веером и мокнут под дождём какие-то бумаги. Не хотелось мне этого, но я присел на корточки и стал их собирать, стряхивая с них воду и складывая их в папку. Это были рисунки, сделанные простым карандашом. На одном из них я мельком разглядел фрагмент домашней стены вокруг окна, за которым виднелись склонённые влево сильным ветром деревья. Тёмно-коричневая сумочка лежала поблизости.
Оставшись без поддержки, она заплакала тихо и мягко, но очень горько.
– Зачем вы так… – с непонятным чувством вины и растерянностью я взял её за руку и пытался вручить оброненные вещи. Сумочку она приняла, а папку с ожесточением отпихнула, выбив, её из рук
– Не хочу больше видеть эту дрянь! – воскликнула она сдавленным голосом.
– Вы не плачьте, пожалуйста, – я снова взял её за руку, – Давайте я вас провожу. Вы здесь живёте или тоже проездом?
Тонкие черты бледного лица были наполовину скрыты белым, чуть золотистым локоном волос, выбившегося из-под светло-серого капюшона. Большие карие глаза смотрели мимо меня, и в этом чудесном взгляде была какая-то отчаянная тоска по неведомым далям, которых никогда никому не достичь.
– Коммунальная восемь - восемнадцать… – прошептала она одними губами. – Живу… жила я там. Или не жила.
Она продолжала смотреть куда-то мимо, и я внезапно почувствовал жгучую досаду, оттого, что не удостоился даже мимолетного взгляда. Не знаю, не ведаю зачем, но мне очень-очень нужен был её взгляд.
– Деревья за окном… – я лихорадочно соображал. Мама дорогая, ну почему я никогда не интересовался живописью?! – Вы как будто не деревья, а ветер там нарисовали.
– Верно, и дождь… А деревья… они лишь полотно для ветра и дождя. – С удивлением прошептала она, медленно повернув голову, взглянула прямо мне в глаза. Посмотрела пронзительно и отчаянно, в самую глубину, словно искала последнее, что ещё могло удержать её в этом мире. Во мне вдруг пробудилось что-то юное, непонятное: будто впервые я вдохнул аромат незнакомых духов, замешанный на свежем промокшем ветру, и первозданная радость от женского взгляда пробежалась по лицу лёгкими осенними каплями.
– Как вы это делаете? Такой естественный изгиб веток. И всего лишь несколько быстрых штрихов…
«Всё, что найдёшь, обнаружишь во мне – всё будет твоим, лишь бы ты мне поверила!»… Я стёр ладонью воду с лица.
– Но вы же ничего не успели заметить! Или вы что-то почувствовали?! – на бледных щеках появился лёгкий румянец, а в дрогнувшем голосе зазвучала странная смесь интонаций: смущение, благодарность, боль, надежда и обида. Словно бы она тянулась ко мне и в то же время закрывалась ладонями, защищаясь. Её глаза вновь наполнились слёзами. – А я сама не знаю – как! Наверное, увидела, наблюдала,… а может, что-то и почувствовала. Не знаю я!…
Внезапно, словно очнувшись, она резко развернулась и, подхватив папку, побежала к вокзальной двери. На тротуаре остались выпавшие два листочка.
– Подождите, вы потеряли!.. – я подхватил рисунки и бросился следом за ней.
Вокзал меня встретил лёгким сумраком и многолюдной толпой. Запахом грязи, чемоданов и казённых остывших пирожков. По выщербленному зернистому кафелю бродили мелкие группки пассажиров, но нигде не было видно плаща серебристого цвета. Невозможно было понять, в какую сторону она могла направиться. Я заскочил на второй этаж и окинул взглядом зал ожидания. Затем сбежал вниз по лестнице и выскочил через двери на привокзальную площадь.
Я в отчаянии стоял возле массивных обшарпанных дверей, напряжённо всматриваясь в спины, лица и плащи и повторял как заведённый, чтобы не забыть: «Коммунальная восемь – восемнадцать, коммунальная восемь - восемнадцать»… Мельком глянул на часы. До отправления поезда оставалось чуть меньше двадцать минут. О времени я тогда не думал и, поймав ближайшее такси, назвал водителю адрес…
В необъятной четырёхкомнатной квартире меня встретила горничная – высокая, совершенно безликая и начинающая полнеть дама. Безупречно начищенный паркет и «деловая» мебель создавали такое впечатление, будто я попал не в квартиру, а в офис.
– А-а, эта малахольная… – горничная равнодушно взглянула на листочки в моей руке и кивнула. – Была здесь такая до вчерашнего дня. Эдуард Викторович её спровадил буквально вчера. Сунул ей в сумочку толстенную пачку денег и отправил на все четыре стороны.
– Почему – малахольная?
– Потому что не от мира сего, – пояснила горничная, вытирая маленьким полотенцем мокрые вилки. – Эдуард Викторович откопал это «тело для дела» где-то на окраине города. Для презентаций всяких, для встреч. С виду она вроде бы ничего, а вот для дела совсем непригодная она была: ни с гостями поговорить, ни улыбнуться кому надо. Знаете, как это бывает – внешний вид вроде есть, но без шарма. Где оно, обычное женское кокетство?! – патетически воскликнула горничная, воздев руки к потолку. – Плавала где-то в астрале. Вроде бы и здесь, а на самом деле за пределами атмосферы.
– За что же вы её так невзлюбили? – полюбопытствовал я.
– Да не то, чтобы невзлюбила… Просто досадно как-то. Симпатичная, молодая. Карьеру могла бы себе сделать, если бы заинтересованность проявила. Эдуард Викторович, когда заинтересованность в людях видит, в лепёшку расшибиться готов: и учёбу организует и к делу пристроит. Хороший он мужик – терпеливый. Он уже даже её за собой таскать перестал – просто ждал, когда сама за ум возьмётся. Так и не дождался. Нанял толковую референшу, а малохольную выставил за дверь. А вам она зачем?
– У меня её рисунки. Она их выронила…
– Да выкиньте вы их, – горничная рассмеялась. – Нужны они ей больно! Она их пачками за один присест рисовала. Нарисует – бросит. А куда бросила, зачем рисовала – через пять минут спроси, она и не вспомнит. Всю бумагу из принтера перетаскала.
– Наверное, нужны были, раз они их с собой унесла. Может быть, для неё это избранное, – я посмотрел по сторонам. Хозяин квартиры был явным фанатом своего дела. Никогда я не понимал таких людей, для которых жильё являлось довеском к рабочему кабинету. Представить себя на месте того, кто совершенно не интересуется бизнесом и вынужден жить в такой обстановке, было сложно. Казённые и мрачные полки, украшенные безвкусными серийными сувенирами, чопорные кресла... И вдруг я увидел ТО САМОЕ ОКНО, как у неё на рисунке. А за ним – те самые деревья, которые служили полотном для живого ветра, уносящего в дальние дали. И эта штриховка, отторгающая окружающий интерьер, как желание поскорее вырваться отсюда. Я отвернулся.
– Вы не знаете, куда она ещё могла бы пойти?
– Куда… ну, не знаю куда. Туда, откуда пришла, наверное. – Горничная взглянула на меня с удивлением, даже с каким-то сочувствием и ушла в другую комнату. Вернулась она быстро и подала мне страничку, вырванную из ежедневника. – Вот здесь её прежний адрес…
Двухэтажные кирпичные дома, стоящие вдоль железной дороги, мрачные и облупленные, были обильно смочены дождём и плотно окружены чахлыми кленовыми кустиками. В подъезде капризно скрипели под ногами почерневшие протёртые доски, из-под лестницы тянуло гниющим тряпьём.
Дверь мне открыла полная, приземистая хозяйка. С застывшим простодушием на широком лице она провела меня вглубь квартиры, которая по изношенности мало, чем отличалась от фасадов домов в этом районе. Края потерявших цвет обоев местами отклеились и покрылись грязной паутиной. Разноликая, изрядно побитая, переполненная невесть, чем мебель и протёртый до дыр линолеум, застеленный дешёвенькими ковровыми дорожками…
– Да, жила здесь такая рисующая девочка, – доверительно сообщила хозяйка. – Она комнатёнку у меня снимала. Квартировала целых восемь лет. Идеальная съёмщица. До того тихая и незаметная, что я даже как звать-величать её не помню. Сидела, в окно выглядывала, да рисовала всякие пейзажи.
– А сейчас… она здесь больше не живёт? Она вас не посещала, после того как отсюда съехала?
– Нет, конечно. А зачем ей сюда возвращаться? – Хозяйка пожала плечами. – Её какой-то бизнесмен отсюда увёз. Кто же после этого захочет вернуться в наш забытый богом Кировский район? Вы же сами всё видели. Кто помоложе, пошустрее, поумнее бегут отсюда сломя голову. Ночью такой девчонке, как она по этим улицам ходить страшно. Она и не ходила. Работала на фабрике художественных промыслов – подносы цветочками расписывала….
В это время на кухне что-то зашипело и запахло пригоревшим мясным бульоном. Хозяйка сбегала на кухню и вернулась оттуда с замазанной ложкой в руках. Видно было, что гостями она не избалована и ей очень хотелось с кем-нибудь поболтать.
– Бизнесмен прикатил на синем BMW. Бродил за ней с кислым лицом – эдакий барин, торопил постоянно. Почти ничего не дал забрать с собой. Вырывал у неё из рук и швырял на пол. Я их потом прибрала – и в шкафчик. Может, вернётся когда-нибудь и заберёт. Рисунки свои тоже оставила…
– Можно посмотреть? – Я шагнул с прихожей в комнату.
– Ой, да, пожалуйста, – охотно откликнулась хозяйка. – Вы проходите, не разувайтесь. – Она присела и, подобрав замызганный, в синих цветочках, халатик, покопалась на нижней полке покосившегося шифоньера. Из-под напластования тряпок она извлекла стопку завёрнутых в газету листков. – Здесь мало совсем. Она многое выбросила сама. А эти не дал забрать тот: бизнесмен.
Первым в стопке, на самом верху лежал рисунок тонкой полосатой вазы с цветами на столе. Характерной чертой всех этих набросков было то, что они содержали всего лишь фрагмент, по мнению художницы, достойный внимания. Остальная часть листа вокруг рисунка была заштрихована мягкими летящими линиями.
И вновь окно с участком стены вокруг него, а в окне склоненные сильным ветром деревья. За окном шёл всё тот же дождь. Повторяющаяся тема волновала и тревожила, тянула меня вдаль за собой. Оторвавшись от рисунков, я взглянул на хозяйку.
–…рубаха-парень.
– Что, простите?
– Рубаха-парень говорю. Бывают же такие люди: нежадные. Э-э-эх!.. – Хозяйка широко и щедро взмахнула рукой. – Всё с себя снимет, да отдаст. А уж красавчик, какой! Бригадир путейцев, которые стояли здесь четыре года назад. Он к ней целых три месяца ходил, уламывал и клинья подбивал. Это после него она марганцовку пила.
– Зачем?!
– Отравится, захотела, а больше ничего под рукой не было. Схватила первое попавшееся и употребила… Ничего, обошлось вроде бы. Он ведь коллекционером был, по глазам его шкодливым видно было. Знаем мы таких. Молоденьких дурочек коллекционировал – по одной на каждый километр рельсов. Такому лишь бы до бельишка дорваться, а дальше хоть трава не расти. Зато и ничего не жалел для этого – щедрый был. Притащил дорогущий коньяк и две коробки конфет, сунул мне этот подарочек, а на ухо шепнул, чтобы я в спаленку не совалась. Я и не заходила – на кухне холодец готовила. Когда холодец был готов, она тоже была готова. Здесь всё это происходило.
Она показала на уродливую железную кровать с проржавевшими прутьями у изголовья, видневшуюся из тесного помещения спаленки. Я внимательно всмотрелся в лицо хозяйки. Круглое лицо её расплылось в лоснящейся улыбке, с многочисленными мелкими морщинами, и было в этой улыбке какое-то потаённое злорадство и жёсткое удовлетворение никому уже ненужной старой сводни. Где-то за окном тихо и призрачно звучала давно забытая «Belladonna» в исполнении группы Ufo, а в квартире воняло пригоревшим жиром из кухни; холодно и тускло блестела нержавеющей дужкой кровать, на ней лежали скомканные пёстрые одеяла.
Хозяйка уже не улыбалась. Наверное, мне захотелось ударить её – широко раскрыв глаза, она отступила на шаг. Я постарался овладеть своим лицом и постарался придать ему равнодушно выражение.
– Вы не знаете, где она раньше жила. До вас.
– В частном секторе, где-то там… – теперь хозяйка говорила неохотно, стараясь не смотреть мне в глаза. Она махнула куда-то в сторону своего восточного окна. – У нас захолустье, а там вообще дыра. И многие дома там под снос. Улица Артельная, а дом не знаю какой – он есть у неё на одном из рисунков…
Каким-то чудом мне удалось взять такси. Я быстро взглянул на часы и назвал водителю адрес. До отправления поезда оставалось семнадцать с половиной минут. Узнав, куда придётся ехать, водитель болезненно покривился. Впрочем, судя по всему, особого выбора у него не было. Мы миновали последнюю кирпичную двухэтажку и машина понеслась по степи, идущей под едва заметным уклоном вниз к небольшому посёлку, состоящему из приземистых деревянных домов.
Я вышел из такси в начале улицы и быстрым шагом направился по гравийной дороге, держа в руках нужный рисунок. Вопреки здравому смыслу, я нашёл этот дом, хотя шансов у меня не было никаких. Когда хозяйка произнесла название улицы, в её голосе звучала явная нерешительность. Она вполне могла ошибиться и с посёлком – таких на городских окраинах множество.
Странное это было место: безо всякой логики, я определил его для себя: «край земли» и «счастливая долина» – место, откуда идти больше никуда не надо, где можно отбросить все тревоги и отдать себя в чьи-то заботливые руки. Никого из местных жителей я не встретил, лишь умиротворённо шелестели приветливые поселковые деревья под мелким осенним дождём.
Вот он – искомый дом с двумя приметными яблонями по краям – в точности как на рисунке. Я огляделся по сторонам и вошёл в гостеприимно распахнутую дверь. Дом был брошен и оставлен жильцами, но странно – никаких следов гниения и изношенности. Большие окна давали много света, и создавали атмосферу безмятежно радости и неясной далёкой мечты. Осень щедро набросала листьев в открытую дверь и они, послушные влажному ветру веером разлетелись по полу.
Из мебели в доме остался лишь старенький сервант с потускневшей от времени полировкой. В нём, за выдвижным стеклом стоял одинокий фужер с отбитым краем, а рядом лежала кипа бумажных листков. Это были её рисунки.
На самом верхнем рисунке я увидел всё тот же дождь на полотне из склонённых деревьев. В окно, под порывами ветра заглядывали яблоневые ветви, качающие на моём плаще и на рисунках прозрачные серые тени.
Я убрал верхний рисунок и замер. Следующий – без штриховки по краям, был выполнен во весь лист и непохож на другие. Это был не набросок, а именно рисунок – пронзительный, наполненный, яркий. Справа на нём я увидел длинный до бесконечности поезд, слева – фрагмент знакомой вокзальной стены. В центре рисунка стоял похожий на меня мужчина, держащий в руке бумажные листы. Он выглядел измученным, растерянным и печальным. В его лице, как в зеркале, явственно отражалось отчаянное желание художницы разгадать этого человека, проникнуть в его судьбу и заглянуть в те дальние дали из которых он здесь проездом…
Проездом?! Я поднял голову и посмотрел на своё отражение в стекле серванта. Легкий старомодный свитер в тонкую диагональную полоску и декор на кармане плаща тот же самый. Судя по надписи, рисунок был сделан ровно десять лет назад. У меня потемнело в глазах.
До отправления поезда оставалось пятнадцать минут. С того момента, как я вышел на перрон, ПРОШЛО ВСЕГО ЛИШЬ ПЯТЬ МИНУТ! Часы шли, секунды бежали. Я сорвался с места и выскочил из дома. Теперь я точно знал, где её искать и должен был успеть туда, во что бы то ни стало. Хотя и так ясно было, что успеваю – на улице шёл и мягко стелился по дороге тот же самый дождь.
Володя! Я сначала музыку включила. Все. Читаю. Володя. Прочитала и неожиданно (действительно неожиданно) вдруг увидела, что – все. Все? И поймала себя на внутренней улыбке над собой. Так понравилось, что не заметила конца. Впечатление – странной невесомости, неслышного касания к событиям, к месту, ко времени, к дождю, как пространственное парение, краткое приземление, взмах – опять куда-то…. На перроне – прикосновение к спине ее; в той квартире, похожей на офис, - прикосновение к жизни ее; в доме на окраине – прикосновение к грезе ее. И - мольба о встрече, долгая, нестерпимая, выматывающая, пропетлявшая по колдобинам жизни. Два мира, разделенных линиями судьбы, знающих внутри себя друг о друге, не перестающих ждать и надеяться на встречу.
Сюжет НЕБАНАЛЕН! Я увидела боль искания, ожидания, мистическую остановку во времени, бестолковщину жизни и посреди всей этой жизненной серости и неустроенности - несгоревшую искорку на встречу с ТОй, с Тем. Будто увидели они друг друга за долгие километры и неожиданно встретились на мокром перроне. Этот абзац - как толчок, как интрига к рассказу, - яркий, чувственный, хорошо выписанный. Вуаль дождя - как холст, на котором написана интересная картина, пролетевшая за несколько минут странного времени. Замечательный рассказ получился, Володя. Перечитала с тем же радостным (не пойму, почему, но именно - радостным) вниманием и интересом. Спасибо! Молодчина!
Пы.Сы. Надо бы абзацы разделить, читать станет удобнее. Хороший рассказ. Хороший!
судьбоносная встреча, встреча своей половинки, понимающей и долгожданной. Володя, тема замечательная и про деревья - полотно для ветра и дождя очень понравилось!
Володя! Это нечто! Даже не передать, что испытала при чтении. Прочла. Посидела. Еще раз музыку включила и снова прочла. Кстати, Лариса права. Надо абзацы отделить пустой строкой. Чтобы не сбиваться при чтении. А наслаждаться твоим опусом, как стихами. Браво!
Володя, о плейкасте. Сейчас только нашла его. Или я невнимательно вчера посмотрела, не понимаю. Мне кажется, что нужно дать в администрацию сайта предложение: ссылки делать ярким цветом, а то они бледные, и их плохо видно. Каст: изображение с девушкой в касте мне понравилось, оно самое выразительное получилось. Вокруг него и дождь, и окно, и желтые листья на пне. Мелькание - как кусочки жизни главных героев. Задумчивый музыкальный фон, шум дождя, низкие ноты блюза.... Хороший каст. С утра уже опять его посмотрела. Спасибо.
Володя, я тоже посмотрела каст. Мне так понравился этот хлещущий дождь, мокрая листва, мягкий свет в окнах... И, несмотря на серые оттенки, всё не кажется хмурым и тоскливым, а просматривается что-то теплое, прозрачное.
ВолодИчка,мне нравится.Из этого произведения вышла бы хорошая свеча... все тот же дождь шуршит по тротуару... эскиз карандашом- а в пальцах дрожь... полу-признанье... полу-узнаванье... пред-чувствие пред-виденье.. загадки сплошь...
навылет расставанье пронзит навзлет... и обозначит путь без опазданья ... а дождь идет ...идет ..идет... и мнится: клепсидра судеб.... в ней время рассыпается дождем над картою натальной буден*...
Помочь сайту
Поздравления
Хороший рассказ. Хороший! 
