Что говорят часы?

   Иван Николаич одиноко лежал на диване в своём уютном кабинете и курил, от нечего делать, сигарету за сигаретой, окружая себя облаками едкого табачного дыма, и страшно скучал. Он уже вторую неделю, по болезни, не ходит на службу в банк и принимает у себя через день назначенного ему доктора. Изредка заходят навестить его и кое-кто из старых его знакомых.
   Кругом тишина такая, что слышны воркотня катарального желудка и выход воздуха из распухшего носа и раздражённого желудка. Только старинные настенные часы мучительно-непрерывно издают свое тиканье. Иван Николаич прислушивается к ударам маятника и ему отчётливо в нём слышатся слова:
   — Ум-рёшь... Ум-рёшь.
   — Чёрт знает, что такое! И как ведь явственно, — сердится Иван Николаич.
   — Вот, вот: ум-рёшь... умрёшь... Тьфу!
   Приходит доктор и, посмотрев на язык больного, пишет новый рецепт.
   — Послушайте! — говорить ему Иван Николаич. — какое слово, по-вашему, выговаривают мои часы.
   Доктор настораживает ухо и смеётся.
   — Ле-чись, ле-чись! Слышите, уважаемый?
   — Да, да, — обрадовался Иван Николаич, — именно: ле-чись, ле-чись...
   Но, после ухода доктора часы снова начали вытикивать: ум-рёшь, ум-рёшь... Ивану Николаичу становится страшно. Он нажимает пуговку звонка; появляется дежуривший охранник.
   — Тут, Петр, вот на лекарство... сходи, пожалуйста в аптеку! — говорит Иван Николаич. — Да вот что... прислушайся хорошенько. Что, по-твоему, выбивают часы? На какие слова похоже?
   — Да они, Николаич, всегда одно и то же колотят: Ка-тя, Ка-тя...
   — У тебя же девушка есть, должно быть, Катя-то? Вот тебе и мерещится.
   — Кума у меня — Екатерина Станиславовна, точно... а это не потому-ль...
   — Ну, я так и знал... Ступай в аптеку-то.
   Пришедшую проведать его, молоденькую племянницу, Иван Николаич тоже заставил послушать, что говорят часы.
   — Лю-би, лю-би! — вся покраснев, сказала девушка.
   Иван Николаич махнул рукой.
   — У вас всех девушек, в ваши лета, я думаю, дверь скрипнет или ворона закаркает и то вам чудится: лю-би, лю-би, — зло заметил он.
   Племянница ушла от дяди разобиженной. Вслед за ней навестил больного его товарищ-сослуживец, старичок-чиновник, страдающий геморроем и преждевременной глухотой.
   Поговорив с ним во всё горло кое-о-чём, Иван Николаич и ему задал тот же вопрос о разговоре часов.
   — Всем известно, что тикают они себе да тикают, — отвечал старик.
   — Я это и сам знаю..., дружище, но ты попробуй уловить, что именно напоминает это их тиканье... Да поближе к ним подойди, не стесняйся.
   — Не слышу я что-то ничего, Николаич!
   — А ты еще поближе, еще...
   — Нет, не слышу.
   Наконец старичок берёт, стоящий с книжным шкафом стул и, пододвинув его на нужное расстояние, встал на него, приблизив щеку к часам.
   — Ну, что? — нетерпеливо спрашивает Иван Николаич.
   — Какой-то шум... Шумит в ухе — и больше ничего... Ой-ой-ой, — как больно стрельнуло-то в правое!..
   Старик раздраженно ставит стул на свое место, затыкает правое ухо силиконовой затычкой и прощается с больным товарищем.
   И опять Иван Николаич остался один-на-один с надоедливыми часами.
   Пока ещё были гости, качающийся маятник лихо выбивал ему только свое: ти-ки, ти-ки... Но, теперь он снова явственно стал выговаривает: ум-решь... ум-решь... Нервы больного натягиваются донельзя, он не может больше выносить этого ужасного напоминания часов...
   Вдруг, неожиданно в его кабинете является сантехник и, на цыпочках подойдя к холодной батарее, открывает кран Маевского, быстренько спускает воздух и закончив свою работу, также тихо хотел исчезнуть...
   — Послушай, Дмитрий! — обращается к нему Иван Николаич. — А ну-ка, прислушайся к большим часам. Что, по-твоему, выговаривает маятник?
   По круглому, добродушному лицу Дмитрия расплывается весёлая улыбка.
   — Они, Николаич... — начинает он и фыркает от смеха в руку.
   — Ну, ну, давай-давай — говори правду! Не стесняйся! Не трави душу!
   — Они, да нет, уж больно чудно...
   — Да говори же, чудак этакий!
   — Они выговаривают... ха-ха... ду-рак, ду-рак, ду- рак... ха...
   — Сам ты дурак! Пошёл вон!..
   Ивану Николаичу показалось, что Дмитрий смеётся над ним; лежит, мол, старик, как буратино на диване, задрав ноги, и от безделья, от ума большого с часами разговор ведёт. Но, внимательно прислушиваясь к маятнику, он сам ясно начал разбирать: — Ду-рак, ду-рак...
   Иван Николаич старается изо всех переделать на «ум-рёшь», а часы всё равно своё выдают: — Ду-рак, ду-рак...
   Ивану Николаичу делается весело, он чувствует, что ему стало гораздо легче, что уже выздоравливает... Он ласково смотрит на старинные часы, которые громко вытиктакивали «дурака», и ему кажется, что белая, широкая рожа старинного циферблата тоже приветливо ему улыбается... и даже иногда ему хитро подмигивает!..