Гора Моисея

                                                                                            ГОРА  МОИСЕЯ.

            Небольшой, непривычно квадратный и удобный, микроавтобус с кондиционером подъехал к нашему Рок-отелю, когда солнце еще не село за далекие горы глинистого оттенка. Эти невысокие горы, в том числе в самом Шарм-эль-Шейхе, особенно по дороге на пляж, казались нам, туристам из России,навалом на развороченной строительной площадке – таким грязным был их вид, они окружали египетский город со всех сторон. Мы влезли в прохладный салон и автобус, попетляв по чистеньким улицам с множеством отелей в обрамлении пальм и другой экзотической зелени, с таким же множеством «лежачих полицейских», горбивших качественный асфальт, и забрав остальных туристов, набрал скорость. Вскоре горы растаяли вдали, уступив место пустыне Сахара. Шел одиннадцатый час вечера по местному времени, мы въехали на Синайский полуостров и по неплохому шоссе с заставами перед населенными пунктами с БТРами за шлагбаумами и с солдатами,вооруженными автоматами, помчались в сторону неровного горизонта.Вокруг куда ни кинь взгляд расстилалась желто-подгорелая пустыня, пышущая жаром под пятьдесят градусов, но кондиционеры исправно обдували нас через подвижные под потолком шарики с отверстиями прохладными струями воздуха. Быстро темнело, скоро только фары микроавтобуса да редких встречных машин освещали узкую ленту асфальта. Спать не хотелось, и все же египетская тьма за окнами и мягкое покачивание в удобных креслах принудили нас, русских паломников числом около двадцати человек, замотать головами на расслабленных шеях и погрузиться в полудрему. Моя спутница, женщина бальзаковского возраста по имени Людмила, с которой я прилетел на курорт, тоже примостилась на моем плече, вытянув ноги под сидения, и я расслабился окончательно. Очнулись мы тогда, когда автобус остановился, гид египтянин, неплохо говорящий по русски, заторопил нас к выходу из него. За дверями в лицо пахнуло сахарское пекло, едва приглушенное ночью, вокруг стояло еще несколько микроавтобусов, окруженных туристами из разных стран, угадывались очертания низких строений, слышались мягкая арабская речь и утробные вздохи верблюдов. Возле одного из бараков тощие и высокие местные жители в длинных до земли рубахах плясали какой-то танец под свои же хлопки и выкрики, они беспорядочно взмахивали руками и поднимали ноги, сверкая белками глаз и зубами, верблюды,стоявшие рядом, переступали копытами,позвякивали поводами, провисшими до земли, издавая странноватые звуки. С такими глубокими как бы всхлипами и всхрипами животные будут сопровождать нас почти до вершины горы Моисея, на которую мы собирались подниматься. Впереди, в тусклом свете нарождающегося месяца, угадывался вход в ущелье, по бокам его упирались в небо горные вершины, это уже были не отдельные хребты, а массив, напоминающий Альпы перед границей с Италией, но с более острыми пиками.
         Из тьмы к нашему гиду подскочил араб в подобии чалмы, в просторных штанах и в коротком халате выше колен, перехваченном по поясу широким кушаком, гид вручил некоторым из нас фонарики, перемолвившись с арабом парой междометий, известил о том, что это проводник, посоветовал не отставать от него, потому что здесь искать никто никого не будет и растворился в ночи. Проводник, почти черный молодой человек лет под тридцать, коротко изложил по русски программу похода, затем властно махнул широким рукавом халата с тонким прутиком в кулаке и легко зашагал в ущелье. Я поправил за спиной рюкзак с водой в пластиковых бутылках и взглянул на часы, стрелки показывали третий час ночи. Мы поспешили за ним, протирая глаза и проскальзывая подошвами обуви по мелкому щебню, густо усеявшему широкую поначалу дорогу. Фонарик был и у моей спутницы, пристроившейся позади, она включила его, стремясь осветить дорогу больше не перед собой, а передо мной. Темп сразу был взят очень быстрый, проводник словно спорхнул с места, едва касаясь обувью земли, казалось еще немного, и он полетит к вершинам, оставив нас, опешивших, внизу. Через несколько сотен метров послышалось первое сиплое дыхание паломников, начавших притомляться, покашливание, щебень под ногами зашумел еще сильнее, превращаясь в нескончаемый шорох. А проводник наращивал скорость, отрываясь от передних рядов все дальше, мы перешли на полубег не забывая о предупреждении гида о том, что здесь нас искать никто не будет. По сторонам дороги небольшими группами шли тени арабов в чалмах и длинных одеждах, ведущие на поводках тени верблюдов, они выкрикивали несколько слов: комоло,ай вонт комоло.Но мы стискивали зубы и упорно рвались вперед в надежде догнать проводника и пристроиться ему в хвост. Это оказалось нереальным, араб продолжал испытывать группу на прочность жестокими методами, удаляясь все дальше. Потом я понял, что таким образом он давал соплеменникам заработать в глухих этих местах, где не было производства, ничего не росло и вода была на вес драгоценного металла. Ведь кто-то из паломников обязательно начнет торговаться за «комоло», осознав, что не сможет дойти до вершины самостоятельно. И тогда арабы подтолкнут к нему сразу нескольких высоких верблюдов с причудливыми седлами с деревянными резными ручками спереди и сзади,покрытых красными или темно-коричневыми коврами с кистями по бокам,а сами заспешат рядом длинными сухими ногами, не выпуская повода из рук. Но чем дальше мы углублялись в ущелье, тем меньше становилось сопровождающих, они отставали, заворачивая животных назад, чтобы примкнуть к другой группе туристов, следовавшей за нами по пятам. Лишь один юнец лет семнадцати с белой повязкой на голове и в почти белом балахоне, тащивший за собой сразу двух животных, покорных и упорных как он, продолжал спешить сбоку, без устали выкрикивая: комоло, комоло ес!..
         Гонка на выносливость длилась до тех пор, пока семейная пара из Украины не запросила пощады, а еще через десяток шагов мужчина сорока примерно лет отвернул к арабу и принялся торговаться с ним, смахивая со лба обильный пот и поглядывая на подругу, прильнувшую к его боку.Мы еще долго слышали их громкие торги, которые закончились на цифре пятнадцать долларов за место в седле, перебиваемые утробным хрипом верблюдов, начавших подламывать под себя длинные, как у их хозяина, тонкие ноги, чтобы клиенты могли взобраться в седла. Вскоре мимо группы проплыли черные горбатые тени, обдав нас специфическим запахом, они растворились за очередным поворотом. И только тогда проводник задорно крикнул по русски с небольшим акцентом, что объявляет привал на десять минут, затем добавил, что такие остановки будут теперь через каждый километр, а всего их будет семь, до лестницы на вершину горы, насчитывающую семьсот сорок пять ступеней. Как потом выяснилось, проводник вел счет по арабски, потому что ступеней по нашим прикидкам было не меньше двух с половиной тысяч. Впрочем, арабам было свойственно преувеличивать или преуменьшать, если кто-то из них просил подождать тэн минэт, пока он принесет на пляже лежак, можно было смело возвращаться в отель и приходить к закату солнца, когда этот пляж уже закрывался. Мы сбросили сумки и рюкзаки и повалились на камни, начавшие остывать, широко разевая рты и глотая жаркий воздух большими порциями. В головах крутились мысли о том, что настоящий подъем на гору еще впереди, мы только подошли к его началу, а груди уже трещали от распиравших их легких. Моя спутница чувствовала себя в пределах нормы, она вместе с мужем ходила в горы каждый год и у нее был опыт покорения вершин. Фотографии, где она стояла в смелой позе на краю толстого ледника в огромных трещинах, вызывали у меня уважение, а еще там были отвесные скалы и пропасти со змеевидной, как из иллюминатора самолета, дорогой по дну. К сожалению, ее муж-профессор год назад умер от инфаркта и спутница, успевшая полюбить горы, начала искать возможность, чтобы снова почувствовать радость от ползания по скалам. Вот так мы познакомились. Людмила быстро отдышалась и повернула голову в мою сторону, стремясь разглядеть выражение лица. Я не успел ничего сказать, мимо, присматриваясь к каждому из нас, прошел проводник, походка у него была легкая, а лицо отражало лишь участливое внимание. Я отвернулся от обоих, ощущая, что восстанавливаюсь быстрее молодых парней и девчат, замыкавших группу, хотя среди них я был старшим по возрасту. Вокруг по прежнему ничего не было видно, перед глазами в синевато-мглистом свете тонкого месяца маячила лишь темная стена и черная пустота за спиной, да под ногами гремела все та же щебенка. Скоро и серпик месяца закатился за вершину горы, погрузив все вокруг в египетскую ночь. 
            Команда на подъем прозвучала так-же резко и безапелляционно, как в начале пути, я закинул лямку рюкзака на плечо и сделал шаг за неясным силуэтом какой-то девушки, не желавшей пропускать меня вперед. Позади пристроилась пассия, посоветовавшая дышать на счет два-три, то есть, на два шага вдох, на три выдох. Вспомнив занятия спортом, я так и сделал, почувствовал некоторое облегчение, придавшее силы. Но оптимизм продолжался лишь до середины пути к очередному привалу, дыхание снова стало зашкаливать, пот заливал глаза и ноздри, а ноги разъезжались по гальке как по стальным шарикам от подшипников. Хорошо, что перед походом я надел кроссовки на размер больше и с литой подошвой с глубоким протектором, а так-же толстые носки, что придало ступням устойчивости, иначе пришлось бы возвращаться, как говорится, после первого поворота. Это решение было продиктовано прошлыми походами в горы в Северной Осетии, когда я был еще молодым. В хвосте же группы плелись две девушки, у обоих на ногах были надеты… сланцы, словно они собрались на пляж,некоторые паломники из молодых так-же шаркали по щебню плетенками, в которые забивались острые камни. Группа начала снова растягиваться, несмотря на окрики проводника, продолжавшего присматриваться к нам, останавливаясь или на краю пропасти, или вжимаясь в каменную стену. Мимо сновали верблюды, шагавшие с седоками вверх, или ходко спускавшиеся вниз за хозяевами, не выпускавших из рук поводков, но чем выше мы поднимались, тем меньше их становилось, тем реже раздавался в ночной тишине негромкий окрик: Комоло! Комоло ес! Дорога продолжала сужаться, превращаясь в тропу, на которой еще можно было разойтись со встречными или пропустить обгонявших животных, отступив к одной из сторон, в голове все чаще возникала мысль о верблюде и все назойливее опасение, что шанс навернуться с высокого седла в пропасть возрастал в геометрической прогрессии. Я гнал от себя эти мысли, утешаясь сравнением с теми, кто уже прошел этой дорогой до конца. Впереди размашисто скакала по камням девушка с широким задом и с тощим рюкзаком за узкими плечами, не желавшая пропускать меня вперед. Но это случилось все равно, потому что она не умела экономить силы на движениях и не знала тайны дыхательной терапии в горах, которой я, несмотря на частые сбои, придерживался все равно. Позади слышалось равномерное дыхание подружки, иногда ее руки упирались мне в бока, подталкивая вперед, это случалось тогда, когда я спотыкался о скальный выступ и невольно откидывался назад. Ощущать поддержку друга было приятно, но мне не хотелось показывать женщине усталость, начавшую давить на ноги, а отрывать подошвы от щебня становилось все тяжелее, хотя мы не прошли и трех километров – парочку до начала подъема и само начало. С края дороги сорвался большой камень, заскакал вниз, утаскивая за собой звуки от падения. Они оборвались на дне глубокой пропасти, коротко и глухо.
     От проводника прилетел очередной бодрый возглас: Сион! – так назвал он нашу группу, но ответом ему было натужное дыхание и вязкий шорох щебня под ступнями. Мимо проплыли очередные горбатые тени верблюдов с молчаливыми тенями арабов, уверенно шагающими вниз, они легко переставляли ноги, прямые как палки и веселые, если принимать во внимание сверкание зубов с белками глаз, словно позади не было трудного подъема. Я на секунду замер на месте, стремясь восстановить ритм дыхания, который для меня был необходим. Ведь с более долгим выдохом из организма выходит больше углекислого газа, способного спровоцировать приступы страха или паники. Всем известен принцип: чем медленнее дышишь, тем увереннее себя чувствуешь. И снова заторопился вперед, стремясь обогнать девушку, тоже решившую отдохнуть, привалившись к отвесной стене. Но она сорвалась вдруг с места, неуклюже переставляя по камням белые ноги, обтянутые короткими шортами и размахивая руками,словно решила разогнать тучи на небе.Она ни за что не соглашалась пропускать меня вперед, будто я был последней опорой, после которой силы могли покинуть ее. Пришлось усмехнуться и пристроиться сзади, за спиной раздалось солидарное похмыкивание моей спутницы, наблюдавшей за нашей борьбой. И снова по щекам потекли ручьи обильного пота, а дыхание быстро превращалось в запальное, обдирающее горячим воздухом горло и легкие, снова все внимание сконцентрировалось на одном – на очередном камне впереди, на который нужно было поставить ногу, не промахнувшись и не поскользнувшись на нем. Из-за вершины горы выполз серп месяца, едва наметивший отвесную стену над нами и резкую черту с другой стороны тропы, за которой обрывалась пропасть.
            Сообщение проводника о привале прозвучало в этот раз вовремя, многие из паломников, в том числе я, собирались сделать его сами. На просьбы об остановке неутомимый араб не реагировал, когда их становилось много, он, поджарый бедуин, замирал на краю пропасти и пропускал взглядом каждого проходящего мимо. Я не знаю, что должно было бы последовать, если бы проводник определил ослабевшего, но его уверенная осанка и гордая стойка спиной к бездне придавали лично мне силы. В этот раз рюкзак свалился с плеча сам собой, Людмила указала на удобный камень и примостилась рядом. Я провел рукой по лицу и осмотрелся, только сейчас заметив, что мы остановились на небольшой площадке с палаткой с электричеством внутри и напитками на полках, стоявшей в глубине. За стойкой напевал что-то свое араб, смуглый как все они и одетый тоже как все. По краям площадки лежали верблюды с длинными шеями и с пренебрежением в глазах ко всему вокруг, эти корабли пустныни оказались приспособленными даже к горам с крутыми склонами. Их хозяева собрались в небольшую группу и неторопливо вели тихую беседу, не забывая посматривать на нас пристальными взглядами. Но больше пока охотников влезть на комоло не находилось, а может я, занятый своими мыслями, проглядел этот момент, паломники припадали к горлышкам пластиковых бутылок и жадно пили воду, припасенную заранее. Нас предупредили словоохотливые экскурсоводы еще в отелях, что на склоне горы все будет стоить в несколько раз дороже, нежели внизу. Я тоже открутил пробку и прильнул к краю горлышка, а сделав несколько крупных глотков понял, что совершаю ошибку, но было уже поздно. Вода как никакой другой продукт могла отобрать силы, поэтому пить ее надо было маленькими глотками и как можно реже. И тут-же раздался голос проводника, объявлявшего конец привалу, он нещадно гнал нас вперед, добиваясь сразу двух целей – помочь соплеменникам заработать денег путем предоставления ими нам верблюдов и успеть с группой, вверенной ему, на вершину горы до появления первого луча солнца. Я оторвался от камня, на котором сидел, чувствуя, что полностью не восстановился, да еще эта вода, влитая в себя, могущая вызвать обильный пот, а вместе с ним ослабление организма. В голове мелькнула подленькая мыслишка, что верблюдов выше по тропе может не оказаться, но я заставил себя сделать первый шаг в неизвестность. Где-то высоко на тропе, вползающей на гору бесконечной змеей, светились огоньки палаток, обещавших очередной привал, но до них было так далеко, что невольно возникало необъяснимое волнение. Чем дальше мы поднимались, тем больше убеждались в том, что арабы прекрасно приспособились к маршруту, делая на нем свой бизнес наверняка, за полчаса пути нам попался всего один поводырь с животным, но и он прошел мимо нас вниз, не проронив ни слова. В голову полезли мысли о том, что теперь даже спуститься к подножию будет не просто, потому что никто не согласится тебя сопровождать, каждый ушел в себя, с усилием преодлевая крутые виражи. Вспомнились рассказы девушки из Нижнего Новгорода, только что прилетевшей из России и поселившейся в комнате рядом с нашей. Она вышла к ужину и с ней у нас сама собой завязалась беседа.
         Ирина прилетела в Шарм-эль-Шейх во второй раз, она успела побывать с экскурсиями во многих местах, но сходить на гору Моисея так и не решилась, напуганная рассказами очевидцев. Когда она повествовала об этом, я вспомнил Мишу Задорнова с его египетскими приключениями, но его зарисовки оказались куда скромнее того, что довелось услышать от нее, и я подумал о том, что не зря у Миши в друзьях подвизается Максим Галкин, о чем он неустанно нам напоминает. Разве мог Задорнов рассказывать правду о соплеменниках друга, вождь которых водил их по пустыне сорок лет? Конечно нет, вот почему он,несмотря на мелкие покусывания евреев,продолжает выступать со своими концертами на центральном телевидении, в то время как более неосторожные его коллеги забыты телезрителями напрочь. Евреи, в руках которых находятся все средства массовой информации в России, убирают неугодных им людей походя, оставляя при себе разных кургинянов с сванидзами, соловьевых и прочих членов Ликуда, правой партии в Израиле, открыто выступающей с позиций сионизма. А Ирина тогда спешила нагнать на нас страстей, то прищуривая, то распахивая лупастые глаза на недурном личике, она говорила о том, что паломники на гору поднимаются, уткнувшись друг другу в спины, и если кто-то не сумел удержать равновесия, он падал в пропасть и разбивался насмерть. Так случилось с молодым парнем, камнем полетевшим с узкой тропы на дно ущелья. Верблюды прут напролом, они идут почти по головам, не взирая на мольбы и крики о помощи, погоняемые алчными бедуинами, которым все равно кого убивать и зажаривать на кострах в своей пустыне. Ведь это их вотчина, они хозяева, они и диктуют свои дикие условия. Евреям же наплевать на тех, кто хочет примазаться к их вере, тем более, что это невозможно, они даже не думают установить на склоне какой-нибудь фуникулер, чтобы обезопасить подъем и сделать паломничество на святую гору культурным, там даже нет ни одного медпункта. Ирина перевела дыхание и посмотрела на нас, в глазах у нее мелькнул интерес к нашему самочувствию, но мы были тертые воробьи и провести на мякине нас было трудно. Единственное, что я успел вырвать из контекста ее эмоционального рассказа, это выражение примазаться к еврейской вере, оно как нельзя лучше отразило комичность восхождения на гору Синай тысяч паломников из разных стран и умение евреев привлечь внимание людей к обычному делу, превратив простую гору в идола. Ведь Моисей был иудеем, его народ исповедовал тоже иудаизм, это обстоятельство заставляло задаться простейшим вопросом, как он мог отпустить грехи, например, синтоистам из Японии, католикам из Польши или протестантам из Англии? А еще смешнее – язычникам-африканцам, даже несмотря на то, что Бог в общем-то един для всех. Это правда, Он един, но все нации все равно тянутся к своему Богу, хотя бы потому, что Он поймет их лучше. 
    Впрочем, изворотливость этой нации не знала границ, тем более совести, если она сумела убедить крестоносцев, бывших в те времена язычниками, ходить в походы за освобождение гроба Господня. На самом деле рыцари меча и кинжала погибали в первую очередь за деньги, чтобы купить любовь какой-нибудь Дульсинеи Тобосской, во вторых за веру иудейскую, не подозревая об этом и сто лет им не снившуюся, защищая ее от агрессивного ислама, придуманного и подкинутого мусульманам теми же евреями для того, чтобы мир оставался противоречивым не только в природе, но и среди людей. Ведь закон бытия «разделяй и властвуй» никто не собирался отменять, потому что отменить его было невозможно, разве что применить где надо и по уму. А заодно эти бесстрашные рыцари из варваров мстили римлянам, обидчикам евреев, разрушившим их храм с невидимым богом и распылившим их по свету через императора Тита в 70 году новой эры. Такова на самом деле реальность. Но кому из людей нужна была эта правда, если традиция восхождения на гору Синай для отпущения грехов успела за века укорениться в их умах накрепко. Поэтому я не стал делиться с Ириной своими знаниями и мы продолжили ей внимать, но чтобы вывести нас из равновесия, требовались реальные факты. И они нашлись.
         Ирина откинула назад длинный локон и снова сузила праведные глаза, поведав о самом страшном, оставленном на закуску. Оказалось, что на склоне горы Моисея происходили случаи из ряда вон выходящие, и они были не редкими, один пожилой мужчина вдруг повалился поперек тропы, у него случился сердечный приступ, помочь ему было нечем и некому и он умер, загородив телом дорогу. Паломников в тот раз было много, ведь сезон, оптимальный для отдыха, здесь начинается только в конце сентября - начале октября, когда спадает жара, и продолжается он до марта, затем наплыв туристов возрождается в апреле и затихает к концу мая с началом июня. Июль, август и почти весь сентябрь туристов обычно мало. Мы вынуждены были признать этот факт, мы прилетели в Шарм-эль-Шейх двадцать пятого июля, а вылетать собирались пятого августа, и во всем отеле, расчитанном на сотню человек, нас было всего пятеро. Вот почему хозяйка, медлительная египтянка Надя, уделяла повышенное внимание, вывозя нас на пляж на своем автомобиле и садясь ужинать вместе с нами. А когда начался праздник Рамадан, стол на веранде на краю бассейна был для всех один – для туристов, для обслуги и для хозяев. Согласно покивав головами, мы снова напряглись, ожидая концовки рассказа, и Ирина не заставила себя ждать, она прижала руки к небольшой груди и продолжила. Паломникам хотелось успеть подняться на вершину до восхода солнца и увидеть первый луч, пронзающий пространство над вершинами гор, вместе с которым человеку отпускаются его земные грехи, а на тропе образовался затор, мешающий движению вверх и вниз. Тогда люди и животные стали переступать через труп мужчины, стремясь поскорее достичь своей мечты, ведь ему уже ничем нельзя было помочь, а спускать его вниз было некому. Так и лежал он до тех пор, пока наверх не прошли последние группы туристов, то есть, до утра, и никто не знал, что с тем мужчиной стало, ведь многие спускались по этому же склону, но другой дорогой. И таких случаев на горе Моисея было достаточно.
          Рассказ Ирины вспомнился мне в самый неподходящий момент, когда напряжение в груди достигло апогея, сердце начало работать с перебоями, которые были и раньше из-за аритмии, из-за перенесенного церебрального арахноэдита – воспаления мозговой оболочки - с его последствиями ввиде внезапных приступов страха, церебростенией, различными неврозами и прочими прелестями, испортившими мне лучшую половину жизни. Доходило до того, что я не мог ездить в автобусах, боялся наступления темноты, боялся оставаться один в квартире при запертой двери, или в степи, где не было домов. Я забыл на десятилетия как ездить в поездах, лодках, пароходах и тем более летать в самолетах. Клаустрофобии и прочие фобии следовали одна за другой, вызывая чувство ненависти к болячкам, с которыми невозможно было справиться в советское время никакими способами – не было лекарств, а еще хуже было равнодушие врачей. Тогда такие как я, как впрочем и сейчас, никому не были нужны,но меня никогда не покидало другое чувство–всеми силами стремиться преодолеть напасть, несмотря на трудности в общении с людьми и с родными. Я лез напролом, наплевав на жизнь, сказав себе: какая разница где и как умереть, лишь бы не мучиться, и наплевательское отношение к себе постепенно дало результаты. В Шарм-эль-Шейх я прилетел на Боинге 747, а до этого объездил Европу, посетил в Италии остров Капри в Тирренском море, и когда был в Скандинавии, прошел на пароме через всю Балтику. Но болячка все равно не спешила уходить, она напоминала о себе каждый раз, когда нужно было особенно собраться с духом.
         Нарушения в ритме сердца вновь спровоцировали появление чувства опасности, исходящей неизвестно откуда. Я с трудом проглотил тугой комок в горле и на ходу оглянулся назад, редкие огоньки остались далеко внизу, они светили словно из космоса, заполненного до краев черной материей. Значит, поворачивать назад было бесполезно, тем более, оставаться в одиночестве на узкой тропе между отвесной скалой и глубокой пропастью. Луч от фонарика в руках Людмилы скользнул по мне и я отвернулся, чтобы не выдать начала приступа,взявшегося ломать черты лица, поднявшись на несколько угловатых камней, вперился глазами в крутой склон горы. Тропинки, по которой мы шли друг за другом, не было видно, зато огоньки очередного привала оказались почти на небе, недалеко от отощавшей за свой отпуск луны. Волна беспокойства оторвалась от сердца и принялась укатывать сознание,не желавшее как всегда сдаваться,я с шумом выдохнул,затем уперся кроссовкой в выступ и рванул вперед, обходя упрямую девушку со стороны пропасти. Я знал себя, понимал в этот момент, переходный от внезапного, независящего от меня, чувства страха к настоящей панике, что нужно или подумать о еще более опасном эпизоде из жизни, или самому найти опасность прямо сейчас, чтобы наложить страхи друг на друга, как минус на минус, и получить нужный плюс. Я поравнялся с упрямицей, ноги нащупали ребристый край скалы, за которой находилась бездна, обильный пот придавил веки, не давал ими сморгнуть, чтобы сбросить его и оценить ситуацию, зубы сцепились намертво, предлагая шее стать деревянной, ноги превратились в ненадежные ходули. Но я страстно желал обогнать девушку, чтобы оставить ее за спиной в качестве лишней опоры, ощутить очередную победу больше над собой и утвердиться на тропе равным из равных. Но упрямица тоже видимо испытывала дискомфорт, связанный с нервным перевозбуждением, она прибавила шагу, некоторое время мы шли почти вровень, стукаясь друг о друга закостеневшими от напряжения телами, до тех пор, пока соперница не оступилась и не припала на одно колено с громкими восклицаниями. Я видел, как она тут-же вскочила, как подалась вперед всем корпусом, но было уже поздно, я занял место, принадлежавшее ей долгое время, и не собирался его уступать никому. Вслед за мной совершила такой же рывок и Людмила, подумавшая, скорее всего, о моей вечной ненасытности по части побед, но не желавшая оставлять меня в одиночестве, лучик ее фонарика, пометавшись по тропе, снова устойчиво осветил передо мной острую щебенку. Я прислушался к себе, стараясь не замечать стук бешено колотившегося сердца, попытка неуправлямого приступа страха завладеть сознанием и перерасти в панику не удалась, он растворялся как пропадает туман по утру, седой и морозный, оставляя после себя лишь иней внутри, оплывающий от здоровой температуры тела. И когда проводник наконец-то возвестил о новом привале, я почти овладел ситуацией, оставалось лишь заглушить остатки мерзкого чувства половиной таблетки феназепама и половиной таблетки но-шпы, разжевать их во рту до горькой тягучей кашицы, чтобы лекарства быстрее взялись за дело, и запить водой. Теперь вода была нужна еще для того, чтобы утолить жажду, давшую знать о себе после обильного выброса пота через кожные покровы. Я так и сделал, едва успев примоститься на каменном выступе вокруг небольшого пятачка, уже занятом впереди идущими паломниками. В этот раз их оказалось больше, потому что мы сумели догнать хвост группы, взявшей старт от  подножия горы раньше нас. Рядом опустилась моя спутница, широко разевавшая рот, и все-же с насмешливым взглядом, но сказать она не смогла ничего, лишь покосилась на упрямицу, решительно обойденную мной, которая с обессиленным видом умащивалась где-то возле входа на пятачок. Только после Людмила съиронизировала по поводу проглоченных мной половинок от таблеток, намекнув на то, что лекарства надо бы экономить – до вершины нужно еще добраться.
         Площадка, на которой мы пристроились, была одинаковой с теми, которые остались позади, только на этой возле выступа затаился лишь один верблюд, он покорно лежал на брюхе, подобрав под себя узловатые сухие ноги и подняв вверх морду с надменным выражением на ней. Возле прилавка палатки с напитками топтались туристы, в большинстве своем молодые люди с животами, в сандалиях, в коротких бриджах и безрукавках, чуть в сторонке стояли несколько азиатов – японцев или малайзийцев в матерчатых шляпах с обвисшими полями и с вечными ремнями от фотоаппаратов через плечи. Они были маленькие как дети, с невзрачными одутловатыми лицами и редкой растительностью на подбородках, многие были в очках, что придавало им вид садоводов из товариществ. Они тоже отстали от своих групп и теперь не спеша тащились к вершине, распинаясь при обгоне на теле отвесной скалы. А мы спешили, стремясь подняться на верх вовремя, нас сдерживали только девицы, напялившие на себя сланцы, и загребавшие ими щебень не хуже грейдеров, и еще кто-то, оторвавшийся от коллектива. Но теперь проводник все реже останавливался на обочине тропы, чтобы нас пересчитать, он прочно занял место в голове отряда. Вот и сейчас бедуин расположился на громадном камне у края пропасти и улыбался белозубой улыбкой молодым паломницам, окружившим его. Он встал не через десять минут, как было до этого, а минут через пять, и снова указал пальцем вверх, там чернели на фоне темно-синего неба с крошечными звездами и с серпиком месяца тончайшей работы несколько вершин и какая из них наша, угадать было трудно. Идти предстояло еще далеко, но идти было нужно, я покорно взвалил на плечо лямку рюкзака с водой в пластиковых бутылках. Упрямая девушка не собиралась мириться с ролью слабосильной скалолазки, обойденной седовласым мужчиной, она вскочила раньше и заняла место в первой пятерке, но это обстоятельство меня не тронуло, я уже обгонял ее сегодня и твердо знал, что все равно оставлю позади себя, теперь окончательно.
           Подъем становился все круче, но четвертый и пятый километры тропы были пройдены группой на одном дыхании, с каждым разом на стоянках становилось все больше паломников, а верблюды с погонщиками почти исчезли. Изредка тени бедуинов,за которыми торопились тени верблюдов,неслышно проносились мимо нас по краю пропасти,исчезали внизу словно бесплотные видения,на которые не было никакой надежды, а были лишь сомнения – реально ли то,что происходило с нами! Вверх неутомимые кузнецы долларов и египетских фунтов уже не поднимались, видимо желающих умоститься за крутым горбом, поближе к тощему заду животного, больше не находилось. Единственными окружавшими нас звуками кроме громыхания щебенки, норовившей выбить ступни из суставов и подтолкнуть к пропасти, было хриплое учащенное дыхание, носившееся над головами с жуткими посвистами пара, вырвавшегося из паровозных котлов. Так дышали все, невзирая на возраст, кроме проводника, походившего на орла из-за широких рукавов короткого халата. Он появлялся неожиданно то в одном, то в другом месте маршрута, взмахивая этими рукавами как птица, замирая на месте на несколько секунд, и снова пропадал во тьме, изредка подавая голос откуда-то спереди: Синай! Мы не откликались, мы продолжали бороться за свое выживание. Наконец и пятый километр остался позади, мы подтянулись и на привале, как ни странно, стали тесниться друг к другу, правда, занятые каждый собой. Кто-то шарил в рюкзаке в поисках лекарства или воды, кто-то подтягивал ремни на сандалиях, все сбросили теплые вещи, оставшись в рубашках или майках. Даже здесь, на приличной высоте, мы ощущали знойное дыхание пустыни Сахара, подпиравшей нас языками прокаленного за день воздуха, прорывающегося сюда, он был плотным и жгучим,выжимавшим из нас влагу ручьями.Мы стали представлять единое целое,успевшие объединиться и готовые поделиться друг с другом даже водой, несмотря на то, что ее можно было купить на стоянках в палатках смышленых бедуинов. Мы были уже командой. Перед тем как прервать привал настойчивым окриком, проводник указал на тропу и сказал, что после этого участка каждый из нас будет предоставлен самому себе, потому что начнется та самая лестница из семиста сорока пяти ступеней, на которой скапливается достаточно паломников, истративших за подъем много сил. Они продолжают брести рывками, останавливаясь передохнуть через каждые десяток метров, в связи с чем контролировать группу нет никакой возможности. Контроль возобновится на вершине горы, если кто сумеет добраться до нее живым и невредимым, остальные обычно располагаются на лестнице и встречают восход солнца на ней.
         Выслушав сообщение, мы внутренне подобрались для решительного броска к вершине, которой по прежнему не было видно из-за пиков других гор, окружавших ее. Сама лестница, как потом выяснилось, тоже не была ровной, она петляла между пиками, пропадая где-то в их середине. В этой странности заключалась еще одна загадка, связанная с именем Моисея, вождя еврейского народа, который выбрал для встречи с Иешуа гору, затерянную во множестве их, ничем не отличавшуюся. Кроме Моисея на вершине этой горы собрались в 929 году до новой эры все еврейские мудрецы и приняли доктрину о приходе к власти через женщину, деньги и разврат. Эта доктрина актуальна до сей поры, не дав ни единого сбоя за почти три тысячи лет. Только на верху мы обнаружили разительное это отличие, не видимое снизу в темноте ночи, перевалившей за середину, а пока продолжали тащить ноги по щебенке, перебираясь с камня на камень и стараясь удержать равновесие. На шестом километре у меня начались неприятности, кроссовки разъезжались в стороны, принуждая едва не касаться камней задницей, или я забирался на очередной валун и вдруг опрокидывался назад, не в силах удержать равновесия. И если бы не Людмила, подставлявшая вовремя ладони, я бы даже мог покатиться вниз, сбивая шедших за мной. Тропа успела сузиться до неприличия, когда можно было расикнуть руки и дотронуться пальцами одной до вертикальной ребристой стены, источающей тепло, а другой ощутить тягучую сырость, прущую со дна пропасти. Неприятности стали учащаться, я задержался на одном из валунов с покатыми краями, стремясь перевести дух, но сделать это оказалось не просто, в груди создалось давление, распиравшее ребра до боли. Спутница предложила встать на привал, она чувствовала себя в пределах нормы, хотя дыхание было как у всех, она была моложе меня на четырнадцать лет, к тому же имела, как я говорил, опыт восхождения на кавказские горы. Но меня это не устраивало, в свои шестьдесят пять лет я еще не утратил стремления быть в числе лидеров, и готов был выложиться по полной, нежели тащиться в хвосте группы, подгоняемый мыслью, что первыми увидят луч солнца с горы Моисея другие паломники, среди которых я не окажусь. Сморгнув пот с век я заметил, что девушка с разбросанными ногами, корячившаяся впереди, тоже не выдержала темпа, она торчала метрах в десяти, опершись руками о валун на краю пропасти и беззвучно глотая воздух выброшенной на берег рыбой. Создавалось впечатление, что она не в силах оторваться от меня на расстояние больше десяти метров, а если это произойдет, ляжет на тропу и объявит голодовку. Я саркастически ухмыльнулся и собравшись с силами перепрыгнул сразу два огромных валуна, следующие несколько скачков обеспечили мне лидерство, от которого появилось пятое дыхание, заплутавшее в дебрях легких. Я мчался только вперед, в голове билась мысль – достичь лестницы в числе первых, чтобы потом не скользить кроссовками по щебенке, успевшей осточертеть. Ведь на лестницах, где бы они не были проложены, не должно быть этой громкой щебенки, норовящей вывихнуть ступни из щиколоток. Но путь, пройденный Моисеем и его народом, был усыпан острыми осколками от скал до самого конца, в этом мы убедились, едва ступив на седьмой заключительный этап восхождения. А пока я рвал подошвами метры тропы, не оглянувшись на соперницу и не замечая ничего вокруг, не слыша за спиной сиплого дыхания моей пассии и не видя, что луч от ее фонарика отстал на приличное расстояние. Впрочем, теперь больше ничто не загораживало неба со звездами и месяцем, кроме невысоких пиков вокруг, продолжавших опускаться все ниже, и хотя света по прежнему не хватало, вокруг попросторнело. К тому же тернистый путь наверх освещали лучи от других фонариков, шнырявшие по валунам в поисках пологого участка.
          Он не заставил себя ждать, тропа вдруг распрямилась и побежала по гребню седловины, с обоих сторон которой угадывались обрывистые склоны гор. О, какое это было счастье идти по ровной дороге, усыпанной все той же щебенкой, но в меньших количествах, не напрягая окостеневших мышц ног, ягодиц и живота, дыхание быстро успокаивалось, в теле появлялась легкость. Впереди меня шли ровным шагом всего несколько девушек, ведомых неутомимым проводником, их было три или четыре с сильными бедрами и длинными руками, размеренно качавшимися маятниками взад и вперед. За спинами удобно пристроились маленькие рюкзачки с широкими лямками, зады прикрывали куртки, завязанные спереди на рукава, а оголенные до колен ноги в белых кроссовках обтягивали плотные трико. Я вспомнил свои молодые годы, когда получил от производства турпутевку в горы Северной Осетии, тогда мы тоже поднимались вслед за поджарым осетином с крепкими ногами на вершину горы Любви с Алагирской долиной внизу, и за ним тоже шагали самые смазливые девушки из нашего отряда, которых он имел на привалах по очереди. Вот и сейчас в груди, переполненной сухим синайским воздухом, возникло чувство неприязни, смешанное с болезненной обидой за распущенных соплеменниц, отдававших белые свои телеса мужчинам с темным цветом кожи – хоть кавказцам, хоть бедуинам Синая или аборигенам Австралии, хоть неграм из Центральной Африканской Республики - за мелкие от них подачки. Русские девушки делали это потому, что им нравились энергичные южные мужчины, не доставлявшие сложностей избытком мозгов, которых и у них было меньше европейских их подружек. Но тогда я был молод, строен и тоже смазлив,к тому же неплохо играл на гитаре,что привлекало ко мне тех же овечек в трико в обтяжку,согласных поделиться любовью. Я тогда был сытым, как сейчас, приехав сюда с пассией, но неприязнь к соплеменницам возникла все равно,заставив сбавить ход и отвести взгляд от женских задов, мерно ворочавших впереди своими окороками. Вскоре за спиной послышалось шумное дыхание спутницы, сумевшей догнать меня на ровном участке тропы. Я немного успокоился, снова бросил взгляд вперед, паломницы стали подниматься вверх, а потом тропа круто взмыла между вершинами гор, обступавших ее со всех сторон. Начался подъем, который мы еще не проходили, он был почти отвесным, без спасительных валунов и щебенки, представляя из себя неглубокий желоб с покатыми боками и трещиной посередине, по которому можно было подниматься только упираясь кроссовками в противоположные стенки. Одеревеневшие ноги стали подрагивать, из них уходила сила и это ощущалось почти физически. Я вспомнил слова Людмилы о том, что в горах основными из всего организма были ноги, не сердце, не легкие и не руки, а именно ноги,если они начинали дрожать, следовало немедленно повернуть назад, иначе спускать неудачника вниз придется другим. Так говорил ее муж, облазивший вдоль и поперек многие кавказские хребты.
      А икры тем временем слабели все сильнее и все яснее в голове проявлялась мысль о том, что добраться до вершины вряд ли удастся, как и спуститься вниз, ведь на тряпочных ногах даже по прямой дороге не пройдешь нескольких метров. Я с раздражением взглянул вверх, еще немного и мои ходули могли подломиться горелыми спичками, превратив тело в мешок, набитый плотью, и не увидел перед собой женских задов, вызывавших неприязнь, они словно растворились среди сплошного камня.Поднявшись на несколько десятков метров,снова вскинул голову и увидел край уступа,за которым тропа обрывалась, открывая небольшое пространство. Это был ее конец, мучительный и долгожданный, дающий начало лестнице в семьсот сорок пять ступеней с крохотным пятачком перед ней, запруженным паломниками из разных стран, истратившими почти все силы. Через несколько мгновений я влился в толпу, переваливаясь как они сбоку на бок на ватных ногах и силясь собрать в улыбку складки гипсовой маски, представляющей лицо. За мной выскочила из желоба Людмила с фонариком в одной руке и с сумкой, с которой не расставалась, в другой, за ней показалась моя соперница, потом остальные туристы нашей группы. Через небольшой промежуток времени подал голос проводник,поставивший ногу на первую ступень лестницы, пропадающей в тени от острых пиков вокруг, на которых подрагивали рои мелких звезд. Но в этот раз бедуин не призывал продолжить восхождение, он показывал на ступени с людьми по всей их длине и напоминал, что теперь мы будем предоставлены самим себе до вершины горы Моисея, на которой он пожмет руку покорившим ее. Цель показалась такой близкой, что невольно перехватило дыхание, я снова и снова вглядывался в лестницу, отгоняя от себя мысли о слабости в коленках и будоража воображение очередной победой над собой. Прикидывая, разве я слабее этих людей, облитых синеватыми лучами месяца, казавшихся измученными подъемом в течении нескольких часов. Да, все они моложе меня вдвое или втрое, но среди них есть люди в возрасте, их единицы, но они сумели дойти до пятачка, а кто-то доползет до вершины и увидит божественный луч солнца, вырвавшийся из-за горизонта. Люди запоют на разных языках хвалу Господу, пусть иудейскому, а может русскому или японскому, африканскому или европейскому – ведь для человечества Бог един во многих лицах. Какая разница, отпустит он грехи всем и сейчас, или бросит их вместе с добрыми делами на весы уже на небе, и посмотрит, какая из чаш перевесит, чтобы принять правильное решение. Главное, я поднимусь на очередную в своей жизни вершину и запишу на свой счет еще одну победу.Над собой.Для этого требуется оставить за спиной семьсот сорок пять ступеней,это десять раз по семьдесят пять или двадцать раз по тридцать семь с одной двадцать пятой. Я прислушался к себе, организм не успел успокоиться, в нем еще не улеглись желания дойти до цели, и сделал шаг к лестнице,не дожидаясь,пока по ней начнут подниматься лидеры группы. Почувствовал затылком, как Людмила встала с каменной россыпи вслед за мной.
         Подниматься на ватных ногах по твердым плитам было куда тяжелее, нежели идти по тропе, на пятнадцатой где-то ступени я услышал голос спутницы, бормотавшей о том, что нужно останавливаться почаще. Скоро мы стали падать на камни через десяток ступеней, почти расталкивая вялых паломников, одетых кто во что горазд, стоянки становились дольше, а желание добраться до вершины злее. Я понимал, что могу не справиться с задачей, но упорно рвался вперед. Мы не отдохнули от поездки в Каир, длившейся ночь и следующий день до глубокого вечера, эту ночь тоже провели на колесах. Обстоятельства по поводу этой экскурсии оказались не на нашей стороне, нам пришлось соглашаться на эту поездку, так как самолет в Россию улетал утром следующего дня. Экскурсия на гору Моисея была по счету третьей после Иерусалима и Каира, завершая планы по Египту. На очередном привале я оглянулся назад и не смог ничего увидеть, лестница пропадала за одним из уступов, словно начиналась от него, я развернулся в другую сторону и снова не узрел ничего, что могло бы дать ответ на вопрос, сколько осталось до конца пути. Ступени добегали до такой же каменной стены, перекрывавшей путь, и пропадали за ней, лишь вершины гор вокруг стали теперь маячить на уровне ног. Снова я подумал о том, что прежде чем куда-то отправляться,нужно просчитать все до мелочей, но тогда в отеле мы успели захватить только деньги, лекарства, воду и фотоаппараты, потому что еще в турагентстве нам посоветовали не оставлять ценностей в номере, так как за них никто не отвечал. Так-же не предложили нам ужин или завтрак, положенные при отъезде отдыхающих на экскурсии, не предупредили, что можно брать с собой из одежды. Все случилось спонтанно, как при наводнении или пожаре… 
            Я и Людмила стояли на площадке перед бассейном с голубой водой трех звездочного Рок-отеля и крутили головами по сторонам в поисках знакомого смуглого лица. Мы договорились о новой встрече с Араби, египтянином лет двадцати, уже устраивавшим для нас по более дешевой цене экскурсии в Иерусалим и Вифлеем, с купанием в Мертвом море, с яслями в овчарне, в которой родился Христос, горой Голгофой с храмом Гроба Господня на ее вершине, Стеной Плача и прочим. Но Израиль - есть Святая земля, и о нем разговор будет впереди. И в Каир с прогулкой по Нилу на катере, с государственным музеем, поразившим собранием реликтовых вещей, и конечно с пирамидами. Очерк об этом тоже еще впереди.
         Араби наконец-то объявился и мы потянулись к нему, ведь по расценкам турфирмы, у которой мы выкупали путевки, цена на поездку в Израиль была двести десять баксов с носа, а посредник устроил нам ее за семьдесят пять баксов, тоже с носа. Так-же выгодно отличалась и цена путевки в Каир – пятьдесят баксов вместо восьмидесяти, а обслуживание что в одном, что в другом случае, было одинаковым.Договор с египтянами о турах с выплатой задатка в размере третьей части от суммы осуществлялся на словах, не подкрепляясь никакими бумагами с печатями, что поначалу настораживало. Но как оказалось, слово здесь было тверже железа, как в дореволюционной России у купцов и дворян, хотя… ручаться в арабских странах следует только за себя, потому что там даже жена становится чужой.
        Но мы зря загорелись надеждой,Араби,мечтавший добраться через Россию почему-то в Туркменистан или на крайний случай в Норвегию, сообщил, что поехать на гору Моисея можно только сегодня, завтра уже будет нельзя, потому что наступит праздник Рамадан, который продлится месяц, а в такой праздник нужно только спать и молиться. Кроме того, завтра на суд в Каир из госпиталя в Шарм-эль-Шейхе повезут президента Мубарака, смещенного народом, чтобы осудить коррупционера по всей строгости закона, значит, будут столкновения между его противниками и сторонниками с драками и стрельбой. Мимо причудливой архитектуры госпиталя с темными окнами мы проезжали каждый день то на Тэразина бич, то есть на пляж, то на базар, то на Намабэй – местный Бродвей или Тверскую, и все водители всегда тыкали в него пальцем. Кстати, так и получилось, в тот день столкновения на площади перед госпиталем были серьезными, но мы этого не почувствовали, а увидели по телевизору по российскому первому каналу, отлично принимавшемуся в Египте. Мы загорали на Тэразина бич под зонтом, укрывавшим нас от палящих лучей солнца, нагревшего воздух до сорока пяти градусов, а воду почти до тридцати, и уже вечером, в отеле, увидели на ресепшене – за стойкой регистратора – одного из служек с перевязанной головой и мучительным выражением на лице.Он пояснил,больше на пальцах, что был на площади и участвовал в драке, но на какой стороне, разобрать не смогли.
      Араби на бурные притязания устроить нам поездку на гору на завтра неопределенно пожал плечами и ушел, а ехать в этот же день не представлялось возможным, ведь мы только вернулись из поездки в Каир, даже выспаться не успели. И снова не спать всю ночь! Тем более не горели желанием подниматься на гору высотой в две тысячи двести двадцать четыре метра по крутой тропе с пропастью с одной стороны и отвесной стеной с другой. Требовалось накопить сил для броска в религиозную заоблачную пустынь, чтобы не отстать от паломников на середине дороги и не встретить восход солнца в кромешной темноте в одиночестве. Или, не дай Бог, не навернуться в пропасть, откуда возврата не было никому. Торг не привел ни к чему, египтянин ушел по делам, а мы остались стоять на площадке перед бассейном, обласканные улыбками снующей туда-сюда смуглой обслуги, среди которой были не только арабы, но даже итальянцы. Скорее всего, они были выходцами из южной Италии, потому что в северной ее части проживали в большинстве высокие, светловолосые и голубоглазые крепыши. Когда я был в этой стране, то заметил резкое отличие северян от южан, особенно в Неаполе, за которым простирался почти до Сицилии мыс Сорренто с островом Капри через широкий пролив в Тирренском море, на который мы ходили на морском катере, чтобы полюбоваться исключительными красотами острова, а так-же увидеть бывшую фазенду писателя Горького, принимавшего в ней Ленина, стоимостью в миллион баксов, и фазенды других людей с мировыми именами. Мы успели заметить, что в Египте не только обслуга, вообще молодые мужчины были исполнительны и деловиты, хотя делали все как бы не спеша – сказывался жаркий климат. Ладони у них были узкими, плечи тоже, в руках не чувствовалось той силы, которую в России спешат показать все от мала до велика, но встречались жирные особи с тяжелой одышкой, особенно женщины, входившие в воду Красного моря в одежде. Это было не совсем обычно и это было в какой-то степени неприятно. Постояв, мы решили поплавать в бассейне и хорошо отдохнуть, а завтра окончательно решить проблему, до отлета  на родину оставалось двое суток. Это означало, что если будет как сказал Араби, то первый луч солнца с горы Моисея нас не обогреет и наши грехи никто нам не отпустит. Впрочем, желание добраться до вершины, на которой еврейский пророк принял из рук бога Яхве десять каменных скрижалей, одна из которых раскололась, было не таким нестерпимым, ведь нас успели проинформировать, что турпоход таит в себе опасности, сравнимые с переходом оживленного перекрестка на красный свет в час пик.
         Но иногда то, чего не совсем хочется, дается в руки само, ресепшен, худощавый молодой араб, слышавший разговор с Араби, вдруг подбежал к нам и сообщил, что у него есть знакомый, который устроит экскурсию на гору Синай, и что если желаем, этот человек появится здесь минут через десять. Мы переглянулись и согласно кивнули головами, а через десять минут перед нами появился негр с крупными чертами лица, неплохо говоривший по русски. Узнав о проблеме, он сразу назвал цену – восемьдесят пять баксов с носа вместо тридцати пяти,обещанных Араби.Мы энергично замахали руками, собираясь уходить, тогда негр взялся за торги, сбивая по десять долларов за каждый раз, но мы твердо стояли на своем. Наконец он вытащил мобильник и начал с кем-то долгий диалог, который привел к обоюдному нашему соглашению, то есть, в десять вечера к отелю подъедет автобус и мы отправимся на экскурсию на гору Моисея, но сначала ему нужен залог в пятьдесят баксов. Новый торг поставил точку на двадцати баксах залога и на продлении экскурсии после горы Синай в монастырь святой Екатерины. Я пристукнул кулаком по столу и указал пальцем в сторону ресепшена, давая негру понять, что если нас обманут, отвечать будет его товарищ, работавший в отеле. Оба египтянина на мои подозрения лишь усмехнулись. Негр пришел почти за час до назначенного времени отправления, но мы не отдавали доллары до приезда микроавтобуса, заставив его ждать вместе с нами. Затем влезли в салон и покатили по широким улицам курортного города, разделенным не менее широкими цветниками на всем их протяжении. Так нам достался этот турпоход, попасть на который мы уже не надеялись.
          Я поднялся и переставил замлевшие конечности на плиту, которых оставалось неизвестно сколько, словно передвинул тяжелый стул, не слезая с него. В ногах силы не ощущалось, их можно было перемещать лишь усилием воли, рядом пристроилась Людмила, пытавшаяся поддерживать меня под локоть и получавшая категорический отпор. Из нашей группы только мы продолжали путь, вокруг не было ни одного знакомого лица, то ли наиболее крепкие из молодых успели уйти вместе с проводником вперед, то ли никто не начинал еще подъем. Народу на лестнице становилось все больше, скоро между людьми разных национальностей можно было только протиснуться, и мы продирались среди них до тех пор, пока впереди не замаячило настоящее столпотворение. Всюду были видны отвесные стены, и хотя вершины других гор остались внизу, каменные плиты все равно упирались в очередную скалу, выраставшую на пути, и это обстоятельство выматывало больше, нежели сам подъем. Я опустился на округлый валун, отшлифованный штанами и платьями до матового блеска, сердце не умещалось в груди, не пропускавшей в себя воздух, который я заглатывал охапками. Рядом беззвучно разевал рот невысокий азиат с землисто-пергаментным лицом, с неизменной для выходцев из Азии тряпичной шляпой с обвисшими краями на квадратной голове, похожей на ту, которая была на Красной шапочке из детского мультика. Брюки и куртка были цвета рабочей спецовки из советских времен, но пара фотоаппаратов и камера на кожаном ремешке на шее невольно притягивали взгляд. Это были навороченные по части оптики компактные механизмы с автоматическим управлением, не идущие ни в какое сравнение с ширпотребовской штамповкой, предлагаемой в России в фотомагазинах. Нам, скорее всего, спихивали «просроченные» экземпляры, оставляя лучшее для своего пользования. Рядом с азиатом в годах сидела его жена, одетая во все мужское и увешанная аппаратурой не хуже его, отличить ее от особи мужского пола помогли сережки из какого-то металла сероватого оттенка. Камень в них представлял из себя что-то среднее с кусочком скорлупы от перепелиного яйца. Отдышавшись, я поднял голову, небо начало светлеть, укрывая в глубине звезды с будто нарисованным месяцем, посветлели вершины гор под ногами, лишь лестница оставалась такой же темной, как вначале пути, ведущем в религиозное небытие. Взгляд на небо подкинул мысль, что с таким подъемом мы можем не успеть к предстоящему нам прощению грехов. Я повернулся к азиату и протолкнул между губами слово комоло, имея ввиду, что он бы сейчас не помешал, но мужчина вильнул в мою сторону узкими щелочками глаз и зачастил одно междометие – но, но, но… Я надумал было объяснить получше в отношении верблюда и понял, что отнекивался азиат по другой причине, ему со спутницей хотелось пройти путь, которым шел еврейский пророк, непременно пешком, чтобы прочувствовать все прелести долгого подъема на собственной шкуре.
         Я с трудом оторвался от камня и потащился вверх, стараясь шагать как можно шире, теперь ничто не могло остановить меня, даже многоликая толпа, преграждавшая путь, я протискивался между людьми, помогая себе плечами и локтями. За следующим выступом следовал очередной, за ним другой, и так до бесконечности, временами казалось, что пройти дорогу до конца мог только религиозный фанатик,поставивший на карту свою жизнь во имя цели, способной по ее достижении встать во главе мировых ценностей. Я начал сомневаться, что у меня была такая же цель, но перед глазами вырастали спины паломников,согбенные будто от тяжкого груза, в груди появлялось чувство соперничества, призывающее оставить их позади. И я их оставлял, улавливая дыхание Людмилы, не отстававшей ни на шаг. Я не знал, откуда у нее было столько резвости, лично мне помогала, скорее всего, небесная святая рать, к которой успел обратиться еще раз уже на тропе, когда уверенность начала колебаться в правильности моего выбора. Было это так.
         Где-то после третьего километра, когда второе дыхание запоздало с открытием и силы взялись уходить вместе с потом сквозь поры кожи, а давление внутри тела зашкаливать, я обратился к Богу, чтобы он дал уверенности и укрепил мой дух. Перед отлетом в Египет зашел в церковь, поставил свечки перед Николаем Чудотворцем и Сергием Радонежским, к которым испытывал доверие. Когда начал путешествовать, ставил свечку лишь Николаю Чудотворцу, обходя стороной спасителя Христа, деву Марию, Николая Угодника и других святых, не подходящих мне по мироубеждениям. Христос был посредником между Богом и людьми, напоминая посредников между творцом и продавцом, я же стремился к обоюдному общению с Богом. К женщинам святым тоже относился предвзято, наверное потому, что воспитывался с шести месяцев бабушкой по матери.Родная мать родила меня в лагере для политзаключенных и забирать обратно не торопилась,нарожав еще четверых братьев и сестер,которых узнал лишь когда подрос. Николай Угодник в моем представлении только угождал, что вызывало неприятие, Николай Чудотворец умел творить лишь чудеса, что тоже было не совсем правильным. Мне был нужен святой, который не был бы посредником, не угождал,не творил чудеса, а помогал поддерживать здоровье,обретать в трудные моменты душевное спокойствие собственным примером, все остальное представлялось второстепенным. Такого святого не находилось, и я ставил свечку перед Николаем Чудотворцем, как перед образом, делающим только свое дело. Но однажды,когда поехал в Москву на Поле чудес,не сумел подойти к иконе Чудотворца – служки в церкви занимались уборкой, отгородив часть площади, и я поставил свечку Сергию Радонежскому, зная, что он вдохновил русскую рать во главе с Дмитрием Донским на битву с татаро-монголами на Куликовом поле. После съемок, которые прошли неплохо, я зашел в старинную церковь 16 или 17 века из красного кирпича, она располагалась недалеко от ВВЦ, бывшей ВДНХ, и стал искать икону Сергия Радонежского, чтобы зажечь перед ним свечу в знак благодарности. Убранство внутри было великолепным, на стенах висели старинные иконы в богатых окладах, теплились древние лампады из цветного стекла, стояли узорчатые подставки для свеч, потолки куполов были разрисованы библейскими красочными сюжетами. Все вокруг сверкало золотом и серебром, было тихо и благостно, на душу легло умиротворение, которое забыл когда испытывал. Но сколько не искал икону Сергия Радонежского, на глаза попадалась лишь икона Николая Чудотворца, при чем не в одном зале, а во всех, и я обратился к священнику. Тот выслушал и указал рукой на стену прямо передо мной, на ней висела икона благословителя русской рати. Случай показался странным, с тех пор перед путешествием или каким другим событием я старался ставить свечки двум святым одновременно – Николаю Чудотворцу и Сергию Радонежскому.
         Но в этот раз я обратился не к святым, перед которыми уже ставил свечи, а к Богу, и почти сразу почувствовал облегчение. Оно не было физическим или моральным, просто мысль о том, что обязательно поднимусь на гору, уменьшила тяготы трудного пути. Она пришла из глубины мозга и укрепилась в его середине, возрождая начавшие угасать бодрость духа и уверенность, связанную с ним, которые не покидали до вершины горы Синай. Это чувство облегчения, вытесняющее негативные эмоции, возникало всякий раз, стоило мне обратиться к Богу, и я не знал, с чем связывать этот феномен.
        Лестница становилась все круче, скоро она перешла в голые ступени без скал по бокам, выдолбленные по верху почти вертикальной стены, на которых можно было удержаться разве что опустившись на корточки. Мы цеплялись руками за камни или запускали пальцы в трещины между ними и так продолжали подъем, редко кто из молодых мог позволить себе встать во весь рост, потому что ступени были не только хорошо отшлифованными и скользкими, они еще имели наклон, обращенный к подножию горы. Не покидала мысль, что вырубали ее на высоте больше двух километров враги народа, мечтавшие сохранить тайны, связанные с их вождем, в неприкосновенности. Несколько раз я принимал вертикальную позу и каждый раз руки взлетали вверх для сохранения равновесия, даже Людмила, пыхтевшая сзади, вряд ли смогла бы помочь, если бы я превратился в летающего пингвина. Но камни внизу в свете наступающего утра казались настолько острыми, что желание приземлиться на них отпадало само собой, заставляя поджимать зад еще сильнее, уменьшая тем самым его перевес. Я продолжал карабкаться вверх, обливаться потом и в бессилии перед крутизной развивать мысль о врагах народа, скорее всего, бывших строителями и Вавилонской башни. Слава Богу, что их планам не суждено было сбыться, иначе народ прекратил бы существование на земле, вознесясь душами на небо и оставив у подножия той башни свои тела. Заметив походя, что очередной камень, за который уцепился пальцами, чуть посветлел, я подумал о том, что это проклюнулся из-за горизонта свет от первого луча солнца, и приготовился услышать радостные возгласы в честь его появления. Хотел было оторвать взгляд от серости вокруг, успевшей осточертеть, и замер в недоумении – отовсюду были слышны лишь тяжкие вздохи и не менее трагичные выдохи множества людей, ползущих впереди и позади меня. В ягодицы уперлись чьи-то кулаки, призывавшие продолжить подъем, я сглотнул слюну, которой хотел оросить обочину, и со скрипом поднялся на ноги, намереваясь оценить обстановку, и снова прирос к месту.Буквально через несколько плит открылась просторная площадка, заполненная людьми, смотрящими в одну сторону, они держали в руках фотоаппараты, не снимая пальцев со спусковых кнопок. За площадкой, обнесенной невысоким парапетом из скальных пород, возвышалось на фоне полазурневшего неба прямоугольное здание без окон с покатой крышей,стоящее к нам боком на самом краю пропасти, возведенное из сероватых больших камней прямоугольной формы, к нему вели тоже ступени, но их было уже не так много. На другой стороне площадки, напротив первого здания, стояло еще одно поменьше с угловатой крышей, построенное из таких же камней, оно не имело дверей и предназначалось неизвестно для чего. А может вход в него был с другой стороны, нависшей тоже над пропастью. Я облизал потресканные губы, растянувшиеся в улыбке от мысли, что мы достигли вершины горы Синай, и почти взбежал на площадку. Но самую высокую точку она из себя не представляла, и я направился к ступеням, ведущим к зданию с тоже площадкой перед ним, окруженной как внизу низким парапетом из дикого камня. Но и здесь, перед наглухо закрытыми дверями в капище, в котором сионисты справляли может быть свои обряды по принуждению человечества к покорности до сей поры, а во тьме веков, точнее в 929 году до новой эры, еврейские мудрецы на совете приняли решение придти к власти над всем миром через женщину, разврат и деньги, я не нашел успокоения. Лишь обежав строение с другой стороны и взобравшись на узкий парапет, отделяющий верхнюю площадку от пропасти, раскинул руки и впервые за подъем вдохнул всей грудью чистый горный воздух. Ребра не заломили от боли, а ноги не подогнулись от усталости, грозя опрокинуть тело в бездну, пот не залил глаза, его сдувал сильный ветер, несущий в себе прохладу. Вокруг насколько хватало зрения, высились горные гряды, перемежаемые острыми пиками и темными провалами, они были песчано-коричневыми с оттенками от светлого до черного. Небо вздулось бездонным пологом с исчезавшими в глубине звездами и месяцем, оно было не голубым и не синим, к которому мы привыкли на родине, а походило на насыщенное лазоревое полотно с золотой каймой, переходящей к горизонту в светлокоричневую дымку с более темными тонами возле самой земли. Купол неба, суженный по краям лентой разноцветной дымки, не был бескрайним как над Россией, он походил на воздушный шар, готовый улететь в глубины космоса, подсвечиваемый с внешней стороны жарким золотым сиянием. Я бросил восхищенный взгляд на Людмилу, успевшую подняться на площадку и схватить меня за футболку, показал глазами на фотоаппарат в ее руке, предлагая щелкнуться на фоне бездны, пронизанной религиозными мифами. Спутница опасливо отпустила край моей футболки, взялась за настройку техники, скоро она тоже поймала эйфорию, царящую вокруг, стала перебегать с места на место,заставляя меня фотографировать ее в разных ракурсах.
      До появления солнца над Синайским полуостровом оставались считанные минуты. Я не думал об отпущении мне грехов Господом, как не задумывался над тем, чтобы такого успеть выпросить у божества, могущего проявиться на вершине вместе с библейским светом. Ведь перед еврейским вождем он проявлялся и даже передал Моисею из рук в руки тяжелые каменные скрижали с заповедями, и случилось это событие более пяти тысяч лет назад. Так почему бы Яхве не показаться еще раз и не напомнить всем нам, поголовным безбожникам, евреям в первую очередь, что он есть на самом деле и все это есть правда. Я наслаждался победой своего духа над силами природы, вздыбившими горные массивы волнами в штормовом океане, застывшими вокруг каменными грядами. Душа пела от восторженных чувств, заполнивших ее, освобождая тело от тяжестей, делая его невесомым, готовым воспарить над вертепом из твердой породы, раскинувшимся во все стороны до самого горизонта и менявшим цвета от почти угольного до светло-желтого. Я спрыгнул с выступа и замер возле угла здания, нависшего над пропастью, из-за которого должен был вырваться космический пришелец ввиде золотой стрелы, пронзающей острием бесконечность времени и пространства. До ее появления, судя по лицам туристов, оставались считанные секунды, они гулко отдавались в груди ударами сердца. Тишина стояла такая, что если бы на небе начал проявляться божественный образ, то было бы слышно, как раздвигает он небесное полотно.Первоначально,когда поднялся на площадку и прикинул, откуда вырвется луч, я не придал значения факту, что строение было воздвигнуто на самой высокой точке горы, перекрывая видимость середины линии горизонта. Теперь это обстоятельство начало вызывать беспокойство, сама площадка была узкой и с обрывистыми краями, луч же мог объявиться из-за задней стены, то есть, паломники первыми его бы не увидели, потому что сначала он хлестнул бы по стене. Я обежал здание с другой стороны, не ощущая тяжести в ногах, но там была та же история, будто строители нарочно возводили капище с таким расчетом, чтобы первый луч смогли поймать лишь единицы. И то, если смельчаки вотрутся в стену и протащатся вдоль нее до конца строения по выступу у фундамента из скальной породы сантиметров двадцать шириной, да еще с закругленным краем над бездной. Такая же картина, когда я вернулся назад, была и на другой стороне, к тому же на выступ можно было попасть лишь перепрыгнув через провал шириной больше метра между краем фундамента и площадки. Но для этого требовалось особое мужество, потому что ухватиться что на стене капища, что на выступе, было не за что. Человек был обречен остаться один на один с отвесной стеной перед носом и с пропастью за спиной, не в состоянии развернуться на двадцати сантиметрах отшлифованного ветрами базальта или сделать другое движение. Помочь ему в случае чего тоже никто бы не смог. Я отошел, понимая, что для подобного шага нужно было быть немного сумасшедшим. Выступ так и остался не покоренным мною, хотя я, как некоторые смельчаки из числа молодых парней, порывался показать удаль, и до сих пор испытываю некоторое чувство сожаления, что не решился тогда переступить запретную черту. Взобравшись на парапет, отделяющий площадку от пропасти, я настроил фотоаппарат и принялся ждать библейского чуда, сильный ветер вздувал колоколом футболку и летние брюки, стремясь сбросить в бездну, но меня это в отличие от спутницы, требующей, чтобы я спустился вниз, лишь раззадоривало. Так было красиво вокруг и так не терпелось упиться победой над собой, что ее восклицания не достигали сознания, оно отключилось от звуков, вбирая в себя лишь яркие краски, взявшиеся бесноваться вокруг.
          И он наступил, этот долгожданный момент. Горизонт озолотился тончайшим сусальным золотом, ломким под порывами утреннего ветра, заиграл бликами как нимб над иконой в церкви, потревоженный неровным пламенем свечей. Сбоку капища показалась из коричневато-желтой дымки, окольцевавшей небо понизу, кромка светила, задержалась на мгновение и поползла вверх, вытягивая за собой весь небольшой диск. Вокруг раздались громкие возгласы вперемешку с щелканьем аппаратуры и синеватыми отсветами от фотовспышек, кажущимися здесь неприличными. В ожидании чуда, расписанного в красках во всех средствах массовой информации,включая кино и телевидение,нарастал гул голосов, казалось, он должен был перейти в беспрерывный крик восторга. Солнце продолжало вставать над горизонтом, усиливая накал человеческих страстей, готовых взорваться артиллерийским залпом, но оно почему-то, по мере подъема, превращалось в бедуинский бубен, подпаленный бесноватым пламенем от костра у бедного шатра среди барханов, медленно покрываясь тусклой желтизной, переходящей в светло-коричневые тона. Гул голосов начал зависать на одном уровне, не повышаясь и не поднимаясь, скоро всем на вершине стало ясно, что божественный свет успел отсветить, так и не пробившись сквозь кромку дымки, и не стоит больше ждать никакой диковины, ее не будет. Но мечта о великом чуде, выстраданная за время тяжелого подъема на гору и долгого ожидания на вершине, не спешила сдавать позиций, люди продолжали всматриваться в тускловатый диск, надеясь увидеть, как оторвется от него молния ввиде сверкающей стрелы и пронзит стремительным очищающим светом всех, унося за собой черный шлейф из земных человеческих грехов. Внутреннее напряжение нарастало, переходя постепенно во вздох разочарования,уже один из проводников в центре площадки принялся громко объяснять своим подопечным, что так здесь все и происходит со дня сотворения мира. И если кто-то из паломников рассчитывал поймать в рюкзак золотую стрелу и крепко на ней разбогатеть, то он глубоко ошибался, потому что ловцов тут хватает своих, к тому же намного ловчее заморенных туристов. Чего стоят хитрые евреи, подкинувшие человечеству миф о нетленном своем вожде и его общении с самим Богом, на которого по учениям всех религий даже взглянуть нельзя – моментально испаришься куском дерьма в жерле плавильной печи. Умные люди понимают это и поднимаются сюда для того, чтобы испытать силу воли и вобрать в себя красоту вокруг, молчаливо-пустынную, похожую на ландшафты из других миров. В этом заключается смысл паломничества на гору Синай, подслащенный библейскими мифами, хотя каждый стремится найти здесь личное, оттого неповторимое, счастье. У многих это получается и они не жалеют о потраченных деньгах.
         Снизу донеслось мелодичное пение, которое начало крепчать с каждым мгновением,я опустил голову и увидел сидящих на камнях паломников, скорее всего из одной группы и из одной страны. Мужчины и женщины пели на непонятном языке, повернувшись к продолжавшему всходить диску солнца,они поднимали лица вверх и с вожделением выводили нехитрые звуки, сплетая из них церковные псалмы.Кто-то из туристов устремился к ним,на ходу присоединяясь к слаженному хору голосов, кто-то запел там,где стоял,всем хотелось хоть как-то выразить благодарность наступающему новому дню, встреченному не среди пыльных улиц городов или в тишине душных квартир, а на вершине горы Синай, насквозь продуваемой несущими свежесть ветрами. Ведь внизу нас ждала жара и слой серовато-желтой пыли, укрывавший не только щебенку на неровных тропах, но и словно подгорелые здания с деревьями. Большинство же людей начало спускаться к подножию горы, образовав на узкой тропе длинную очередь, петлявшую среди дикого нагромождения скал, то нависавших над ней, то заставлявших ее бежать по их острым хребтам с пропастями по бокам. Это была другая дорога, проложенная с внешней стороны горы, отделенная от внутренней, по которой мы поднимались, обрывистой стеной из цельного хребта, неровного по верху и отвесного с боков.К ней нас подвел проводник,он снова взмахивал широкими рукавами-крыльями, задорно вскидывая смуглое лицо с тонкими арабскими чертами, на которое спускался хвост от пестрой чалмы, похожей на арафатку. Он опять был на коне, этот прожаренный солнцем житель пустыни Сахара, увлекая за собой нескольких молодых паломниц, крепких телом и твердых духом, знающих, что им нужно и стремящихся это нужное взять здесь и сейчас, невзирая на запреты и правила человеческого общежития. Ведь им так долго не давали покинуть родную страну с мужчинами, отучившимися за время советской власти иметь личное мнение, но требующими от них наводить в доме порядок, следить за воспитанием детей, а еще не давали им пожрать послаще и поспать покрепче. А женщинам хотелось свободы, такой, какую показывали в американских фильмах, чтобы поставить одну ногу на спину поверженного очередного дурака и хлестнуть по его бокам плеткой, витой из сыромятных ремней. Они торопились выбрать свое, не обращая внимания на соплеменников, которые давно стали им не указ. И снова в голове пронеслись мысли о каких-то чести и достоинстве, о правде, которая стала никому не нужной, как и верность, и о себе, недалеко ушедшем по части грехов от этих вертихвосток. Но не зря же мы поднимались на эту вершину, задыхаясь и падая, карабкаясь по острым камням из последних сил на ногах, из которых она испарилась. Должны же были высшие небесные власти наградить за упорство снятием с нас грехов, иначе почему мы чувствовали себя так легко, слетая вниз как на крыльях…
          Мы спускались по каменным плитам, отшлифованным миллионами подошв до матового блеска, по бокам нависали огромные валуны, державшиеся на честном слове, с другой стороны тропы темнела новая пропасть, которая виделась теперь не такой глубокой. Горы вокруг были словно оплавленные от жары, или облитые потоками лавы, застывшими на них причудливыми узорами. Наверное их выдавило на поверхность из раскаленного ядра земли в результате землетрясения, произошедшего много тысячелетий назад, такими же были обломки скал, нависших над тропой. Иногда казалось, что стоит подуть на один из таких валунов, и он придет в движение, грозя раздавить паломников, вытянувшихся в цепочку до середины спуска. Ветер стегал по глыбам размером с дом, посвистывал в трещинах, заставляя туристов поеживаться и коситься в их сторону.А еще думать о том, что если бы мы поднимались по этой тропе, как прошедшей ночью, прогинаясь под тяжестью земных грехов, то обломки скал давно пришли бы в движение, не оставив от нас мокрого места. Их было много,грозящих сорваться в любой момент,невольно возникали мысли о божественной каре, должной настигнуть каждого. Оттягивалось лишь время исполнения, которого у исполнителя было в достатке несмотря на то, что паломники сбегали вниз в несколько раз быстрее, нежели поднимались навверх.Но до самого подножья ни один камень даже не шелохнулся, как бы этим подтверждая, что наши грехи были Господом все же нам отпущены, а других объяснений этому чуду просто не находилось. Так-же не могли мы взять в толк, кто выложил крутой склон горы тяжелыми плитами на всем протяжении и как он это сделал. Если на последнем, седьмом, участке подъема на вершину Синая было по уверениям проводника семьсот сорок пять ступенек, то здесь их невозможно было сосчитать. К тому же подогнаны они были друг к другу весьма плотно, а расстояния между ступенями были почти равномерными, исключая неудобные места, где приходилось соскакивать вниз не меньше чем на метр. Это был адский труд, который невозможно было ни с чем сравнить, мощные плиты укладывались людьми скорее всего веками. Изредка между ними попадался навоз, похожий на конский, проводник пояснил, что лошади на такую высоту забраться не в силах, а справляли здесь свою нужду местные ослы. Одного мохнатого трудягу мы вскоре увидели, он был нагружен мешками, перекинутыми через спину, имел длинные уши и подпалины на покорной морде с черными глазами. Опустив голову вниз, ослик мелко перебирал копытцами, ни разу не споткнувшись и не издав ни одного возгласа, не в пример молодым туристам, обвязавшимся куртками и свитерами и не выпускавшим из рук фотокамер. Не прошло десяти минут, как его худой круп с грузом, перекинутым через него, завилял задом между камнями далеко внизу, а мы все прилаживались к лестнице, не решаясь ускорить спуск.
         Вначале пути вниз нам повстречалось узкое строение из обтесанных камней,похожее на кабину лифта в брежневском доме, втиснутое в глубокую расщелину между скалами,имевшее дверь с намалеванным на ней крестом и небольшое окно под самой крышей. Дождавшись,пока другие паломники удовлетворят любопытство и отойдут,я приблизился к окну и заглянул внутрь, взору предстала крошечная чистенькая комнатка с крашенными зеленой краской стенами с небольшим выступом на одной из них и с циновкой на полу. Это была нора паломника отшельника, решившего посвятить годы жизни общению с богом,а не с людьми,алчную сущность которых он распознал.Над крышей нехитрого строения поднимались нагромождения из острых утесов, упиравшихся пиками в вечно бирюзовое небо с ползущим по нему диском расплавленного золота, на который невозможно было смотреть без темных очков. Воздух был кристально чистым, прокаленным до специфического привкуса, и все равно несущим в себе свежесть, внизу змеились ленты дорог, огибавших склоны гор, виднелись квадраты и треугольники, похожие на те, которые замечаешь из иллюминатора самолета. А вокруг бушевал вертеп из оплавленных скал и гор, будто залитых потоками лавы с лопнувшими на них пузырями из газов, и трещинами. Зрелище было настолько красивым и необычным, что невольно заставляло разум фантазировать о других мирах в глубинах космоса, на которых вполне возможно была жизнь, похожая на земную. Этот пейзаж окружал нас повсюду, заставляя испытывать радостное удивление первооткрывателей, не зря проведших бессонную ночь в дороге сюда и сумевших достичь вершины горы Синай, чтобы встретить восход солнца. А когда показались высокие и крепкие стены женского монастыря святой Екатерины, похожего на средневековую европейскую крепость, мы полностью воспряли духом. Монастырь стоял у подножия хребта, подпирая его одним боком, в нем обитали двадцать восемь послушниц, из которых мы увидели разве что двоих-троих, укутанных в черные балахоны с черными же накидками на головах. Вид стен с множеством верблюдов вокруг них и с поводырями бедуинами говорил о том,что паломничество наше закончилось благополучно.Можно наконец-то расслабиться и перестать скакать с камня на камень на гудящих ногах, а так-же подумать о стакане горячего чая с завтраком, обещанным проводником.
         Так все и произошло, мы прождали где-то с час, пока черноволосые и чернобородые монахи, протирая черные, еще сонные, глаза с восточным разрезом, откроют массивные двери обители. Но у меня создалось мнение, что эту часть экскурсии надо было начинать перед подъемом на гору Моисея, тогда сокровища под покатой крышей были бы восприняты паломниками в полной мере, и мы получили бы от их великолепия, вместе с созерцанием большого количества раритетов, поистине редких, несравненное удовольствие. А так мы нехотя и сонно бродили по тесным залам монастыря, возведенного более полутора тысяч лет назад, скользили зрачками по огромным иконам в человеческий рост с потускневшими красками, развешанными на стенах, возраст которых исчислялся тоже веками, пялились утомленными глазами на церковную утварь с мощами старцев в раках, и хлопали слипающимися веками, силясь запомнить хоть что-нибудь. Сверкали вспышки фотоаппаратов, монахи в черных одеяниях, рослые мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока лет, больше похожие на воинов христовой рати, сердито выговаривали, что здесь фотографировать нельзя, и выпроваживали на монастырский двор, в следующие покои с такими же темными залами, освещенными лишь длинными необычными свечами. Но чем дольше мы кружили по тесным кельям с узкими лазами в них, тем сильнее хотелось выйти за стены монастыря и устроиться в удобных креслах микроавтобусов с квадратными салонами и с кондиционерами, обдувающими нас свежим воздухом через вертлявые шарики под потолком. Последние минут двадцать мы просто ходили друг за другом, с трудом поднимая отяжелевшие веки на неповторимую иконопись, воплощенную на деревянных плахах, потрескавшихся от времени, толщиной сантиметров пять-десять. Взгляд притягивали больше серебряные и золотые кресты, цепи, кадила, лампады, высокие подсвечники причудливой работы да убранство клиросов. И когда очередной лаз не распахнул перед нами двери, закрытые на замок, а проводник снова встал впереди группы,чтобы вывести нас за толстые ворота обители, все облегченно перевели дух. Сытно позавтракав в кафе, стоявшем в отдалении от обители, паломники наконец-то начали приходить в себя.
      На улице было за сорок градусов жары, небольшую площадь перед монастырем окружали вершины гор средней высоты, по выцветшему небу поднимался ослепительный диск солнца, расточающий беспощадные лучи. По всей площади стояли легковые машины, лежали на животах, подобрав под себя ноги и вытянув длинные шеи, бедуинские верблюды с длинными головами и большими ресницами, больше похожими на страусиные, такие же поджарые, как их хозяева. Они медленно поворачивали длинные головы к паломникам, не меняя надменно-презрительного выражения на мордах и не мигая длинными седыми ресницами над большими глазами, и так-же медленно отворачивались, выказывая полнейшее равнодушие к недавним своим седокам и не принимая от них ничего, даже кусков местной лепешки.
Вдали, за какими-то низкими строениями, собрались в автопарк микроавтобусы, номера на которых никто не запомнил, поэтому поначалу мы начали заполнять чужую машину, не отгоняемые никем. Затем наш же проводник указал на другой транспорт и мы всем скопом переселились в него. Ждать не пришлось никого и автобус,провожаемый проводником-арабом, тронулся под тягучие всхрипы верблюдов и под однообразные восклицания веселых бедуинов, успевших заработать на паломниках некоторые суммы долларов и принявшихся вихляться под хлопки в странном танце жителей пустыни Сахара. Она расстелилась перед нами желтовато-коричневым бесконечным ковром, раскатавшимся во все стороны,поделенная на участки лишь шлагбаумами с вооруженными солдатами, и с БТР и БМП за маленькими будками с офицерами в них. Гудел мотор, исправно работал кондиционер, обдувая лица свежим воздухом, за окнами раскручивалась не менявшаяся часами картина.
         И мы уснули, припав друг к другу.