Эта глава основана на Евангелии от Матфея 26:57—75; 27:1; от Марка 14:53—72; 15:1;от Луки 22:54—71; от Иоанна 18:13—27
Схватившие Иисуса поспешно повели Его через поток Кедрон, мимо садов и оливковых рощ по притихшим улицам спящего города. Было уже за полночь, и крики шумной толпы, шедшей за Ним, нарушали тишину. Спаситель был связан. Он шел в окружении охранников, и каждый шаг давался с трудом.
Сначала Его отвели к дворцу Анны, бывшего первосвященника. Анна был главой священнического рода, и из уважения к его возрасту люди по-прежнему признавали его первосвященником. Они приходили к нему за советом и воспринимали его суждения как голос Божий. Ему надлежало первым увидеть Иисуса, оказавшегося во власти священников, и присутствовать на допросе узника, так как опасались, что менее опытный Каиафа не сумеет осуществить то, что они хотели совершить. Хитрость, коварство и ловкость Анны следовало использовать и на этот раз, чтобы любой ценой добиться осуждения Христа.
Официально осудить Христа должен был синедрион, а у Анны Его подвергли предварительному следствию. По римскому закону синедрион не имел права приводить в исполнение смертный приговор. Там могли только допрашивать узников, выносить приговор, а затем его отправляли на утверждение римским властям. Вот почему Христа надо было обвинить в таких деяниях, которые показались бы римлянам преступлениями. Нужно было также подобрать обвинение, которое выглядело бы достаточно серьезным в глазах иудеев. Среди священников было немало убежденных сторонников Христа, и только страх перед отлучением мешал им исповедовать Его. Священники хорошо помнили вопрос Никодима: “Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?” Этот вопрос заставил их тогда закрыть заседание синедриона и на некоторое время помешал осуществлению их планов. На этот раз Иосифа из Аримафеи и Никодима не пригласили на совет, но и кроме них были люди, которые могли осмелиться защищать справедливость. Суд нужно было провести так, чтобы все члены синедриона выступили против Христа.
Священники хотели выдвинуть два обвинения. Если Иисуса обвинить в богохульстве, Его осудили бы иудеи; если Его обвинять в подстрекательстве к бунту, Его наверняка осудили бы римляне. Сначала Анна пытался доказать второе обвинение. Он начал расспрашивать Иисуса о Его учениках и о Его учении, надеясь обнаружить в словах узника что-либо такое, что можно будет использовать против Него. Он намеревался добиться от Него какого-либо признания, подтверждающего, что Иисус хотел организовать тайное общество, чтобы установить новое царство. И тогда священники представили бы Его римлянам как нарушителя мира и зачинщика мятежа.
Христос, как в открытой книге, читал намерения священника. Как бы угадывая сокровенные мысли допрашивающего, Иисус отверг обвинение, что между Ним и Его последователями был какой-то тайный сговор, что они собирались тайно и под покровом ночи составляли свои планы. Он не скрывал Своих целей и Своего учения. “Я говорил явно миру, — ответил Иисус, — Я учил в синагоге и в храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего”.
Спаситель противопоставил Свой образ действий действиям Своих обвинителей. На протяжении нескольких месяцев они охотились за Ним, пытаясь поймать Его в ловушку и привести на тайное судилище, где могли бы добиться ложными показаниями того, чего нельзя достигнуть справедливым путем. И теперь они осуществили свое намерение. В полночь распаленная их речами толпа ринулась на Его поиски, а схватив, принялась оскорблять и насмехаться над Ним — и все это до суда и даже до Его обвинения. Так действовали они, но не Он. Они действовали, нарушая законы. Согласно их законам, всякий человек должен считаться невиновным до тех пор, пока его вина не доказана. Против священников были их же законы.
Обратившись к тому, кто Его допрашивал, Иисус сказал: “Что спрашиваешь Меня?” Разве не посылали священники и правители своих соглядатаев, чтобы наблюдать за всеми действиями Иисуса и доносить о каждом Его слове? Разве они не присутствовали всякий раз на собраниях народа и не передавали священникам все, что Он говорил и делал? “Спроси слышавших, что Я говорил им, — ответил Иисус, — вот, они знают, что Я говорил”.
Такой решительный ответ заставил Анну замолчать. Опасаясь, что Христос расскажет что-либо о его личных делах, которые он предпочел бы скрыть, он не стал больше ничего говорить Ему на этот раз. Когда один из его прислужников увидел, что Анна вынужден замолчать, он разгневался и ударил Иисуса по лицу, говоря: “Так отвечаешь Ты первосвященнику?”
Христос спокойно отвечал: “Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?” Он не вспылил и не стал угрожать обидчикам. Его спокойный ответ исходил от безгрешного, терпеливого и нежного сердца, которое никогда не ответит грубостью на грубость.
Оскорбления и издевательства заставляли Христа страдать. Те, кого Он сотворил и за кого принес бесконечную жертву, подвергли Его всевозможным поруганиям. Его страдания были соразмерны с Его совершенной святостью и ненавистью ко греху. То, что Иисуса судили люди, потерявшие человеческий облик, было Его непрекращающейся жертвой. Ему было тягостно пребывать в окружении людей, находящихся во власти сатаны. Спаситель знал: прояви Он Свою Божественную силу, и в одно мгновение превратятся в прах Его жестокие мучители. И оттого Его испытание становилось еще тяжелее.
Иудеи ожидали Мессию, Который явился бы в блеске земного величия и славы. Они ожидали, что единым повелением Своим Он изменит ход мыслей людей и заставит их признать Свое владычество. Они считали, что таким путем Он утвердит Свое высокое положение и удовлетворит их честолюбивые надежды. Поэтому когда к Христу относились с презрением, у Него было сильное искушение проявить Свою Божественную силу. Одним словом или взглядом Он мог заставить Своих преследователей признать Его Господом над царями и правителями, священниками и храмом. В этих обстоятельствах Ему было очень трудно сохранять Свое единство с человечеством, как Он Сам то избрал.
Небесные ангелы были свидетелями каждого движения, направленного против их возлюбленного Повелителя. Они очень хотели освободить Христа. Ангелы, подвластные Богу, всесильны: однажды, повинуясь повелению Христа, они умертвили в одну ночь сто восемьдесят пять тысяч ассирийских воинов. Теперь ангелы, наблюдавшие постыдное судилище над Христом, возмутившись, могли бы легко уничтожить врагов Божьих. Но им не было повелено это сделать. Тот, Кто мог умертвить Своих врагов, терпел их жестокость. Его любовь к Отцу и Его обещание, данное от создания мира, — понести на Себе грех помогли Ему безропотно сносить грубое обращение тех, кого Он пришел спасти. В человеческой плоти Он должен был вынести все насмешки и оскорбления, которыми люди осыпали Его. Единственная надежда человечества — в покорности Христа всему, что Он мог вынести от рук и сердец людей.
Христос не произнес ничего, что дало бы Его обвинителям повод к Его осуждению, однако Его связали в знак того, что Он осужден. Но все-таки нужно было соблюсти хотя бы видимость справедливости, хотя бы форму законного суда. Начальствующие старались ускорить суд. Они знали, как почитает народ Иисуса, и опасались, что если об аресте станет известно, то, возможно, Его попытаются освободить. Кроме того, если суд и исполнение приговора не будут произведены немедленно, придется ждать неделю из-за празднования Пасхи. А это могло вновь нарушить их планы. Чтобы добиться осуждения Иисуса, им нужна была поддержка озлобленной толпы, большую часть которой составляла иерусалимская чернь. Если суд отложить на неделю, возбуждение улеглось бы и положение могло полностью измениться. Лучшая часть народа приняла бы сторону Христа, многие выступили бы со свидетельствами в Его оправдание, рассказывая о великих делах, которые Он сотворил. И это возбудило бы в народе гнев против синедриона. Тогда осудили бы членов синедриона, а Иисус был бы освобожден и вновь принимал бы поклонение толпы. И поэтому священники и правители решили: прежде чем их замыслы станут всем известны, предать Иисуса в руки римлян.
Но сначала нужно было подыскать обвинение. Пока это не удавалось, и Анна приказал отвести Иисуса к Каиафе. Каиафа был из саддукеев, некоторые из них стали теперь самыми непримиримыми врагами Иисуса. Да и сам Каиафа, хотя ему и недоставало твердости, был таким же жестоким, бессердечным и беспринципным, как и Анна. Он решил сделать все, чтобы погубить Иисуса. Утро еще не наступило, на улице было темно. При свете факелов и фонарей вооруженная толпа вместе с узником направилась к дворцу первосвященника. Здесь в ожидании членов синедриона Анна и Каиафа снова допросили Иисуса, и снова не добились успеха.
Когда в зале суда собрался совет, Каиафа занял место председательствующего. По обе стороны от него сидели судьи, а также те, кто был особенно заинтересован в этом судилище. Немного ниже судейского трона несли караул римские воины. У подножия его стоял Иисус. Взоры собравшихся были устремлены на Него, все были сильно возбуждены, Он единственный сохранял спокойствие и невозмутимость. Казалось, Он пребывал в атмосфере святости. Каиафа видел в Иисусе своего соперника. Народ жаждал слушать Спасителя и был готов принять Его учение — это рождало в первосвященнике злую зависть. Но когда Каиафа взглянул на Иисуса, его восхитило благородство и достоинство узника, и он пришел к убеждению, что Человек этот имел Божественную сущность. Однако он тут же с отвращением отогнал от себя эту мысль и возвысил голос, глумливо и высокомерно требуя, чтобы Иисус совершил перед Ним одно из Своих великих чудес. Но казалось, что Спаситель не слышит его. Все сравнивали возбужденное и злобное поведение Анны и Каиафы с величавой осанкой Иисуса, и даже у этих ожесточенных людей возник вопрос: “Неужели этот богоподобный Человек может быть осужден как преступник?”
Каиафа, чувствуя, как меняется настроение собравшихся, торопил суд. Враги Иисуса были сильно обеспокоены. Они хотели поскорее вынести приговор, но не знали, как это сделать. Совет состоял из фарисеев и саддукеев. Они люто ненавидели друг друга и враждовали между собою; чтобы избежать ссоры, они старались не затрагивать некоторые спорные вопросы. Иисусу достаточно было сказать несколько слов, которые настроили бы их друг против друга, — таким образом Он отвратил бы их гнев от Себя. Каиафа знал это и старался избежать раздора. Многие свидетели могли подтвердить, что Христос порицал священников и книжников и называл их лицемерами и убийцами. Но такое свидетельство ничего не стоило. Ведь и саддукеи в своих резких спорах с фарисеями говорили нечто подобное. И притом такое свидетельство ничего не значило для римлян, ибо им претило самомнение фарисеев. Имелось немало доказательств того, что Иисус не уважал предания иудеев и непочтительно отзывался о многих их установлениях.
Но и по отношению к преданию фарисеи и саддукеи резко расходились во взглядах, и подобное свидетельство также ничего не значило для римлян. Враги Христа не осмеливались обвинить Его в нарушении субботы, ибо боялись, что при разбирательстве этого дела для всех станет очевидной суть Его служения. Если бы все узнали о Его чудесных исцелениях, священники не достигли бы своей главной цели.
Были подкуплены лжесвидетели, обвинившие Иисуса в подстрекательстве к восстанию и в стремлении установить Свое царство. Но их свидетельства были туманными и противоречивыми, и во время разбирательства они меняли свои показания.
В начале Своего служения Христос сказал: “Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его”. Так Он образным языком пророчески предсказал Свою смерть и воскресение. “Он говорил о храме Тела Своего” (Иоанна 2:19, 21). Иудеи же поняли эти слова буквально и отнесли их к Иерусалимскому храму. Кроме этого выражения, священники не могли найти в словах Христа ничего, что можно было бы использовать против Него. Исказив Его мысль, они надеялись извлечь для себя выгоду. Римляне занимались восстановлением и украшением храма и очень гордились им. Любой пренебрежительный отзыв о храме наверняка возбудил бы их негодование. В этом вопросе и римляне, и иудеи, и фарисеи, и саддукеи были едины, потому что все они глубоко почитали храм. Нашлись два свидетеля, показания которых были не столь противоречивы, как у других. Один из них, подкупленный с целью обвинить Иисуса, заявил: “Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его”. Слова Христа были переданы неверно. Если бы их воспроизвели точно, синедриону не за что было бы осуждать Его. Будь Иисус обыкновенным человеком, как утверждали иудеи, подобное заявление свидетельствовало бы лишь о Его неразумии и хвастовстве, но вовсе не расценивалось как богохульство. В Его словах, даже искаженных лжесвидетелями, не содержалось ничего, что римляне могли бы счесть преступлением, достойным смерти.
Иисус терпеливо слушал противоречивые показания свидетелей. Он не произнес ни единого слова в Свою защиту. Наконец Его обвинители запутались, смутились и разъярились. Суд не мог продолжаться дальше. Казалось, весь заговор расстроился. Каиафа был в отчаянии. Оставалось последнее средство: заставить Христа судить Самого Себя. С искаженным от гнева лицом первосвященник вскочил со своего судейского места. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: будь это в его власти, он набросился бы на стоявшего перед ним узника. “Что же ничего не отвечаешь? — воскликнул он. — Что они против Тебя свидетельствуют?”
Но Иисус оставался спокоен. “Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим Его безгласен, так Он не отверзал уст Своих” (Исаии 53:7).
Наконец Каиафа поднял правую руку к небу и торжественно обратился к Иисусу: “Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?”
Христос не мог не отозваться на эти слова. Есть время молчать, и есть время говорить. Он молчал до тех пор, пока Ему не задали прямой вопрос. Он знал, что, ответив на него, Он обрекает Себя на верную смерть. Но вопрос был задан общепризнанным верховным авторитетом нации, и во имя Всевышнего Христос не мог не оказать должного уважения к закону, более того, вопрос касался Его отношений с Отцом. Ему необходимо было ясно раскрыть Свой характер и сущность Своей миссии. Некогда Иисус сказал ученикам: “Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцом Моим Небесным” (Матфея 10:32). И теперь Он собственным примером подтверждал эти слова.
Все присутствующие, устремив на Него взоры, приготовились слушать, и Он ответил: “Ты сказал”. Казалось, что небесный свет озарил Его бледное лицо, когда Он добавил: “Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных”.
На мгновение Божественность Христа просияла через Его человеческое естество. Первосвященник дрогнул от проникающего в душу взгляда Спасителя, который, казалось, читал его сокровенные мысли и испепелял его сердце. Всю последующую жизнь Каиафа не мог забыть этот испытующий взгляд гонимого Сына Божьего.
“Отныне, — сказал Иисус, — узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных”. Этими словами Христос нарисовал картину, прямо противоположную тому положению, в котором Он находился теперь. Он, Господь жизни и славы, воссядет одесную Бога; Он будет судьей всей земли, и никто не оспорит Его решений. В свете, исходящем от лица Божьего, все тайное станет явным, и каждый человек будет судим по его делам.
Слова Христа напугали первосвященника. Мысль о том, что однажды наступит воскресение мертвых и все предстанут перед Богом, чтобы получить воздаяние за свои дела, была нестерпимой для Каиафы! Ему не хотелось верить, что придется отвечать за содеянное. Перед ним зримо возникли сцены последнего суда. На мгновение предстало устрашающее зрелище: разверстые могилы, покидающие их мертвецы. Тогда-то и откроются тайны, которые, как он надеялся, сокрыты навек! На миг ему показалось, будто уже стоит перед вечным Судьей, Чей всевидящий взор проникает в его душу, обнаруживая тайны, которые, казалось, были навсегда похоронены.
Но вот эта картина исчезла. Слова Христа задели его, саддукея, за живое. Каиафа отрицал учение о воскресении, суде и будущей жизни. Теперь он был взбешен, им овладела сатанинская ярость. Как смеет этот Человек, узник, стоящий перед ним, посягать на самые излюбленные его идеи? И, в притворном негодовании разодрав свои одежды, он потребовал, чтобы узника тотчас же, без промедления, осудили за богохульство. “На что еще нам свидетелей, — сказал он, — вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется?” И все осудили Иисуса.
Угрызения совести, смешанные с яростью, побудили Каиафу поступить так, как он поступил. Он досадовал на себя за то, что поверил словам Христа. И вместо того чтобы, признав истину, с сокрушенным сердцем исповедать Иисуса Мессией, он, упорно противясь внутреннему голосу, разорвал священнические одежды. То, что он сделал, было очень знаменательно. Каиафа вряд ли сознавал смысл своего поступка. Пытаясь оказать давление на судей и добиться осуждения Христа, первосвященник сам осудил себя. Согласно Закону Божьему, он лишался права на священство. Он сам приговорил себя к смерти.
Первосвященник не должен был раздирать свои одежды. Закон левитов запрещал это под угрозой смерти. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах священник не должен был это делать. Среди иудеев существовал обычай разрывать одежды во время смерти друзей, но на священников этот обычай не распространялся. Христос дал Моисею об этом ясное указание (см. Левит 10:6).
Надлежало, чтобы одежды священника были из цельного куска ткани и блистали чистотой. Эти прекрасные одежды предназначались для служения в храме и представляли великую Реальность — Иисуса Христа. Богу предназначается только совершенное, касается ли это одежды или отношения к людям, слова или духа. Он свят, и Его слова и совершенство должны отражаться в земном служении. Малейшее несовершенство могло неправильно отобразить святость небесного служения. Ограниченному человеку следует сокрушить собственное сердце, тем самым показывая свое раскаяние и смирение духа, и Бог заметит это. Но священнические одежды нельзя раздирать, потому что это искажает представление о небесном. Считалось, что первосвященник, осмелившийся появиться в святилище и совершить священное служение в разодранной одежде, этим выказывал свое пренебрежение к Богу, ибо уже не мог отображать совершенство Всевышнего. Бог больше не принимал его как исполняющего обязанности служителя. Поведение Каиафы было проявлением человеческого гнева и несовершенства.
Разодрав одежды, Каиафа умалил Закон Божий в угоду человеческому преданию. По закону, установленному людьми, священник, присутствовавший при богохульстве, мог разодрать свои одежды в знак отвращения к этому греху, и остаться невиновным. Так Закон Божий умалялся человеческими законами.
Народ с интересом наблюдал за каждым действием первосвященника. И Каиафа, чтобы произвести впечатление на присутствующих, решил продемонстрировать свое благочестие. Но, стремясь обвинить Того, о Котором Бог сказал: “Имя Мое в Нем” (Исход 23:21), он сам богохульствовал. Произнося Христу приговор за богохульство, он уже был осужден Богом.
Разодрав свои одежды, Каиафа тем самым показал, какое положение по отношению к Богу займет с этого времени иудейский народ. Имея преимущество быть особым Божьим народом, иудейский народ сам отдалял себя от Него и быстро терял статус избранного народа Иеговы. Когда Христос воскликнул на кресте “Совершилось!”, завеса в храме разорвалась надвое в знак того, что иудеями отвергнут Тот, Кто был великой Реальностью всех указывавших на Него прообразов, воплощением и сущностью всех их символов. Союз Израиля с Богом был расторгнут. Тогда-то Каиафа действительно мог разодрать священнические одежды, означавшие, что он призван быть представителем великого Первосвященника, потому что эти одежды ничего больше не значили для него и для его народа. Тогда-то первосвященник в самом деле мог разодрать свои одежды, сокрушаясь о себе и о своем народе.
Синедрион приговорил Иисуса к смерти. Но по иудейскому закону узника нельзя было судить ночью. По закону осуждение могло состояться только днем и при полном составе совета. Пренебрегая этим, со Спасителем уже теперь обращались как с осужденным преступником, и Он был предан на поругание самым низким и гнусным людям. Дом первосвященника окружал открытый двор, где собрались воины и иерусалимская чернь. Иисуса провели через этот двор в комнату стражников, и со всех сторон на Него сыпались насмешки — ведь Он назвал Себя Сыном Божьим! Издеваясь, они снова повторяли Его слова: “сидящий одесную силы”, “грядущий на облаках небесных”. Находясь в комнате стражи в ожидании законного суда, Он был беззащитен. Темная толпа видела, с какой жестокостью обошлись с Ним в синедрионе, и, распоясавшись, оскорбляла Христа с дьявольской грубостью и беспощадностью. Благородство и величественная осанка Христа приводили этих невежд в бешенство. Его кротость, Его невинность, Его благочестие и терпение будили в них сатанинскую ярость. Милосердие и справедливость были попраны. Ни с одним преступником не обращались столь бесчеловечно, как с Сыном Божьим.
Но сердце Иисуса разрывалось от еще более мучительного страдания; удар, причинивший Ему ужасную боль, был нанесен не вражеской рукой. Пока Христос переносил издевательства на допросе у Каиафы, один из Его учеников отрекся от Него.
Оставив Господа в саду, двое из Его учеников осмелились следовать на некотором расстоянии за толпой, которая схватила Иисуса. Это были Петр и Иоанн. Священники узнали Иоанна — хорошо всем известного ученика Иисуса — и позволили ему войти в судейский зал, надеясь, что он, став свидетелем унижения своего Учителя, перестанет считать Его Сыном Божьим. Иоанн попросил, чтобы Петра также впустили.
Было очень холодно, как всегда перед рассветом, во дворе разожгли костер. Люди теснились у огня, и Петр бесцеремонно подсел к ним. Он, ученик Иисуса, не хотел быть узнанным. Как ни в чем не бывало смешавшись с толпой, он надеялся, что его примут за одного из тех, кто привел Иисуса в дом Каиафы.
Но когда пламя осветило лицо Петра, женщина-привратница взглянула на него. Она обратила внимание, что он пришел с Иоанном, заметила его уныние и подумала: возможно, это ученик Иисуса. Ей, одной из служанок в доме Каиафы, было интересно узнать, так ли это. И она сказала Петру: “И ты не из учеников ли этого Человека?” Петр смутился и испугался. Взоры всех собравшихся устремились на него. Он сделал вид, что не понимает вопроса. Но она настаивала на своем и сказала окружающим, что этот человек был с Иисусом. Вынужденный отвечать, Петр раздраженно сказал: “Я не знаю Его”. Так он отрекся в первый раз. Тут же запел петух. О Петр! Как быстро ты устыдился своего Учителя! Как быстро ты отрекся от своего Господа!
Иоанн, вошедший в зал суда, не пытался скрывать, что он последователь Иисуса. Он не стал смешиваться с грубой чернью, которая оскорбляла его Наставника. Да его и не спрашивали ни о чем: он не пытался притворяться, и его ни в чем не подозревали. Он нашел себе укромный уголок, чтобы не быть на виду у толпы и в то же время находиться как можно ближе к Иисусу. Здесь он видел и слышал все, что происходило во время суда над Господом.
Петр же не хотел, чтобы его узнали. Напустив на себя равнодушный вид, он оказался на территории врага и стал легкой добычей искушения. Если бы его призвали сражаться за своего Учителя, он был бы мужественным воином, но когда на него стали презрительно указывать, он испугался. Многие готовы к решительной борьбе во имя Господа, но отрекаются от своей веры, убоявшись насмешек. Общаясь с теми, кого им следует избегать, они становятся на путь искушения. Они дают возможность врагу себя искушать, и потому говорят и делают то, что при других обстоятельствах никогда бы не сделали. Ученик Христа, который в наши дни скрывает свою веру, боясь страданий или осуждения, отрекается от Господа так же, как это сделал Петр во время суда.
Петр старался не проявлять никакого интереса к суду над своим Учителем, но сердце его скорбело, когда он слышал, как, жестоко насмехаясь, оскорбляли Господа. Более того, его удивило и разгневало, что Иисус позволил унизить Себя и Своих последователей, смирившись с подобным обращением. Чтобы скрыть свои подлинные чувства, он пытался поддержать неуместные шутки гонителей Иисуса. Но его поведение было неестественным. Он лгал и, хотя и стремился держаться как ни в чем ни бывало, не мог скрыть своего негодования, видя, как оскорбляют его Учителя.
Он вновь оказался в центре внимания, и снова его спросили, не последователь ли он Иисуса. Теперь он поклялся, что “не знает Сего Человека”. Ему была предоставлена еще одна возможность. Час спустя один из слуг первосвященника, близкий родственник тому человеку, которому Петр отсек ухо, спросил его: “Не я ли видел тебя с Ним в саду? Точно, ты из них; ибо ты Галилеянин, и наречие твое сходно”. Услышав такое, Петр пришел в ярость. Ученики Иисуса были известны чистотой речи, и, чтобы обмануть спрашивавших его и оправдать свое притворство, Петр с клятвою отрекся от своего Учителя. И снова запел петух. Тут Петр вспомнил слова Иисуса: “Прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня” (Марка 14:30).
В то время как позорные клятвы были еще на устах Петра и резкий крик петуха еще звенел в его ушах, Спаситель отвернулся от озлобленных судей и пристально посмотрел на Своего бедного ученика. В это самое мгновение Петр поднял глаза на своего Учителя. На кротком лице он прочитал глубокое сожаление и печаль, но гнева на нем не было.
Когда Петр увидел это бледное, измученное страданиями лицо, эти трепещущие уста, этот все понимающий и всепрощающий взгляд, словно стрела пронзила его сердце. Его совесть пробудилась, прошлое всплыло в памяти. Петр вспомнил, как всего лишь несколько часов назад он клялся, что пойдет за Господом в темницу и на смерть. Он вспомнил свою печаль, когда Спаситель в верхней горнице говорил о том, что Петр отречется от Него трижды в эту ночь. Только что Петр заявил во всеуслышание, что не знает Иисуса, — теперь он с горечью понял, насколько хорошо Господь знает его, насколько проницательно видит Он все движения сердца, неверность которого, как оказалось, была неизвестна даже самому Петру.
Поток воспоминаний нахлынул на него. Он вспомнил все: и чуткое милосердие Спасителя, и Его доброту, и долготерпение, и Его мягкость и снисходительность к заблуждающимся ученикам. Петр вспомнил и предостережение: “Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу; но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя” (Луки 22:31, 32). Он с ужасом думал о своей неблагодарности, лживости и вероломстве. Еще раз взглянув на своего Учителя, он увидел, как какой-то нечестивец занес руку, чтобы ударить Его по лицу. Не в силах больше переносить эту муку, он с разбитым сердцем бросился прочь.
Убегая в ночную тьму, Петр невольно искал уединения, не думая, куда и зачем он идет. И вот он очутился в Гефсимании. Все, что произошло здесь несколько часов назад, сразу ожило в памяти: его мысленному взору предстало страдающее, искаженное мукой лицо Господа с каплями кровавого пота. Мучимый угрызениями совести, он вспомнил, что Иисус плакал и страдал в молитве один, а те, кто должны были быть с Ним в час Его испытания, спали. Он вспомнил Его торжественное повеление: “Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение” (Матфея 26:41). В памяти всплыла недавняя сцена во дворе суда. Его сердце обливалось кровью от того, что он усугубил унижение и тоску Спасителя. На том же самом месте, где Иисус изливал Свою душу в муках перед Своим Отцом, Петр пал на землю, желая только одного — смерти.
Иисус велел Петру бодрствовать и молиться, но тот заснул и тем самым подготовил почву для своего тяжкого греха. Все ученики многого лишились из-за того, что спали в тот решающий час. Христос знал об огненном испытании, через которое они должны пройти. Он знал: сатана всеми силами постарается усыпить их бдительность, чтобы они не подготовились к этим испытаниям. Поэтому Он и предостерегал их. Если бы те часы в Гефсиманском саду были проведены в бодрствовании и молитве, Петр никогда не стал бы полагаться на свои слабые человеческие силы. Он не отрекся бы от Господа. Если бы ученики бодрствовали вместе со Христом во время Его душевного борения, они были бы приготовлены к тому, чтобы увидеть страдания Учителя на кресте. Хотя бы отчасти они поняли суть Его невыносимых мучений. Они могли бы вспомнить Его слова о предстоящих Ему страданиях, смерти и воскресении. И в самый мрачный и тяжелый час испытания луч надежды рассеял бы тьму и укрепил бы их веру.
Когда настал день, синедрион собрался еще раз, и Иисус снова был приведен в зал заседаний. Он назвал Себя Сыном Божьим, и на основании этих слов судьи уже подготовили обвинение против Него. Но осудить Его они все равно не могли, потому что многих членов синедриона не было на ночном совете и они не слышали Его слов. К тому же члены синедриона знали, что римский трибунал не усмотрит в этих словах ничего достойного смерти. Но если бы они вновь услышали эти слова из Его Собственных уст, то достигли бы своей цели: поскольку Он объявляет Себя Мессией, постольку Его можно обвинить в политическом подстрекательстве.
“Ты ли Христос? — спросили они. — Скажи нам”. Но Христос продолжал молчать. И они начали засыпать Его вопросами. Наконец с глубокой скорбью в голосе Он отвечал: “Если скажу вам, вы не поверите; если же я спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня”. Но для того чтобы у них не было никакого оправдания, Он присовокупил торжественное предостережение: “Отныне Сын Человеческий воссядет одесную силы Божьей”.
“Итак, Ты Сын Божий?” — спросили они Его в один голос. И Он сказал им: “Вы говорите, что Я”. Они закричали: “Какое еще нужно нам свидетельство? ибо мы сами слышали из уст Его”.
Итак, осужденный иудейскими правителями в третий раз, Иисус должен был умереть. Теперь, думали они, у них есть все необходимое, чтобы римляне утвердили этот приговор и предали Его в их руки.
Тогда они в третий раз стали насмехаться и издеваться над Иисусом, издевательства эти были еще страшнее, нежели те, что Иисус переносил от невежественной толпы. Теперь это происходило в присутствии священников и правителей, с их одобрения. Из их сердец исчезло всякое чувство сострадания и человеколюбия. Вынудить Иисуса молчать они не смогли, однако у них были другие средства, которыми во все века заставляли замолчать еретиков: пытки, насилие, смерть.
Когда судьи объявили, что Иисус осужден, сатанинская ярость овладела народом. Рев толпы был подобен реву диких зверей. К Нему бросились с криком: “Он виновен! Предать Его смерти!” Если бы не римские воины, Иисус не дожил бы до Голгофского креста. Не вмешайся римляне, силой сдержавшие и обуздавшие толпу, Его тут же, перед судьями, разорвали бы на куски.
Язычники были возмущены грубым обращением с человеком, вина которого не была доказана. Римские чиновники объявили, что, осуждая Иисуса, иудеи посягают на римскую власть, что даже по иудейскому закону человека нельзя приговорить к смерти на основании его собственных свидетельств. После такого вмешательства наступило временное затишье, но правители иудейские все равно не испытывали ни жалости, ни стыда.
Священники и правители забыли о приличиях, подобающих их положению, и осыпали Сына Божьего мерзкими оскорблениями. Они насмехались над Его происхождением; заявили, что, самонадеянно провозгласив себя Мессией, Он сделал Себя достойным самой позорной смерти. Самые распущенные и пользующиеся дурной славой люди оскорбляли Спасителя. На Его голову накинули старую одежду, и мучители били Его, говоря: “Прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?” Затем, сорвав тряпье, какой-то негодяй плюнул Ему в лицо.
Ангелы Божьи фиксировали каждый оскорбительный взгляд и каждое оскорбительное слово или действие против их возлюбленного Повелителя. И настанет день, когда те подлые люди, которые издевались над Спасителем и плевали в спокойное и бледное лицо Христа, увидят Его в сиянии славы, блистающей ярче солнца.
Помочь сайту
Поздравления
