Патриот

     Плохи дела в государстве, если ему приходится обращаться к солдатской доблести, говорит Бертольд Брехт; к национальному достоинству обращается тот, у кого напрочь отсутствует достоинство собственное, говорит Артур Шопенгауэр; патриотизм – последнее прибежище негодяев, говорит Самюэль Джонсон; патриотизм – добродетель порочного, говорит Оскар Уайльд. Я вовсе не специально коллекционирую высказывания, дабы укрыться за спины уважаемых мыслителей, я просто с ними согласен. Мне нет нужды прятать от вас свою асоциальность, столь безмерно мое презрение к патриотам; мне нет нужды вопить о своем чувстве на каждом углу, как громче всех кричит «держи вора!» сами знаете кто; мне отвратительны и власть, и ее оппозиция, сражающиеся меж собою со слюной у рта на карамельных шпагах в обертке всепоглощающей любви к родине.

     Я не патриот? Я предатель? Я Иван, не помнящий родства? Если скажу, что я тот, кто стоит диаметрально напротив патриотов, будет ли тот же смысл? Важно, чтобы под моей позицией не понималось то же, что имел ввиду Сальвадор Дали, когда утверждал, что он мол тем отличается от сюрреалистов, что сюрреалист это он. Если говорю, что не патриот, то это означает, что я не люблю свою страну. Мне бесконечно стыдно за нее. Стыдно не перед кем-то конкретно, а само по себе стыдно. Стыдно и горько.

     История государства российского начинается с того, что головотяпы, как метко назвал пращуров наших Салтыков-Щедрин, передравшись в клочья, призвали на управу над собою тоже дикаря но скандинавского. Понадобилось еще пять-шесть веков, прежде чем держава стала державою при Иване III Васильевиче. Только дело хоть сколько-то наладилось – нате вам Ивана Кровавого, смуту да трех Лжедмитриев. Еще через сотню-другую лет на костях русских выстроил Петр I Романов государство вроде и новое, но куда ж денешь паршивую кровь да кислую шерсть? Анна Иоанновна и Елизавета Петровна стали последними хоть сколько-то русскими, а далее потекла уж гниль Гольштейн-Готторпова, с оскорбительным снисхождением, как брошенную кость прибавляющая к гербу своему имя Романовых. В двадцатом веке головотяпы наши вновь взбесились и сделалось на святой Руси совсем уж непотребное. Быдло безродное, усевшись грязным задом своим на трон русский и перебивши остатки хоть какой-то культуры, за неимением чем еще заняться, стало душить своих же гегемонов сотнями тысяч, миллионами. Потом дегенерат с пятном на лбу, решивши, что этого мало, раскроил страну обратно на княжества, ну а Свердловский алкаш уж и довершил начатое. Теперь эти два клоуна затеяли чехарду на многострадальном российском троне и совсем уж поселившись на экранах телевизоров, взахлеб, наперебой рассказывая нам, нищим, как нам все веселее становится жить. Экие свиньи! Тут вот ведь еще что особенно обидно. Рюрики да Гольштейны, господь с ними, все ж таки чужаки, им Россию любить даже и противоестественно, но эти-то вот, последние сто лет которые, эти же всё ведь наши, плоть от плоти русские, мы, я! Монархопоклонный Карамзин, шаркая ножкой, стыдливо признавал, что основное занятие русских – воровство. Лукавил энциклопедист. Боялся сказать, что не воруют на Руси, а откровенно и цинично продают ее. Вот только не «продают», а «продаем». И нечего тут искать виноватых и пенять на зеркало, коли рожа...

     Я стыжусь всего этого, я ненавижу себя и родину, за то, что мы с ней такие. Однако знаю, что никакой сын не предаст мать, даже если она шлюха и пьяница. Просто потому, что она мать и другой нету. Мне горько, но те, кто кричит, что все мол в нашей власти, что активной социальной позицией можно все поменять, раздражают меня своей глупостью, а, скорее, целенаправленной подлостью до тошноты, до рвоты. Нынешние патриоты, наторговавшись всласть телом матери своей уступят место патриотам грядущим и те докончат дело. Докончат, потому как нет ничего неисчерпаемого. Я же…, я примкну к великому Пушкину и соглашусь с ним вполне: «Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство». Лишь только в этом мой патриотизм. Аминь.