О БОЛТОЛОГИИ

   Судьбы  русского  поэтического  слова   


              Главное   отличие   советской    поэзии  от  русской  поэзии  -  пристрастие    к  рифмованным  разговорам,  к  «болтовне   в  рифму»  и   решительная  неспособность  даже  и  выдающегося советского   поэта  создавать  музыку  стиха,   изображать  словами  как  красками,  музицировать  словами,  рисовать  словами   или,  говоря  иносказательно,  пользоваться  поэтическим  словом   как  кистью  и  смычком,  а  не  как  возможностью   громко  покричать,  поругаться,    поучить    или    даже  - и   это  самое  умное,  что  мог  позволить  себе  в  поэзии истинно  советский  стихотворец  любого  ранга  -  со  значительным   и  солидным  видом  порассуждать  «в  рифму».  


             Именно  этим   высоким  «болтологическим  градусом»  в своих стихах  разительно  отличаются,   например,   советские поэты  Евтушенко  и  Кушнер  от   несоветских поэтов  Пастернака  и  Мандельштама,  хотя  «и  те,  и  эти» в  основном  жили,  вроде  бы,   при той  же  самой,  одинаковой  для  всех,    советской   власти.  
           Первые  -  только  и  делают,   что  разговаривают   и  разговаривают   в  стихах  и  просто  не  умеют  писать  иначе:  рифмуют  свои     рассуждения  и  мысли,  иногда  к  чему-то  громко  призывают  «в  рифму»  (имеем  в  виду  Евтушенко)    и    делают  вид,  что  это  и  есть  поэзия   -   поэзия  «для  народа»,  конечно,  поэзия  как  рифмованная  проза   и   чистая   риторика  или,  проще и  откровеннее   говоря,   как то довольно   бессмысленная,  то  наставительная,  «учительная»  болтология,  чутье  на  которую  и    радостное  одобрение  которой  у  советской  власти    было  несомненное  и   всегда   безошибочное.
            Без  промаха  отсеивавала   советская  власть    «своих»  от   «чужих», «пригодных   для  советской  печати»  -  от «непригодных»,    «инородных»  и,  соответственно,   преследуемых   в  той  или  иной  форме  и  степени   (можно  и  просто  не  печатать  -  как  Кривулина,  а  можно и   на  Север  выслать  -  как  Бродского)  за  попытки  использовать поэтическое слово  «не  по  советски»  -   капризно    рисовать  им   или   виртуозно  музицировать,      созидать   с   помощью   вдохновенного   поэтического  слова  прекрасные  и  странные,  иногда  неизъяснимые  миры  свободы,   не  имеющие  никакого  определенного   отношения  к  тому,  что   происходит   на  улице,  на  производстве   или,  тем  более,  на  партсобрании.
               Совдепия   благополучно  развалилась  под  истошные  вопли    о  благословенной   «перестройке»    уже  четверть  века  назад.  Но   навыки  насиловать   Поэзию   рифмованной  болтологией,  привитые России   покойной  советской  властью    «всерьез  и  надолго»  -   остались. 
             Никто   из  солидных  поэтов   былой   совдепии  теперь  не  признает, что  он  -  поэт  социалистического  СССР   (это  уже    неловко),  но,  конечно  же,  каждый   кто  им  был   -  им  благополучно  и  остается.   Как  тот  же  Александр  Кушнер.
               Кушнер   как  печатался  при  советской  .власти,  так  и  теперь  печатается   во  всех  журналах  -   в  «патриотических»   и  «непатриотических», в  «левых»  и  «правых»,  в    тех  которые  из  «пятой  колонна»  и в  тех  которые  «за  Родину,  за  Путина»  -    и  везде  разговаривает  и    разговаривает   более  или  менее  в  рифму,  видимо,  по  советской  привычке     полагая,  что   это  и  есть  проявление   подлинной  Поэзии.
              Последняя  публикация  стихов  Кушнера - в   оппозиционном «путинизму»  и  любящем    даже   новомодние  изыски  в  художественном  слове     общественно-литературном  журнале «Знамя» -  так   откровенным  образом  и  озаглавлена:    «Тихий  разговор»  («Знамя»,  2015,  №6).
               Любопытно,  что  никаких  особо  ярких  и  примечательных  художественных  образов  в   этих  своих очередных  «тихих  разговорах»   в   стихах  Александр  Кушнер  даже  не  пытается  и  создавать    -   нет или   почти  нет в  них  ни запоминающихся художественных  сравнений,  ни ошеломляющих метафор,  ни   чарующих   художественных  иносказаний,  а  видны  преимущественно  водой  льющиеся  из  строки  в  строку     «слова,  слова,  слова»   и  только  и   слышно   нескончаемое,  неутомимое   «разговаривание»   под  видом  причастности  к  истинно   поэтическому  слову:

                  «К  испытаньям  душа  ни  готова
                    Ни  в  семнадцать,  ни  в  семьдесят  лет.
                    Ей  бы  радости   снова  и  снова
                    И   наглядных   весенних  примет!»
          Ясно,  азбучно  ясно  по  этим  весьма внятным   строкам    чего  нашему   престарелому ныне   поэту   все  так  же   хочется  -  очень  хочется  ему  столь же любезных  как   и   в  былые  веселые   годы  «весенних»   удовольствий и  радостей,  а  вовсе  не каких-то там  испытаний  или  даже,  тем  более,    прозрений.  
       Это  само  собой  разумеется.  Только  для   причастности   к большой   Поэзии   этого   -   маловато.  Как  маловато,  например,  для  истинной  причастности  к  такой   Поэзии,  например,  следующих,    очень   незамысловатых  признаний:
                      «Напрасно  скалы   придвигаются
                        И  соблазняет пистолет:
                        Из-за  любви  и   впрямь    стреляются,
                         А  из-за  Ватерлоо  -   нет!»
              Заметим  в    связи  с  этими  строками  что,   были     все  же    в  истории и  те   доблестные  войны,  и  те предводители  доблестных  войнов,  которые  предпочитали   погибнуть  в  бою,  чем  проиграть   битву  врагу  и  позорно  сдаться  в  плен,  хотя  нашему  разговорчивому  поэту   это  -  совершенно  неинтересно.  Ему,  конечно   же,  весьма  и  весьма  приятно   представлять,    что  можно  запросто  проиграть   «битву    жизни»  и  вовсе  не  расстроиться,  а  даже  наоборот  -  найти  и  в  этом  свою  выгоду,  свое  место  под  солнцем…
              Иногда  Александр  Кушнер    бывает,  однако,  и  еще  более   откровенен  в  стихах-признаниях,   разговаривая  в  них   сам с  собою     не  без    удовольствия:

                        «Как  мы  стихами  восхищаемся
                          Какой-нибудь  строкой  поэта!
                          Не  взять  ли  слово   «пресмыкающееся»
                           В  стихи,  хотя  и  странно  это…»
              Действительно  «пресмыкающихся»  в  стихах  нам  всем  очень не  хватает!             
              Иногда,  впрочем,  Александр  Кушнер,  вдруг   наивно  или  как  бы  наивно   озадачивается  посреди  своих поэтических   признаний:  «Зачем  открывается  дверца  шкафа  //  Тайком,  ни  с  того,  ни  с  сего,   сама?»  Однако,  тут  же   начинает     отнекиваться    от  такой  невидали,  как  и от   всего  необыденного,  небывалого  и  необъяснимого:  «Я  не  отвечаю  за эту  дверцу,  //   За  мысли  и  чувства  не  поручусь.»  
            Все  неординарное   и  непредсказуемое  для  Кушнера   -  за  пределами  его   мира. 
              Строгий  расчет  и  неукоснительное   трезвомыслие   в    стихах  -  главное  для   советского  и  постсоветского   поэта   Кушнера,    «стержень»    его  творчества.   Если же   это  расчетливое   трезвомыслие     вдруг   подводит,  то  поэту  Кушнеру  становится  очень  горько  и  он  с  обидой  признается:  «А  я –то  думал:   надо  впечатленья  //  Копить  и    чуть   ли  не  нумеровать.»    
             Тем  не  менее,  признанный  поэт  былого  СССР,  Александр  Кушнер,  умеет    поговорить иногда   хорошо,  убедительно   и авторитетно   и  с  самим  Богом.   Ни  больше,  ни  меньше:
             «Ко  мне  он  не  сходил  с  Синайской  высоты,
               И  снизу  я  к  нему  не  поднимался  в  гору.
               Он  говорил:  Смотри,  я  буду,  там  где  ты
                За  письменным  столом сидишь,  откинув  штору.
                И  он  со  мною  был,  и  он  смотрел  на  сад.
                 Клубящийся  в  окне,  не  говоря  ни  слова.
                 И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват
                 Ни  в  чем,  что  жизнь  сама  угрюма  и  сурова.»
               Вполне  логично,  что   и  сам  Бог  получил    наставления  и   ободрение   в  собственной  «благой  деятельности»  на  земле   от  поэта   Александра  Кушнера…   И,  конечно  же,  получил   при  личной  встрече  и  в  частном  разговоре   -   может,  и  чаю и  попили  вместе,  если  у  тов.  Кушнера  была  минутка-другая  поболтать  с  товарищем   Богом   приватно…
                 Удивляет  в  цитированных  выше  строках  другое  -   вдруг  ворвался  в  них,  пусть   как  бы    ненароком   и  совсем  осколком, образ сада,   «клубящегося  в  окне».  Посреди     самодовольного   описания  авторитетной   личной «беседы  с  Богом»  неожиданно,  совсем   вдруг   проскальзывает     -  сад,  клубящийся  в  окне.    Хорошо,  ведь,  этот образ    и  звучит,  и  видится   -  как  колыхание  теней  и    изваяния  тумана.., хорошо,  поэтично  и  неизъяснимо  прекрасно.
                  Видимо,  и  тов. Кушнер  что-то   о  тайнах   былой  русской  (досоветской) поэзии  косвенно  знает   -   или  слышал:   может  быть   при  личной  беседе  с  тов.  Блоком  во  время  приватной    встречи в  своем   кабинете за  чаем  с   узнал… 
                  Тогда,  помнится,  Бог  уже  вышел   из  кабинета  тов.  Кушнера, вежливо   попрощавшись,  а   уловивший  «голос  революции» отечественный  классик,  Александр  Блок  только  вошел,  вежливо  поздоровавшись…  И  оба  они в  порядке  очереди  очень  внимательно  выслушали  тов.  Кушнера -  и  оба  все   поняли  и  хорошо  усвоили:  «Что   делать?»  и  «Кто  виноват?»,   и  про  то   как  «декабристы  разбудили  Герцена»   тоже   в  очередной  раз,  наверное,  узнали   и  удивились…  
                  Вместе  с  тем  тов.  Кушнер  никогда  ни  за  кого  ни  прямо   голосовал,  он   -  только  разговаривал,  разговаривал  преимущественно  сам  с  собой  (это  особо  примечательно)   в  полном  недоумении   и  при  полной  прострации  созидающей  поэтической   мысли:
                    «Я  у  окна  стою в  недоуменье,
                      Вечерней  тенью  залит  и  уныл.
                       Как  будто  день  сказать  хотел  осенний
                       О  чем-то   мне  под    вечер   -   и  забыл.»         
                 
                       
                  _____________________________________________________




          Однако,  не  будем  больше  мучить  сарказмом  славного  советского  и  постсоветского  поэта,  Александра  Кушнера,   который  издавна  нравился  тихим  интеллигентам,  любившим  и   при  советской  власти,  и  после  ее  безвременной  кончины  посидеть-поговорить-посудачить  на  кухне   «о  том  и  сем»  и  при  этом  ничего  решительно  не  только  не  делать,  но  и  всерьез  не   думать…  Пусть  эти   смирные   люди   хотя  бы  вдоволь  наговорятся  -    тяжело  же  всю  жизнь  молчать,  ничего  при  этом  толком  не  ощущая  и   не думая…
        Мы   же    пишем,  собственно,  о  другом   -    об  экзистенциальном  смысле  настоящей    поэзии.   Он  непременно  должен   быть. И  выражается этот   экзистенциальный   смысл  большой  Поэзии   всегда  в  чем-то  до  конца  неизъяснимом   -   в  вольно  и   странно  клубящихся  поэтических образах,  чувствах, звуках,  созидающих в  неожиданных  своих   сочетаниях  целый мир,  непостижимый   в  своей  красоте  и  чарующий,  а  вместе  с  тем  приносящий  нам  ощущение    высокой  духовной  осмысленности  существования,  которое  ничто  кроме   поэзии  принести не  может…             Невольно  вспоминаются  при  этих  словах  замечательные   строки  Георгия  Иванова:
                                 «Эмалевый  крестик  в  петлице
                                    И  серой  тужурки  сукно
                                    Какие  печальные   лица
                                    И  как  это  было  давно



                                      Какие  прекрасные  лица
                                       И  как  безнадежно  бледны  -
                                       Наследник.  Императрица,
                                       Четыре  великих княжны…»
           За  этими  строками  -     в  ореоле   поэтически прекрасного,  вся   навсегда    потерянная  безвозвратно, ушедшая    в  небытие   былая,  досоветская  Россия,   императорская  Россия…  Хотя,  ведь, и  не  был же Георгий  Иванов  стойким  монархистом,  но  как  истинный  Поэт  -  создал  замечательный  экзистенциальный  образ   поруганной,  убитой  красоты  и  высокой   гармонии осененной  императорской   властью  и  избранностью    русской  жизни,   безжалостно  расстрелянной  -  пролетарской  революцией.
          И  за  этим  образом  -   вся  истории  России  ХХ  века,   мучительная,  страшная, поучительная, горькая… И  для  того  и  существует  настоящая  поэзия,  чтобы   подобные  образы  создавать,  чтобы  одухотворять  ими  человеческое  существование,  которое  без  них  -  мельчает,   духовно  гаснет,  тонет  в   тине  обыденности  и  пошлости….
           И  никакие  высокие  убеждения  и  верования,   никакая  религия,  никакие  Идеалы  с   большой  или  маленькой  буквы  тогда   уже   не  помогут,   сколько не  надрывайся  в  стихах  от истошного   крика,  сколько  в  нехитро  рифмованных  строках   ни  поучай жить  «по  правде»    или  сколько  ни  похваляйся  в  них,  что  ты  и  с  самим  Господом  Богом  «на  дружеской  ноге»… 
          В  ерунду обратится  все  это   если  Поэзия  -   вот,      как  под  пятой  приснопамятной  советской  власти   -    превращается  в  пустозвонство  рифмованной  риторики,  в безудержную   болтовню  в  стихах,  в  простые  и  пустые   рифмованные   разговоры.       
;

© Copyright: Сергей Носов 8, 2015

© Copyright: Сергей Носов, 2016

Регистрационный номер №0362335

от 12 ноября 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0362335 выдан для произведения:
   Судьбы  русского  поэтического  слова   


              Главное   отличие   советской    поэзии  от  русской  поэзии  -  пристрастие    к  рифмованным  разговорам,  к  «болтовне   в  рифму»  и   решительная  неспособность  даже  и  выдающегося советского   поэта  создавать  музыку  стиха,   изображать  словами  как  красками,  музицировать  словами,  рисовать  словами   или,  говоря  иносказательно,  пользоваться  поэтическим  словом   как  кистью  и  смычком,  а  не  как  возможностью   громко  покричать,  поругаться,    поучить    или    даже  - и   это  самое  умное,  что  мог  позволить  себе  в  поэзии истинно  советский  стихотворец  любого  ранга  -  со  значительным   и  солидным  видом  порассуждать  «в  рифму».  


             Именно  этим   высоким  «болтологическим  градусом»  в своих стихах  разительно  отличаются,   например,   советские поэты  Евтушенко  и  Кушнер  от   несоветских поэтов  Пастернака  и  Мандельштама,  хотя  «и  те,  и  эти» в  основном  жили,  вроде  бы,   при той  же  самой,  одинаковой  для  всех,    советской   власти.  
           Первые  -  только  и  делают,   что  разговаривают   и  разговаривают   в  стихах  и  просто  не  умеют  писать  иначе:  рифмуют  свои     рассуждения  и  мысли,  иногда  к  чему-то  громко  призывают  «в  рифму»  (имеем  в  виду  Евтушенко)    и    делают  вид,  что  это  и  есть  поэзия   -   поэзия  «для  народа»,  конечно,  поэзия  как  рифмованная  проза   и   чистая   риторика  или,  проще и  откровеннее   говоря,   как то довольно   бессмысленная,  то  наставительная,  «учительная»  болтология,  чутье  на  которую  и    радостное  одобрение  которой  у  советской  власти    было  несомненное  и   всегда   безошибочное.
            Без  промаха  отсеивавала   советская  власть    «своих»  от   «чужих», «пригодных   для  советской  печати»  -  от «непригодных»,    «инородных»  и,  соответственно,   преследуемых   в  той  или  иной  форме  и  степени   (можно  и  просто  не  печатать  -  как  Кривулина,  а  можно и   на  Север  выслать  -  как  Бродского)  за  попытки  использовать поэтическое слово  «не  по  советски»  -   капризно    рисовать  им   или   виртуозно  музицировать,      созидать   с   помощью   вдохновенного   поэтического  слова  прекрасные  и  странные,  иногда  неизъяснимые  миры  свободы,   не  имеющие  никакого  определенного   отношения  к  тому,  что   происходит   на  улице,  на  производстве   или,  тем  более,  на  партсобрании.
               Совдепия   благополучно  развалилась  под  истошные  вопли    о  благословенной   «перестройке»    уже  четверть  века  назад.  Но   навыки  насиловать   Поэзию   рифмованной  болтологией,  привитые России   покойной  советской  властью    «всерьез  и  надолго»  -   остались. 
             Никто   из  солидных  поэтов   былой   совдепии  теперь  не  признает, что  он  -  поэт  социалистического  СССР   (это  уже    неловко),  но,  конечно  же,  каждый   кто  им  был   -  им  благополучно  и  остается.   Как  тот  же  Александр  Кушнер.
               Кушнер   как  печатался  при  советской  .власти,  так  и  теперь  печатается   во  всех  журналах  -   в  «патриотических»   и  «непатриотических», в  «левых»  и  «правых»,  в    тех  которые  из  «пятой  колонна»  и в  тех  которые  «за  Родину,  за  Путина»  -    и  везде  разговаривает  и    разговаривает   более  или  менее  в  рифму,  видимо,  по  советской  привычке     полагая,  что   это  и  есть  проявление   подлинной  Поэзии.
              Последняя  публикация  стихов  Кушнера - в   оппозиционном «путинизму»  и  любящем    даже   новомодние  изыски  в  художественном  слове     общественно-литературном  журнале «Знамя» -  так   откровенным  образом  и  озаглавлена:    «Тихий  разговор»  («Знамя»,  2015,  №6).
               Любопытно,  что  никаких  особо  ярких  и  примечательных  художественных  образов  в   этих  своих очередных  «тихих  разговорах»   в   стихах  Александр  Кушнер  даже  не  пытается  и  создавать    -   нет или   почти  нет в  них  ни запоминающихся художественных  сравнений,  ни ошеломляющих метафор,  ни   чарующих   художественных  иносказаний,  а  видны  преимущественно  водой  льющиеся  из  строки  в  строку     «слова,  слова,  слова»   и  только  и   слышно   нескончаемое,  неутомимое   «разговаривание»   под  видом  причастности  к  истинно   поэтическому  слову:

                  «К  испытаньям  душа  ни  готова
                    Ни  в  семнадцать,  ни  в  семьдесят  лет.
                    Ей  бы  радости   снова  и  снова
                    И   наглядных   весенних  примет!»
          Ясно,  азбучно  ясно  по  этим  весьма внятным   строкам    чего  нашему   престарелому ныне   поэту   все  так  же   хочется  -  очень  хочется  ему  столь же любезных  как   и   в  былые  веселые   годы  «весенних»   удовольствий и  радостей,  а  вовсе  не каких-то там  испытаний  или  даже,  тем  более,    прозрений.  
       Это  само  собой  разумеется.  Только  для   причастности   к большой   Поэзии   этого   -   маловато.  Как  маловато,  например,  для  истинной  причастности  к  такой   Поэзии,  например,  следующих,    очень   незамысловатых  признаний:
                      «Напрасно  скалы   придвигаются
                        И  соблазняет пистолет:
                        Из-за  любви  и   впрямь    стреляются,
                         А  из-за  Ватерлоо  -   нет!»
              Заметим  в    связи  с  этими  строками  что,   были     все  же    в  истории и  те   доблестные  войны,  и  те предводители  доблестных  войнов,  которые  предпочитали   погибнуть  в  бою,  чем  проиграть   битву  врагу  и  позорно  сдаться  в  плен,  хотя  нашему  разговорчивому  поэту   это  -  совершенно  неинтересно.  Ему,  конечно   же,  весьма  и  весьма  приятно   представлять,    что  можно  запросто  проиграть   «битву    жизни»  и  вовсе  не  расстроиться,  а  даже  наоборот  -  найти  и  в  этом  свою  выгоду,  свое  место  под  солнцем…
              Иногда  Александр  Кушнер    бывает,  однако,  и  еще  более   откровенен  в  стихах-признаниях,   разговаривая  в  них   сам с  собою     не  без    удовольствия:

                        «Как  мы  стихами  восхищаемся
                          Какой-нибудь  строкой  поэта!
                          Не  взять  ли  слово   «пресмыкающееся»
                           В  стихи,  хотя  и  странно  это…»
              Действительно  «пресмыкающихся»  в  стихах  нам  всем  очень не  хватает!             
              Иногда,  впрочем,  Александр  Кушнер,  вдруг   наивно  или  как  бы  наивно   озадачивается  посреди  своих поэтических   признаний:  «Зачем  открывается  дверца  шкафа  //  Тайком,  ни  с  того,  ни  с  сего,   сама?»  Однако,  тут  же   начинает     отнекиваться    от  такой  невидали,  как  и от   всего  необыденного,  небывалого  и  необъяснимого:  «Я  не  отвечаю  за эту  дверцу,  //   За  мысли  и  чувства  не  поручусь.»  
            Все  неординарное   и  непредсказуемое  для  Кушнера   -  за  пределами  его   мира. 
              Строгий  расчет  и  неукоснительное   трезвомыслие   в    стихах  -  главное  для   советского  и  постсоветского   поэта   Кушнера,    «стержень»    его  творчества.   Если же   это  расчетливое   трезвомыслие     вдруг   подводит,  то  поэту  Кушнеру  становится  очень  горько  и  он  с  обидой  признается:  «А  я –то  думал:   надо  впечатленья  //  Копить  и    чуть   ли  не  нумеровать.»    
             Тем  не  менее,  признанный  поэт  былого  СССР,  Александр  Кушнер,  умеет    поговорить иногда   хорошо,  убедительно   и авторитетно   и  с  самим  Богом.   Ни  больше,  ни  меньше:
             «Ко  мне  он  не  сходил  с  Синайской  высоты,
               И  снизу  я  к  нему  не  поднимался  в  гору.
               Он  говорил:  Смотри,  я  буду,  там  где  ты
                За  письменным  столом сидишь,  откинув  штору.
                И  он  со  мною  был,  и  он  смотрел  на  сад.
                 Клубящийся  в  окне,  не  говоря  ни  слова.
                 И  я  ему  сказал,  что  он  не  виноват
                 Ни  в  чем,  что  жизнь  сама  угрюма  и  сурова.»
               Вполне  логично,  что   и  сам  Бог  получил    наставления  и   ободрение   в  собственной  «благой  деятельности»  на  земле   от  поэта   Александра  Кушнера…   И,  конечно  же,  получил   при  личной  встрече  и  в  частном  разговоре   -   может,  и  чаю и  попили  вместе,  если  у  тов.  Кушнера  была  минутка-другая  поболтать  с  товарищем   Богом   приватно…
                 Удивляет  в  цитированных  выше  строках  другое  -   вдруг  ворвался  в  них,  пусть   как  бы    ненароком   и  совсем  осколком, образ сада,   «клубящегося  в  окне».  Посреди     самодовольного   описания  авторитетной   личной «беседы  с  Богом»  неожиданно,  совсем   вдруг   проскальзывает     -  сад,  клубящийся  в  окне.    Хорошо,  ведь,  этот образ    и  звучит,  и  видится   -  как  колыхание  теней  и    изваяния  тумана.., хорошо,  поэтично  и  неизъяснимо  прекрасно.
                  Видимо,  и  тов. Кушнер  что-то   о  тайнах   былой  русской  (досоветской) поэзии  косвенно  знает   -   или  слышал:   может  быть   при  личной  беседе  с  тов.  Блоком  во  время  приватной    встречи в  своем   кабинете за  чаем  с   узнал… 
                  Тогда,  помнится,  Бог  уже  вышел   из  кабинета  тов.  Кушнера, вежливо   попрощавшись,  а   уловивший  «голос  революции» отечественный  классик,  Александр  Блок  только  вошел,  вежливо  поздоровавшись…  И  оба  они в  порядке  очереди  очень  внимательно  выслушали  тов.  Кушнера -  и  оба  все   поняли  и  хорошо  усвоили:  «Что   делать?»  и  «Кто  виноват?»,   и  про  то   как  «декабристы  разбудили  Герцена»   тоже   в  очередной  раз,  наверное,  узнали   и  удивились…  
                  Вместе  с  тем  тов.  Кушнер  никогда  ни  за  кого  ни  прямо   голосовал,  он   -  только  разговаривал,  разговаривал  преимущественно  сам  с  собой  (это  особо  примечательно)   в  полном  недоумении   и  при  полной  прострации  созидающей  поэтической   мысли:
                    «Я  у  окна  стою в  недоуменье,
                      Вечерней  тенью  залит  и  уныл.
                       Как  будто  день  сказать  хотел  осенний
                       О  чем-то   мне  под    вечер   -   и  забыл.»         
                 
                       
                  _____________________________________________________




          Однако,  не  будем  больше  мучить  сарказмом  славного  советского  и  постсоветского  поэта,  Александра  Кушнера,   который  издавна  нравился  тихим  интеллигентам,  любившим  и   при  советской  власти,  и  после  ее  безвременной  кончины  посидеть-поговорить-посудачить  на  кухне   «о  том  и  сем»  и  при  этом  ничего  решительно  не  только  не  делать,  но  и  всерьез  не   думать…  Пусть  эти   смирные   люди   хотя  бы  вдоволь  наговорятся  -    тяжело  же  всю  жизнь  молчать,  ничего  при  этом  толком  не  ощущая  и   не думая…
        Мы   же    пишем,  собственно,  о  другом   -    об  экзистенциальном  смысле  настоящей    поэзии.   Он  непременно  должен   быть. И  выражается этот   экзистенциальный   смысл  большой  Поэзии   всегда  в  чем-то  до  конца  неизъяснимом   -   в  вольно  и   странно  клубящихся  поэтических образах,  чувствах, звуках,  созидающих в  неожиданных  своих   сочетаниях  целый мир,  непостижимый   в  своей  красоте  и  чарующий,  а  вместе  с  тем  приносящий  нам  ощущение    высокой  духовной  осмысленности  существования,  которое  ничто  кроме   поэзии  принести не  может…             Невольно  вспоминаются  при  этих  словах  замечательные   строки  Георгия  Иванова:
                                 «Эмалевый  крестик  в  петлице
                                    И  серой  тужурки  сукно
                                    Какие  печальные   лица
                                    И  как  это  было  давно



                                      Какие  прекрасные  лица
                                       И  как  безнадежно  бледны  -
                                       Наследник.  Императрица,
                                       Четыре  великих княжны…»
           За  этими  строками  -     в  ореоле   поэтически прекрасного,  вся   навсегда    потерянная  безвозвратно, ушедшая    в  небытие   былая,  досоветская  Россия,   императорская  Россия…  Хотя,  ведь, и  не  был же Георгий  Иванов  стойким  монархистом,  но  как  истинный  Поэт  -  создал  замечательный  экзистенциальный  образ   поруганной,  убитой  красоты  и  высокой   гармонии осененной  императорской   властью  и  избранностью    русской  жизни,   безжалостно  расстрелянной  -  пролетарской  революцией.
          И  за  этим  образом  -   вся  истории  России  ХХ  века,   мучительная,  страшная, поучительная, горькая… И  для  того  и  существует  настоящая  поэзия,  чтобы   подобные  образы  создавать,  чтобы  одухотворять  ими  человеческое  существование,  которое  без  них  -  мельчает,   духовно  гаснет,  тонет  в   тине  обыденности  и  пошлости….
           И  никакие  высокие  убеждения  и  верования,   никакая  религия,  никакие  Идеалы  с   большой  или  маленькой  буквы  тогда   уже   не  помогут,   сколько не  надрывайся  в  стихах  от истошного   крика,  сколько  в  нехитро  рифмованных  строках   ни  поучай жить  «по  правде»    или  сколько  ни  похваляйся  в  них,  что  ты  и  с  самим  Господом  Богом  «на  дружеской  ноге»… 
          В  ерунду обратится  все  это   если  Поэзия  -   вот,      как  под  пятой  приснопамятной  советской  власти   -    превращается  в  пустозвонство  рифмованной  риторики,  в безудержную   болтовню  в  стихах,  в  простые  и  пустые   рифмованные   разговоры.       
;

© Copyright: Сергей Носов 8, 2015

 

И кто придет давно уже ушел

Все мы путники на свете