ЛАДОНИ МАТЕРИ глава 14

ГЛАВА 14.

Проснулся рано, от холода: во сне раскрылся, а костёр давно прогорел и остыли камни, опоясывающие его.

В небе ещё мерцали звёзды. Тихо вокруг. Предрассветные сумерки активно прогоняли ночь, и небо на глазах светлело. Звёзды при этом будто на невидимых нитях поднимались выше, уменьшаясь и бледнея.

Внизу, почти рядом, заухал филин, в его голосе слышалось недовольство быстро прошедшей ночью.
На зубчатом горизонте зарозовели снежные вершины: солнышко встаёт.

Испугав меня внезапностью, пронеслась стая чёрных с красными носами птиц, звучно перекликаясь. Размером с взрослую курицу.
Пожалуй, можно отправляться на поиски поклажи.

Надежда на очищенную тропу частично оправдалась: завалов стало много меньше. Но меня ожидала иная трудность: льющиеся сверху потоки нанесли на тропу земли, и теперь она мокрая, чавкала и липла к подошвам. Как по сырой пашне шёл, то и дело приходилось освобождаться от налипшей грязи.


Цели- места, где захватил меня ураган,- я достиг, когда солнце уже выглядывало из-за вершины. Меня встретил разноголосый птичий гам. Мелкие пёстрые пичуги шустро сновали по скелету лошадки, склёвывая остатки плоти и полчища разномастных насекомых. Причём некоторые насекомые превосходили по размерам птичек. Представьте: муха с синицу, а синичка - колибри. Зрелище одновременно интересное и неприятное, как натуралистический фильм ужасов: коллективное "застолье" ежесекундно переходило в жестокие битвы со смертельным исходом, с конечным поеданием павшего.

Вооружившись палкой, на всякий случай, я низом обошёл ужасное пиршество, и по "просеке", оставленной падающей лошадкой, стал спускаться. Трава мокрая, одеяло - "плащ" моментально напиталось влагой, стало тяжёлым и весьма неприятным. Чтобы не чувствовать холода, я принялся энергично размахивать палкой, заставляя кровь быстрее бегать и хоть немного согревать моё тело.

Вскоре я натолкнулся на лошадку. Она была на удивление целой, в смысле её никто не съел. Слёту врезавшись в кустарник, бедняга со сломанными ногами умерла в ужасном положении: голова застряла в ветвях, намного ниже остального тела.

Освободил седло, затем топориком обрубил ветки так, чтобы лошадка легла набок.
- Всё, что могу для тебя сделать,- я погладил её холодную морду, сердце на мгновенье больно сжалось, глаза обильно увлажнились.

Где-то с 15 лет я считал себя лишённым сентиментальности, но почему-то от подобных картин (чаще в кино вижу) всегда сжимается сердце, обдаёт жаром и позыв по-детски расплакаться. Кстати, сын Димка, обожающий кровавые боевики, а так же компьютерные "стрелялки", тоже проявляет девчоночью слезливость, когда на экране гибнут животные. Наследственное...

Единственный способ у меня не раскиснуть-удалиться: с глаз долой - из сердца вон. Совсем "вон", конечно, не получается, но боль и слезливость исчезают.

Вот и сейчас, схватив сумки, я быстро ретировался. На тропу выскочил, буквально задыхаясь. Постоял, прислоняясь к стене, отдышался. Затем проверил содержимое сумок. Какие молодцы эти монашки! В сумках были пара штанов и рубах. И ещё одни сандалии. Рядом с ними лежал мешочек, а в нём, внешне казалось, ещё пара сандалий, но вынул я нечто другое. А именно: сапожки. Не просто сапожки, а чудо-сапожки. Лёгкие, мягкие, они одевались как носок, без каблука, тонкая, но прочная подошва. Самое поразительное: ни одного шва! Как у валенок. На ощупь чистая кожа, разумеется, после специальной обработки. В том числе нанесение на кожу различных орнаментов методом тиснения. Общий цвет сапожек белый, орнамент сине-коричневый. В Эрмитаже им место, а не на моих ногах.

Переодевшись, мокрое одеяло запаковал в сумку, и при помощи верёвок обе сумки превратил в тугой "рюкзак".

До пещеры оставалось метров тридцать, когда оглушительный стрекот мини-сорок привлёк моё внимание. С десяток их расселись вокруг большого куста и беспрестанно голосили. Невелички, а кричат вдвое громче наших.

Глянул я пристальнее на куст, и какое-то странное чувство овладело мной. Неожиданно для себя, свистнул. Сороки тотчас умолкли, ненадолго, но во время их паузы я услышал стон. Так почудилось.

Скинув "рюкзак", ринулся вниз. Вокруг куста джунгли из более мелкого кустарника и высокой травы, пришлось пустить в ход топорик. Какая-то неведомая сила влекла меня вперёд, заставляла торопиться. И я остервенело рубил, рубил...

Стон, а точнее скулёж, уже слышался отчётливо. Сомнений быть не могло: Чёля! Жива!
- Чёлечка! Девочка, потерпи ещё чуть-чуть: я уже иду!

Вот и центр куста. Чёля висела в ветвях головой вниз. Левое бедро её пронзил острый обломок сухой ветки, голова застряла в узкой рогатине, причём толстая ветка расклинила до предела распахнутую пасть Чёли. Второе ухо по самое основание срезано, как ножом.

- Всё, милая, всё, сейчас я тебя освобожу,- продолжая говорить, я предельно осторожно надрубил тонкую ветку и с некоторым усилием отогнул. Голова Чёли освободилась от плена, но собака даже не дёрнулась. Видимо у бедняжки совсем не осталось сил.

Я в растерянности замер, готовый от беспомощности разреветься. Снять Чёлю со "штыря" у меня не хватит сил, а, надрубив его, я не удержу, и мы грохнемся вниз. Что делать?! Разве что залезть повыше и орать изо всех сил с надеждой, что услышат девчонки. Втроём, надеюсь, снимем Чёлю.

Только я собрался лезть, как снизу послышался треск сломанной ветки. К нам ходко, по-кошачьи взбиралась Волга.
- Как раз кстати! Я уже собирался кричать. Как думаешь, снимем?

Волга ничего не сказала. Быстро оценив ситуацию, юркнула под тело собаки. Прочно закрепившись, подставила плечо.
Я перебрался ближе к "штырю", разместился так, чтобы осевшее тело Чёли опустилось мне на колено, затем, несколько суетливо, стал подрубать "штырь". Чёля слабо поскуливала, лёгкая дрожь пробегала по её телу.
- Приготовились, ломаю!

Освобождённая Чёля тяжело опустилась на плечо Волги и на моё колено, нас качнуло, и едва не повлекло вниз. Не ведаю, каким чудом удержалась Волга, я же в последний момент сунул топорик в рогатину.

Успокоив бухающее сердце, мы стали спускаться. Медленно, по сантиметрику, молча, но поразительно понимали друг друга с полувзгляда, с полудвижения. У меня предательски дрожали ноги и руки, всё время невидимые путы тянули вниз: дважды я чуть не выпустил Чёлю. Чувствовалось, что Волга в не лучшем положении.

До земли рукой подать, а нам казалось, что до неё не один десяток метров.

Наконец, наши ноги коснулись земли! Хотелось упасть на траву, распластаться и отдыхать, отдыхать... Но Чёля, ей нужна помощь...

Положили Чёлю на спину, чтобы "штырь" ничего не задевал. Волга знаками велела держать раненую ногу собаки на весу, а сама шмыгнула в травяные джунгли.
- Чёля,- позвал я, встревоженный: она совсем не подавала признаков жизни.

Вернулась Волга, неся в перепачканных землёй руках пучок тонких морковин цвета молодой редиски. Топориком обрубила хвостики и основание ботвы, вытерла подолом, поплевав, снова вытерла. Затем обухом топорика на плоской спине выступавшего из земли камня истолкла морковины в однородную кашицу. Взяв немного в одну руку, Волга подошла к нам, и молниеносно выдернула "штырь" из Чёли, а в рану с обеих сторон, пальцами, запихала "мазь". Кивнула: опусти ногу. Оставшуюся "мазь" мы слоем наложили на срез уха и несколько мелких ран на животе.

Вытерев руки о траву, Волга буквально рухнула, распластавшись во весь рост. Будто цепная реакция: у меня тоже подкосились колени, и я упал рядом с Чёлей. Её морда оказалась рядом с моим лицом, на меня глянул вполне живой глаз, моргнул, обильные слёзы заструились по крашеной шерсти.
- Не плачь, всё позади... будешь жить...
Чёля вяло вздохнула и закрыла глаз. Дыхание её было нормальным, и я успокоился.

Солнце уже давно висело над хребтом. Дул чистый прохладный ветерок. Прямо над нами живописно проплывало яркое белое кучевое облако, украшая синий фон неба. В траве - кажется, в самые уши, - раздаётся неумолчный хор кузнечиков. Внезапно вступает сольно горлица, не к месту мрачно воркуя. Её тут же заглушают звонкие переклички перепелов. Странно: у нас они живут в полях, а тут... А воздух, боже, какой воздух! Свежо, легко и жадно дышит грудь, усталость вытесняется и тело, словно накачивается силой. Так бы лежал и лежал, кайфовал, ни о чём не думая...

Глубоко и протяжно вздохнула Чёля, чуть приподняв голову, слабо, как щенок, тявкнула.
- Привет! Как твоё ничего?
Ткнулась носом в мою руку, благодарно лизнула.

Поднялась Волга, молча, взяв топорик, стала вырубать жердь. Я понял, что её мысли направлены на сооружение носилок, и отправился за "рюкзаком", в котором ещё оставалась верёвка.

Минут через тридцать мы подходили к пещере. Тяжело, невероятно тяжело было осилить подъём с носилками, но мы каким-то образом поднялись. Чёля, уложенная на подстилку из травы и закреплённая верёвкой, всё время урчала и тихо тявкала, точно извинялась за причинённые трудности, а порой, казалось, упрашивала бросить её...

Очутившись на тропе, мы с сомнением глянули вниз: неужели одолели? Волга как-то по-особому глянула на меня, смутившись, быстро отвернулась. Чёля порывалась освободиться, видимо, решив: уж теперь-то по ровному месту она и сама как-нибудь доковыляет на трёх ногах.
- Лежи, лежи,- я придержал её рукой. - Чуток остался, донесём.

Её светлость госпожа Лиза изволили ещё дрыхнуть. Проснулась, когда мы опустили носилки рядом.
- Привет,- сонно протянула, но в следующее мгновение с криком вскочила: - Чёлечка! Живая!- наклонилась, чмокнула в её нос, и тотчас вскинулась на меня: - Почему не разбудили? Я тоже хотела искать!
- Успокойся, я случайно нашёл. Давай мухой накормить её надо. Да и у нас с Волгой кишка кишке жалобу пишет.

Как-то незаметно подступил полдень. Небо хмурилось, над перевалом вновь сверкали молнии, глухо рокотал гром, поэтому мы не решались покидать пещеру.

Чёля оклемалась после еды и двух перевязок. Волга тщательно промыла раны и обработала уже "фирменной" мазью из деревянной коробочки с сильным гвоздичным запахом. Чёля норовила всё слизать, пришлось ногу туго забинтовывать. Повеселевшая, на трёх ногах, Чёля обследовала всю пещеру, бодро облаяла соседей на потолке. Те ответили дружным гвалтом, иные, слабонервные, кинулись вон, но вскоре вернулись на свои места.

После трапезы мы перебрали сумки. Всё нам не унести, часть решили оставить здесь. В "рюкзачках" разместили только самое необходимое. Между прочим, у девчонок в их поклаже тоже нашлись сапожки, более изящные по форме и наряднее по орнаментам. Лиза тут же примерила и, судя по выражению лица, была более чем довольна. Вслух выразить мешало странное поведение Волги. Она вновь стала, подчёркнуто официальной. С Лизой вела себя отстранённо, и вообще не разговаривала. Как и со мной. Лишь бросала короткие взгляды и поспешно опускала глаза.


Лиза, было, собралась смертельно обидеться, но я вовремя пресёк, шепнув:
- Угомонись. Так, наверное, надо.

Либо Волге позволено лишь в минуты опасности быть самой собой, либо в последний "сеанс связи" получила укор за превышение дозволенного. Я склонен был ко второму: неуловимо чувствовалось в лице девочки виноватость и наказание.

Во время молчаливого обеда (впрочем, Лиза разговаривала с Чёлей, демонстрируя её умение исполнять команды: "Голос! Громче! Это не голос, а мявканье больного котёнка. Лапу, левую. Правую"), пронёсся ветер, неся с собой пыль и мелкие камушки. Последние залетали в пещеру, ударялись в стену, и рикошетом разлетались в разные стороны. Мы спрятались за "рюкзачки", накинув на себя одеяло.

Если не считать болезненных ударов, серьёзно никто не пострадал. Что нельзя было сказать о наших соседях: троих убило, штук десять бились израненные на полу. Чёля хромала вокруг них, жалобно скулила, посматривая на нас.
- Па, сделайте что-нибудь,- заныла Лиза, по сути, озвучив взгляд Чёли.
- Что? Мы не ветеринарный пункт... - Я посмотрел на Волгу, ожидая подтверждения.

Она ничего не сказала. Подошла к трепыхавшему зверьку, наклонилась, коснулась его рукой, и тот затих. Так она обошла всех, затем собрала тельца в подол и вышла из пещеры. Чёля захромала следом.
- Что она сделала?- истерично вскрикнула Лиза. - Она их убила?
- Скорее всего... усыпила. Можно без истерик? Очень прошу, госпожа Лиза.
- Да ладно,- сникнув, обронила дочь.

Вернулась Волга и, ничего не сказав, стала одевать свой "рюкзачок". Лиза, шумно вздохнув, последовала её примеру.

Пронесшийся ветер разогнал грозовые тучи, вновь засияло солнце. Нас больше ничто не держало.