Помочь сайту
Поздравления
Случай на станции Кречетовка. Глава II
25 августа 2019 -
Валерий Рябых
Глава II
Как явствовало из учетной карточки: Конюхов трижды судим, приговаривался к срокам заключения по статьям главы УК «Имущественные преступления». В третий раз рецидивисту вменили «отягчением повторным разбойным деянием». В общей сложности с двадцать шестого года, со времени очередной редакции Уголовного Кодекса, Лошак отсидел по тюрьмам и лагерям двенадцать лет. Последний срок, десять лет строгого режима, как сказал сам: «Отмотал на половину, в тридцать восьмом актировали по последней стадии туберкулеза». Странно, но и по сей день жив-здоров «курилка». В оправдание себе говорит, что лечился собачьим жиром, короче, жрал собак, нехристь.
С этого времени обвинений в противоправных действиях бывшему зеку не предъявляли, хотя в том не было тайны, что вор-рецидивист Конюхов занимает узловое место в преступной среде Кречетовки, являясь местным «паханом». Да и поговаривали о перспективе Лошака стать «вором в законе», мол, давно короновали бы — живя урка в городе. Милицейские информаторы сообщали, что ни один блатной «ничего не смог бы предъявить уркагану…». С этой стороны у матерого «бродяги» все было чисто. Но, видимо, тот не хотел повышать собственный статус в уголовной иерархии: то ли боялся конкурировать с маститыми авторитетами, то ли уже устал вписываться за других — но, тем не менее, определенно опасался за свою шкуру.
Отпираться Конюхову было не с руки — да и улики, найденные в хибаре, а к тому же «сопротивление сотрудникам органов при исполнении», явились весомым поводом дать признательные показания. Ну а в большей мере старый бандит боялся применения спецсредств, предостаточно наслышался об их невыносимости. Арсенал насилия неисчерпаем, но жуткий ужас наводила угроза прищемить яйца дверью. Да и, как каждому человеку, бедолаге не хотелось расставаться раньше времени пусть с паскудной, но жизнью.
Воронову двумя-тремя наводящими вопросами удалось подвести Конюхова к главному.
Лошаку пришлось все-таки подтвердить причастность к убийству Семена Машкова. Правда, не по собственной охоте, а соблюдая негласные воровские понятия о взаимовыручке, тот вынуждено посодействовал расправе над снабженцем. И если быть справедливым, то судить уголовника станут не только как соучастника тяжкого преступления, а прежде всего как изменника Родины. Однозначно Конюхову светила высшая мера социальной защиты — смертная казнь!
Определенно старик догадывался об этом, в осипшем голосе сквозили ноты безысходности:
— Прилег с устатку... закемарил. А тут стучат в окошко. Думал, знакомые, а там два фраера в солдатском клифту.
— Василий, давай, изъясняйся по-русски, чай, не нацмен... Вот и говори: в верхней одежде или в форме.
— Дык так сподручней, слов подбирать не надо, — на укор в глазах Воронова исправился. — Понял, гражданин начальник... — и шмыгнул носом. — Пришли двое незнакомых солдат, оба мордатые, сытые, понял... не с фронта. Сразу видно, в тылу харчевались. Таких битюгов за порог сразу не выставишь. Сам по ушам первый схлопочешь...
— Давай без «лирики», по существу...
— Да так, к слову... У старшего из них, громилы, здоровый гад ростом — ксива, ну, записка такая с особливым поручением. Прислал письмо авторитет... давно в законе, старый по лагерю корефан. По понятиям вор обязать помочь, иначе кирдык башка...
— Лошак, как отличить ксиву от малявы — знаю... продолжай по делу.
— Человек просил дать мужикам перекантовать ночку другую. По трепу солдатни я сразу усек — может эти лбы и катили по масти, но похожи на дезертиров или того хуже — пришлых с той стороны... — старик горестно вздохнул. — На таких мудаков положить бы с прибором.... но отказать корешу нельзя, закон не велит...
Потом Конюхов подробно рассказал, как за выпивкой объяснил на пальцах солдатам, где размещается избенка покойной бабки Симы. Выходило — в лесополосе, рядом с полузабытым полустанком. Гости столовались харчем из вещмешка, потом «культурно посидели» до полуночи и ушли. Что Лошаку было на руку, не хватало на старости лет еще комендантского патруля с облавой...
Намеренно играя на доверие, Конюхов припомнил одну любопытную подробность ночного визита:
— У босяков, одетых в армейский прикид, — дед стал дистанцироваться от непрошенных гостей, — имелся тяжеленький «бандяк», такой плотно упакованный сверток.
По словам урки, «бычары» очень бережно обращались с тем пакетом, перекладывали с места на место, поглядывали, чтобы не упал... Воронов насторожился... и подогнал рассказчика:
— Давай, не томи, что дальше...
— Перед тем как уйти, главный попросил пристроить сверток в надежное место. Ну, я пошел с ним в сарай и зарыл в угольной куче. В закуте с лета осталось чуток топки, так пыль одна... А уж чего там в пакете — неизвестно, да и спрашивать не с руки, постерегся...
— Понятно теперь, почему ты рванул как угорелый из сарая, наложил в штаны, что брошу гранату. Знал ведь, паршивец, что там взрывчатка, думал, разнесет на кусочки, дерьма не останется...
Лошак, вогнув голову, промолчал, терпеливо выслушивая недовольство Воронова. Потом добавил еще одну деталь. Уж больно понравились Василию Конюхову «навороченные котлы» на руке главного — Мерина. Сам Конюхов, кроме настенных ходиков, иных часов не имел. И тут старый уркаган то ли стал давить на жалость, то ли по правде расчувствовался:
— Выть потихоньку (играть в карты под интерес) солдатня отказалась. Может, так и к лучшему... Выиграй дед у амбала часы, замочили бы старика вслед за Сенькой Машковым.
А вот когда утром огольцы донесли, что изуверски убили орсовского снабженца и подожгли домишко, Конюхов сразу же «кипешнулся» — понял, чьих рук дело. Потому и послал Космыню и «шкетов» проследить, как пойдет следствие. Старик уже смекнул, что обмишурился, втесался в скандал хуже некуда, тут пахнет изменой Родине, могут и «лоб зеленкой намазать». И воровской закон, и понятия уже не играют никакой роли.
Воронову уже осточертел поток блатной фени, исторгаемый Лошаком, но ничего не поделать: иначе такой человек изъясняться не может. Сергею из описаний пришельцев не стоило труда предположить, кто из тех двоих убивал, а кто поджигал. Резал и издевался над трупом, разумеется, старший из них — верзила. А от второго амбала поменьше, как урка унюхал, потягивало «карасинчиком».
— Одно только непонятно, как диверсанты вышли на Машкова... Откуда пришельцам знать, как снабженец выглядит и где живет... — задумчиво выговорил Сергей и внезапно почувствовал, как Лошак насторожился. Пришлось надавить: — Сознавайся, Василий, давай колись... Это ты, подлец, вывел убийц на Машкова?
— А куда было деваться... Кончили бы меня, сволочи, начни я фордыбачиться.
И разом поникший Лошак рассказал, как показал Мерину и напарнику домишко снабженца; а затем снабдил душегубов бидоном с керосином.
Дальше заниматься Конюховым не имело смысла, блатной и так много наговорил. А время не резиновое, чуть проволынишь, близок локоток… да не укусишь. Воронов оставил Лошака дозревать в камере. Ничто так не подвигает человека к переосмыслению собственных поступков, как заключение в одиночке. Поручив ТОшникам порыться в углевых залежах арестанта на предмет пакета с динамитом, сам срочно приступил к подготовке опергруппы для задержания диверсантов.
Штат оперативного пункта не велик, в сущности, состоял из одного классного отделения по армейскому регламенту. Но бойцы подбирались обстрелянные, побывавшие в непростых переделках, как говорится, успевшие набить синяков. И еще одно весомое обстоятельство, из многочисленных кандидатур в оперативники отбирали людей, честно сказать, не сладких по характеру. Покладистых увальней и тихонь отсекали сразу. Ребята подтягивались энергичные, инициативные, само собой, смелые и даже бесшабашные, одним словом, с бойцовским характером. Воронов не раз размышлял об условиях формирования такой породы людей...
Возьмем неприметный городской двор, мальчишек каждой твари по паре, скажем обтекаемо: и вежливых, и грубиянов. Одним словом, пацаны какие угодно... Неугомонные и отчаянные, чуть подрастут, становятся рекрутами окрестной шпаны или, если не босяк по натуре, то вступают с наглой кодлой в неизменный конфликт. Уличному хулиганью присущи лихие качества, как правило, эта шантрапа развязная и дерзкая, считает двор или место обитания своеобразной вотчиной, устанавливает босяцкие порядки и своевольно терроризирует других детей. Волей-неволей остальным ребятам приходится приноравливаться к дворовым нравам. И не факт, хороводится с уличным отребьем… Но даже сильный духом мальчуган постоянно держит в голове поправку на присутствие в жизни надоедливой швали. И если пацан смел и решителен, не обделен самолюбием и презрением к задиристой шелупони, то разборки с обязательной дракой не миновать. Местами еще действуют рыцарские правила: только один на один, скопом избивать считается «западло». Но и здесь применим суворовский закон — за одного битого двух небитых дают... Шпанята, получив твердый отпор, начинают уважать соперника.
А вот дальше, повзрослев, дворовая босота начинает мутировать. Половина избирает криминальную стезю, пополняет уголовные сводки. Третья часть, переболев детской болезнью, берется за ум, идет пахать на завод. Остальные, оставаясь романтиками и бойцами в душе, становятся военными: танкистами, моряками, летчиками. Ну а те, которые изначально презирали дворовую шушеру — тем прямая дорога в оперативные службы НКВД.
По ходу дела Воронов отправил запрос в область, а там уж пусть дальше работают по вору-законнику, велевшему Лошаку определить на постой диверсантов. Хотя надежды мало — зная иезуитские изыски абверкоманд, определенно ксива написана по принуждению, а сам адресант уже в сырой земле. Архивы же домзаков на оккупированной территории оказались в руках немцев, а контингент зеков или перебит, или принят фашистами к себе на мерзкую службу. В то число предателей, пожалуй, стоит отнести Мерина. Ясно как белый день, такого ублюдка в РККА нипочем бы не зачислили, даже в штрафники не взяли бы, рожа слишком «протокольная», с таким греха не оберешься. А немцам к месту: чем мерзопакостней упырь, тем для них надежней — не сбежит к русским...
И еще серьезное замечание. Воронов понимал, что у бойцов оперативного пункта нет отлаженных навыков задержания матерых лазутчиков и, кроме того, присутствует обязательное условие — взять вражин живыми.
Нужны не только показания диверсантов, их ценность в том, что Центр — сторонник оперативной «живой игры» с противником, если удастся убедить арестантов в сотрудничестве. Что тут говорить: почерк радиста, да и характерные особенности группы — главный фактор достоверности. Офицеров Абвера нельзя считать дураками, туфту не всучишь... Выпускники диверсионной школы прошли тщательный отбор, на каждого заведено пухлое личное дело, одним словом — штучный товар, никакая подтасовка недопустима.
Потому потребуются умелые, слаженные действия, здесь нельзя действовать по-колхозному — взять и открыть пальбу. С этим справится и комендантский взвод, в конце концов закидают гранатами. Задача стоит — одолеть противника и морально, и физически. Главное, чтобы диверсанты не оказались зомбированными фанатиками, не ликвидировали сами себя, редко, но и такое случалось на практике наших контрразведчиков.
Честно сказать, Сергей не подавал вида, но внутренне обеспокоился — легко ли удастся справиться с громилой-гигантом... За неимением других вариантов с Мерином достанется разбираться самому, лично. Судя по описанию Лошака — силен, зараза, махом такого не положишь, придется повозиться, применяя удушающие приемы... Да как бы впопыхах ни прибить лазутчика до смерти. Случая собственного поражения в схватке Воронов из принципа не допускал, не зря обучался восточным единоборствам, не зря к нему приставляли опытнейших инструкторов старой школы.
Тут, кстати, поступило неожиданное сообщение по телефону линейной милиции. Утренний путевой обходчик заметил, как на горловине станции к двум вышедшим с дороги бойцам присоединился худенький солдатик с угловатым вещмешком за плечами. Затем троица заскочила в тамбур товарняка, отправленного с северной горки. Да, как раз в том направлении заныкалась избушка бабки Лошака. Возникшее обстоятельство гораздо осложнило задачу Воронова — брать предстояло уже троих!
Попасть предстояло на разъезд «396 километр» — по железнодорожным канонам это означало расстояние до первопрестольной. Можно, конечно, добраться по раздолбанной технологической дороге вдоль линии, но местные бойцы подсказали, что после обильных майских дождей грунтовку развезло, и не хватало еще крепко завязнуть в грязи. Поэтому решили ехать по наезженному большаку, придется малость покружить, но так надежней.
Подогнали старого знакомого, основательно побывавший в передрягах ГАЗ-АА. В кузове одним махом распласталось пятеро тэошников, бойцы в застиранной латаной-перелатаной хебешке, иные даже без знаков различия, ну не портить же приличное обмундирование, лазая по лесистым дебрям. Переоделись в солдатское и капитан с начальником оперпункта. Воронову по размеру досталась гимнастерка рядового бойца, у Свиридова же оказались петлички старшего сержанта. Сергей настоял, чтобы младший лейтенант сел рядом с ним в кабину, скромный парень не хотел стеснять начальство, мол, с бойцами поудобней... Но Воронов имел свой резон, да и командиры еще не наели жирок — легко уселись. Сергей как бы между делом взялся инструктировать Свиридова, чтобы тот и под пулю не подставился, и, Боже упаси, сдуру не взялся командовать отрядом. Одно радовало, лейтенантик умел пользоваться армейским ножом: учили на курсах, как наверняка, без лишнего шума завалить противника. Такой навык запросто мог сегодня потребоваться.
Полуторка лихо загромыхала вдоль длиной кишки Второй и Третьей Кречетовки по булыжному тракту, обсаженному со стороны путей молодыми тополями. С востока на дорогу выходили блестевшие на солнце окнами «Комстроевские» дома. В палисадниках копошились рачительные хозяйки, по военному лихолетью превратив прежние цветники в ухоженные грядки с подросшей ярко зеленой картофельной ботвой. Наступила пора первой прополки, а слишком ретивые огородники уже стали протяпывать, окучивать раннюю картошку. На одинокий грузовичок с несколькими бойцами внимания никто не обращал, вот если бы прошла колонна тяжелогруженых автомашин в сопровождении мотоциклетного конвоя, тогда другое дело... С одной стороны, на руку тэошникам... меньше будут сплетничать, с другой, если ненароком перебьют, то и вспомнить будет некому. Впрочем, бойцы о том и не задумывались.
Миновали двухэтажный особнячок кондукторского резерва, дореволюционное здание ажурной кирпичной кладки, за которым и начиналась северная горловина станции. Сергей удивлялся архитектурному своеобразию Кречетовки. Это же надо, что проклятые буржуины не жалели денег на помпезную красоту... Одно дело строить на людных городских улицах, другое — среди пустынных станционных путей. Кому любоваться-то?.. Однако строили водонапорные башни, пакгаузы, деповские цеха, конторские здания — возводили по индивидуальным проектам, и непременно с чувством, с толком, с расстановкой...
Вот и подъехали к границам станции, затем миновали неохраняемый железнодорожный переезд и шибко помчались вдоль угодий колхоза имени «Второй пятилетки». По колено вымахавшая злаковая зелень благотворно действовала на душу, казалось, бескрайняя ширь полей нипочем не закончится. Так бы мчать и мчать, не зная забот, не ведая тягот военного времени.
Но вот и поворот в нужную сторону, вместо окультуренных земель пошли кочковатые неудобья, зачастили хилые деревца. Почва сделалась песчаной, чаще и чаще стали встречаться сосенки выше и выше ростом, повеяло смоляным духом. И вот уже полуторку окружил прохладной тенью густой лесной массив.
Свиридов, видимо, знал эти места, проехав с полкилометра по расползающимся колеям песчаной дорожки, Андрей велел водителю заглушить мотор. Бойцы, сиганув с кузова, стали разминать затекшие ноги, потом (не без того) пошли отлить... Наконец отряд собрался вместе. тэошники быстро и умело замаскировали набранными с земли ветвями машину, превратив грузовичок в корявый буро-зеленый шатер. Потом, как положено инструкцией, предварительно попрыгали, исключая клацанья металла и прочее неудобство в снаряжении. Затем слаженно выстроились цепочкой и по команде Воронова тронулись след в след, углубляясь в чащобу из разнокалиберных сосен и вытянутых ввысь осин.
Воронов полагал, что диверсанты до вечера «носа не кажут», будут тихонько отсиживаться, потому задача — взять лазутчиков засветло. План прост: обложить вокруг старухину избушку, а там действовать по обстоятельствам.
Напрямую идти к избенке Сергей счел опасным, выходили кружным путем. Наудачу бойцы оказались бывалыми, понимали с полуслова. Лес манил дурманящим хвойным запахом, окрест верещали непуганые птицы, долбил костяным долотом дятел. Даже пробежало рыжее длинноногое зверье, возможно, косуля — война далеко... Сочная, по колено, немятая трава заслоняла давно нехоженые тропки. Вот открытая полянка, поросшая пышным ковром земляники, зазывно алели спелые ягодки, так и хотелось вкусить пряный нектар, да так... сорвать хотя бы одну и подержать этакую прелесть в ладони. Но нельзя уподобляться малому дитяти, растрачивать себя на такие пустяки. А вот и изумрудные кустики черники, неделя, другая... и уже стремно затаиться в кудрявых зарослях, враз изгваздаешь хебешку чернильными пятнами. Попробуй, потом — отмой...
Давно, верно вечность, Воронов не попадал в незатейливый, но милый сердцу русский лес. Не касался рукой шершавой, потрескавшейся грубыми пластами коры сосен, не стряхивал со щек нежную паутину с комочками увязших мошек, не ступал ногой в зеленые волны привольного испокон века некошеного разнотравья.
Вот так бы завалиться в лесную душистую перину и, наподобие князя Болконского, лежавшего на поле Аустерлица, уставиться в акварельной голубизны небосвод с промельками кудряшек облаков. Но это блажь, нельзя расслабляться, наоборот, надлежит собраться, внимательно слышать и видеть все кругом. Малейший шорох листвы или щелчок ветки заставляет застыть, пригнуться, рассмотреть подозрительный участок в ряби стволов и зеленом мареве.
Сергей отбросил накатившую блажь, силой воли направил мысли в другое, практическое русло. Появилось и стало нарастать чувство ловца зверя. Это как у охотника в предвкушении неотвратимого соприкосновения с добычей, это похоже на азарт, на сладостный трепет ожидания появления дичи, затем угадать момент ее взбрыкивания или взлета, а дальше — прицел и выстрел.
Вскоре в прорехе сосняка, среди разномастных порослей русского клена, берез и ольхи, перемежаемых диким кустарником, завиднелась избушка бабки Лошака. Сергея уже просветили, что раньше тут располагался жилой хутор, но вначале тридцатых народ разъехался, домишки растащили на дрова, осталась одна старуха Конюхова. До ближайших подворий, которых немерено в округе, — километра два, если идти лесом.
Но, видимо, старушенция страдала мизантропией, потому и податься бабке было некуда. Так и померла Серафима в одиночестве года два назад.
Решено было отлавливать диверсантов порознь. Если вражеские наймиты не полная шваль, то, естественно, захотят в туалет, и хотя бы одному придется покинуть дом. Покосившийся дощатый сортир прятался среди вымахавших кустов дикой малины метрах в десяти от крыльца. К уборной вела едва протоптанная дорожка. В малиннике оставили надежного бойца. Воронов и остальные рассредоточились в буйно разросшихся лопухах, сдобренных колючим чертополохом. Земельный участок у бабки давно запущен и превратился в травяные джунгли, только на двух сотках с солнечной стороны рос картофель и еще вылезли невзрачные кустики непонятного овоща. Возможно, Лошак сподобился возделать маленький огородный участок.
Сергей понимал, в бурьянной засаде запросто пролежишь до ночи, а в темное время легко нарваться на неприятности, даже перепутать своих с чужими. Но и напористых действий предпринять нельзя, вышколенный противник под защитой стен избушки перебьет отряд тэошников в две минуты. Можно, конечно, истерично закричать, подкрепляя площадным матом вроде: «Сдавайтесь, дом окружен! Выходи без оружия... по одному...» — но это сущая ерунда, матерый враг так запросто не сдастся. Да и где гарантия, что придурки не порешат самих себя... Наверняка инструкторы Абвера намеренно застращали лазутчиков, что в органах с ними чикаться не станут, выбьют безжалостно признательные показания да и пустят в расход. Потому для человека, предавшего Родину, лучше не искушать судьбу, а сразу обрубить концы, не мучиться лишний раз…
Воронов с усилием думал, ну как еще выманить диверсантов, чем привлечь внимание, каким звуком хоть на капельку всполошить их и заставить минимум одного выйти из избенки... Лейтенант Свиридов тоже сокрушал голову, Андрей даже предложил запалить завалившийся набок сарайчик — но глупо, опытный лазутчик сразу раскусит провокацию и примет полную боевую готовность. Вот задача! И второе, Воронов серьезно опасался за жизнь солдат отряда — ребята смелые, но не так вышколены, как бойцы специальных оперативных групп. Нельзя исключить, что найдется... кто по заполошности обнаружит себя или займет неправильную позицию, ну и получит пулю в лоб. Бойня не входит в планы Воронова, а уж тем паче — человеческие потери... Жертвовать людьми Сергей не станет, и тогда пиши — пропало, останется лишь закидать гранатами эту чертову хижину. А немецких шпионов на станции придется выуживать по старинке: выкручивая руки виновным и невиновным. Сеять вокруг страх и подозрения. А что поделать — идет война…
Эх, имелись бы в арсенале Воронова поражающие противника химические средства. К примеру, дурманящий, ну или обыкновенный удушливый газ... Сергей на миг представил себе — полудохлые субъекты, пьяно пошатываясь, по слепому, вытянув вперед руки, вываливаются из лачуги... Бери гадов тепленькими, без усилий и опаски... А можно и усыпить бандитов, полностью обездвижить, а потом связать и побросать как бревна в кузов полуторки. А еще, но это из области научной фантастики — вот бы применить психотропные вещества. Превратить взрослых мужиков в безропотных овец, подобных серым мышкам, загипнотизированных удавом, что сами идут к нему в пасть. О… да, Воронов, разумеется, слышал, да и не тайна для сотрудников центрального аппарата, что в спецотделе при ГУГБ НКВД комиссара третьего ранга Глеба Бокия в начале тридцатых проводились научно-изыскательские работы по использованию средств удаленного психического воздействия на человека. Помимо химических психотропных препаратов, гипноза, телепатических свойств мозга, изучалось также влияние специальных электро и радиоустройств. По-научному выразиться: электромагнитных волн. Говорили, выходило даже слишком впечатляюще, так что манипулировать с психикой личности можно было и на расстоянии.
Сергей усмехнулся: «Однако, какая блажь лезет в голову…» Впрочем, Воронов трижды продолжительно беседовал с Глебом Ивановичем.
Первый раз в тридцатом году, когда Сергея уже вторично послали в занятую поляками Вильну. Бокий имел там, скажем так, чисто профессиональный интерес. К тому же, что примечательно — отец первой жены комиссара коренной виленец, а чекист берет в расчет даже косвенное обстоятельство. Ну и, конечно, советы старого конспиратора и боевика не могли не пригодиться.
Бокию было уже за пятьдесят, на четверть века старше Воронова. Худощавая интеллигентная физиономия Глеба Ивановича с по-еврейски выпяченной нижней губой поневоле привлекала к себе внимание каждого встречного-поперечного. Определенно на лице читалось чистокровное дворянское происхождение, ну а в первую очередь необычайно развитый ум и железная воля. Этот упрямец умел подчинять себе всякого собеседника, человек поначалу соглашался с предложенным мнением и через полчаса общения уже смотрел на мир глазами оппонента.
Сергей и прежде слышал уйму сплетен и домыслов о возглавляемом Бокием тайном отделе в недрах наркомата. Естественно, шифровальное дело требует немалого профессионализма, там работали не то чтобы высокообразованные люди, а эрудиты и полиглоты высшего разряда, посвященные в серьезные государственные секреты. Сей само собой разумеющийся факт не вызывал никакого любопытства чекисткой братии, интриговало другое, считалось, что в специальной лаборатории отдела пристально изучаются предметы, выходящие за пределы научного марксизма. Мистика и астрология, гипноз и парапсихология, колдовские обряды и погребальные культы — и иные сферы, совлеченные с емким словом «нечисть», все то, что, пусть даже гипотетически, воздействует на человека, его разум и волю, являлось содержанием работ сотрудников Бокия.
Сергей, в душе оставаясь христианином, поначалу с сильным недоверием относился к россказням товарищей. Коммунист не верил, что так запросто, без применения физического насилия, можно подчинить человека, заставить преступить моральные принципы, «по мановению волшебной палочки» сделаться, по существу, другой личностью. Существовала одна оговорка, ну разве исключительно под гипнозом... Потом Воронов изменил прежнее мнение. Да, человек поддается зомбированию некоторыми способами. Наш мозг мало изучен, хотя практикуются многовековые, тысячелетние практики подчинения людей силам зла. Вот такими оккультными практиками и занимался Глеб Иванович Бокия. Странный, загадочный, закрытый человек — внешне приветливый, даже радушный, но если узнать поближе — опасный...
В Вильне после тотальной эвакуации в начале германской войны из сорока тысяч русских (пятая часть города) к тридцатому году числилось всего семь тысяч, и это, как правило, прислуга и черный работный люд. Народ, как водится, аполитичный и забитый нуждой. Кадровых пролетариев, по сути, не осталось. Сергея сразу же предупредили, что рассчитывать на помощь русских соотечественников в агентурной работе вряд ли придется. Немногочисленные коллеги-нелегалы по преимуществу сотрудничали с местными евреями, сочувственно относящихся к Советской России. Да и если честно сказать, то советская агентура в тогдашней Литве и Виленском крае была в большинстве и представлена этой народностью. Евреи в польском Вильно чувствовали себя, как рыба в воде, если разобраться, то говорящих на идиш там было полгорода.
Поэтому в число консультантов Воронова включили именитого московского гебраиста. До революции тот преподавал в виленской гимназии, которая тогда размещалась в старых зданиях университета, закрытого после польского восстания Николаем I. Пожалуй, лучше профессора никто не знал Вильну: прошлое города, местные традиции и, естественно, многонациональный конгломерат, издревле обосновавшийся в этих краях. Николай Петрович, так звали ученого дядечку, много и популярно рассказывал Сергею об Ершалаиме де-Лита — Литовском Иерусалиме. Вильна считалась духовным центром европейского еврейства. Профессор подробно сообщил об ортодоксальных евреях и хасидах, о Виленском Гаоне (гении), человеке, который цитировал Тору даже в обратном порядке, кстати, Илья Ефрон (основатель «Брокгауза и Ефрона») правнук мудреца.
Николай Петрович и преподал Сергею начальный курс идиша, Воронов уже основательно знал немецкий, потому язык ашкеназов легко лег на имевшуюся у него базу. А оказавшись в Вильно, Воронов, контактируя с еврейскими подпольем, быстро натаскался шпарить на идиш, что крепко пригодилось в жизни. В Испании евреи интербригадовцы обыкновенно спрашивали русского: «Ред оф идиш? (говоришь на идиш?)». «Йо!» — отвечал Сергей, и можно было запросто пообщаться с подданным хоть какого государства. Но еще больше это помогло на Лубянке. Евреи чекисты частенько якшались на родном языке, надеясь, что русские их не понимают. А он понимал, и даже больше, чем нужно. На то и сочинили старинную поговорку: «Ойб ди выст лейбм дарфст кенен лейрнер...» — «Хочешь жить — умей учиться...»
В тот раз Воронов обосновался на Погулянке, точнее, в квартале с польским названием Gora Bouffatowa, на улочке с одноименным названием, недалеко от Лютеранского кладбища. В имперский период улица называлась Кавказской, да и, к слову сказать, до революции этот район изобиловал каменистыми именами. Поселился Сергей на втором этаже трехэтажного дома, принадлежавшего прежде путейскому ведомству. Хозяин квартиры, опять же еврей-железнодорожник, выделил квартиранту угловую комнатенку с маленьким балкончиком, смотрящим на ухоженный зеленый спуск. Постояльца устроил и этот балкон, в случае чего с него легко сигануть вниз, да и проходной подъезд с одиночными квартирами на каждом этаже. По утрам, в особенности летом, когда воздух пронизан запахом липового цвета, Сергей любил прогуляться вниз по спуску. Пересечь проспект Мицкевича (при царе — Георгиевский) и мимо Лукишской площади пройти до костела Филиппа и Якоба, а далее к реке. Полюбоваться плавным течение вод Вилии, поразмышлять о том, что готовит день наступивший.
Легенда Воронова сработана на славу. Вечный студент скиталец... из дворян, москвичи-родители покинули Россию в двадцатом году, поначалу бежали на Кавказ, оттуда в Стамбул, потом осели в Кишиневе, где и мирно скончались в один год. Из безденежья юноше пришлось поменять ряд университетов, последним был Карлов в Праге. Теперь вот обучается на факультете германистики виленского Стефана Батория и подрабатывает клерком на товарной станции, устроили, разумеется, по блату.
Работать против «двуйки» (второй отдел генштаба Пилсудского) и ее подразделений: разведки-офензивы и контрразведки-дефензивы приходилось в сложнейших условиях. Хотя, если честно признаться, межвоенный Вильно кишел агентами всевозможных мастей, но польские власти снисходительно и даже покровительственно относились к разведчикам стран Антанты, понимая, что те неутомимо работают против Советского Союза, граничащего с Виленским краем. А вот человеку с русским акцентом приходилось нелегко. Из-за смены власти по природе открытые общению виленцы теперь настороженно относились к каждому чужаку. Уличная торговка, да и всякий праздный дурень немедля сообщит полицейскому, поняв, что незнакомец из Советской России на «просвещенный» взгляд профана — ведет себя подозрительно или недружелюбно. Даже прелестные паненки, пахнущие розовой водой, ощутив себя титульной нацией, чрезмерно возгордились и воспринимали даже галантных русских кавалеров за неотесанных мужланов, посягающих на честь истовых полячек. Сергей по природе человек непритязательный, но, опасаясь болезненной бдительности горожан, вдвойне вынужден вести себя крайне осторожно. Вечный студент являл собой образец благовоспитанности и лояльности. Приходилось просчитывать каждый шаг, избегать маломальского конфликта с местными жителями, а уж и подавно с путейским начальством. Единственное место, где он свободно себя ощущал, так это университет. Многоязыкая свора студентов, непослушных и непоседливых, как и во все мире, служила надежным гарантом от настороженных взоров польской охранки. Как-никак поляков вынудили соблюдать университетскую автономию, и потому полиция не посягала на права студентов.
А вот для связи с информаторами Сергей выходил из дому, как правило, в сумеречное время суток. Благо улицы старого города извилисты и угловаты, не составляло труда укрыться от комендантского патруля в глубине дверного проема или за фигурным выступом каменной стены. В деталях он вспомнил маршрут с Погулянки вниз по Доминиканской и дальше в гущу улочек еврейского квартала. Конечно, прикинуться ортодоксальным евреем, держащим путь в Старую или Новую синагоги, Воронов не мог, так как не носил пейс и широкополых шляп. Но вящая причина на деликатные случаи жизни у него имелась — университетские корпуса, готические дворики виленской альма-матер расположены в центре старого города, а башня костела Иоаннов служила их неизменным ориентиром.
Информация, которой располагали еврейские подпольщики, встречались еще люди бундовской закваски — дорогого стоила для НКВД. Где за деньги, а где по присущими этому племени любопытству и проницательности, сыны Израилевы получали достоверные сведения по всем аспектам польского присутствия в Литве.
Когда пришла пора возвращаться в Москву, пожилой шамес (по-нашему завхоз) из Старой синагоги принес Воронову плотный сверток для Бокия. На вопрошающий взгляд Сергея служитель пояснил, что там запечатлены криптографические изыски Каббалы. Воронов понимал сугубое значение посылки и передал пакет Глебу Ивановичу, как и оговорено: без огласки, при прямом контакте.
Третий раз они встретились за полгода до ареста самого комиссара, Бокий говорил сумбурно, перескакивал с одной темы на другую, такое неуклюжее общение оставило у Сергея неприятный осадок. Воронов внутренним чутьем понимал, что нервный собеседник уже в проскрипционных списках, да и собственных неприятностей Сергею хватало по горло. Как бы там ни было, по делу Бокия, которое вел зам. наркома Вельский с подручным Ахмедом Али, Воронова не вызывали. Суда или трибунала как таковых не было, комиссия в составе наркома НКВД, прокурора СССР и председателя Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила Бокия к расстрелу. И в тот же день, пятнадцатого ноября тридцать седьмого года, Глеба Ивановича не стало.
«Господи, — подумал Сергей, — и чего только в голову не лезет, когда сижу в засаде. Но главное, не испытываю никаких эмоций к прошлому, смотрю будто на водяную гладь. И еще, как видимо, мозг не тупой инструмент, заточенный на приземленные действия, типа — лежи молча и посапливай. Чуть тронул память и пошли накладываемые друг на друга ассоциации, поток былых образов, вытекающих друг из друга как вода из фонтанных каскадов Петергофа или Кисловодска».
Чу! В терраске домика возникло движение, послышались недовольные возгласы. Вот заскрипела и рывками подалась наружу ободранная дверь.
Наконец дождались! Все бойцы во внимании и полном стреме. Да и у самого Сергея, не впервой ловившего отморозков, взыграл адреналин, проняло даже до внутренней дрожи.
На порог избенки вышел кряжистый плешивый мужик лет сорока... не больше, босой, без поясного ремня, на расстегнутой гимнастерке. На вид плотный, упитанный, но не жирный, накачанные бицепсы так и играют под тканью солдатской робы, если такой начнет сопротивляться, придется с ним повозиться. Крепыш заспанно огляделся и неспешно направился в сторону уборной, но, не дойдя метров трех, стал мочиться на едва проросшую картофельную ботву.
Тэошник, затаившийся в бурьяне за спиной зассанца, как и учили, ловко дернул бугая за голени, и тот рухнул мордой на грядку. Еще не поняв, что случилось, крепыш получил удар по кумполу рукояткой нагана. Наглухо вырубленного диверсанта по-пластунски оттащили подальше в огород, засунули в рот кляп, крепко связали, загнув ноги к спине, чтобы по дури не взбрыкивал. Расторопный пожилой боец деловито обыскал «языка», тот оказался «пустым», не считая кисета в брючном кармане. Видимо, диверсанты, окопавшись в глуши, чувствуют себя в полной безопасности, что выходят на двор запросто, как у родной мамани в гостях.
Воронов еще раньше сообразил, что дядек не главный, но, вероятно, этот болван и поджог дом Машкова, облив керосином. Ну вот — теперь лежит смирненький, косорылит морду, измазанную ссаной землицей. В избе остаются убийца-громила и тщедушный пацанчик радист, так кто из них выйдет первым... И вдруг произошло непредвиденное. Вновь, но уже тихо-тихо приоткрылась дверца терраски. Молодой солдатик ловко прошмыгнул меж полураскрытой створки и скорым шагом направился в сторону туалета. Дойдя до того места, где повязали первого диверсанта, вояка, не оглядываясь, нервным шепотом стал часто произносить:
— Товарищи, я сдаюсь... Товарищи... сдаюсь...
Воронов также тихо ответил:
— Иди в сортир и закрой за собой дверь.
Паренек оказался сообразительным и быстро выполнил указание. Там его предусмотрительно ждал боец ТО, он вывел беднягу через проделанный лаз в задней стенке и обыскал. Сергею пришлось проползти достаточный крюк, чтобы побеседовать с «пленником».
— Выкладывай, кто таков, — миролюбиво начал Воронов.
Солдатик, чуть не заикаясь, произнес глухо:
— Радист группы, позывной Тита...
— Почему Тита? — не выдержав, спросил капитан.
Солдатик, шмыгнув носом, невесело ответил:
— Да я лучше других курсантов в школе освоил азбуку Морзе. А там, сами знаете: точка звучит — «ти», тире — «та».
Сергей удовлетворенно хмыкнул и задал наводящие вопросы. Радист, часто облизывая пересохшие губы, продолжил:
— Старший группы, прозвище Мерин, крепко уснул. Спим по очереди, двое на стреме — один отдыхает. Бдящие контролируют ситуацию и следят друг за другом. Когда второй номер, звать Ерема, пошел отлить, я увидал в окошко, как мужика уволокли с дорожки.
Стало понятно, чьих рук дело. Ясно, наши работают... Попались мы... В итоге решил — сдаться сам...
— Ну, насчет «наших» рановато, парниша, загнул... Чужой ты для нас пока... — заключил, как отрезал Воронов. — Что теперь скажешь...
— На мне крови нет. Меня, пленного, заставили, нельзя пойти против фрицев одному. Как быть — наложить на себя руки?.. Не посмел я. Жить хочу! — раздался возглас истерзанной души.
Солдатик вздохнул и уже уверенно выговорил:
— Потом подумал, коли зашлют с заданием, сразу сдамся своим. Уж лучше в лагере «сидеть», чем лежать в сырой земле.
— Молодец, в принципе правильно рассчитал, — успокоил юнца Воронов, в знак сочувствия положил перебежчику руку на плечо. — Только почему, когда прятался в кустах за путями, сразу не сдался, один ведь ночь куковал?..
Парнишка потупил глаза и чуть не плача, выговорил:
— Да, растерялся, страшно до ужаса стало. Вдруг бить начнут, издеваться, смотря к кому попадешь... — потом, собравшись с духом, добавил. — Вы, товарищ, поймите… Как-никак, это было как глоток свободы, трудно представить, но я очутился на воле... И вдруг опять в тюрьму.
— Да, паря, умеют немцы канифолить пленным мозги... А вот касательно «товарища», так больше не говори — это еще заслужить надо. А для этого ой как много попотеть придется... Сам знаешь, грехи искупают, как правило, кровью, ну или тяжким трудом в лагере на Колыме... — Капитан усмехнулся, увидев испуганную мордашку радиста, подумав для виду, добавил, — ладно, не дрейфь, даю спасительный шанс... Только придется сильно постараться. И чтобы там без выкрутасов... Надеюсь, понял меня? — и на утвердительный кивок солдатика, как само собой разумеющееся сказал. — Первым делом придется помочь Родине здесь. Слушай внимательно! — Сергей учительским тоном диктовал пареньку. — Пойдешь к дому... тихонько зайдешь первым, двери в дом не закрывай. Если Мерин проснулся, чтобы не всполошился, заговори с ним о ерунде, запудри уроду голову, мели, что на ум придет. А уж дальше дело за нами… Понятно? Главное, не бойся! За содействие зачтется… Если что-то пойдет не так, подашь условный сигнал, — Воронов на мгновение задумался. — Начни что есть мочи звать Ерему. А потом постарайся не мешать, забейся на хер в угол. Ну, чему там учили в спецшколе немецкой... Повторяю, у нас должен быть свободный проход к Мерину, чтобы гад там ни учудил. Понял? Тогда вперед!
Расчет, в принципе, был правильным. Солдатик, ступив в дом, распахнул двери. Воронов и двое шустрых оперативников тотчас проникли на террасу. Но Мерин уже не спал, рыкнул сытым, пропитым басом:
— Где шлялся, обалдуй... и почему нет Еремы?
— Второй хочет кошку поймать, мяукает рядышком жалостно… А я по-маленькому больно захотел, вышел оправиться. Да тут недалеко у крыльца посикал.
— Вот черт, навязали сопливых детей на мою голову, нах! Сикать пошел, пидор несчастный... Ведро под парашу надо в террасе поставить… Лень вперед вас родилась, паразиты. Пойду поищу Ерему нах, мудак бы еще мышей стал ловить, придурок тупорылый. — И покряхтывая, хрустко потягиваясь, громила поднялся с полатей. Загромыхал пудовыми сапожищами, направляясь к террасе.
— Ерема! Ерема! — закричал неистово фальцетом радист Тита.
— Чего, падла, орешь? Закрой хайло нах! — согнувшись, Мерин переступил порог террасы.
Двое оперативников навалились на него, но двухметровый гигант ловко бы расправился с ними, если бы Воронов не накинул диверсанту удавку на шею. Вот и пригодилась наука, усвоенная у погранцов с КВЖД, когда вместе брали языка у япошек. Сергей быстренько, с натягом намотал шнурок на ладонь. Здоровяк еще кочевряжился, но мясистая рожа стала бордовой, глаза повылазили из орбит. Бойцы, почуяв себя уверенней, стали выкручивать амбалу руки. Но звериная мощь Мерина раскидала солдат в стороны. Сергею ничего не осталось, как с силой поддеть носком сапога громилу в промежность и, уже помогая себе второй рукой, методично придушивать мерзавца. Жлоб вскоре стал оседать, вывалил язык наружу, пустил слюни. Воронов еще малость попридержал удавку и, когда Мерин упал ничком на пол, сел тому на спину и велел ребятам вязать поверженного силача.
Испуганный происходящим Тита стоял сзади, парнишка дрожал частой дрожью. Солдатик ни за что не поверил бы, что грозу курсантов школы Абвера, человека, которого опасались даже немецкие инструкторы, можно было «скопытить» практически в два счета. Но неизмеримо больше юный разум поразило то жестокое бессердечие, с которым главный оперативник разделался пусть с выродком, но все же человеком.
— Вы убили пленного? — только и смог парень пролепетать.
Воронов оглянулся на перепуганного радиста.
— Ты что, с дуба рухнул? — Сергей усмехнулся. — Такого бугая ломом не прошибешь... Сейчас быстро приведем в чувства...
Поваленного гиганта окатили ведром воды, Мерин постепенно стал приходить в себя. Заворочал буркалами-зенками. Уставившись в Сергея, выговорил заплетающимся языком:
— Ты, начальник, изловчился?.. Никто не мог со мной совладать нах... и не осилит нипочем... Еще не вечер, пожалеешь, служивый... На кого руку поднял, нах... Урою, время придет, зуб даю!
— Слепой сказал, — посмотрим... — парировал Воронов. — Видать, дурак, не знаешь, куда попал... Молить будешь гнида о смерти, в ногах валяться — ишь, расхрабрился, пока из него навоз не сделали. Молчи, уж ублюдок! Ну-ка, Семен, наверни-ка придурка прикладом по башке, пусть помолчит, осмотреть «кабанчика» надо.
Когда Мерин вторично отключился, его тщательно обыскали, исследовали даже полость рта. Воронов, конечно, знал, что диверсант невелика цаца, навряд ли такому вставят в челюсть капсулу с цианидом, но так, на всякий случай, в таком деле прокол не допустим.
Ручных часов, на которые позавидовал Лошак, при Мерине не оказалось. Впрочем, их быстро обнаружили на полу под лежанкой, где громила отсыпался. Часы примечательные: массивные, позолоченные, с виньетками. Сергей прочитал марку — «ORIS» и удивленно покачал головой: «Откуда у отморозка швейцарский хронометр? И как немцы допустили такой ляп, неужели не проверили экипировку диверсантов перед вылетом...»
Крепко связанного резиновым жгутом Мерина четверо бойцов еле доволокли до полуторки, а чтобы не «блеял» по дороге, заклепали рот грязной бабкиной наволочкой. Вскоре гигант прочухался, но лежал смирно, решил не провоцировать солдат на дальнейшие побои. Рядом положили конвульсивно дергающегося Ерему, у того, видимо, затекли согнутые ноги, узлы ослабили, но для острастки поддели под зад увесистым пинком. Солдатику-радисту, услужливо принесшему из схрона диверсантский «инвентарь», связали руки, чтобы чего не учудил с собой из страха и трусости.
С чувством выполненного долга тэошники в полуторке, загруженной под завязку, тронулись в обратный путь. Затемно проскочили по тряскому большаку колхозные поля, и уже в наступающей ночной синеве въехали в обезлюдевший, без проблесков живого света жилмассив Кречетовки.
Из оперативного пункта ТО Воронов сразу же телефонировал в горотдел НКВД об удачной поимке диверсантов и попросил старшего лейтенанта Селезня к утру прислать гебешного следока. Москву по ночному времени тревожить не стал, да и, если честно признаться, хвастаться было нечем. Ну, взял трех диверсантов, по сути, это уровень станционной военной комендатуры. Воронов сознавал — Синегубов ждет весомого результата, и понимает что такого за один день никак не добиться. Поэтому решил повременить, пусть хотя бы чуток прояснится, а то не ясно даже, в каком направлении работать.
Нужно было сразу же, по горячим следам взять диверсантов в оборот, полагалось не дать задержанным прийти в себя. Воронов по опыту знал, что в первые часы после ареста человек пытается найти себе хоть какое, но оправдание, как в выгодном свете предстать перед следователем, идет с ним на сделку.... А уж посидев в камере, охолонув, проанализировав ситуацию, узник начинает выстраивать линию защиты, основанную на хитрости и лжи.
Мерина Сергей оставил на потом. Да и оказавшись нервным, громила еще не успокоился, ругался, плевался и угрожал уничтожить каждого вставшего на его дороге. У сотрудников ТО было искреннее желание отмутузить горлопана по первое число — поставить мурло на место, чтобы не брал слишком много на себя. Потому и вели себя с арестантом намеренного грубо и жестко. Следовало дать понять отморозку, что чикаться с ним не станут, наоборот, раздавят как гадину, разделают как бог черепаху. Учитывая бычью силу, Мерина заковали в дореволюционные кандалы (как специально сбереженные) и посадили на цепь в сырой камере — и для пущей острастки, да и так, чтобы спокойней было. Амбал заревел медведем, оскорбленный подобным обхождением. Но когда сказали, что ливанут на пол пару ведер холодной водицы, для понятливых — сделать морозилку, верзила приумолк. Зачем невольнику лишние мучения...
Солдатиком-радистом Воронов поручил заняться младшему лейтенанту Свиридову. Андрей хоть и не ас в дознании, но парень смекалистый, да и Тита, как видно, не кремень. Таким образом, нужные показания малый даст...
Ерему взял в обработку сам Воронов. Полежав спеленатым в кузове полуторки, мужик решил больше не испытывать судьбу, вел себя покорно, считай, даже слишком покладисто. Конвойный препроводил задержанного в допросную комнату, расположенную напротив казематов кутузки. Не снимая наручников, посадили за железный столик перед уже ожидавшим Вороновым. Сергей внимательно рассмотрел поникшую фигуру арестанта. Тот, понятно, старался выглядеть пришибленным и виноватым, но иногда косой дерзкий взгляд узника выдавал обратное. Сложное чувство овладело Вороновым: расколется ли диверсант с первого раза, не навешает ли туфты, тогда уж придется помучиться с прохвостом...
Понимая, что арестант арестанту рознь, по наитию уловив в облики Еремы некую слабинку, Сергей решил поиграть в доброго следователя. Капитан достал пачку «Беломор-канала», вытряхнул папиросину, прикурил сам и протянул диверсанту. Воронов не раз проделывал подобную манипуляцию с такого рода заключенными. Встречались гордецы, что брезговали принять курево из чужих губ, но таких было единицы. Ерема благодарно кивнул и осклабился. Контакт получен!
Попыхивая папироской, диверсант стал откровенничать:
Еремеев Павел Силантьевич (бедная фантазия в абверкоманде) — 1899 года рождения, из крестьян, житель города Ливны Орловской области, работал каменщиком на стройках пятилеток. Звание — рядовой. Сдался сам еще в начале июля сорок первого, когда немцы выбили его пехотную часть с оборонительного рубежа под Оршей. Отходить со однополчанами не стал, присыпался землицей, закосил под убитого. Так и пролежал до захода солнца. Когда немецкая похоронная команда стала обходить поле боя — встал и поднял руки кверху. Таких притворщиков тогда набралось еще человек двадцать, бойцы из других рот, Еремееву не знакомые.
— Почему не ушел с нашими, — резко спросил Сергей, — или не знал, что в конечном итоге придется ответить за предательство? — И уже наставительным тоном добавил. — Сам знаешь, какая статья за измену. Или думал: Красная Армия не осилит фашистов, а может, и теперь так считаешь?
— Ничего тогда не думал... струсил позорно. В мозгах как обухом шарахнуло, ни бельмеса не соображал, только один страх... Чаял, хоть жив остался, и то слава Богу. Да и не хотелось мине опять в мясорубку. Только вышло, что в плену еще хужей, чем на передовой. Для немца пленник не человек, для них сдавшийся в плен паршивей скота, — и сотворил жалостливо-плаксивое выражение.
Воронов чисто по наитию ощутил, что перед ним еще тот артист. Ерема сильно переигрывал...
— В какой пересыльно-сортировочный лагерь попал?
— Поначалу завезли в «Дулаг 155» под городом Лидой.
— Дальше рассказывай, где еще чалился?
— В ноябре прошлого года спровадили в «Сталаг 352» под Минск…
— Почему задержали на пересылке, а сразу не отправили в лагерь для военнопленных рядового и сержантского состава?
— Так отрядили в строительную группу, каменщиком взяли по специальности... Фрицы тама разбитые казармы подымали, а пленные: кто поплоше — старый раствор с кирпичей счищали, а мастеровые, выходит, кладку делали.
— Ну чего ты там клал или закладывал, с этим будут разбирать другие. Как и когда попал в учебку Абвера?
— В январе вызвали в контрразведку лагеря и перевели в Борисовскую разведшколу, в подготовительное отделение в деревне Печи.
— Где это?
— В военном городке километров пять-шесть южнее Борисова энта на минской дороге.
— Повторю вопрос — как попал, за какие заслуги выбрали?..
Ерема на мгновение задумался, в глазах мужика скользнуло желание не отвечать, но тот пересилил себя:
— Сам изъявил желание, думавши — забросят в Россию, сразу и сдамся. А тут под начало такого битюга поставили, что испужался сразу объявиться. Гад с мине глаз не спускал, жлоб поганый.
Воронов видел, что Ерема и Тита поют в один голос, объясняя нежелание сдаться показным страхом перед Мерином.
«Впрочем, что мешало Еремееву пристрелить амбала-громилу в первой же ночевке... — мелькнула мысль. — Возможно, это заготовка инструкторов Абвера на случай провала... Придется подыграть малому...»
— Выходит, хреново думал, Паша… А насчет бугая будешь потом заливать... — и приподнял руку упреждающим жестом на порыв Еремеева оправдаться. — А сколько ты пробыл в Печке, или как там назвал? Говори, где проходили программу обучения?
— В конце февраля «курсачей» перебросили в деревню Катынь, километров двадцать с гаком западнее Смоленска. Туда в начале февраля перевели саму школу, в Печи оставили только курс молодого бойца, ну энта… так по-нашему, если назвать.
— Номер абверкоманды?
— Сто третья, будь неладна!
— Начальник школы?
— Капитан Юнг.
— Хорошо! О персонале школы подробно расскажешь следователю. Скажи — каков контингент курсантов, какие отделения и сроки обучения?
— Чего? Не понял... — Еремеев сотворил дурашливую физиономию.
— Не строй из себя идиота! Сколько в среднем человек обучалось в школе? Какие группы имелись по специализации, то есть — на кого учили?.. Срок учебы по каждому профилю?..
— Школа готовила диверсантов-разведчиков и радистов. При мине там училось, наверное, сотни полторы... Радистов, считай, цельный взвод... их привезли туда: то ли с Вязьмы, то ли с Витебска, не могу точно знать. Связистов учили больше остальных — от трех до четырех месяцев. Рядовых диверсантов-разведчиков месяца два-три... Самых способных отбирали и готовили старших групп, тех потом «дрочили» отдельно.
— Кто такие Мерин и Тита? Степень их подготовки?..
— При зачислении в школу, каждому курсанту давали кликуху, расспрашивать других о взаправдашних именах и фамилиях строго-настрого запрещено, — Ерема обмозговывал каждую фразу, нервически задыхался от перехлестывающих эмоций, но говорил, как ни странно, связно: — Мерина Бог силушкой не обидел, здоровей такого бугая еще поискать... никто в школе не связывался с бычарой, да и отмороженный тип на полную голову, — брезгливо поморщился. — Но скажу, что Мерин не шибко грамотный. Сила есть, ума не надо... Да дурень придурошный, может только орать матерно — психический, что ли... — недоуменно пожал плечами. — Борова и старшим поставили из-за упертости, прет без разбору, как танк! — Ерема определенно ненавидел Мерина. — Конечно, блатной зековской сметливости у него не отнять. Да и нюх у него собачий. С ним держи ухо востро... Но, честно сказать, не человек — падла конченная!
— Понятно, невзлюбил ты первого номера... Просчитались фрицы-инструкторы, группа психологически не адаптирована, — Еремеев непонимающе разинул рот. — Ладно, проехали, а что радист?
— Тита, говорили, дюже способный парень, даже слишком. У него скорость приема-передачи первая в школе. Грамотный... ничего не скажешь, и по карте здоровско петрит, и по-немецки шпрехает, — диверсант сделал загадочную мину, будто знал нечто таинственное.
— Да говори уж, не робей, — поддержал рассказчика Воронов.
— Сужу так, что у пацана специальное задание. Мерин, так расходный материал. Как на курсах говорили: гондон одноразового использования.
— Молодец, наблюдательный... Теперь как попали в Кречетовку, когда?
— Улетели с Минского аэродрома, сбросили нас под Ельцом. Перешли линию фронта. Потом на попутных товарняках по ночам добирались. Сошли в Кречетовке вчерась поутру, отсиделись в посадках железной дороги.
— В чем состояло задание группы и твое лично?
— В полном объеме знает Мерин, наверное, Тита тоже. А мине известно только, что велено тута затаиться. На то припасены бланки паспортов и красноармейских книжек. Под них наизусть заучили липовые биографии, но хитрые с учетом текущей обстановки...
— У-у... вот как заговорил, грамотным стал... — Сергей сделал строгий вид. — Вот ты, братец, и «клеишь» сейчас эту липу... Как прикажешь тебе верить?
— Какого лешего, мине теперь врать, да и не стану отмазываться... — с неподдельной искренностью возмутился Ерема, — сглотнув сухой комок, деловито продолжил. — По установленным дням радист станет получать инструкции центра. Короче, велено перекантовать у одного блатного. У Мерина к нему малява — записка уголовная.
— Кто такой?
— Звать Лошаком или Лошаном, как там по паспорту... не знаю, урка сиделая. Думаю, хрен давно на немцев работает, а группу привязали к блатному для связи и ломовых поручений.
— А в чем состоит твоя персональная задача, — уточнил Сергей.
— Моя... — шмыгнул носом Ерема, — в случае явной измены Мерина и Титы, уничтожить уродов, ну застрелить на хер и раствориться дуриком в толпе.
— Выходит, ты пользовался доверием у начальства школы?
— Да нет, в каждой группе назначен человек, главная обязанность которого зачистить остальных, коли что... А сам я никакой ценности не представляю, мине в подробности задания намеренно не посвятили... Только чистильщик...
Воронов еще раз отметил, что диверсант заговорил слишком грамотно для простачка, под которого косил до того. Очевидно, интуиция насчет лицедейства арестанта Сергея не подвела.
Далее Еремееву пришлось обстоятельно поведать — куда, во сколько, в паре или поодиночке ходили и с кем конкретно встречались в Кречетовке диверсанты.
Картина складывалась следующая:
Соскочив с проходящего товарняка чуть свет ранним утром вчерашнего дня, диверсанты обосновались в густых зарослях полосы отвода. Напротив сужающейся горловины северного участка станции разрослось подобие лиственной рощи. Жилья поблизости нет, расположение скрытное, сподручное, вот троица и отсыпалась там до обеда. Ровно в четыре пополудни Мерин спешно собрался, велел себя дожидаться и ушел на встречу с агентом — много не рассуждая, так представлялось. Вернувшись часа через три, амбал, ничего не рассказывая, лег спать, ближе к закату забрал с собой Ерему. Тите приказал оставаться на месте и караулить возвращение напарников перед горловиной станции. Молодой радист так и просидел до утра с рацией в дебрях посадки, и только на рассвете Тита соединился с костяком группы у входного семафора Кречетовки.
А Мерин и Ерема пошли к уголовнику по кличке Лошак. Еремеева удивила ухоженность и опрятность Кречетовки — словно попали в западно-белорусский городок. Война, конечно, не обошла поселок стороной, но страшной картины разрушений после бомбежки и пожаров не наблюдалось. Похоже на мирную жизнь, не считая крестовин бумажных полос на оконных стеклах домов. Поразили ряды новеньких однотипных жилых строений, тротуарные дорожки, ухоженные улицы с молодыми деревцами. Как уютно жилось тут до войны. Наконец диверсанты углубились в тенистый частный сектор. Дом уголовника поражал давней запущенностью, усадебный участок зарос сорняком, кроны плодовых деревьев не пропускали лучи солнца. Одним словом — дно.
Мерин сразу же уединился с хозяином — здоровенным щетинистым мужиком, полчаса что-то с ним «перетирал». Потом хозяин предложил выпивку и закуску. После застолья часа два подремали. За то время к уголовнику приходила пара человек, вероятно, из блатных. Еремеев изредка слышал мат и тюремное арго в приглушенном разговоре. Но кто такие, не знает... Уголовника же с лошадиной кликухой четко запомнил — дубль Мерина, только увядший.
Ближе к полночи Мерин с уркой ушли, оставив Ерему одного. Потом через часок вернулись, оба сильно возбужденные, выпили. Еремееву водки не предложили, сказали: «Еще не заслужил...», дали только пожрать. Потом Мерин приказал Ереме сжечь один домишко, канистру с керосином принес сам хозяин. Лошак же и сопроводил Еремеева до места. Как устраивать пожары, фрицы учили, дело плевое.
Поджог прошел как по нотам. Старый уголовник растворил калитку палисадника, провел к домику, ничуть не опасаясь нарваться на хозяев или сторожевого пса, наверняка знал, тут никого нет. Сам Ерема подустал тащить тяжелую канистру с керосином, хотел малость передохнуть. Но уркаган велел не расслабляться: «Сначала дело, потом тело...», — резюмировал поговоркой. Диверсанту пришлось подчиниться. Лошак же перво-наперво выдавил стеклышко у задней двери в терраске и открыл щеколду.
Поджигатели проникли в жилище, сносно различимое в свете полной луны. Ерема, как на контрольном занятии в разведшколе, окатил керосином углы и стены, не забыл обильно смочить постельный тюфяк, побрызгал в платяной шкаф. Накрутив на попавшийся веник рубашку хозяина, облив остатками керосина, чиркнул спичкой. Поочередно по ходу выхода, спешно орудуя вспыхнувшим факелом, запалил нехитрое обиталище Семена Машкова. Потом, спрячась неподалеку в кустах, они с Лошаком пронаблюдали, как занялись огнем внутренние комнаты, а вскоре и дом превратился в пылающий стог сена.
Вернувшись обратно, доложили о сделанном Мерину, тот, довольный, утробисто крякнул. Затем компания без воодушевления обмыла содеянное ночью, похоже, так скучно и уныло выпивают люди на поминках чужого человека..
С восходом диверсанты покинули «лошадиную фамилию» и подались к горловине станции, где к ним вскоре присоединился Тита. Залезли в пустой тамбур и доехали до бабкиного разъезда.
— Так... — интригующе протянул Воронов, выслушав подробную исповедь Еремы. — А что за тяжелый сверток притащили Конюхову? Ну, тому к бандиту с лошадиной кличкой... Куда дели кулек?
— А-а... — разинул рот Ерема, — а откуда известно?
— Лошачок проговорился, ну и что теперь скажешь, Павел Батькович?..
Еремеев заметно смутился, потом взял себя в руки и стал валить все на Мерина. Мол, эта вещь главного группы. Что в скрутке, Ерема не ведает. Да и прятал сам Мерин тайно, чтобы никто не знал...
— Хватит тут «ваньку валять»! — Сергей рассердился. — Чего еще не рассказал? Ты не думай, коль что утаишь, из Титы выжмем до капли. Так... закончил? — Воронов проявил нетерпеливость.
— Да больше ничего не знаю... как на духу... зуб даю.
— Ну, коли так... через полчаса по закону военного времени тебя расстреляют. Ты теперь не нужен.
— Как так, гражданин начальник? А суд, а трибунал... За что так строго...
— Сотрудничать со следствием не хочешь, врешь. Да и зачем для трибунала бумагу переводить... Еремеева Павла и так уже нет в списках живых. Конвой! — позвал громко Воронов.
— Я все, все... расскажу! Гражданин начальник, не расстреливай, пощади! Как хошь, сотрудничать буду, прикажи только. Помилуй, не убивай!
— Смертная казнь — это не убийство, это высшая мера социальной защиты народа от предателей Родины, — отчеканил Сергей менторским тоном.
— Помилуйте, пощадите, гражданин начальник! Я на все готов, любую бумагу подпишу.
— Ну, давай посмотрим... — милостиво произнес Сергей. — Рассказывай одну правду-матку, — и в сторону двери. — Конвой, отмена!
— В свертке взрывчатка и запалы, — уныло промямлил Ерема, — спрятали у Лошака в сарае в угольном ящике под слоем антрацита.
И мужик разговорился, да и речь арестанта стала куда грамотней… В довоенное и недавнее прошлое диверсанта внесли существенные коррективы:
Павел Еремеев не был крестьянином, происходил из семьи лавочников. Когда папашу-торгаша, активно сотрудничавшего с белыми, отправили на перевоспитание в места не столь отдаленные, то на самом деле Еремееву младшему пришлось стать пролетарием, научиться класть кирпичи. Благо матушкин дядька слыл классным печником, взял внучатого племянника в подмастерья. Ну а дальше устроился в строительный трест, где по работе ходил в передовиках, хотели даже грамоту дать, но поостереглись из-за скверной анкеты.
А в плен мужик сдался, исходя больше из своекорыстных побуждений. Надеялся на смену власти в стране. Павлу ведь довелось пожить при старом порядке. Тогда перед папашей сирые обыватели ломали шапки, а Павлушу, ученика коммерческого училища, готовили в бухгалтера орловского заводчика на чугунолитейный завод. Ну а дальше сулила открыться блестящая перспектива. Ерема превратился бы в Павла Силантьевича, женился бы на дочке местного богатея, расширил бы отцовское дело, боженька разумом не обделил, и зажил бы — «кум королю, зять министру». А что сыну лавочника светило при Советах? Батрачить на чужого дядю, пахать, как вол на стройках социализма, жить от получки до получки, прикидываясь недалеким зашуганным мужланом-работягой. Даже семьи толком не завел, два раза женился и разводился по причине неустроенной, не по его «изящной» натуре, жизни.
Вот и в лагере Еремеев стал не рядовым каменщиком, а поставили десятником на работах военнопленных, сумел подольститься, понравиться фрицам. И в сталаг под Минском десятника перевели не за красивые глаза, а увидали в пленном русском человека дельного, способного стать не рабочей скотиной, а принести ощутимую пользу немецкой армии.
И в разведшколу напросился сам, хотел еще больше выслужиться перед немцами. Слышал разговоры (и не байки), что особо отличившихся лазутчиков делают инструкторами в разведшколе и производят даже в офицеры Вермахта.
Хотел Еремеев выделиться из толпы пленных красноармейцев, а потом вернуть украденное большевиками, положенные по рождению достаток и власть.
Воронову впервые довелось наблюдать поток подобной самобичующей искренности. Дурак — сам себе наговорил на полный вышак…
— Хорошо, теперь «вернемся к нашим баранам», — Воронов использовал любимый фразеологизм. — Мерин?.. Давай подробно, что знаешь об этом битюге.
Мерина звали Гурьев Никита. Как там не секретничай, но все тайное становится явным, даже в немецкой разведшколе. Да и какой спрос с курсантов военнопленных, единственной отрадой которых было: пожрать, поспать, да и поболтать на трепетные темы в курилке. Непрофессионалы, дураки в конечном итоге по глупости пробалтывали доверенные секреты, а потом вовсю сплетничали друг о дружке.
Гурьев Никита — кулацкий сын. Батяня громилы, сельский мироед — урод хвастал бесчеловечными замашками родного отца. Мерину любо вспоминать, как тот унижал, изгалялся над голодным и безропотным людом. Когда раскулачивали захребетников, выгребали у них необъятные закрома, папашка с лютой злобой схватился за ружье... Ну и боец чоновец, недолго думая, прихлопнул кулака. Разобрались быстро, семью Гурьевых с остатками скарба переселили в степной Казахстан. Там Никита и покатился по наклонной плоскости, связался с такими же остервенелыми изгоями — воровал, грабил, ну и, естественно, сидел, и не раз. Завидный силач от природы, громадного роста арестант резко выделялся среди ущербных зека. Законники положили на него глаз, использовали пудовые кулаки бугая в разборках, и со временем приблизили к себе. И стал Никита в «авторитете», паханы нарекли уркагана «Мерином». В разведшколу Мерин попал прямиком с острожной шконки. Тюрьма со всем содержимым в той неразберихе досталась немцам. Фрицы блатное «погоняло» менять не стали, немцы — тоже люди с понятием. А вот ребята-курсанты — парни ушлые, встречались и сиделые. Уголовные бродяги и разъяснили недогадливым, казалось бы, «громкую» кличку здоровяка. Прозвали так не из-за избытка силушки, а по недостатку чисто мужичьих свойств. Баб мужик избегал. Вот и весь сказ. А так ничего святого у Мерина нет — отпетый негодяй, к тому же упертый и злобный. Вот такого, по мнению Еремы, следует сразу расстрелять, пока не сбежал или кого не изуродовал.
Больше ничего путного Еремеев не сказал. Завтра Воронов с легким сердцем передаст предателя городскому следователю, и пусть тот крутит несостоявшегося вражеского офицера по мелочам. А вот к Мерину стоит зайти, и непременно ночью…
В темном сыром каземате с маленьким, в два кирпича, окошком, Сергей с трудом разглядел притулившегося в углу диверсанта-громилу.
— Встать! — скомандовал Воронов.
— И не подумаю нах... — хрипло проворчал, звякнув кандалами, Мерин и намеренно отвернул голову к стене.
— Выпендриваться будешь, контра! Что мозги отбило, ну так быстро вправлю...
— Да пошел… — арестант пренебрежительно сплюнул на без того загаженный цементный пол.
— Караул!.. Заправленный примус и винтовку со штыком — сюда быстро! — крикнул в дверь Сергей.
— Зачем на… примус? — уже с удивлением, не выдержав интриги, вопросил Мерин.
— Учить порядку буду. Ты, жлоб, в кузне был?.. — получил хлесткий ответ.
— Че... жарить будешь каленым железом? Ну нет, лучше нах встану, — массивное тело под тихий звон цепей поднялось.
— Гурьев Никита, вор-рецидивист, изменник Родины, — понял, дубина, куда попал или нет? — с ехидцей спросил Воронов.
— Вложили, сволочи, продали, гниды поганые нах, — амбал опять густо сплюнул на пол. — Да уж, как не понять, дураку ясно — в родное чека нах...
— Ну, коли так, то и славно. Надеюсь, допетрил, что тут кишки наружу вывернут, коли молчать станешь?
— Не бери на понт, начальник, ни таковских видали... По жизни клал на красноперых с прибором на...
— Не хами, парень! Молчал бы, тупорылый баран, «таковых» — уверен, еще не знал... не успел пока. Попал бы ко мне до войны, быстро бы ласты склеил... — помолчав малость, добавил глухо. — Или нет, стал бы жалким инвалидом ползать по базарам, милостыню Христа ради просить. Еще не догнал... Ведь тебя, урода, не жалко... Будешь собственное говно хавать, коль прикажу! — и крикнул громко. — Примус скоро ждать!
Запыхавшийся ТОшник внес начищенный примус, поставил на цементный пол, снял с плеча мосинку с примкнутым штыком и примостил в углу.
— Разжигай! — расторопный солдат быстро накачал резервуар горелки и поднес спичку, примус загудел.
— Ты че... взаправду пытать собрался? — прохрипел взволнованно Мерин.
— А то!
— Вот б**дь! Ох**ли в доску... — диверсант добавил еще парочку цветистых выражений...
— За матерщину еще сильней причитается. Ну, никакой культуры... воспитывать придется, — усмехнулся Воронов и азартно повел плечами. Взял винтовку, перекинул с руки на руку и стал нагревать трехгранный штык в свистящем веере огня.
— Ты того, начальник... что, нах, озверел совсем? Я ведь пленный, давай нах, протокол веди...
А зачем бумагу марать? Да и какой хрен пленный...Так... предавший Родину кусок сраного дерьма. Запытаю и пристрелю разом, коли не поумнеешь! — Воронов продолжал деловито поворачивать штык в пламени горелки. — И на «вы» впредь общаться. Я тебе сегодня — царь и Бог! И хвати тут «на-накать» и «нахать» — не в сортире сидишь…
— Гражданин начальник, ты это, — смекнув о промашке, арестант немедля поправился, — поубавь... те пыла...
— А зачем? — перебил Сергей. — Вот доведу до скотского состояния, а потом посмотрим, каков Мерин — герой...
Штык стал малиновым. Воронов медленно повертывал трехгранное жало в свистящем огне примуса.
— Слышь... те, гражданин начальник, я понял... Осознаю — один хер подыхать... не мучайте. И так... без принуждения, что потребуйте, расскажу.
— Само собой, обо всем подробно, с деталями распишешь нашим следакам, — Воронов не прекращал накалять штык. — А я задам только парочку вопросов... Первый: кто приказал завалить Семена Машкова, выколоть глаза, отрезать язык, спалить дом мужика?
Мерин натянул, как поводья, удерживающую сильное тело кандальную цепь. Воронов пристально оглядел гигантскую фигуру, скованную по рукам и ногам стальными узами из прошлого века. Картина поистине времен Емельяна Пугачева, не хватало еще железной клетки и дыбы под потолком. Арестант набычился и сипло выговорил непослушным пересохшим языком:
— Да этот педрила (извиняюсь, гражданин начальник) Лошак и велел.
— А ты так сразу под козырек взял... чего это урка раскомандовался вами? — Воронов отставил винтовку опять в угол камеры, приглушил примус, прислонился к двери и обратился во внимание.
— Ну, в школе велели слушаться Лошака, как отца родного. Начальную проверку обмена паролями дед прошел. Так что и представляться не пришлось… Бродягу, видать, раньше известили — и кликухи, и с какого центра группу послали. Допускаю что угодно... Кумекал даже, что красные могли старого перевербовать, и не удивлюсь — с самого начала тот заделался двойным агентом... На занятиях учили сразу в бочку не лезть, подозрения не выказывать. Сперва присмотрись, принюхайся к такому человеку, пусть мудак выговорится до конца, поснует перед глазами. Если внутри какая червоточина, то непременно вылезет наружу, проявится. А уж коль фраерок не прокатывает, один выход — придется избавиться, сами понимаете — грохнуть…
Вот так и поступил — по-книжному... выслушал Лошака, подробно выслушал. И да, и нет... Скользкий старикашка... тормошится больно. Я ученый, на чистую веру ничего не беру. Но когда Лошак стал долдонить о приказе сверху, — загремев цепью, упер грязный перст в потолок. — Когда описал подробности и про глаза, и про язык, да и домишко приплел — тут я поверил. Ну не может красное партейное начальство пойти на такое изуверство. Да еще в тылу… У них бошку отвернут, если узнает, кто повыше.
Да и «лошадиная морда» складно детали изложил. Еще канючил бродяга, мол, для него самого как снег на голову — такую жуть вытворять. Но ничего не поделаешь, сверху видней и наше мнение там никого не интересует. Ясно дело — немецкий приказ.
— А чего понеслись сразу к блатному, там что, явочное место?
— Точняк, гражданин начальник. Делали согласно инструкции, не умничали... Ведь как сказали, — Мерин облизал потрескавшиеся губы, сухо кашлянул, — Лошак попервоначалу организует надежное место для укрытия. А дальше по ходу уже сами разберетесь, что да как... — И, сотворив просящую мину на лице грубой лепки, прошипел со свистом. — Мне бы попить, гражданин начальник, нутро пересохло.
— Боец! — крикнул Воронов, — ну-ка, подай ковш воды. Напиться Гурьеву надо.
Солдат принес полный ковш студеной водицы из жбана в коридоре кутузки. Под присмотром Воронова протянул Мерину. Тот судорожно, в один присест опорожнил литровую емкость. Утерев рукавом губы, удовлетворенно крякнул. Сергей подумал тогда: «Что не говори, живой человек однако...» — вслух же произнес:
— Группу к нему послали, чтобы переждать в надежном месте, таков первоначальный план центра... А старику кто велел внештатника убить?
— Вестимо, получил команду начальства. А кто конкретно приказал, так не положено такие вещи спрашивать, самому язык отрежут.
— Понятно. Но неужели Лошак так ничего и не сказал, когда и каким образом пришло распоряжение центра убить Машкова. И не по-тихому прикончить, а надругаться над трупом и сжечь дом. Не думаю, что Конюхов настолько осторожен и скрытен. С ним успел пообщаться... Это ведь дед сдал вашу группу со всеми потрохами.
— Не дурак, сам догадался… Как старый пердун и вышедшая в тираж урка, старикан слабое звено. На таких нельзя надеяться, — Мерин на глазах стал покладистей, да и заговорил не как отвязный босяк.
— Ну вот... Нет смысла покрывать Лошака. Как дед все-таки обосновал новое задание... по ликвидации стукача?
— Промелькнуло у него словечко «главный»… Но хрыч с усилием напирал на «без всяких обсуждений» и «дело решенное». Мне-то что, уточнять не стал, кто конкретно отдал этот приказ. Зачем много знать, себе хуже...
— Ладно, возможно, ты на самом деле не знаешь подробных обстоятельств. Да и не важно. Лошака еще днем забрали, а расколоть дедка теперь как два пальца об асфальт... — Сергей сдержал набежавший смешок. — Теперь подробней, как вышли на старого зека?
— В абверкоманде дали адрес и ксиву для местного бродяги.
— Как думаешь, записка фальшивая или живой законник черканул?
— Чего немцам с малявой заморачиваться, там полно бродяг-сидельцев. Тюряги западного округа достались фрицам в целости и сохранности. Немцы народ пунктуальный, у них каждая букашка на учете. Они арестантов к делу определили: мужичье в лагеря, рабочие руки везде нужны... а блатных, кого перебили, а кого, типа меня взяли на службу. Тюремные талмуды остались целы, только читай — из них каждый зек как на ладони.
— Понятно. Малость знаком с твоей геройской биографией.
— Ерема сучара разболтал... — и тут же одернулся. — Простите, гражданин начальник, по привычке вякнул, больше не буду.
— Ладно, прощу, — Сергей, видимо, потеплел к Мерину. — А теперь пошевели мозгами. Зачем так жестоко расправились со снабженцем? Машков парня фамилия.
— Да, знаю, кто таков, — спокойно ответил бугай, — старый хрен подробно пояснил — кто да что...
— Но ведь мужика было проще втихую приколоть. Зачем нужна такая волна с изуверским отрезанием языка, глазами и поджогом дома. Складывается два варианта. По одному получается, что ваш шеф или кто там рулил намеренно вас сразу же сдал... Зачем и почему? Толкового ответа пока не нахожу... Единственное, диверсионную группу заслали для отвода глаз НКВД, если планировали рядом акцию гораздо серьезней. И второе... а не думаешь, что Лошак чужими руками хотел расправиться с неугодным человеком и заодно пугнуть собственных недругов... Что скажешь, на такие соображения?..
— Я поначалу тоже подумал о подставе сразу, как попались... Да не сходится — смысла нет. Немцы нас столько учили, думаю, денег перевели уйму и так... за понюх табаку пустить в расход... Да и Тита первый радист на курсе, почему не послать двоечника-неумеху. О себе уже молчу... Нашли швейцарские котлы? Это приз за первое место по тактической подготовке и выживанию. Я часы на память уволок на задание, а куратору сказал, что в речке нечаянно утопил.
— Ишь какой ловкий! Но давай ближе к теме. А может, Абвер намеривался какаю дезу слить? Просекаешь...
— Ну да... Только ничего толком не знаем. Мы ведь больше спецы чего взорвать, испортить, отравить, ну или кого наглушняк замочить. Секретными сведениями не владеем, по штабам не сидели. Одним словом, мелко плаваем.
— Разумно. А что насчет Лошака думаешь?
— Хе-хе, — Мерин зло усмехнулся. — Да эта «лошадка» мелкая шавка. Дед тупой сип, хрычу такое не обмозговать. Да и не похож старик на конченного психа. Вряд ли сам сдуру затеялся, другой, центровой Лошака настропалил, держащий власть над старым хмырем.
— Занятная подводка... А ты, Мерин, похоже, умный мужик. Логично... — Воронов задумался, потом махнул рукой. — Продолжай дальше...
— Я сразу просек, «Лошадь» базарила не словами закоренелого уркагана, а чужим языком, как по печатной инструкции, как по нотам разложено... По-ученому калякал, аж с пару сошел, не иначе заучил наизусть.
— Ну ты прямо психолог, Гурьев... Аж приятно работать... Давай остановимся на новой гипотезе. А зачем тогда тот «главный» использовал такую хлипкую схему? Понимаешь, о чем говорю... Взял Лошака посредником, пожилой человек ведь не надежный элемент?..
— Не валенок, разбираюсь. Не стал тот «заказчик» светиться, вот и вся недолга. В стороне хотел оказаться. Ну а на троих лазутчиков и престарелого урку «главному» наплевать, мы, похоже, и не люди для него.
— Допустим. А зачем такая жестокость, зачем афишировать, кричать на всю ивановскую, ведь явно на публику рассчитано?
— Не знаю, начальник. Может, кому в назидание, может, сигнал какой послал?.. По чесноку не знаю, гражданин начальник. Видать, не моего ума это дело, совсем не моего ума...
— Ладно, не прикидывайся, вижу, ты парень шустрый, — задумчиво проговорил Сергей. — И еще, как считаешь... — этот «главный» немецкий шпион или блатной пахан.
— Блатным такой дикий кипеш, как пень ясно, не в жилу! Орудует чужак, законник такого не позволит.
— Выходит — засланный агент. Немец или русский, как полагаешь?
— Думаю, немец. Иваны туповаты, русским до этого далеко.
— Ладно, поговорим теперь о другом. Какое было главное задание Абвера? Кто тебя лично инструктировал в абверкоманде? Короче, зачем послали сюда?
— Сам начальник, капитан Юнг. Задание — заложить фугасы у горловин станции. Дальнейшие указания получать по рации, для того и радиста специально дали, причем незаменимого — Титу.
— И что, Юнг ни слова не сказал о здешнем агенте, ну там... о переподчинении и тому подобном?
— Нет. Мудак Лошак с этим снабженцем усю малину испоганил. Надо бы лучше мочкануть хрыча, да и в лес уйти. Да не решился, хотя зря... Жалею теперь. Чуйка подсказывала, не оберемся с ним греха...
— Так точно не знаешь — кто немецкий агент здесь, в Кречетовке?
— Окромя гребаного Лошака, никого тут не знаю и знать не хочу.
— И последнее… Все-таки кто у вас главный? Может, у Еремы и Титы личное секретное задание...
— Может, и так. Ерема тупой, как олух царя небесного. Наверняка знаю: у него задача зачистить нас, коли что не сложится. А вот радист — темная лошадка. Больше, честно, ничего не ведаю. Хоть жги, хоть режь...
— Ладно, пока живи! Подумай еще сам — зачем эта волынка нужна немцам. Ну не тупо же убивать снабженца… — Воронов шумнул в дверь. — Караул, забрать инвентарь! — Когда вошел прежний исполнительный боец, Воронов сказал вполголоса, — позови слесаря, снимите с арестованного цепи, — и на вопросительный взгляд солдата добавил, — а кандалы пока оставьте. — И, уже обращаясь к Мерину, спросил громко. — Гурьев, обещаешь вести себя смирно, не подведешь?..
— Будь спокоен, гражданин начальник, Мерин усе понимает. Пожрать бы...
— Ну, с этим до утра. А воды, — к караульному, — еще принесите.
Рейтинг: 0
481 просмотр
Комментарии (2)
| Валерий Рябых # 5 июля 2020 в 22:46 0 | ||
|
| Валерий Рябых # 11 апреля 2023 в 22:46 0 | ||
|
Новые произведения
