Помочь сайту
Поздравления
Почти детские шалости
Всё-таки замечательная эта штука – жизнь. Прекрасна и удивительна во многих её проявлениях, какими бы нелепыми, а порой жестокими они ни были. Это я про всякие-разные шутки. Ведь юмор бывает как добрым, так и не совсем. Иной раз, вспоминая прожитое время, даёшься диву от тех или иных выражений остроумия. В основном эти воспоминания вызывают улыбки и даже смех. Иногда заставляют задуматься или погрустить. Тем не менее, сейчас, уже с верхней части пирамиды своего возраста, взирая на прошлое, начинаешь понимать, что в своё время, вроде бы ничего плохого мы и не совершали, учиняя всевозможные розыгрыши друзей, близких, а иногда и посторонних людей. Порой мы не задумывались, что своими поступками можем как-то огорчить, обидеть человека до глубины души. Поддаваясь сиюминутному эмоциональному порыву, самой целью было единственное желание – пошутить. Насколько же удачной окажется шутка для разыгрываемого, было «делом третьим» и не заслуживало особого внимания. О некоторых таких «шалостях» я и хотел бы поделиться в данной рассказке.
Учитывая, что многие описанные здесь персонажи до сих пор живы-здоровы, все анкетные данные, а так же места действий изменены.
Я родился и вырос в семье служащих. Мой отец всегда слыл незаурядным остряком. Жертвами его розыгрышей становились не только сослуживцы, но и все домочадцы. Я так же не был исключением. Конкуренцию родителю составляла лишь сестра мамы – тётя Виктора.
Неизвестно с каких времён началась эта традиция, но каждое лето вся семья собиралась на малой родине, в старинном провинциальном городке, в большом-большом доме, построенном ещё пра-прадедами в начале 19 века. В этом домище жили дедушка и бабушка, а остальные многочисленные тёти-дяди со своим потомством, словно пчёлы на мёд (или мухи на что-либо), слетались туда на отдых. В огромном двухэтажном особняке места хватало всем.
Дом окружали фруктовый сад и огород, за которыми был пруд, вырытый сразу после возведения усадьбы. Ввиду того, что дно пруда ещё в незапамятные времена было усыпано морскими камушками, а где-то в середине били сразу несколько ключей-источников, вода в нём всегда была чистой и прохладной. Только с одной стороны, на площади около 10-15 кв.метров, дно было специально заилено. Там цвела ряска и росли очень красивые кувшинки и лилии.
Пруд был далеко не мелким. Там где били ключи, глубина доходила до пяти и более метров. В диаметре он был метров тридцать. В одном месте, где были оборудованы нырялка в виде пружинистой доски и тарзанка, глубина начиналась прямо от берега. Для малышей это место было под запретом. Зато отроки и взрослые резвились тут от души. Короче, пруд был любимым местом отдыха, т.к. практически заменял городской пляж.
Одним из показателей «высшего пилотажа» для взрослых, было переплывание пруда с одного берега на другой. Пловец считался тем круче, чем больше раз без отдыха мог пересечь водоём туда-сюда. В соревновании принимали участие все дяди и некоторые тёти. Исключение составлял только один мужчина – дядя Коля Г-н из Ленинграда. Удивительное дело, но, невзирая на то, что он много лет прослужил морским офицером, «плавал» он яко топор. В воду заходил лишь со стороны детского лягушатника и то не глубже, чем по грудь. Постоит-постоит, бывало, поплещется и обратно на берег загорать. Вполне естественно, что во время коллективных заплывов, дядя Коля либо скромно наблюдал за пловцами с берега, либо у него находилось какое-то «срочное дело» и он вообще уходил с пляжа.
И вот в один прекрасный день, когда мы всем семейством отдыхали на берегу, пришёл мой отец и принёс какой-то свёрток. Развернув его, мы увидели, что это надувной детский круг в виде большой зелёной лягушки. Нашему ликованию не было предела. Отец ртом надул эту чудную штуку, но когда я, было, уже протянул к ней руки, он совершенно серьёзно заявил что-то вроде: - Нет, дорогой мой, это не для тебя.
Все присутствующие как-то сразу притихли и молча взирали на отца. Он же с невозмутимым видом продолжал, обратившись к дяде Коле: - Уважаемый Николай Николаевич. Позвольте поздравить Вас с Днём Военно-Морского флота и вручить этот скромный подарок. Надеемся, что с его помощью и Вам наконец-то улыбнётся удача, и Вы сможете не только нырять с тарзанки, но, возможно и преодолеть этот бездонный океан.
Дети, конечно же, мало что поняли. Большинство же взрослых валялось на пляже от хохота. А дядя Коля, покраснев до корней волос, отвечал: - Спасибо, Григорий Михайлович… Но вы … это…всё-таки отдайте его детям…
Тут вмешалась тётя Виктора. Заикаясь от смеха и утирая льющиеся в три ручья слёзы, она подхватила: - Ну что ты, Коленька! Дети и так плавать умеют! Ты уж сделай милость, нырни с этой жабой с тарзанки. А мы все будем на подхвате. Если что – спасём, не переживай, дорогой наш моряк!
Бедный дядя Коля, окончательно стушевавшись, чуть ли не бегом покинул пляж. С тех пор и с моим отцом и с тётей Викторой он вёл себя, мягко выражаясь, крайне сдержанно.
Однажды, когда я был ещё совсем маленьким, папаня поимел неосторожность подшутить над тётей Викторой. В нашей семье было принято во время нечастых встречь делать друг другу какие-либо подарки. Ну так, всякие мелочи, как-то: сувениры, шоколадки и т.д.
Как правило, к бабушке-дедушке в начале приезжали женщины с детьми, а уже потом, с задержкой в две-три недели, наши отцы. Мало ли: то с отпуском проблема, то ещё что-то в этом роде. Так вот, когда приезжал мой отец, он подходил к каждому из родственников и, расстегнув пиджак, показывал на карман, в котором лежал подарок. А тот, к кому он подходил, сам вынимал приготовленный для него сюрприз.
В очередной свой приезд, отец таким образом обошёл всех родственников. Когда очередь дошла до тёти Викторы, то из кармана пиджака она вытащила нарядный свёрточек, перевязанный красивой атласной лентой. Развернув его, тётя поначалу растерялась, т.к. внутри оказалась настоящая живая земляная жаба. Всем, как всегда было весело. Тётя же, посмеявшись за компанию, елейным голоском заявила: - Спасибо, Гришенька, я в долгу не останусь.
В то лето отец недолго был с нами. То ли отпуск короткий, не то по службе отозвали… Не в этом суть. Я же тогда только учился говорить. И вот тётя Виктора, используя весь свой природный юмор, интенсивно взялась за моё обучение. Уж как ей это удалось – никому не известно. По всей видимости, обучение было направлено таким образом, что реализовать новые знания я мог только увидев своего родителя, ибо посылки из трёх, семи и десятиэтажных, несовсем литературных и цензурных изречений, были направлены именно ему. Остаётся только представить мину на его лице, когда при встрече нас с мамой на Киевском вокзале, он услышал от меня совершенно безобразную тираду сквернословия. Как он сам признавался позже, такое ему не доводилось слышать даже в казармах многочисленных гарнизонов. Конечно же меня он отучил от тех неологизмов буквально в одночасье. Зато с тётей Викторой после этого случая, больше никаких вольностей не позволял.
Когда мне было лет шесть, у доченьки тёти Викторы, моей двоюродной сестры Светочки, родился мальчик, т.е. мой двоюродный племяник Миша. С самого детства его звали Мишуткой, а учитывая тот факт, что он шепелявил, и вместо буквы «ш» произносил «ф», то и я и мои сверсники кузены-кузины, обращались к нему не иначе как Мифутка.
Время шло, мы росли, а Мифутка для нас так и оставался «милюзгой». На летних каникулах у бабушки, он вечно норовил с нами поиграть. Ну а мы, как водится, всячески от него открещивались.
Тётя Виктора очень любила детей и практически ежедневно баловала нас сладостями. Больше всего нам нравился изюм в шоколаде. Принесёт, бывало, тётя конфетки, разложет их по бумажным, свёрнутым вручную кулёчкам и раздаёт каждому племянику. А поскольку Мифутка был для неё самым любимым, то ему, как правило, доставалось больше остальных.
В свои три года он уже отличался невероятным коварством. По-быстрому заточив предназначенную ему порцию, он приставал к нам и выпрашивал конфеты. А когда мы отказывали, закатывал истерику. Он верещал как резаный и бежал докладывать тёте Викторе, что мы «фадины», видите ли, с ним не играем или, того хуже, «обифаем» его-бедолажечку. В этих случаях тётя Виктора хмурила брови и высказывала нам всё, что думает по данному поводу. И это было для нас крайне неприятно.
Недалеко от дома находился большой старинный парк. Для нас это был настоящий лес. Мы там частенько играли в «войнушку» и «казаки-разбойники». Огромные тысячелетние дубы, густые поросли всяко-разного кустарника, развалины каких-то старинных зданий, высокая трава, где можно легко спрятаться – всё располагало для детских забав.
Там же ежедневно можно было видеть стадо пасущихся коз, принадлежащих одной очень доброй старушке. Вполне понятно, что на местах «боевой славы» её подопечных повсеместно валялись «козьи шарики». Уж и не помню, кому из нас пришла в голову идея – как избавиться от Мифуткиных приставаний. Но насобирали мы этих «шариков» просто огромное количество. Дело в том, что чисто внешне, они здорово походили на изюм в шоколаде.
И вот как-то, в очередной раз быстро заглотив свою порцию, Мифутка, как всегда стал конючить у нас «ДП». И тут (о чудо!!!) мы все вчетвером наперебой предлагаем ему свои пакетики с «конфетками». Совершенно очумев от неизвестно откуда свалившегося счастья, Мифутка запихал себе в рот целую горсть дармового угощения. Проглотив вслепую добрую половину, пережёвывая остальное, он, по всей видимости, наконец-то стал соображать, что не всё так ровно-гладко; что-то, типа, вкус какой-то не тако-о-й. Тем не менее, глядя на нас и ВИДЯ, с каким наслаждением мы поедаем свои конфеты, он просто ну никак не мог себе позволить выплюнуть содержимое изо рта. Мы же упорно медленно продолжали поглощать сладости и каждый норовил спросить: - Ну как, Мифутка, вкусные конфетки? А правда же, сегодня они вкуснее вчерашних. Так ведь? Мифутка утвердительно тряс гривой и продолжал жевать, стараясь проглотить эту отвратительную кашицу. А оно ведь не лезет. Организм-то не обманешь… Когда же всё-таки ему удалось переломать себя и испить всю горькую чашу до дна, то на предложение угоститься ещё, он ответил: - Спасибо, больфе не хочфу…
На другой день экзекуция повторилась один-в один. А ещё через какое-то время Мифутка вообще отказался от угощения, даже из рук самой тёти Викторы.
Лучшие отроческие годы я провёл в престижной школе с углублённым изучением английского. Классным руководителем у нас была замечательная учительница, назовём её Галина Андреевна. Несколько лет она прожила в Лондоне, где муж служил каким-то ответработником в каком-то торгпредстве или что-то в этом роде. Даже внешне она очень походила на настоящую англичанку: долговязая и нескладная, с короткой стрижкой и в фирменных круглых очках на длинном, с горбинкой носу. Портрет завершали маленькие серые глазки и тонкие, словно лезвия, губы.
Но зато какой же у неё был английский! Она говорила бегло и очень грамотно; знала массу английских песен и стихов; могла цитировать наизусть целые главы классиков. Да и как педагог она была великолепна. Возможно, не вмеру строгая, но справедливая. На своих уроках она не допускала и слова по-русски. Ослушание каралось исключительно двойками. Причём никакие «смягчающие вину обстоятельства» во внимание не принимались.
Больше всего Г.А. не выносила тупость и не стеснялась выссказать бездарю всё, что о нём думает. И если ученик не до конца понимал суть, то она могла объяснить ему это и по-русски, но только не во время урока, а только после занятий, ибо установка для всех была едина. Родителей такое положение дел вполне устраивало, т.к. все понимали, что Г.А. работает не на показатель, а на результат.
Надо ли говорить, что для нас, учеников, Г.А. была, мягко выражаясь, не самой любимой учительницей. Боялись её просто панически. Даже отличники поглядывали на неё с опаской. Об отношении учеников можно судить по прозвищу – Горгона, которую она напоминала даже внешне.
И вот, когда я учился в шестом классе, в нашу школу перевёлся один юноша со странной фамилией Сюсин. Звали его Дима. Папа Димы служил в Конторе Глубокого Бурения и почему-то решил, что его отпрыск всенепременно должен обучаться именно в этой школе. Наверное, готовил ему будущее суперагента ПГУ.
На поверку же Дима оказался крайне твердолобым индивидом. И не удивительно. Ведь до переезда в Москву семья Димы проживала в каком-то дальнем, богом забытом захолустье, где его папаня занимал должность начальника местного райотдела КГБ. И какие знания Сюсик (псевдоним, кот.ему сразу присобачили) мог получать в местной школе, остаётся только догадываться. Единственный предмет, с которым он был на «ты» - это физкультура. Он был очень крепкий и шустрый подросток, занимался прикладными видами спорта.
В первый же свой визит в школу Сюсик опоздал на урок. И по всем законам жанра, этим предметом был английский, с которого и начинались занятия. Правда, накануне мы уже знали, что в класс приходит новенький. Его привёл сам дирик и представил как нового «едока гранита науки».
И вот заходит, значит этот едок в класс и, обращаясь к Горгоне, заявляет что-то вроде: - Здрасьте. А куда мне сесть?
Понимая нелепость ситуации, Горгона делает для него исключение и объясняет великим и могучим языком: - Во-первых, Сюсин, не «здрасьте», а «Good morning». Во-вторых, опоздавший должен извиниться за своё поведение и попросить разрешения войти в класс. И, наконец, в-третьих: To here we study English and all pupils talk real language only! Do you good understand to me?
Уставившись на Горгону часто-часто моргающими поросячьими глазками, Сюсик скривил глупую улыбку и промямлил: - …гы, гы… а чё это вы такое хаварите?
Сохраняя нордическое спокойствие, Горгона уже по-английски обратилась к старосте класса и потребовала, что бы та взяла шефство над новеньким; что бы в ближайшее время он освоил необходимые для него знания; что бы не обращался к ней с дурацкими вопросами и т.д. Старостой была лучшая ученица Люда Коваленко. На тот момент она очень хорошо владела двумя языками и считалась любимицей класснухи. Она понимающе кивнула и посадила Сюсика с собой.
И тут начались мучения. И для Сюсика и для старосты и для самой Горгоны. Бедолага Дима блистал редкой тупостью. Он не понимал ничего. Он не знал даже азов английского и с ним несчастной Люде Коваленко пришлось заниматься с самого начала. Но настоящая беда заключалась в том, что Димон был совершенно далёк от постижения каких бы то ни было, включая даже русский, неговоря уже об иностранных языках. Как ни старалась покладистая тароста; как ни билась сама Горгона, оставляя его практически каждый день после уроков… Голый ноль. Он был совершенно неспособным бездарем. Точку в этой истории поставил из ряда вон выходящий случай.
В довесок ко всем своим «едоковым» достоинствам, Сюсик почему-то постоянно опаздывал на первый урок. Уж и не знаю: любил ли он поспать или тому была иная причина, но редкий день обходился у него без опозданий. Согласно установленным правилам, любой опоздавший обязан был принести извинения следующим образом: I’m sorry I late. Can I come in? Казалось бы – ну что здесь сложного? Ну зазубри ты эту сакраментальность и опаздывай сколько угодно. Но и это Димону было не под силу. Никакие душещипательные беседы; ни выволочки у дирика… Ничего не имело успеха.
Но вот в один прекрасный день заявляется Сюсик в класс со своим привычным 10-минутным опозданием и прямо с порога, обращаясь к Горгоне, выдаёт: - I’m sorry. Do you want suck at to me? В классе повисла гробовая тишина. Лицо Галины Андреевны покрылось пунцовыми пятнами. Она как-то, словно от удара обухом, сгорбилась на своём стуле. Зачем-то сняла, потом надела очки. Потом опять сняла и, повернувшись к вошедшему, по-русски переспросила: - Что ты сказал, Сюсин? Может быть я всё-таки ослышалась? Повтори.
Изобразив на тупой морде свою блаженную улыбку, Димон повторил то же самое. И тут Горгону прорвало. Из глаз покатились крупные-крупные слёзы. Обращаясь ко всему классу, она заявила: - Какие же вы всё-таки неблагодарные подонки! Ведь это у кого-то из вас хватило подлости обучить несчастного дегенерата такой гадости! Ведь ему бы никогда в голову не пришло вызубрить ТАКОЕ самому! Пусть встанет негодяй, обучивший его. Я хочу посмотреть в глаза этому ублюдку!
Тишина становилась звенящей. Наконец Горгона встала из-за стола, взяла Сюсика за ухо и повела к дирику. Скандал был ужасный. В тот же день собрался педсовет, куда вызывали всех по-очереди и кололи самым жёстким образом. Папаня Сюсика, вкупе с дириком были главными инквизиторами-колунами. Но дознание так ни к чему и не привело. Сам Димон настаивал на своей версии, заключавшейся в том, что якобы возле школы он встретил утром какого-то «большого пацана» и тот, мол, написал ему шпаргалку с вышеозначенным текстом.
Понятно, что такая легенда не выдерживала никакой критики. Но Димон продолжал тупо на ней настаивать. Через несколько дней дознание было прекращено, точнее – спущено на тормозах. Сюсика отец перевёл в спортивную школу. А вскоре из нашей школы ушла и сама Галина Андреевна. Ходили разговоры, что её забрала переводчицей какая-то очень серьёзная контора, как бы даже не министерство…
А спустя лет пятнадцать после описанного случая, на одном из вечеров школьных друзей, я таки узнал имя злопыхателя, влившего яда в уста несчастному Димону. Этим негодяем оказалась отличница Люда Коваленко. Она сама в этом и призналась, заявив присутствующим, что Сюсик её просто достал своей тупостью. Понимая, что такая выходка гарантированно избавит её от дальнейших мучений, она приложила все усилия и в конечном итоге вдолбила мучителю в голову пожалуй единственную, выученную им по-английски, фразу.
Помолчав, она добавила: - А всё-таки какая получилась шутка! Не так ли…
Одной из удивительных и безусловных побед демократии в нашей стране, примерно – как в цивилизованном, западном мире, конечно же является т.н. политкорректность. Подобно штамму сибирской язвы или СПИДа, это замечательное явление 10-мильными шагами распространяется по городам и весям необъятной Родины. К сожалению, мы ещё не дошли до таких вершин, что бы называть чёрный хлеб афробулочными изделиями или, к примеру, каловую массу – продуктом трансформации пищи. Это ещё впереди. Хотя и не за горами.
Тем не менее, даже в свете сказанного, крайне тяжело обойти тему национальностей. Сразу оговорюсь, что не являюсь расистом, нацистом или антогонистом какой-либо отдельно взятой этнической группы. Просто иной раз встречаются такие люди, охарактеризовать поведение которых реально невозможно, не помянув в суе какой-нибудь нации или народности. Например: «какого чёрта ты делаешь всё по-армянски», «ну ты и еврей», «а этого татарина кто приглашал», «не тормози, чукча»… Примеров достаточно немало. Так среди многочисленных персонажей анекдотов, не самое последнее место занимают молдаване.
С этими замечательными людьми я впервые вплотную столкнулся в армии. Поразительное дело, но из числа сельских жителей, все поголовно трактористы. Если молдаванин – не тракторист, то это либо горожанин, либо – молдаванка.
Кстати, есть такой старый анекдот – версия возникновения молдаван. Когда в стародавние времена царские войска вошли в Бессарабию, то солдаты, что вполне естественно, подходили к местным девушкам с единственным вопросом: -…мол, давай… Ну и те, будучи не в состоянии сдержать столь страстный натиск, давали. Отсюда и произошли мол, даване.
А вообще они очень классный народ: и в винах разбираются и пляшут от души. Да и с чувством юмора у них всё в порядке. Хотя и задумчивые. Конечно же не до такой степени как э-эсто-онцы. Но всё-таки присутствует у них эта черта.
Немало в Советской армейке было «тягот и лишений», которые военнослужащие «обязаны мужественно преодолевать». Особенно тяжело на первых порах, первые полгода. Не могу сказать, как в других частях, но у нас эта беда называлась «нехваткой». Это когда постоянно хочется жрать. Вроде как только позавтракал, а через полчаса такое впечатление, что неделю макового зёрнышка во рту не было. Точно такая тема и после обеда и после ужина. Это когда чувство голода преследует вас с бесжалостностью Немезиды и кровожадностью Гарпий; это когда после изнурительной беготни по полигонам, муштры на плацу и рабского, сизифого труда в расположениях гарнизона, едва прикоснувшись к подушке, забываешься в кошмарном полусне-полуобмороке; это когда в таком безобразном забытье обязательно плывут перед глазами какие-то «цывильные ништяки», а сразу после команды «Подъём», лишь единственная мысль стреляет в голову: «завтрак».
Можно развивать эту тему до бесконечности. Воистину – самый, пожалуй, страшный бич для новобранца – испытание желудком. Нелегко приходится буквально всем. Просто разные люди по-разному переносят и переживают беду. Если «люди-головы» относятся к этому философски, то «люди-желудки» показывают себя с другого, так сказать, ракурса.
Одним из моих сослуживцев в учебном полку был Зиновий Туникэ. В общем вполне нормальный пацик. Только вот присутствовала у него одна странность: он постоянно жаловался всем и каждому, что о-очень хочет кушать. Вначале ему просто сочувствовали, всячески утешали, что не только он один страдает, что всем нелегко и т.д. Он продолжал доставать. Постепенно такое нытьё поднадоело порядком и его стали посылать. Кто куда. И это не подействовало. Зиновий мужественно, с национальным упорством, плакался в жилетку. И однажды нашёлся остряк, которыё предложил ему: - Слушай, Зина! А ты подойди к «фартуку» и попроси у него добавки.
Глаза несчастного засияли: - Тапафка? А можно?!, - но это уже дело третье. И как он сам не догадался! Ведь это же так просто! Всего-то навсего нужно подойти к кашевару и попросить. Что ему – жалко, что ли! Он сразу же всё бросит и накидает Зинуле полную миску каши или картошки…
Тут необходима небольшая ремарка. Завтрак, обед и ужин выглядели так. Подходит строй «духов» к столовке, подаётся команда: - На месте!... Примерно с полминуты бойцы продолжают «месить говно», т.е. маршировать на месте. После этого: - Слева (справа) по-одному в столовую шагом…арш! Забежали. Встали по обе стороны 10-местных столов, на которых заготовщиками уже расставлены по пять мисок «шлюпарей» по обеим сторонам, а в торце стола дымится бачок с кашей (если обед – то два: с первым и со вторым) и чайник с пойлом. Встали, значится, духи, слюни пускают, кадыки так и бегают вверх-вниз. Сержанты преспокойно садятся и неспеша так трапезничают. Очередная команда: - Садись! Все садятся на скамейки. Весло никто не берёт. Сидят, касатики, ждут. В это время: - Встать!, - все встают, - Садись!, - все содятся, - Встать!, - все встают… И так раз десять-пятнадцать. Когда сержанты управляются с первым, классической, неземной музыкой звучит: - Садись! Разводящие встать! Без шума приступить к приёму пищи!
Не приведи боже, если кто-то громыхнёт шлюпарём по столу или веслом о шлюпарь. Тогда музыка меняется на гром: «встать-садись, встать-садись»…А когда сержанты управляются с компотом, - Закончить приём пищи! Строиться выходи… Всё. Пообедали.
Но, предположим, обед прошёл нормально. В этом случае, требуха вроде как и набита, правда не до конца. Ведь осилить два блюда за 2-3 минуты, даже будучи очень голодным, крайне непросто. Тем не менее, беспощадно обжигая губы, языки и щёки изнутри, духи хоть что-то, но успевают закинуть в свои изголодавшиеся топки.
Не тот случай – Зиновий. Он умудрялся схавать всё подчистую. Со скоростью пулемёта закидывал в свою хлеборезку весь рацион, при том умудряясь каким-то чудесным образом избежать ожогов ротовой полости, да ещё какое-то время сидеть просто так, жадным взглядом провожая во рты сослуживцев поглощаемую ими еду.
И вот, в тот же день, когда ему посоветовали подойти к повару, он обратился к одному из сержантов с просьбой это сделать. Заранее зная результат, тот милостиво разрешил. Но только с условием, что Зинка уложится до конца обеда.
Как всегда, наскоряк проглотив свою порцию, курсант Туникэ с пустым шлюпарём бросился к окну раздачи. Со стороны это выглядело так. Подбегает он к окошку, очень быстро что-то говорит толстомордому фартуку, тот молча протягивает руку и берёт у Зиновия миску. И вдруг, вместо того, что бы отвесить в неё порцию каши, он отвешивает этой самой миской страждущему просителю по лбу. Причём, калабуха была такой силы, что шлюпарь за малым не вывернулся наизнанку, а горемыка Зинка так и плюхнулся на свою худую задницу. Всеобщий хохот огласил столовку, где обедал почти весь батальон. Валялись все, даже не успевшие пожрать. Фартук же был «центром вселенной» и раскланивался налево-направо, словно артист, по-клоунски снимая свой нечистый колпак.
Казалось бы, случай поучительный, но Зиновия он не вразумил. Тем же вечером, с огромной шишкой на лбу, он делился впечатлениями: - Я, наферно непрафильно попросил тапафка.
Утром, во время завтрака, повторилось всё точь-в-точь как и накануне. Опять он выхватил свою калабуху. Только в этот раз к шишке прибавилось ещё и рассечение, аккуратно посреди лба. Ликованию в столовке не было предела. Тем не менее, после завтрака горемыка Зина вновь рассуждал о том, как лучше попросить «тапафка». Тут уже вмешались земляки. Они долго что-то ему объясняли. Он возражал, с пеной у рта отстаивая своё мнение. Всё-таки, худо-бедно им удалось убедить Зину не просить «тапафка», пока не заживёт многострадальное чело.
Как ни странно, но, выждав всего лишь пару-тройку дней, наш герой, с повязкой на лбу и пустым шлюпарём, опять отправился к окошку раздачи. И опять же под неё попал. Но теперь было уже не до смеха. Толстомордый фартук так раскроил ему коробочку, что Зинку пришлось относить в лазарет, где другой толстомордый «фартук-дуст», наложил ему на лоб несколько швов, даже не проведя обезболивание.
Когда же анекдот достиг ушей ротного, он вызвал курсанта Зиновия в свой кабинет и о чём-то долго с ним беседовал. В результате беседы, к звезде на лбу прибавился ещё и фентиль под глазом, а так же приказ, адресованный замкомвзводу и старшине, о строжайшем надзоре за курсантом Туникэ, в плане неукоснительного соблюдения последним воинской дисциплины. Директиву огласили перед строем на вечергей поверке. После того случая, Зиновий частенько повторял: - Э-э-эх…Если бы не Устав, я бы всё равно получил бы от фартука тапафка…
В первой половине восьмидесятых я был переведён по службе в один дальний гарнизон, на самый «конец географии». Приехал туда вместе со своим одноклассником и однокашником Никоновым Колей. Сразу после прибытия, нас поселили в специальное общежитие для сотрудников нашей конторы, в трёхместный холостяцкий номер.
Каково же было моё удивление, когда от коменданта мы узнали, что делить жилище будем с человеком по фамилии Дрыну. Да-да, именно Вася Дрыну. Тем же вечером мы с ним и познакомились. Надо сказать, что внешность полностью соответствовала фамилии. Это был здоровенный детина с угрюмым выражением лица. О-о-очень широкий в плечах, с кулаками-кувалдами, большой квадратной головой, с выступающей нижней челюстью и надбровными дугами «а-ля питекантроп». Портрет завершался узким лобиком и маленькими, глубоко посажёнными глазками-угольками.
Вася оказался угрюмым не только на вид. Всё, что мы от него услышали во время знакомства, было «добрый вечер» и «Вася».
В ближайшие выходные после переезда, мы с Колей организовали небольшой междусобойчик, посвящённый этому знаменательному событию. Отмечали его там же, в общаге. Вася на банкете так же присутствовал. Я был удивлён, т.к. в ходе «борьбы с зелёным змием», наш сосед практически диаметрально изменился. Перед нами восседал не прежний бука-молчун, а вполне коммуникабельный, жизнерадостный молодой человек, кстати, наш ровесник. Он даже рассказывал анекдоты, правда, не совсем свежие и не очень смешные, но зато после каждого хохотал громче всех.
На мой вопрос – чем занимался Вася до прихода в нашу систему, он ответил сакраментальное: - А, ерунда. Работал трактористом.
Мы с Колей долго ржали. А когда Вася поинтересовался причиной такой реакции, то я сказал, что ещё в первый день нашего знакомства, заявил своему однокашнику то же самое, мол, Вася – никто иной, как бывший тракторист. Его заинтересовало моё утверждение и он спросил: - Это, наверное, дедуктивный метод?
А я возьми и ляпни: - Да нет же, Вася. Всё гораздо проще: если молдаванин не тракторист, следовательно он – молдаванка.
После услышанного, Вася как-то скукожился, пожух и перестал с нами общаться. Что-то около двух-трёх недель меня «не замечал», даже не здоровался, хотя особого повода вроде как и не было.
В какой-то из праздников, по-моему это был Новый год, в нашей комнате собралась толпа народа. У всех было прекрасное настроение: много шуток, песни под гитару и т.д. И вот, в самый разгар вечеринки, нам уж очень захотелось поприкалываться. И не просто – над кем попало, а жребий пал на Васю. Не знаю – почему именно его мы выбрали жертвой розыгрыша, да это сейчас и неважно. Но одним из обстоятельств, конечно же была его национальность. Ибо так можно приколоть лишь молдаванина.
Зная его подозрительность, начали мы издалека. Взяв банку со сгухой, которой у нас была уставлена целая полка, я, как бы заинтересовавшись изображённой на ней коровой, невзначай спросил: - Вася, а как по-вашему будет «молоко»?
Тот нахмурил брови, о чём-то подумал и, наверное не найдя повода для подвоха, ответил: «лапти». Тут, согласно разработанного плана, вмешался Коля: - Ну надо же! Смотри как интересно: у нас «лапти» - обувь, а у них – молоко!
Кто-то ещё что-то ляпнул в эту же тему. Потом последовали вопросы: как называется корова, бык и др. Вася мало-помалу расчувствовался и, практически не думая, отвечал. Затем у него спросили – держут ли у них коз, на что он так же ответил утвердительно. И тут последовал главный вопрос: - А как будет звучать: коза есть, а молока нет?
Он, пожав плечами, машинально ответил: - Капри есты, лапти нуй.
Вот оно то, чего мы так ждали и ради чего затянули всю эту байду! Вскакиваем мы с Колей со своих мест и дуэтом, как два придурка во всё горло орём: - Купи цапа – соси фуй!
(Цап по-молдавски – козёл).
Боже мой! Что там было! Толпа буквально падала, валилась на пол. Все ржали до слёз, до коликов в животе и буквально валялись по комнате. Шутка удалась на славу!
И лишь один Вася сидел, словно изваяние, храня каменное выражение лица, что ещё больше подливало масла в огонь. Через пару минут он поднялся и вышел.
Вася потерялся примерно на два месяца. Службу он нёс на одном из дальних объектов гарнизона, в контору приезжал либо ни свет-ни заря, либо наоборот, очень поздно, дабы не видеть никого из присутствовавших на той злополучной посиделке. В общаге он появился где-то к весне. Мы с Колей действительно были рады его возвращению. Но сколько же нам понадобилось сил и красноречия, что бы хоть как-то реабилитироваться перед ним; сколько было выпито «мировых»! В итоге нам конечно же удалось худо-бедно наладить с Васей отношения, которые, впрочем продлились недолго.
Помимо холостяков в нашей общаге проживали ещё и семейники, из числа тех, кому не досталось квартир в ДОСе. В основном это были недавно переведённые служащие, ожидающие светлого дня – переезда какого-либо «старикана» на «материк», что бы занять его квартиру. Одним из таких «новобранцев» был Константин Феохардович Михалиани.
В начале он приехал один. В общагу его привёз замполит. Хорошо помню тот вечер. Мы с Колей сидели в своём номере и пили пиво (как мы его называли – копчёная вода). Сидим, значится, попиваем копчёную водичку и тут распахивается дверь и в комнату, безо всякого приглашения, вламывается замполит: - Ах, вот вы чем тут занимаетесь! Вместо того, что бы повышать свой культурный и профессиональный потенциал, они, видите ли, пиво пьют!
Ну и давай нудить свою бадягу в этом роде… Наконец, наговорившись, он обратился через плечо: - Заходите, Константин Феохардович, не стесняйтесь. Прошу знакомиться, товарищи офицеры, это наш новый сотрудник. Он только сегодня с самолёта и жить ему пока негде. Так вот мы тут посовещались и решили, что пока он поживёт вместе с вами, а там видно будет.
Во время этой тирады в номер заходил долго, плавно и важно К.Ф., т.к. сначала в дверном проёме появился нос, затем брови, а уже потом гордо вошёл и сам хозяин всей этой неимоверной красоты. Уж и не знаю, каких размеров был нос у майора Ковалёва, но даже судя по знаменитому мультику, рядом с заточкой К.Ф., делать ему было нечего. Это что-то немыслимое! Такой рубильник вполне мог бы занять самое достойное место в книге Рекордов Гинесса. Совершенно невероятных размеров, с небольшой горбинкой, где-то с гусиное яйцо; с ноздрищами - примерно 12 ружейного калибра, из которых во все стороны этак агрессивно торчала чёрная, жёсткая шерсть, хоть сапоги чисти. Брови шириной в большой палец, вернее – одна бровь на оба глаза, такого же колора, как и мех в ноздрях. На вид ему было что-то около сорока. Для нас, двадцатиснебольшимлетних, он показался чуть ли не дедушкой. Ростом – с сидячего поросёнка, но широк в плечах, с руками, за малым – не до колен. И конечно же по форме. На его богатырских плечах красовались капитанские погоны.
Войдя наконец-то в комнату, он представился и каждому пожал руку. Впечатление такое, что ваша длань попала не в пятерню, а как минимум – в «гишпанский сапог». Весь скарб К.Ф. помещался в одном чемодане.
Замполит что-то там пробулькал про «напряжёнку с жильём», что это «временные неудобства», что мы должны «понимать и осознавать», после чего спокойно ретировался. В тот же вечер комендант с сантехником-электриком притащили ещё одну кровать и началось у нас «временное» проживание К.Ф., которое, как известно, не бывает более чем постоянным.
Вторгшись в нашу устоявшуюся жизнь, подобно стенобитному тарану, К.Ф. тут же взял быка за рога: - Значыт так, рэбята. Пасколку я палытработнык, нэ пью и нэ курю, то очшень прасыл би вас дэлать это нэ в номэрэ…
Как выяснилось позже, К.Ф. был таким же «палытработныком», как я космонавтом. До перевода в Систему, он преспокойненько трудился на «гражданке» в каком-то горном
Райкоме обычным художником-оформителем: писал плакаты «народ и партия едины», «Ленин всегда живой» и всё в этом духе. Но при этом он был ещё и пламенным коммунистом и в какой-то из счастливых дней своей отлаженной, устоявшейся жизни, по путёвке совпарторганов, был направлен «на усиление» Системы кадровым составом. К нам он перевёлся в политотдел, где по-прежнему продолжал заниматься тем, что мог делать лучше всего – писать плакаты. Но при этом очень не любил, когда его называли «художником». «Я в перую очэред – палытработнык.
Его лёгкий кавказский акцент и всё остальное в совокупности, было встречено нами с полнейшим восторгом. И ещё: - Пасколку ми будэм жит с вамы, пока нэ приедэт моя сэмья, то ест прэдложеные: жит как при коммунызме. То ест, я хачу сказат, что всо маё – это ваше, а ваше – это, естэственно, маё.
Принимая же во внимание, что из «своего» у К.Ф. в чемодане хранился 1 цивильный костюм, башмаки и треники с пузырями на коленях и вентиляцией в промежности, то и «коммунызм» оказался, как бы немного односторонним, исключительно не в нашу пользу. Так по утрам, совершая водные процедуры, палытработнык по-хозяйски заныривал в наши тумбочки, где были дефицитные в то время фирменные туалетные принадлежности: зубная паста, бритвенные станки и т.д., которые не без удовольствия использовал по назначению. А нам с Колей оставалось только переглядываться в такие моменты.
Но однажды моему терпению пришёл конец. Дождовшись, пока закончится Colgate, в пустой тюбик я напичкал бесцветный обувной крем, щедро разбодяжив его с пастой Теймурова, для придания мятного вкуса. Надо сказать – экономить не стал, получился полный объём новой зубной пасты. Режущие грани лезвий бритвенных блоков Shick были добросовестно завальцованы иголкой. После того, как всё было исполнено в наилучшем свете, нам с Колей оставалось по утрам лишь получать несказанные заряды бодрости, наблюдая в умывальнике процессы чистки зубов и бритья, проводимые нашим «пятнадцатилетним капитаном» (погремуха, кот. мы его наделили в 1-й же день). Удивительно, но продолжались эти необыкновенные концерты до тех пор, пока в тюбике не закончилась «зубная паста». А на то, что происходило с лицом бедолаги после бритья, даже нам – цыникам смотреть без содрогания было невозможно. Тем не менее, с завидным спокойствием подопытный преодолевал все издержки. Земляк Сократа и Александра Великого проявлял действительно незаурядные мужество и упорство в преодолении невесть откуда свалившихся на гордо посаженную голову бед. Единственный раз, обратившись ко мне, он заметил: - шьто-то этот паст как-то плёхо милицца. Что ни говори, но халява – великая сила.
Примерно месяца через два к К.Ф. прибыло его семейство, состоящее из красавицы жены и двоих французов пяти и семилетнего возраста. Оба точь-в-точь похожи на родителя, просто одно лицо. И такие же курносые. Старшего звали Мишель, а младшего Жан. Красавица жена отличалась от главы семейства лишь тем, что по утрам не брилась. Во всём остальном разница была невелика: такая же стройная, с одной бровью, да пожалуй ноздри уже не 12, а где-то 16 калибра.
Незадолга до их прибытия нас вызвал замполит: - Тут, значит, вот какое дело. К нашему уважаемому К.Ф. приезжает его семья. Мы тут посовещались и решили обратиться к вам с небольшой такой просьбой. Поскольку вы все втроём холостяки, то вам будет намного легче пока, ВРЕМЕННО, так сказать, освободить номер. С комендантом я уже поговорил и он обещал посодействовать. В общежитии есть несколько комнат, где проживают по три, а то и по два человека. Так вы и переселитесь в эти номера.
Я повторяю, что это временно. До тех пор, пока не освободится квартира в ДОСе, которую мы и предоставим семье тов.Михалиани.
Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть! Т.о. нас раскидали по другим номерам, а палытработнык преспокойно зажил со своим семейством в уже бывшей нашей комнате.
Больше всех повезло Васе Дрыну. Ему досталось койко-место в соседней с Михалиани комнате. Будучи воспитан в лучших сельских традициях, Вася очень любил играть с детворой. Он настолько подружился с детьми К.Ф., что ради общения с ними зачастую приезжал со службы раньше обычного. Приедет, бывало, перекусит наскоряк и давай с ними хороводиться. То в прятки играет, то в «шпионов». Кто знает, может человек таким образом компенсировал свои детские годы, не особо богатые на развлечения.
Дети то же быстро привыкли к нему и с нетерпением ожидали приезда Васи. Они так и обращались к нему – просто «Вася» и всё тут. Неоднократные замечания со стороны, относительно того, что это всё-таки «дядя Вася», они попросту игнорировали. Вредные, надо сказать, дети. Непослушные. И весьма наглые. Они буквально, в прямом смысле, ездили на Васе по общаге. А он с удовольствием их катал, словно тяжеловоз, на своих богатырских плечах.
И вот сидим мы как-то с Колей, не то в моём, не то в его номере, попиваем «копчёную водичку», кушаем крабика, ведём беседы «за жисть». И в какой-то момент растворяется дверь, забегает в комнату Мишель и давай нам тележить всякую хрень. Типа того, что Васи до сих пор нет, а им, т.е. пацанам, срочно нужно играть, типа – в войнушку-прятки. Давайте, мол, всё бросайте и играйте с нами! Нет, ну только представить такую наглость! Нам, значит, предлагается бросить своё серьёзное занятие и заморочиться с какими-то французами каким-то порожняком! Да что же это, в конце-то концов, за беспредел!
Мы ему давай объяснять, что ты, мол, Мишель, уже, типа, взрослый пацик; типа должен понимать, что дяди крайне заняты ответственным делом. Да и вообще, вместо того, что бы дурака валять, давай-ка, братец, садись за умные книги-буквари. Учиться, мол, тебе пора, а повоевать ты и так, мол, успеешь. Подожди, придёт время…
И тут, на этой педагогической волне, меня осеняет гениальная мысль: - Вот ты, Мишель, - говорю, - любишь с дядей Васей играть, так ведь? А как правильно с ним здороваться – не знаешь.
Мальчишка, ничего толком не понимая, гложет меня любопытным, не по-детски смышлёным взглядом. А я продолжаю: - Значит так. Придёт дядя Вася, а ты ему и скажи: «дутым пула, шёболан ккат!». Сразу стало ясно, что Мишелю о-очень понравилось новое выражение.
Как же всё-таки правы были мудрые древние, утверждая: «Mala herba cito crescit», т.е. дурная трава растёт быстро… Ему даже, по-моему, второй раз повторять не пришлось. Он тут же воспроизвёл услышанное с точностью диктофона и довольный выбежал из комнаты. Хорошо зная замашки друг друга, находясь, что называется – на одной волне, Коля скорее констатировал, чем спросил: - Надеюсь, это не очень безобразно…
- Не знаю, не знаю, Николай Борисович. Всё относительно в этом мире. Одно дело, когда взрослый мужик посылает вас на фуй, да ещё и называет обосраной крысой. И совсем другое – когда вы слышите сие из уст замечательной деточки «целёго палытработныка».
Утром нас ожидал «разбор полётов». У замполита. Обычно сдержанный, в этот раз он брызгал слюной и часа полтора объяснял, какие мы мерзавцы, что мы оскорбили не только порядочных людей, но саму Систему;заморали «честь мундира» и всё в таком духе.
Позднее мы узнали как всё произошло. Оказывается в тот вечер Вася припёрся в общагу со своей девушкой, кстати, тоже молдаванкой. Они собирались не то в гости, не то в театр и Васе нужно было переодеться. Дверь в комнате Михалиани была открыта и дети, увидев своего кумира, с радостью бросились к нему. Желая выглядеть в глазах возлюбленной настоящим рыцарем, Вася подхватил обоих на руки. И в этот момент Мишель во всеуслышание выдаёт: - Дутым пула, шёболан ккат!
Мощная челюсть Васи отвисла чуть ли не до колен. Он был не то, что бы ошарашен, - сражён услышанным. Девушка покраснела до корней волос, а сам Вася побелел как стена.
Поняв по их реакции, что произошло что-то из ряда вон выходящее, К.Ф. попытался выяснить смысл прозвучавшего. Но ни Вася, ни его девушка не могли вымолвить и слова. Они просто молча ушли из общаги.
Тогда К.Ф. провёл собственное расследование. В одной из секций общежития, с помощью коменданта, он нашёл Васиного земляка, которому Мишель повторил выученный урок, а уже тот перевёл сказанное родителю. Вознегодовавший К.Ф. подал рапорт, в котором требовал провести служебное расследование и покарать виновных по всей строгости. Но, как порой бывает в таких случаях, главному злодею всё сошло с рук. История закончилась нагоняем у руководства.
За тот случай мне стыдно до сих пор.
«2012»
Нет комментариев. Ваш будет первым!
