Ценная бандероль стоимостью в один доллар. История восьмая Гильотина на площади революции ч.8

История восьмая. Гильотина на площади революции 
Ч. 8 Меч равенства

Liberté, égalité, fraternité. Свобода, равенство, братство

«Меч равенства должен быть занесен над всеми врагами народной свободы».
Мануэль Луи Пьер (1751-1793)

… И ангелы смерти хоралы поют. (1)
Нострадамус

Август 1792 года выдался жарким. Летний зной переносился легко, но только какое-то нехорошее предчувствие не покидало Робеспьера. Он так жалел, что лишился своего камня — талисмана, понимая, что без него ему будет труднее бороться с испытаниями, которые, он в этом был уверен, ждут его в дальнейшем. Камень, а это был Око Бхайравы, охранял его, предостерегал, не давал появляться в тех местах, где могли произойти столкновения народа с гвардейцами.
Робеспьер не был на Марсовом поле 17 июля 1791 года, где собрались «все честные патриоты». В то утро случилось не предвиденное. Он уже собирался выйти из дома, как почувствовал, что теряет сознание. Максимильен будто провалился в небытие. 
Внезапно он оказался в незнакомом месте среди огромных холодных камней. 

Слышался тяжёлый, давящий на уши, гул широкой бурной реки. Падали камни, но всплесков слышно не было. Максимильен закричал – но себя так и не услышал. В свирепом грохоте воды слышался вой ветра и рёв бури. Загромыхал гром. Но вдруг звук особый разрезал этот грохот и гул, легко, словно шутя, будто природа сама на время приостановила буйство стихии. Всё стихло. Резкий свист, похожий на визг, перекрыл всё.
Звук раздавался с середины реки. На сером камне, выделявшемся на воде необычным островком, сидела большая синяя птица. Её было видно издали. Это она пела, и песню её невозможно было заглушить.

Одновременно в такт песни двигались сине-зелёные крылья. Это было необыкновенное зрелище! От движения крыльев вокруг камня вздымались и трепетали упругие струи воды. Водяная пыль на птице переливалась всеми цветами радуги, покрывая её блёстками воды, как бриллиантами. Вот птица кончила петь, поклонилась невидимому зрителю, веером развернула хвост и скрылась в ореоле яркого пламени, только в направлении Максимильена протянулся красно — багровый луч, ослепивший его. Всё померкло. 
Очнулся Максимильен на полу. Спина затекла, будто он лежал на острых камнях, но на душе было спокойно. За окном бушевала гроза. Дождь стучал по крыше тяжёлыми каплями. Взглянув на часы, Робеспьер увидел, что прошло несколько часов.
– Что это было? Бурная река, синяя птица, яркое пламя и багровый луч. 
В голове всё смешалось, но, как потом оказалось, этот обморок спас его. Чуть позже Робеспьер узнал о расстреле на Марсовом поле. О том, что с ним произошло на самом деле, он рассказывать никому не стал, просто сказал, что отлёживался в горячке целый день. 
Но удивительно, после этого случая пришло не просто ледяное спокойствие, а что самое страшное – равнодушие. 
Бриссо
У Робеспьера и раньше не было доверия к народу, а сейчас он просто стал использовать эти непонятные ему массы для укрепления своего авторитета в революции.
– Раз революция совершилась «во имя равенства», а народ, как это нельзя не учитывать, становится хозяином положения, нужно его использовать в своих целях, – так размышлял Робеспьер.
Он следил за событиями на фронте. Манифест герцога Брауншвейгского принял как очередную провокацию. Обращаясь к Бриссо (2), который через свою газету «Патриот франсе» («Patriote Français») упрекал его в лести народу и обмане относительно целей войны, произнёс ему в лицо, чеканя каждое слово: 
– Вы, который призывал начать первыми войну, осмеливаетесь обвинять меня в намерении угождать народу и вводить его в заблуждение? Да как бы я мог это сделать? Я не льстец, не повелитель, не трибун, не защитник народа: я – сам народ. 
Для Робеспьера это были не просто слова. В своем сознании он находил подтверждения своего отождествления с народом. Жил просто, без роскоши, к этому он приучил себя ещё в детстве. Утвердить свою тождественность с народом означало присвоить себе право высказывать эту точку зрения: Робеспьер пользовался тем самым непререкаемым авторитетом, он считал себя вправе устанавливать, кто принадлежит к народу, а кто – нет.

Жак-Пьер Бриссо тоже отождествлял себя с народом, так как был сыном трактирщика. Учился праву в Париже, поступил на службу к тому же прокурору, у которого занимался Робеспьер, но вскоре увлёкся писательской деятельностью. Также как и Робеспьер, считал себя учеником Ж. Ж. Руссо, ведь даже имена у них совпадали. Наиболее крупная работа Бриссо «Философские изыскания о праве собственности и о краже в природе и обществе» (1780), в которой он впервые сформулировал положение: 
«Собственность есть кража».
Тем самым признавал только мелкую собственность. Это повторил позднее П. Ж. Прудон(3).
Революция быстро выдвинула Бриссо вперед, играя видную роль в Якобинском клубе, он рьяно выступал против абсолютизма, а после неудавшегося бегства короля в июне 1791 года, высказался за установление республики. От имени общинных советников города Парижа в октябре 1791 года Бриссо был избран в Законодательное собрание. Он возглавил партию жирондистов, которую иногда по его имени называли бриссотинской. 
Будучи горячим приверженцем республики Бриссо проповедовал войну против всех «коронованных тиранов» за установление республики в Европе. 
Любопытный факт. До революции Бриссо близко дружил с Жаном — Полем Маратом.

  Марат

Бриссо считал Марата непризнанным гением, смотрел на него, по словам биографа Марата Манфреда "снизу верх". Бриссо нападал на французскую академию, не признававшую Марата. Но вот какая ирония судьбы! Революция сделала бывших друзей политическими противниками. 
Бриссо открыто выступил против резких обвинений, звучавших со страниц газеты Марата «Друг народа»:
— Язык газеты Марата — это язык террора. «Всех подозрительных – на эшафот!» — это ли не призыв к кровавой бойне своих же соотечественников, что приведёт к хаосу и к возвращению абсолютной монархии. 
Падению королевской власти никто не содействовал так энергично как Бриссо со своими друзьями. После свержения монархии и прихода к власти жирондистов он заявил:
— Революция сделала своё дело и на этом можно поставить точку. 
Избранный в Конвент, возглавил борьбу жирондистов против якобинцев. Бриссо был также в числе тех, кто на процессе высказывался против казни Людовика XVI. Однако, убедившись в бессмысленности своих усилий, он проголосовал за смертный приговор, но предложив обратиться с апелляцией к народу. 
Последними крупными политическими шагами Бриссо было подписание весной 1793 года декларации об объявлении войны Англии и Голландии от лица революционной Франции. Вскоре после этого на него и его партию обрушились якобинцы, набиравшие все большую и большую политическую силу. 
Неоднократно обвиняемый Робеспьером в антиреволюционных взглядах и связях с роялистами 2 июня 1793 года Бриссо был арестован вместе с другими видными членами партии жирондистов. В ожидании приговора Революционного трибунала он написал мемуары, озаглавленные «Legs а mes enfants» («Наследство для моих детей»)(4). 
31 октября 1793 года Бриссо взошел на гильотину вместе с двадцатью товарищами по партии. Ему было 39 лет. 
Всю Францию ждут перемены крутые,
Событья летят на бунтарских конях.
Мятеж учреждает законы иные,
В Париже, Руане господствует страх.
Нострадамус(5) 
Август 1792 года.
События в Париже развивались стремительно. Манифест герцога Брауншвейгского, полный угроз в адрес революции и революционного Парижа вызвал взрыв народного гнева.
Марат в газете «Друг народа» пишет: 
«Тираны, ваши троны рухнут под вами. Уступите же сами. Вас избавят от нищеты и эшафота. Узурпаторы верховной власти, взгляните на меня прямо… Разве вы не видите вашего приговора, написанного на стенах Национального Собрания? Не ждите, пока расплавятся скипетры и короны, идите навстречу Революции, которая избавляет королей от королевских оков и народы от соперничества с народами».
На стенах домов появились афиши с призывами к восстанию. Одна из афиш заканчивалась словами:
«Lève-toi! Les tyrans sont mûrs. Ils doivent gueule!» 
«Восстань! Тираны созрели. Они должны пасть!»
В журнале «Защитник конституции», издаваемом Робеспьером, он пишет: 
«Главная причина наших несчастий лежит одновременно и в исполнительной и в законодательной власти: одна из них хочет гибели государства, другая — не хочет или не может его спасти. Именно общенациональный Конвент должен решить дальнейшую судьбу Франции».
Робеспьер выступает в Якобинском клубе с речью, в которой требует низло¬жения короля и созыва избранного на основе всеоб¬щего избирательного права Национального Конвента.
Робеспьер призывал к легальной тактике, тогда как нужно было призывать массы не к выборам в Конвент, а к восстанию, которое смело бы монархию. 
Ночью 9 августа в Совете Парижской Коммуны, представленной делегатами из 48 секций Парижа, никто не спал. Но Робеспьер туда не попал и непосредственного участия в перевороте 10 августа не принял. Опять ирония судьбы? Или, всё-таки, происки голубого бриллианта Око Бхайравы? Вот что произошло.
Надвигались сумерки. Париж погрузился в сумеречный туман. Фонари горели тускло. Робеспьер торопился на заседание Совета, но произошло непредвиденное. Неожиданно на него напали двое неизвестных с дубинками. Их лица были закрыты масками. Всё произошло так быстро, Максимильен только успел закрыть лицо руками, чтобы не осталось ссадин и синяков. Вдруг между нападавшими и Робеспьером втиснулась смутная фигура человека в сером балахоне. Дубинки словно взлетели в воздух и неслышно упали на мостовую. 
Максимильен почувствовал себя странно, как будто мир сместился, и он оказался на грани между сном и явью. Всё происходило беззвучно. Нападавшие от страха бросились бежать и скрылись из виду. В голове у Максимильена зазвучали слова:
— Я Франции правду столетий оставил на память,
Суровые тучи сгущаются вновь,
Народ тебя к власти желанной поставит,
Но только прольёшь ты соратников кровь.
Робеспьер буквально оцепенел. Голос продолжал:
— Позднее иль раньше придут перемены.
Гоненья и ужас никто не смягчит.
Луной правит ангел, вскрывающий вены,
И небо дымящейся кровью чадит. (6) 
Максимильен вспомнил, что это был один из катренов Нострадамуса из книги, которую он читал.
И последнее, что он услышал:
— ...о, Франция! Мне ли тебе угрожать?
Всё поплыло перед глазами. Он покачнулся. В это время из дома напротив, вышел человек. Каково же было его удивление, когда в прохожем, облокотившемся о стену, он узнал Робеспьера. 
— Гражданин Робеспьер! Вам плохо? Я парикмахер Дюшен. Вам повезло, мне показалось, что в окно кто-то постучал. Может быть, зайдёте ко мне отдохнуть?
Максимильену не оставалось ничего другого, как принять приглашение. Голова у него кружилась, на языке был металлический привкус. От услышанных слов, которые мысленно повторялись снова и снова, бросало в жар. Его качало.
— Гражданин Робеспьер! Обопритесь на меня. 
— Спасибо, — еле слышно прошептал Максимильен и вместе с Дюшеном вошёл в дом.
В прихожей пахло цветами. Робеспьер принюхался. Заметив это, Дюшен улыбнулся:
— Моя дочь Элоиза обожает розы. Вам нравятся розы?
—Это мои любимые цветы.
— Жена и дочь уже спят. Может быть, выпьем вина?
—Я вообще-то не пью. Как говорит мой один знакомый: «Первая чаша принадлежит жажде, вторая — веселью, третья — наслаждению, четвертая — безумию». 
Робеспьер вспомнил о Клоотсе Анахарсисе, именно он потребовал от Законодательного Собрания войны с Германией и пожертвовал на вооружение Франции значительную часть своего состояния.
—В разжигании «революционной войны» Клоотс и Бриссо были солидарны. 
Видя, что Робеспьер отрешённо смотрит в одну точку, Дюшен достал из буфета бутылку вина.
— Я думаю, бокал красного вина вам не помешает. 
— Ну что ж, — согласился Максимильен, — в такой ситуации несколько капель вина, действительно, не помешает.
Сделав несколько глотков, он почувствовал себя намного лучше и засобирался в дорогу. 
—Я благодарю вас, Дюшен! Но меня ждут.
—Может быть, вы задержитесь до утра?
Но Робеспьер настаивал. Он не мог сказать Дюшену, что должен находиться в Совете Коммуны. Хотя понимал, что ничего не сможет изменить, если народные массы пойдут в наступление, их уже не остановить. Максимильен чувствовал ещё лёгкое головокружение, но решил всё-таки уйти. 
— Не стоит злоупотреблять гостеприимством.
Старому парикмахеру понравился этот молодой человек.
—Внешне он выглядит суровым, — думал Дюшен, но очень вежлив и учтив. С ним так легко общаться. Я бы хотел, чтобы у меня был такой сын!
И Дюшен пошёл провожать Максимильена.
Выйдя из дома, они были удивлены. Опустился такой густой туман, который не рассеивался светом от фонарей. Небо и земля слились в одну тёмно серую густую массу. 
— Такого ещё не было! Гражданин Робеспьер! Вы в таком тумане дороги не найдёте. Останьтесь до утра. 
Максимильен решил остаться. 
— Надеюсь, что в эти несколько часов ничего существенного не произойдёт, — подумал он.
Утром его ждал превосходный завтрак. 
—Такого я давно не видел! Благодарю! 
Действительно, кофе был таким ароматным, а булочки – свежими и вкусными. Максимильену показалось, что он дома в Аррасе, в окружении его любящих сестёр Шарлотты и Генриетты. И тут же вспомнил о событиях двенадцатилетней давности, как тяжело переживал смерть Генриетты.
— Милая Генриетта! Умереть в 19 лет, так и ничего в жизни не увидеть!
Максимильену тогда было 22 года, но он плакал и не стыдился своих слёз. В детстве и юности он потерял много любимых, это отложило отпечаток на его характер, сделала его меланхоличным. Фатальная судьба привела к печальному концу.
Смерть матери Жаклин Карро – одна из первых потерь для Робеспьера. Отец Франсуа Робеспьер, адвокат, покинул троих детей, защищая угнетённых и оскорблённых в Австралии, умер в больнице. Максимильен, преодолевая своё горе, погрузился в учёбу. Он остался самым старшим в семье и, несмотря на юный возраст, быстро повзрослел. 
Дедушка Жак Карро души не чаял во внуках, особенно в Максимильене. Шарлотту и Генриетту воспитывали тётушки. После смерти деда Максимильену пришлось содержать брата и сестёр. Переехав в Париж, занимаясь политической деятельностью, Робеспьер не забывал помогать Шарлотте и Огюстену, порой отказывая себе в самом необходимом. Потому он решил, что будет лучше, если они будут рядом. В начале августа Шарлотта и Огюстен приехали в Париж, жили в съёмной квартире неподалёку от Робеспьера. 
Жена Дюшена Миранда и его дочь Люсьен, узнав о высокопоставленном госте, оказали Робеспьеру большое внимание и окружили его заботой. Он был чрезвычайно чувствителен к подобному обращению, сразу почувствовал перемену, попав сюда из собственной квартиры на улице Сен Тонж, где последнее время жил один, так как сосед съехал. С Шарлоттой жить вместе было невозможно, она была слишком сварлива, придиралась ко всему по любому поводу. 

 Огюстен  Робеспьер

Младший Робеспьер – Огюстен – обладал гуманным и мягким характером. В департаменте Верхняя Сона он приказал освободить бедняков, заключенных в тюрьмы за религиозные преступления.
Парижская коммуна и низложение королевской власти.
Пока Робеспьер отсиживался у Дюшенов, комиссары 28 секций, собравшиеся в полночь на Гревской площади, провозгласили себя «Революционной Парижской коммуной десятого августа». Именно она взяла на себя руководство восстанием. В большинстве своем здесь были не известные политические деятели. Их знали только на своей улице, в своем квартале. Среди них: подмастерье-ювелир и в прошлом солдат, а позднее генерал Россиньоль, сапожник Люлье, красильщик Барюкан, торговец Милье, часовой мастер Тюрло. Усиленно шла подготовка к восстанию. Были назначены командиры, снаряжались батальоны, готовили артиллерию.
Под утро в состав Революционной Коммуны были избраны Робеспьер, Дантон, Люлье, Колло д'Эрбуа, Шометт, Эбер, Паш и многие другие.
Позже жирондисты стали утверждать, что ни Робеспьер, ни Дантон в событиях 10 августа не принимали. Тогда Дантон заявил: 
– В муниципалитете я потребовал смертной казни для Манда.
Манд – офицер-роялист, незадолго до августовских событий утвержденный двором в качестве главнокомандующего Национальной гвардией. Он должен был руководить обороной дворца Тюильри. Ночью Манд был вызван в парижский муниципалитет для объяснений, зная, из кого состоит Генеральный Совет Коммуны, он не сомневался, что легко сможет отговориться. 
Однако ему пришлось иметь дело с новой Коммуной, которая, естественно, отнеслась к нему как к врагу. Манд был допрошен, от него узнали о расположении орудий и расстановке сил в Тюильри. После этого Манду предложили перейти на сторону народа, но он отказался, заявив:
– Я не признаю самозванную Коммуну, Коммуну мятежников и заговорщиков. 
Дантон схватил его за грудки и закричал:
– Эта Коммуна заставит тебя повиноваться. Коммуна, которая спасает народ, которому ты изменяешь. 
Но Манд стоял на своём:
–Я не предам Людовика. Vive la Roi! Да здравствует король!
После этих слов к Манду подскочил Росильоль, подмастерье, будущий генерал Конвента. Он завязал ему рот трёхцветной лентой. Тот пытался сорвать повязку, тогда Росильоль связал ему и руки и вывел на крыльцо Ратуши, где убил выстрелом из пистолета.
На место Манда начальником Национальной гвардии Революционная Коммуна назначила своего человека – Сантера, руководителя одной из секций Сент-Антуанского предместья, с которым Дантон вел предварительные переговоры днем 9 августа.
В результате смены руководства Национальной гвардии королевский двор потерял контроль над Национальной гвардией. Гвардейцы, которые собирались защищать Тюильри, перешли на сторону восставших.
Так был подготовлен последний, решающий этап восстания.
Неспокойно было и во дворце, где разместилась королевская семья. На Карусельной площади выстроились в томительном ожидании национальные гвардейцы, пешие и конные жандармы, отборные швейцарские части. У моста, вдоль стен Тюильри и в сторону дворцовых ворот смотрели одиннадцать орудий. 
Час решительной схватки приближался.
Между восемью и девятью часами вечера начали собираться секции. В одиннадцать часов секция Кенз-Вен постановила:
«Приступить к немедленному спасению общего дела…»
Вскоре все стали вооружаться. Когда надвинулся туман, на улицах Парижа стало пусто. Около полуночи из дома вышел Дантон, его ждали в Клубе кордильеров. Буквально на ощупь он добрался до места. Ровно в 12 часов ночи ударили в набатный колокол. Тотчас же набат зазвучал по всему Сент-Антуанскому предместью.
Восстание началось. Кордельерский колокол звонил, звонил долго. Марсельский батальон, возглавляемый Шарлем Барбару(7),  рабочие предместий, все истинные революционеры взялись за оружие и с пушками, распевая марсельезу и карманьолу(8),  двинулись на Тюильри. 
Король обет нарушил свой –
Как верный сын править страной.
Припев. Друзья, сомкнём тесней ряды – 
Тогда враги нам не страшны!
Пускай откроют бой, – мы встретим их пальбой!
Дворяне все стоят горой
За короля, за старый строй.
Но струсят все они, когда пойдут бои.
Припев.
Восставшие собрались на Карусельной площади. Народ был настроен мирно и не желал кровопролития. Ждали, что начнутся переговоры. Но король и его семья к этому времени покинули Тюильри и скрылись под защитой Законодательного собрания. 
Около десяти часов раздался первый провокационный залп. Площадь окрасилась кровью восставших санкюлотов. Снова и снова гремели выстрелы… 
Но вскоре жерла орудий, еще недавно защищавших Тюильри, были обращены против его стен. Артиллерийские залпы гремели один за другим.
Свидетелем штурма Тюильри был будущий император Франции Наполеон, тогда артиллерийский капитан. 
–Какое безумие! – громко восклицал он. – Как они могли (имелись в виду деятели Коммуны) позволить этой черни вломиться во дворец? Почему не рассеяли пушками несколько сотен? Остальные бы живо убрались со сцены.
Впоследствии Наполеон не постеснялся применить пушки для разгона толпы. Но случилось это значительно позже. 
Новая атака закончилась полной победой восставших. Последние защитники дворца бежали. Лишь немногим из них удалось спасти свою жизнь.
Сохранились списки убитых и раненых. Сведения действительно были жестоки. Только в первой атаке коварно обманутые швейцарцами осаждающие потеряли несколько сотен человек. Всего штурм Тюильри стоил более пятисот убитых и тяжелораненых. Только рабочих и подмастерьев погибло 51 человек, ремесленников и лавочников — 54 человека. Победа над монархией далась трудящимся ценою большой крови. 
Велико и справедливо было негодование народа. В Тюильри восставший французский народ устроил свой первый массовый самосуд – были перебиты около 1000 швейцарских гвардейцев и дворян из королевской гвардии. По приговору Коммуны 96 швейцарских наемников, взятых с оружием в руках, были тут же расстреляны. Остальных заключили в тюрьму.
Похороны борцов, павших за свободу, превратились в народную демонстрацию. 
Жирондисты прилагали все силы к тому, чтобы спасти королевскую власть. Когда стало ясно, что сделать это невозможно, депутаты скрепя сердце провозгласили «временное отрешение» короля и назначили ему и его семье под «квартиру» Люксембургский дворец! 
Вмешалась Коммуна и сорвала планы жирондистов. В Коммуне тоже обсуждали вопрос о судьбе короля и королевской семьи, выступил прокурор-синдик Мануэль: 
–В Люксембургском дворце слишком много выходов. Ни один муниципалитет не возьмёт на себя охрану короля. Тюрьма Тампль (Temple) будет гораздо надёжнее. 
Было принято решение: 
– Арестовать короля и отправить под строгий надзор в Тампль. Назначить прокурора Мануэля ответственным за безопасность королевской семьи. 
В понедельник 13 августа 1792 года в тюрьму Тампль Людовика и его семью сопровождает сам прокурор Мануэль. 
При проезде по Вандомской площади столпотворение народа, всем интересно поглазеть на низложенного короля. Слышны редкие крики:
«Vive la Nation! Да здравствует нация!»
Но большая часть наблюдает молчаливо, как Людовик следует мимо разбитой статуи Людовика XIV. Королева опускает глаза, а король держится стойко и смотрит на всё с невозмутимым спокойствием. Дети ничего не понимают, но заметно, что им страшно. Открываются ворота Тампля, и королевское семейство исчезает за ними. 
– Ворота ада! Где же ангелы? – думает Людовик. 
10 августа 1792 года, когда решалась судьба короля, Франция была объявлена республикой, власть перешла в руки Законодательного собрания и Коммуны Парижа. В качестве высшего органа государственной власти был учрежден Национальный конвент. 
Дантон.
Рано утром 10 августа Дантона разбудили Камилль и Фабр.
– Вставай, – кричал Камилль, – ты министр!
– Ты меня должен обязательно сделать секретарем министерства! – басил Фабр.
– А меня одним из своих личных секретарей! – вторил ему Камилль.
Дантон с трудом открыл глаза.
– Послушайте, вы уверены, что я избран министром?
– Да, да!
Только после этого Дантон окончательно проснулся. 
– Собирайся, тебя ждут в Ассамблее, ты должен приступить к своим новым обязанностям.
Камилль Демулен чуть позже об этом писал:
«Мой друг Дантон, милостью пушек, стал министром юстиции; этот кровавый день должен был привести нас обоих либо к власти, либо к виселице…»
Власть их ждала сегодня, а гильотина (вместо виселицы) – полтора года спустя. И то и другое – по воле революционного народа.
Пока Дантон собирался, Фабр и Камилль уже вышли из дома. Дантон несколько отстал от них, тут его окружила толпа разъяренных женщин.
Его узнали и стали кричать:
– Дантон, Дантон! Наши дети голодают!
– Дантон! Кругом кровь, разруха – вот что принесла нам Революция!
Проклятия посыпались на его голову. Женщины готовы были растерзать Дантона, но он не испугался. Где-то в глубине души Дантону стало жаль этих бедных женщин, он встал на тумбу и вместо того, чтобы как-то успокоить, принялся их ругать. Первые слова его были очень грубыми. Слушательницы смутились. Начал Дантон зло, но потом голос его смягчился:
– Гражданки! Каждый должен заниматься своим делом. Идите к детям, они ждут вас. Дайте же и мне приступить к своим обязанностям. 
Тут Дантон помрачнел.
– Женщина рожает не для себя, а для Отчизны. Революция неизбежно несёт кровь и страдания. 
Женщины увидели, как глаза этого большого человека наполнились слезами.
– Революция принесёт свободу Франции, а значит, народу!
Услышав последние слова Дантона, женщины потихоньку стали расходиться, пряча свои лица в передники. 
Дантон был голосом самой Революции.
В Революционной Коммуне наряду с Дантоном огромным влиянием пользовался Робеспьер. После 10 августа фактически именно он, а не официальный мэр, жирондист Петион, стоял во главе столичного муниципалитета и возглавил борьбу против Законодательного собрания. 
Начались выборы в Национальный Конвент, который должен был пересмотреть Конституцию. Был отменён имущественный ценз, законодательные права получили все мужчины, достигшие 21 года. На улицах Парижа крушили бюсты и статуи королей. Были закрыты многие монархические газеты. 
Одного из журналистов Сюло, особо отличившегося в нападках на Анну Теруань, толпа в ярости разорвала. Именно Анна указала на него, назвав роялистом. Но вот ирония судьбы: через 9 месяцев её, поддерживающую жирондистов, окружила на улице толпа женщин. Они раздели Теруань донага и стали жестоко избивать палками. Анна так кричала, что её вопли услышал проходивший мимо Марат. Лишь его вмешательство остановило избиение. Но после этого случая Анна помешалась, и её отправили в психиатрическую лечебницу. Там она провела 24 года, беседуя с ангелами, и однажды ночью тихо скончалась. 
«Амазонка Революции» так и не увидела ни казней королевской семьи, ни гибели на гильотине своего возлюбленного Клоотса Анахарсиса и других прославленных революционеров, ни возвышения и падения Наполеона Бонапарта. 
Узнав о том, что случилось с Анной Теруань, Робеспьер стал выходить из дома в сопровождении якобинцев, вооруженных тяжёлыми дубинками. Кроме того, памятуя о нападении на него, как он чудом спасся, Робеспьер выступил с предложением организации особого Чрезвычайного трибунала для суда над сторонниками короля и врагами революции. 
Дантон поддержал инициативу Робеспьера, и трибунал был создан. Но когда ему предложили место председателя, он отказался.
– Я не могу брать на себя подобную ответственность. Я не обвинитель – я адвокат! Я защищаю, оскорбленных и невинно осуждённых. 
Это заявление вызвало разные суждения. Бриссо обвинял Робеспьера в связях с королевским двором, вернее с королевой через принцессу Ламбалу. Бриссо доложили, что Робеспьер часто посещал парк Тюильри, где иногда гуляла королева со своей служанкой Аннет и принцессой Ламбалой. 
Робеспьер был даже незнаком с принцессой и тем более, не встречался никогда с королевой Марией Антуанеттой. Максимильен был в парке, у пруда, предаваясь там размышлениям, а Бриссо сделал свои выводы. Сам забыл, что предлагал Людовику XVI в личной записке обратиться к германским князьям, чтобы они не принимали эмигрантов из Франции, «рассеивали их скопления на границах». Не это ли серьёзнее, чем обвинять Робеспьера в том, чего не было? 
В это время положение Франции на фронте становилось угрожающим. 19 августа прусская армия перешла границу. Через три дня стала известна измена Лафайета, пытавшегося повести армию против парижских революционеров. Потерпев неудачу, Лафайет бежал, бросив армию. Он рассчитывал попасть в Нидерланды, но был захвачен австрийцами, провёл в плену 5 лет. Вернулся во Францию в 1800 году. В период консульства и империи Наполеона Лафайет был в стороне от активной политической деятельности. Умер в 1834 году.
23 августа капитулировала крепость Лонгви. Прусская армия двинулась на Париж. 
Дантон в своей речи перед Законодательным Собранием объявил:
– В качестве одной из мер по спасению Отечества должен быть немедленный арест всех «подозрительных». 
Собрание приняло требуемый декрет, одобрив тем самым и постановление Коммуны об обысках у «подозрительных граждан» и изъятии оружия.
–Мобилизовать Национальную гвардию, откомандировав для этой цели от каждой секции Коммуны по 30 комиссаров. 
–Все граждане должны сидеть дома и не выходить на улицу, пока их не посетят комиссары.
– Всех «подозрительных» и арестованных разместить в тюрьмах или в любых пригодных местах. Подойдут для этой цели казематы монастырей. 
Массовые аресты в Париже прошли в ночь с 29 на 30 августа. В них участвовало более 60 тысяч гвардейцев и федератов. Было изъято около 2 тысяч ружей, арестовано 3 тысячи человек. 
Тюрьмы были переполнены, часть арестованных вскоре были отпущены на свободу.
Работа Чрезвычайного трибунала не удовлетворяла население столицы. 
Кровавый сентябрь.
Прусские войска продолжали наступление. 2 сентября пал Верден. Оккупанты грабили и вешали беспощадно. Все это довело до отчаяния население. Парижан раздирали два чувства — гнев и жажда мести.
Был объявлен массовый набор добровольцев. Дантон призывал:
– Настало время сказать народу, что он всей своей массой должен броситься на врага! Чтобы победить врага, нам нужна смелость, ещё раз смелость.
Народ понял это по-своему.
– К оружию, граждане! – зазвучало на улицах города.
И всё это в золотом сентябре, оказавшемся предвестником мрачных событий.
Настроение парижской толпы поддерживали ряд революционных деятелей, первым из которых являлся Марат. Известный историк Эдгар Кинэ (9) даже считал, что «сентябрьские убийства — идея Марата. Он один предвидел их, один объявил о них, приготовил заранее». 
Неудивительно, Марат всегда рьяно призывал расправляться с врагами революции. В августе по всему Парижу пестрели яркие афиши с призывами:
– Граждане столицы! В сложный час для нашей Родины, когда оккупанты наступают и угрожают революции, расправимся с поднявшей голову контрреволюцией. Добровольцы! Не уезжайте на фронт, не совершив прежде суда над врагами Отечества, заключёнными в тюрьмах. 
А в своей газете «Друг Народа» Марат писал:
«Решение более верное и разумное — отправиться с оружием в руках в тюрьму аббатства, вырвать из неё изменников, особенно швейцарских офицеров и их сообщников, и перебить их всех».
К расправе над контрреволюционерами призывали и некоторые другие политические деятели, среди них Фабр д’Эглантин (10). Но сентябрьские убийства в тюрьмах начались стихийно. 
Нельзя перекладывать на чьи-то плечи вину в жажде мести со стороны народных масс. Им нужно было найти виновников в своих бедствиях. 
Прусские войска продолжали наступление. Оккупанты грабили и вешали беспощадно. Все это довело до отчаяния население. Утром 2 сентября 1792 года по Парижу пронёсся слух, что прусская армия взяла Верден, последнюю крепость, прикрывающую дорогу на столицу. Стоит только удивляться, ведь на самом деле Верден пал вечером 2 сентября, и в Париже об этом могли узнать только через день. Было ли это провокацией или предвидением, сказать сложно.
В целях пресечь стихию масс, Коммуна объявила генеральный сбор, чтобы придать действиям плановый характер. В секциях в спешном порядке собирали и вооружали волонтёров. Но стихию народа, как и природную, остановить практически невозможно. 
В это время по всему городу шли разговоры, что заговорщики в тюрьмах поднимут мятеж. Под влиянием данных событий и слухов секция Пуассоньер приняла постановление:
«Нет иного средства, чтобы избежать опасностей и увеличить рвение граждан для отправки на границы, как немедленно осуществить скорое правосудие над всеми злоумышленниками и заговорщиками, заключёнными в тюрьмах». 
Данное постановление было разослано, и его одобрили все секции Парижа, прежде всего Люксембурга, Лувра и Фонтэн-Монморанси. Секция Кенз-Вэн вынесла своё постановление:
«Мы требуем предать смерти заговорщиков перед уходом граждан в армию». 
А на заседании секции Терм Юлиана прозвучало предложение:
«Предать смерти не только заключённых в тюрьмах, но и всех дворян и судейских крючков». 
Пока Коммуна совещалась, пока рассылались постановления, начались расправы над узниками, содержащимися в тюрьмах Парижа.
Около половины третьего дня толпа атаковала 6 карет с 30 арестованными священниками, которых везли в тюрьму Аббатства Сен-Жермен. В одном из арестованных подмастерье Ришан, будучи глухим от рождения, узнал аббата Сикара. Аббат обучал его языку жестов, как и многих других глухонемых. Отец Ришана спас Сикара от расправы. Все остальные священники были убиты ударами сабель. 
После этого зверского убийства толпа ворвалась в Аббатство и началась стихийная резня находившихся там заключённых. В это время в одной из камер образовался «народный трибунал». Его глава Станислав Майяр — активный участник взятия Бастилии и предводитель похода женщин на Версаль 5 — 6 октября 1789 года. У трибунала имелись тюремные списки, которые они добыли у начальника тюрьмы, по ним стили вызываться заключённые. Разговор был коротким: «За что и как попали в тюрьму?» 
Что удивительно, воров и разбойников отпускали, а тех, кто как-то были связаны с событиями 10 августа, осуждали на смерть. 150 швейцарцев по очереди ставили у стены во дворе Аббатства и убивали выстрелами из ружей. Не помогло даже то, что несколько человек, стоя на коленях, просили оставить их в живых. Большинство же мужественно приняли смерть. Были убиты телохранители короля, бывший министр Монморен, первый камердинер короля Тьерри и многие другие. 
Попытки некоторых секций Коммуны ходатайствовать о спасении некоторых осуждённых, были отвергнуты «народным трибуналом»: 
«Ходатайства за изменников бесполезны!».
В ночь на 3 сентября Майяр получил письмо от Наблюдательного Комитета Коммуны, подписанное двумя его членами — Панисом и Сержаном: 
«Товарищи, вам приказано судить всех заключённых в Аббатстве без различия, за исключением аббата Ланфана, которого вы должны отвести в безопасное место».
Брат Ланфана Жан Этьен(11) являлся членом Наблюдательного Комитета Коммуны, поэтому его друзья решили спасти аббата от расправы. Это было расценено членами «народного трибунала» как одобрение их действий властями. Всего в Аббатстве погибло около 270 человек. 
По Парижу прошёл слух, что именно в Аббатстве дочь Сомбреля, губернатора дома Инвалидов, вымолила своему отцу спасение, выпив кровь из поднесённого ей стакана.
Не менее жестокие убийства произошли в тюрьме Ла Форс, где также был образован «народный трибунал», который возглавили члены Коммуны Эбер и Люлье. Действовал он по той же схеме, что и трибунал в Аббатстве. Расправы начались в ночь со 2 на 3 сентября, в них участвовало около 60 человек. За два дня были убиты 160 заключенных. Среди погибших была Ламбала, так называла королева Мария Антуанетта свою подругу принцессу де Ламбаль. 

Принцесса де Ламбаль

Принцесса де Ламбаль была безгранично предана королеве. Одна из тех немногих придворных, которые не сбежали в начале революции, как маркиза Полиньяк. Принцесса была посвящена в план бегства королевской семьи из Парижа в июне 1791-го года. Она отправилась в Англию. Узнав, что побег не удался, Ламбаль принимает решение вернуться и разделить судьбу Марии Анутанетты.
–Королева желает меня видеть, – говорила Ламбаль, – мой долг: при ней жить и умереть. 
В августе 1792-го года принцесса де Ламбаль, вместе с гувернанткой королевских детей, мадам де Турзель была заключена в тюрьму Ла Форс. Судья хотел спасти принцессу, от неё потребовали, чтобы она признала, что ненавидит короля, королеву и королевский режим. Отказавшись делать это, принцесса подписала себе смертный приговор. Кроме того, в её чепчике нашли письма от Марии Антуанетты, которые она бережно хранила и перечитывала. 
–«У меня нет более никаких иллюзий, милая Ламбала, и я полагаюсь теперь только на Бога. Верьте в мою нежную дружбу...»
– «Я грустна и огорчена. Беспорядки не прекращаются. Я вижу, как с каждым днём возрастает дерзость наших врагов и падает мужество честных людей. День да ночь – сутки прочь! Страшно думать о завтрашнем дне, неведомом и ужасном. Нет, ещё раз повторяю, моя дорогая, нет, не возвращайтесь ни за что… Не бросайтесь добровольно впасть тигра… С меня довольно тревоги за мужа да за моих милых малюток...»
Бросаясь, по выражению Марии Антуанетты, в «пасть тигра», Ламбаль думала только о преданности королевскому дому и она, не раздумывая, пожертвовала своей жизнью.

Так ты, Око Бхайравы,
                              жестокой расправой
Оплатил за потерю бриллианта Ламбалой?
Хоть и верность она 
                                         королеве хранила,
О потере своей она не забыла.
Перед смертью Ламбала всё повторяла:
                          «Я тебе, королева, не изменяла!»
Тюрьма Тампль, где была заключена королевская семья, охранялась стражей с трехцветной кокардой. Беспорядков там не наблюдалось, но толпа народа появилась там для того, чтобы показать Марии Антуанетте, что сделали с её верной подругой. Голову принцессы Ламбаль, напудренную и накрашенную, водрузили на пику и пронесли мимо окон, где находилась королева.
– Смотри, Антуанетта, твоя верноподданная принцесса Ламбала! Ты посмотри, что с ней стало!
Зрелище было не для слабонервных. Королева, увидев это, застыла, она поняла, что уже не спастись. 
– Жалко детей, не пощадят и их. А как воспримет Людовик? 
Мария Антуанетта в самые тяжёлые дни думала не о себе, а о своих близких. 
В других тюрьмах толпа действовала стихийно, без следствия и правосудия.
Дикие банды выломали в тюрьмах двери и при полном бездействии Коммуны и министра юстиции Дантона беспощадно резали, под предлогом народного самосуда, как изменников отечества всех, кто там находился. 
В монастыре Кармелитов, на территории современного VI округа Парижа, погибло 190 священников, отказавшихся присягнуть на верность Революции. Среди них Арльский архиепископ Дюло, епископ Бовэ, а также духовник короля, епископ Сента, который был с Людовиком XVI в ночь 10 августа.
В тюрьме Консьержи погибло 289 человек, в основном лица, арестованные за подделку ассигнаций.
В Шатле в расправах принимали участие уголовники, в основном — воры, которых пощадили с условием помощи убийцам. Здесь погибло 220 человек, содержащихся в этой тюрьме за уголовные преступления. Так, был убит аббат Берди, арестованный по обвинению в причастности к смерти брата. Физически очень сильный, он отчаянно сопротивлялся и убил двух палачей.
Единственный из политических арестантов, кто спасся из Шатле — д’Эпремениль, член Парижского парламента в 1789 году, сыгравший определённую роль на начальной стадии революции, а затем в Учредительном собрании примкнувший к роялистам.
В монастыре Бернардинов были перебиты уголовники, ожидавшие отправки на галеры.
В Сальпетриере, представлявшем тюрьму для падших женщин, 4 сентября толпа расправилась здесь над 35 женщинами.
В Бисетре, тюремном госпитале для душевнобольных преступников, а также для нищих и бродяг, толпа из 200 человек во главе с Анрио (будущим командующим Национальной Гвардии Парижа) 4 сентября перебила всех обитателей, используя пушки. 
Анрио во главе отряда из 30 человек, расправился с 92 священниками в семинарии Сен-Фирмен, не присягнувшими Революции и Конституции. 
Во дворе дворца, который занимал созданный 17 августа 1792 года Чрезвычайный трибунал для суда над роялистами, было убито около 80 человек, в том числе второй командир швейцарцев майор Бахман.
Число жертв в Париже.
Согласно данным историков, изучавших сентябрьские «события», на 2 сентября в парижских тюрьмах содержалось 2 750 — 2 800 человек. Большую часть составляли лица, арестованные за уголовные правонарушения. Погибло в результате сентябрьской резни от 1 100 до 1 400 заключенных. Из них «политических» — от 353 до 392, «неполитических» от 737 до 1003.
Как же органы революционной власти Франции отнеслись к зверским убийствам? 
И Законодательное Собрание, и министры, и даже Коммуна оказались не в силах остановить стихию народного гнева. 
Законодательное Собрание послало в места совершения убийств депутатов, но их речи не произвели какого-либо влияния на санкюлотов. Некоторые с трудом избежали расправы, а депутат Дюзо сообщил Собранию: 
–Было темно, и мы не могли хорошенько рассмотреть, что происходит. 
Министр юстиции Дантон предпочёл не вмешиваться в происходящее. Около 11 часов вечера 2 сентября в адрес инспектора тюрем Гранпре было доставлено обращение с просьбой принять меры для защиты заключённых. Гранпре заявил:
– Мне наплевать на заключённых! Пусть с ними будет всё что угодно!
Министр внутренних дел Ролан выпустил послания с просьбами соблюдать порядок и закон. Но 3 сентября в письме к Законодательному Собранию он заявил: 
–События вчерашнего дня должны быть преданы забвению. Я знаю, что народ, хотя и ужасен в своей мести, но вносит в неё своего рода справедливость.
Мэр Парижа Петион также не имел реальной силы, чтобы остановить убийства. На упрёк Робеспьера он ответил: 
–Я могу Вам сказать лишь то, что никакие человеческие силы не были в состоянии им помешать. Поэтому на вопрос одного из членов «народного трибунала» из тюрьмы Ла Форс:
– Что делать с оставшимися там заключёнными?
Петион ответил:
– Поступайте, как знаете!
Даже Коммуна оказалась бессильна остановить сентябрьские убийства. В её составе не было единства, и ряд её членов полностью одобрял происходящие события.
Потекли реки крови,
Кровавые реки 
                  багрового цвета
Для Ока Бхайравы 
                  желаннее нету.
Бриллиант голубой 
                 становится красным
И это, поверьте,
                            очень опасно!
На требования Коммуны, адресованные командующему Национальной Гвардии Сантеру о применении силы для разгона убийц, она получила ответ:
– Я не могу рассчитывать на повиновение своих солдат.
Коммуна смогла только предпринять ряд мер по ограничению стихийного террора. Так в 4 часа дня 2 сентября Генеральный Совет Коммуны принял постановление о направлении в тюрьмы комиссаров, чтобы те взяли под защиту лиц, заключённых в тюрьмы за долги и другие гражданские проступки. На основании данного решения из тюрем Шатле и Консьержери до утра 3 сентября успели выпустить на свободу и спасти около 200 человек.
Как парижане отнеслись к сентябрьским убийствам?
Большая часть населения Парижа отнеслась равнодушно. Прямого одобрения не было, но не было и негодования. 2-5 сентября шла торговля, не закрывались лавки, работали театры. 
Ходившим слухам ужасались, но парижане продолжали заниматься повседневными делами.
Булочник Жан Круа говорил жене: 
— Всё это, без сомнения, слишком печально, но они — заклятые враги, и те, кто освобождает от них родину, спасают жизнь тебе и нашим бедным детям.
Сентябрь в провинции.
По примеру Парижа расправы над заключёнными произошли и в других городах Франции, чему способствовал циркуляр наблюдательного комитета Коммуны от 3 сентября. Он был подписан Маратом. В этом циркуляре, направленном в департаменты, говорилось:
«Часть жестоких заговорщиков, заключённых в тюрьмах, предана смерти народом. Этот акт правосудия казался народу необходимым, чтобы путём террора сдержать легионы изменников, укрывшихся в стенах города в момент, когда народ готовился двинуться на врага. Нет сомнения, что вся нация, после длинного ряда измен, которые привели её на край пропасти, поспешит одобрить эту меру, столь необходимую для общественного спасения…»
В Орлеане толпа разгромила тюрьмы, разграбила дома богатых торговцев. Погибло 10 — 12 человек.
В Версале 9 сентября было совершено нападение на колонну арестованных, которых переводили для суда из Орлеана в Париж. Это были приближённые короля, в том числе несколько бывших министров. Погибло 50 человек. 
В Жизоре камнем, брошенным в окно кареты, был убит герцог Ларошфуко, либерал, один из первых представителей дворянства перешедших в Генеральных Штатах на сторону третьего сословия, сторонник конституционный монархии и член Клуба фельянов.
Избиения офицеров, священников и «подозрительных», заключённых в тюрьмах, состоялись в Реймсе, в Орне, в Мо, в Кане, в Лионе, в Витто. Всего в сентябре 1792 года в департаментах было зафиксировано 26 случаев народных расправ. 
Это были страшные, мрачные и воистину кровавые сентябрьские дни. 
Фонтаны слёз, фонтаны крови
В Париже, Кане и Лионе.
Сентябрь мрачный, непогожий...
Беги, беги скорей, прохожий! 
К счастью, победа при Вальми 20 сентября отвлекла внимание от ужасов кровавых расправ. 
Командование французской армией осуществлял генерал Дюмурье(12), министр иностранных дел. Несмотря на свои пятьдесят лет, хороший солдат, честолюбивый, понимавший практическую сторону дел. По карьерным соображениям вступил в Якобинский клуб. Не скрывал своего сочувствия к несчастному Людовику и его супруге, говорил сторонникам короля:
– Король, собственно, лучший человек. 
В Якобинском клубе на эту тему не рассуждал, считалось, что он поддерживает жирондистов. 
Опытный интриган сумел попасть в действующую армию и вскоре, после бегства Лафайета, был назначен главнокомандующим северной армией. 
Когда Верден пал, Дюмурье углубился в Аргонский лес. На подходе к ущелью с лесистыми холмами, он заявил офицерам:
– Мы будем защищать это место, для Франции – Фермопилы. 
Таким образом, дорога на Париж была закрыта.
Проведя военный совет, Дюмурье сосредоточил свои войска на высотах, у Вальми, против левого крыла армии противника. 
Армия герцога Брауншвейгского с первых же дней войны, несмотря на обещание эмигрантов, что они будут избавителями от революционного террора, встретила враждебное отношение со стороны крестьянства. Солдаты страдали от недостатка свежей воды, началась дизентерия. 
Герцог был опытным стратегом.
– Идти вперёд, имея в тылу свежие силы французской армии – это безумие!
Поэтому, он и решил дать французам битву у Вальми. 20 сентября, после продолжительной канонады, не причинившей ущерба революционным войскам, герцог Брауншвейгский двинул против них свою пехоту. 
Генерал Келлерман(13), с шапкой на своей шпаге в авангарде французских войск бросил клич:
– Vive la Nation! Да здравствует нация!
Клич с энтузиазмом был подхвачен всеми солдатами.
Герцог не решился дать битву и приказал:
– Трубить отбой! 
Прусская армия вынуждена была отступить. Позже герцог Брауншвейгский попытался провести переговоры, чтобы получить гарантии для Людовика XVI.
Дюмурье отклонил всякие предложение, коротко заявив герцогу:
– Я не могу дать никаких гарантий. Национальный конвент 22 сентября провозгласил республику. Судьбу короля будет решать французский народ.

Декрет об отмене королевской власти

Заявление Дюмурье было не совсем верным. Решение о судьбе Людовика XVI решил не народ, Конвент.
Национальный Конвент о судьбе короля
Революционерам казалось, что наступила новая эра: 22 сентября начался 1 год республики. Вскоре старый календарь был заменен новым с месяцами по 30 дней, разделенными на три декады. Осенние месяцы в новом календаре назывались: вандемьер, брюмер, фример. Зимние –
нивоз, плювиоз, вантоз. Весенние — жерминаль, флореаль, прериаль. Летние — мессидор, термидор, фруктидор. Воистину красивые названия! Они останутся в истории и литературе: Жерминаль, 18 брюмера, 9 термидора. И канут в небытие, как и многие деятели французской революции. 
Это закономерность. Ведь победа была использована многими революционерами не в интересах французского народа, а для своих честолюбивых замыслов.
С первых же дней существования Конвента вспыхнула вражда между жирондистами и якобинцами, обвинявшими друг друга в стремлении к диктатуре. 
Подавляющее большинство в Национальном Конвенте составляли представители буржуазии и дворянства. Правое крыло – умеренные республиканцы-жирондисты, и так как зал заседаний представлял по форме амфитеатр, они располагались на нижних скамьях. Левое крыло было представлено якобинцами, настроенными более решительно. Это была «Гора», так как сидели выше, на верхних скамьях. Среди них были Робеспьер, Марат, Дантон. Их поддерживала Коммуна Парижа.
Подавляющее большинство депутатов, около 590 человек, не присоединились ни к какому крылу и составляли неустойчивую массу, колебавшуюся между Жирондой и «Горой». Это был «Центр», «Равнина» или «Болото» (Plaine). Они занимали места между якобинцами и жирондистами. Не играя самостоятельной роли, они поддерживали то правых, то левых. 
На их позицию оказывали влияние санкюлоты Парижа, требовавшие отмены свободной торговли хлебом. Жирондисты, отстаивая свободу торговли, соглашались на введение твёрдых цен. Якобинцы поддерживали горожан.
В Конвенте единодушно были приняты два декрета: о неприкосновенности собственности, об упразднении монархии и установления республики. Девизом республики стал лозунг «Liberté, égalité, fraternité» «Свобода, равенство, братство». 
Но споры продолжались и уже переходили на личности. 24 сентября Ребеки (14) напал на Робеспьера. 
– Вы только на словах поддерживаете народ. А сами отсиживались в самые ответственные дни революции! Где вы были 17 июля? 10 августа? 
Действительно, в эти дни Робеспьера не было на улицах Парижа вместе с восставшими. 
– Я не должен оправдываться! – подумал Максимильен.
Но просто так оставить эти обвинения, он не мог и выступил с речью, в которой подробно описал свою деятельность по борьбе с контрреволюцией.
–Гражданин Ребеки! А где вы были, когда я выступал против военного закона? Против закона о разгоне народных сборищ с помощью оружия? – голос Робеспьера становился всё более резким и громким. – А не я ли выступил против разделения граждан на активных и пассивных? Не я ли выступил за учреждение Национального Конвента и Особого трибунала? И вы смеете меня обвинять! 
Но тут выступил Луве(15) :
– В ваших словах, гражданин Робеспьер всё-таки звучат оправдания. Правильно говорил Руссо: «Жить — это не значит дышать, это значит действовать». Но если делать то, что требует от тебя тело: власти, славы, почестей – жизнь будет адом. Делай то, что требует от тебя дух, живущий в тебе: добивайся смирения, милосердия любви, – и тебе не нужно будет никакого рая. Рай будет в душе твоей. (16) 
Луве снисходительно посмотрел Робеспьера, будто читал то, что отражалось в его душе. 
– И ещё. Якобинцы и Робеспьер стремятся к диктатуре. Древние греки недаром говорили, что последний и высший дар богов человеку — чувство меры. (17) 

Остроумное возражение смутило Робеспьера, он даже не знал, что на это ответить. Долго готовился и всё-таки довёл спор до сути разногласий. 5 ноября тщательно обработанной, эффектной речью Робеспьер произвёл фурор в Коммуне. 
–Жирондисты упрекают якобинцев в лести, заискивании перед народом, в разжигании смуты, требуют порядка и спокойствия. Я отвечаю: неужели вам нужна революция без революции! Кто может точно сказать, где должен остановиться поток народного восстания после того, как события развернулись!?
Казалось бы, решился один спор, но были и другие вопросы. Особенно острая борьба между якобинцами и жирондистами развернулась по вопросу о судьбе Людовика XVI. Жирондисты были удовлетворены результатами революции, но выступали против казни короля. Якобинцы же требовали немедленного суда над Людовиком XVI и его казни, казни на эшафоте.

Меч равенства— нож гильотины.
На эшафоте нет невинных!

(1) Нострадамус 
(2)Превенти́вная война́ (фр. préventif, от лат. praevenio — опережаю, предупреждаю) — война, которую начинают, считая, что будущий конфликт неизбежен, и основная цель которой — опередить агрессивные действия со стороны противника.
Превентивную войну начинают, чтобы не дать противнику изменить баланс сил в свою пользу. Из-за угрозы спекуляций превентивными войнами международное право считает эти войны актами агрессии. Превентивный удар предполагает удар по источникам грозящей опасности.
(3) Прудон Пьер Жозеф (1809, Безансон,—19.1.1865, Париж), французский мелкобуржуазный социалист, теоретик анархизма, философ, социолог и экономист. Отстаивал «владение» — мелкую собственность, не связанную с эксплуатацией чужого труда. В опубликованном в 1846 сочинении «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» («Systeme des contradictions econoniiques, ou Philosophie de la misere») Прудон предлагал путь мирного переустройства общества и резко нападал на коммунизм.
(4) Мемуары Бриссо в 4 томах «Legs а mes enfants» («Наследство для моих детей») изданы его сыном в Париже в 1829—1832 гг. 
(5) Нострадамус Центурия III
(6) Нострадамус Центурия I, III
(7) Шарль Жан Мари Барбару (1767 –1794) — начальник марсельского батальона, французский политический деятель, один из выдающихся жирондистов.
(8) Карманьола — революционная песня, написана в 1792 году, авторы которой (как музыки, так и слов) остались неизвестны. Это своего рода повествование о 10-м августа, когда народ завладел дворцом Тюильри
(9) Кинэ Эдгар (1803—1875) — французский историк. В своем труде по истории Французской революции Кинэ размышляет о том, почему революция не принесла французам политической свободы. Причину этого Кинэ видит в том, что французы недостаточно уважают индивидуальную свободу, а последнее обстоятельство он объясняет условиями “старого порядка”. Будучи сам республиканцем, он выступал против крайностей революции. 
(10) Филипп Франсуа Назер Фабр д’Эглантин (1750 — 5.IV.1794) — Из семьи торговца, участвовал в восстании 10 августа 1792 года, якобинец. Провинциальный актер. В 1787 году переехал в Париж, где выдвинулся как драматург. Член Клуба кордельеров с 1790 года. В 1792 году член повстанческой Парижской коммуны. 
(11)фантазия автора, но Жан Этьен (1794-1834) – реальное лицо – адвокат, депутат Конвента, якобинец, с 1792 года член Наблюдательного Комитета Коммуны. 
(12)Дюмурье Шарль Франсуа дю Перье (1739 — 1823), французский генерал и политический деятель. На военной службе с 1758. Во время Великой французской революции из карьеристских соображений вступил в Якобинский клуб, примкнув к жирондистам. С марта до середины июня 1792 министр иностранных дел, в июне 1792 военный министр. В августе 1792 был назначен командующим армией, которая осенью 1792 одержала победы при Вальми и Жемапе и отбила первый натиск войск австро-прусской коалиции. В марте 1793, потерпев поражение при Нервиндене, вступил в секретные переговоры с австрийским командованием о совместном походе на Париж для разгона Конвента и восстановления монархии. Не получив поддержки в войсках, Дюмурье в апреле 1793 бежал к австрийцам. После долгих скитаний по Европе (между прочим, в 1800 году он был в России и предлагал свои услуги Павлу I) Дюмурье поселился в Англии, правительство которой назначило ему пенсию в 25 тысяч франков.
(13)Франсуа́-Кристо́ф Келлерма́н, герцог де Вальми (1735— 1820) —французский военачальник Революционных войн, при Наполеоне I — почётный маршал Франции. В1752 году был завербован во Французский гусарский полк, в 1788 году был уже генералом. В 1792 году Келлерман, с увлечением примкнувший к революции, был назначен главнокомандующим мозельской армией, соединился с Дюмурьеи 20 сентября выдержал знаменитую канонаду у Вальми, устояв против превосходящих сил пруссаков. Обвинённый в том, что недостаточно энергично преследовал отступивших пруссаков, Келлерман был оправдан судом. В 1793 году Келлерман вторично обвинён в недостатке энергии и брошен в тюрьму. Падение Робеспьера спасло Келлермана. Он встал во главе альпийской армии, но вскоре уступил часть своих войск Бонапарту. В 1801 году Келлерман был назначен президентом Сената, в 1804 году получил звание маршала Франции и возведён в герцоги де Вальми. В 1814 году он примкнул к Людовику XVIII, который сделал его пэром Франции. Похоронен на кладбище Пер-Лашез. В 1892 году Келлерману был поставлен в Вальми памятник.
(14) Франсуа Трофим Ребеки (1760 (или 1744)—1794) — марсельский негоциант, деятель Великой французской революции, депутат Конвента, жирондист. Покончил жизнь самоубийством, утопившись в море.
(15)Жан Батист Луве де Кувре (фр. Jean Baptiste Louvet de Couvray или de Couvrai; 12 июня 1760 года, Париж — 25 августа 1797 года, Париж) — французский писатель, видный деятель эпохи французской революции, защищал интересы жирондистов, издавал газету «La Sentinelle», выпускал памфлеты и листовки, боролся с роялистами и якобинцами. Луве прославился как автор романа «Приключения кавалера Фоблаза» (фр. Les amours du chevalier de Faublas) ( 1787—1790). Роман был написан им в ранней молодости. Огромный успех романа основан на его эротической фабуле. Прототипом главной героини была возлюбленная Луве, на которой он впоследствии женился. Второй его роман, «Эмилия де Вармон», пропагандирует разрешение развода и брака священников.
(16) Лев Николаевич Толстой, афоризм
(17) Иван Тургенев, афоризм 

Звучит "Корманьола" — песня 1792 года