"Княжеские" забавы.

«Князь встречал гостей в жёлтой зале. Каждого приветствовал соответственно: одного – радостно и дружелюбно, другого – вежливо и отчуждённо, третьего – снисходительно, давая понять, что приглашение – честь великая. На князе был голубой парчовый кафтан, на груди ослепительно-белое жабо. На кафтане в два ряда крупные, с орех, бриллиантовые пуговицы, на ногах, обтянутые белыми чулками, чёрные туфли с пряжками, усыпанными мелкими бриллиантами.

На середину залы вышел обер-церемониймейстер, стукнул  об пол три раза жезлом, нараспев возвестил:

-Его сиятельство приглашает дорогих гостей оказать ему честь – откушать.

На хорах заиграла музыка, и гости последовали за князем в столовую, где расселись за большим, на сто кувертов, столом. Захлопали пробки откупориваемых бутылок с заморскими винами. Лакеи стали подавать  блюда с кушаньями.

Оркестр играл, не умолкая. Лакеи подливали вина. На десерт в высоких саксонских вазах были поданы выращенные в собственной оранжерее абрикосы и апельсины.

После обеда гости прошли в полукруглую залу. По стенам, почти во всю их длину, стояли обитые сафьяном диваны и мягкие стулья на позолоченных ножках, таких тонких и изящных, что гости потучнее садились на них с большой опаской – не сломать бы.

Князь мельком посмотрел на церемонийместера, тот – на хоры, кивнув головой. Капельмейстер сделал знак, оркестр заиграл полонез. Князь подал руку молоденькой губернаторше, и по зале пошли в медленном  танце пары. Полонез сменился вальсом, вальс – мазуркой. А в котильоне, князь неосторожно задел рукавом полу кафтана. На паркет с лёгким стуком упала оторвавшаяся бриллиантовая пуговица…»

Глеб Борисович Крякин проснулся, от участившегося ритма своего сердца. Первым, инстинктивным, движением было – поднять оторванную пуговицу. Даже при его богатстве, негоже бриллиантами разбрасываться. Скосив глаза на идеально вылизанный паркет и не обнаружив пуговицы, стал потихоньку отходить от чувств, овладевших им во время танца с молоденькой и  хо-о-рошенькой до умопомрачения губернаторшей.

Переведя взгляд, передёрнулся от отвращения:

-Что за рожа?!  А вечером показалась премиленькой. Снова перебрал  лишку.

Не церемонясь, растолкал похрапывающую особу:

-Просыпайся.   Я распоряжусь,  тебя отвезут.

В совершенно дурном расположении духа Глеб  Борисович вышел из опочивальни.

С тех пор, как, словно по графику,  стали сниться странные сны, его раздражала явь. И дом, который ещё недавно был гордостью, раздражал. На ум приходило только одно слово – новодел. Всё – новодел: убранство, парк, лелеемый бригадой садовников – дармоедов. Изюминки нет. Всё, как у всех, достигших его состояния. Даже и у - не достигших.

 Эти вызывали ещё большее раздражение.  Чернь, которую знатные особы дальше  лакейской не допускали  и, которой дозволено было лишь полу кафтана облобызать, теперь протягивали, как ровне, руку. Надо  скрывать отвращение, жать, улыбаясь ослепительной улыбкой. Он не достиг пока того положения, когда можно  расставить всех по ранжиру. Мелкими шажками шёл он к заветной цели.  

Шажки – мелкие, но затраты! Впрочем, что о затратах.  Кажется, говорить о них - моветон.

Теперь Глеб Борисович старался соответствовать имиджу комильфо во всём, даже в речи, что было самым трудным. Время первоначального накопления капитала не сдавало позиций. За жаргон, прорывавшийся то и дело в речь, Глеб Борисович не щадил своих губ, бил по ним нещадно, когда оставался один, а  на людях – или делал вид,  что это шутка, или выруливал, по ходу заменяя слоги, приставки, суффиксы. Второе нравилось больше, потому что первое грозило перейти в стойкую привычку. Как произошло с одним из  визави  в  дебатах. Мало того, что от его экспрессии у нормальных людей глаза к переносице сводило, так он ещё и ежеминутно теребил себя за нос. Дань вредной привычке – ковырять в носу? Или привычка ещё вреднее – порок?

Приходилось терпеть дурно воспитанных, мириться с унизительной, как собачья, кличкой – олигарх. В ней и – олигофрен, и – Аристарх, соседский, безобразного вида и поведения, пёс. 

 Держать себя в руках, когда со всех сторон визжали:  «Обворовали, развалили, разграбили, пустили по миру народ».

 Чего   развалил?  Ни ухом, ни ры…, пардон – ни сном, ни духом. 

С начала его политической активности прошло всего - ничего, каких-то пять лет, а число сторонников выросло до двух десятков. И каких сторонников! Суперстары, у каждой  – тысячи фанатов, которые вслед за своими кумирами станут его избирателями! Если так пойдёт и дальше, то через пару-тройку  сроков, упаси Бог – не тюремных, можно рассчитывать на пост первого лица государства российского и тогда… тогда, держись все. Но пока  мечты о титуле – гнать из яви. Подальше, куда не заглянет никто – в ночные сновидения.

А вот основательно заняться явью нужно. Перво - наперво,  обустроить жильё. Этот, словно, из конструктора собранный особняк, из окон которого обозреваются такие же - известное дело, для княжеской особы не годится. И понатыкано их тут! Определённо, нужен дворец. 

Конечно, неплохо бы в первопрестольной, или, на худой конец, в Петербурге… опоздал, ничего с этим не поделать. Когда можно было отхватить – капитал не позволял, а теперь – поезд ушёл. Времена сложные наступили для состоятельного люда.

Но, как говорят, нет худа без добра. В провинции, в уединении, оно и лучше.  И человек верный, кому можно поручить, подобрать достойный вариант,  есть. Куда, уж, вернее – сестра родная.  Эта из семьи не вынесет.  

Не откладывая дело в долгий ящик, Глеб Борисович позвонил сестре:

-Ирина, как  у тебя  со временем? Можешь сегодня приехать ко мне на обед?

-Здравствуй, Глеб. Ну, и манеры! Ты, как всегда, забываешь самое главное – поздороваться.  Что за неотложное дело? До воскресения подождать не можешь? У нас, вроде, по воскресным дням семейные обеды?

- Ириша, в воскресение не удастся поговорить. Ты приедешь со своим  семейством. Родители будут. Ты же знаешь нашу маман. На серьёзный разговор в её присутствии рассчитывать не приходится.

-Хорошо, я постараюсь выкроить час-другой.

Когда Глеб Борисович стал рассказывать сестре содержание своих таинственных снов, у той округлились глаза:

-Глеб, я доктор исторических наук. Сновидениями  не занимаюсь. Тебе – к гадалке надо, или – к экстрасенсу. И с каких это пор ты стал придавать такое значение снам. Нервы поизносились? Я  предупреждала, не нужно было в политику лезть. Зачем она, когда  ты достиг всего, о чём можно только мечтать.

-Ирина, не перебивай. Это  не сны, это другая жизнь, которая открывается мне.  

-А   чем я могу помочь?

-В том-то и дело, что кроме тебя, я не могу доверить никому. Ты должна покопаться в архивах. Сама понимаешь, как сбивчивы сны, поэтому точного местонахождения дворца указать не могу - только контурно. Он должен располагаться на высоком берегу реки. Рядом с дворцом – парк и роща.

-Ты понимаешь, что даешь мне задание, похожее на бессмысленные поиски иголки в стоге сена.

-Ириш, а ты понимаешь, что если бы были варианты, я не обратился бы к тебе?

Озадачив сестру поиском дворца его снов, Глеб Борисович не рассчитывал на скорый результат. И был удивлён, когда сестра позвонила уже на следующий день:

-Глеб, кажется, я нашла то, что нужно.  Сейчас приеду и привезу всё, что удалось найти – описание, фотографии.

«Двадцать тысяч десятин диких земель, при слиянии речек Хопра и Сердобы, в Саратовской губернии, были пожалованы Борису Ивановичу Куракину Петром I, свояком по первой жене Евдокии Лопухиной. Пожалованы не по родству, а за особые заслуги на государевой службе: военной, дипломатической, а под конец жизни, литературной. Автором первой исторической  книги  о Петре I «Гистория царя Петра Алексеевича» был Борис Иванович Куракин.

По распоряжению Бориса Ивановича жалованные земли были заселены крепостными крестьянами из суздальских поместий. По его же приказу в селе выстроили деревянную церковь с приделом в честь Бориса и Глеба. И село стало именоваться Борисоглебским.

В 1717 году на село напали ногайцы и разорили его, многих людей побили. В уцелевших числилось двенадцать душ мужского и шестнадцать душ женского пола. Сын князя Бориса Ивановича – Александр Борисович переселил в Борисоглебское несколько десятков крепостных семей из московского, суздальского и засурского поместий. Мужики обжились, поставили деревянные избы, построили бревенчатый барский дом – большой, неуклюжий, какие строились в то время. На этом княжеское участие в обустройстве села закончилось почти до конца восемнадцатого века.

 В 1782 году правнук петровского вельможи князь Александр, с детства воспитывавшийся  в роскоши  и выросший вместе с цесаревичем Павлом, был удалён от двора. Богатство, знатность и влиятельное родство – всё оказалось ничтожным, перед гневом Екатерины II.   Опальный князь Куракин был вынужден покинуть Петербург  и провести в саратовской глуши четырнадцать лет.

Село, князь Александр, переименовал в Надеждино. «Сие прозвание изображало мысли, утешительно в то время его занимавшие». Долгие годы опалы он тешил себя надеждой вернуться в Петербург.

За неимением других дел Александр Борисович возвёл на берегу Сердобы  роскошный дворцовый ансамбль, спроектированный итальянским зодчим Джакомо Кваренги. 

Грандиозный трёхэтажный дворец, окружённый каменной оградой и двумя полукруглыми флигелями. К торцам флигелей были пристроены прямоугольные корпуса, образовывая две подковы, которые составляли парадный двор с воротами – въездами.

У каждой из восьмидесяти комнат дворца было своё назначение: кабинеты, библиотека, спальные комнаты, гостиные с белой мебелью и зеркалами, украшенные изделиями из бронзы,  французского фарфора, богемского стекла. Музыкальный зал, столовая с хорами. У князя  Куракина было два оркестра, певцы, театральная и балетная труппы, живописцы, набранные из крепостных. В художественной галерее – богатое собрание гобеленов, гравюр, скульптур, ваз, картин русских и западных художников.

Винокуренный завод и суконная фабрика бриллиантового князя приумножали несметные богатства. В намерениях было даже дать вольную крестьянам Надеждино, но… намерения остались только намерениями.

Павел I  вступил на престол,  князь был призван ко двору и осыпан милостями. Дипломатическая служба в Вене, затем в Париже не оставляла места для воспоминаний о великолепном  имении.

После смерти  князя, в 1818 году, надеждинский дворец  был наследован его племянниками».

Глеб Борисович Крякин, обескураженный услышанным,  сидел молча. «Нет, так не бывает. Не может быть такого. Всё о чём, рассказала сестра, я уже видел».

-Ёшкин кот,- опомнившись, сказал он. – Пардон, Ириша. Я хотел сказать, что  это  просто дежавю какое-то. Ты нашла то, что мне  было нужно. И, что удивительно, сколько совпадений! Борисоглебское! Ну, исконное название! Как будто под меня! А Куракин! Может, мы из этого рода? Потеряли, или специально одну буковку  стёрли, а вторую – заменили? Ничего страшного, мелочь, легко поправлю.

-Глеб! Это-то тебе зачем?

-Ирина, всё. Не вникай, пока – рано. За то, что сделала, отблагодарю, по княжески,- улыбнулся сестре Глеб Борисович.

Куракино, так переименовали село, увековечив фамилию князя, готовилось к приезду олигарха, согласно циркулярам, присланным из губернии в сельсовет. Не каждый день, и даже год, случается такое знаменательное событие в захолустье.

Сельсоветские сбились с ног, обходя домовладения - увещевали, стращали, приказывали, уговаривали. Окосить траву, убрать мусор Последнее было почти невыполнимым, поскольку – не город. Ни мусорных баков, ни мусоровозов в селе отродясь не было. Ну, хоть, с глаз долой куда-нибудь… на зады, что ли.

Ещё хуже обстояло дело с заборами. Их надлежало покрасить, желательно, в один цвет, исключая  голубой. Почему-то это было указано в одном из циркуляров. Над этим пунктом ломалась не одна голова. Догадки были, но – догадки. Хозяева, у которых заборы уже были окрашены, и именно в голубой цвет, наотрез отказались перекрашивать. Да, в магазине и не было другой краски, кроме голубой. Неловко получилось с заборами. Даже на центральной улице не удалось исполнить указание начальства.

И сельсоветские, и остальные жители думали-гадали, чего потерял олигарх в их тьме тараканьей. Село – захиревшее, никаких достопримечательностей. Может, хочет спиртзавод прикупить? Неплохо бы, когда так. В последнее время он больше простаивает, чем работает. А, кроме спиртзавода и пристроиться к работе в селе больше некуда. Ну, если только в дом-интернат. Но там все на своих местах, новых работников не требуется.

Наконец, на центральной улице показался кортеж из блестящих лимузинов. Народ высыпал на улицу, провожая взглядами вереницу машин. Местный дурачок Колюня выскочил из дома с маленьким красным флажком и размахивал им, что-то громко мыча. Он-то как раз и попал в поле зрения высокой особы – Крякина.

-Что это?

-Вас встречают, Глеб Борисович. Народ дикой, никакого зрелища не видят.

«Какая варварская земля, какой народ» - с горечью подумал Крякин, удобнее устраиваясь на сиденье. Разбитая дорога донельзя утомила его.

От полуразрушенной церкви кортеж машин повернул к дворцу.

Дворец, хотя и тоже, как церковь, полуразрушенный – крепость неприступная: окружённый каменной оградой, длинными флигелями, с высокими башнями, арочными воротами с восточной и западной стороны,- высился на крутом берегу Сердобы, а вокруг, насколько хватало глаз, лежали луга, окаймлённые красивой извилистой  рекой. Дальше, за лугами, стоял густой зелёный лес. Позади дворца – тенистая дубрава.

Крякин, в волнении сердечном,  вышел из машины и ступил на выщербленную дорожку места обетованного. Время было предобеденное. По двору шли вереницей  странные создания в затёртых серых халатах. У каждого в руках миски. На его недоумённый взгляд и вырвавшийся непроизвольный возглас:

-Что, за пер…соны,- кто-то из чиновников сказал:

-Это местный контингент. Во флигелях – психоневрологический диспансер, так это – опекаемые. На обед пошли. Столовую для них построили за оградой. Вы не опасайтесь, они тихие. Буйные в отдельном корпусе, их не выпускают.

Грязные, обшарпанные флигеля, чахлые деревья, заросшие бурьяном клумбы, чудом сохранившиеся, жалкие остатки от скульптурного ансамбля. Зрелище предстало печальное. Не менее печальным было и зрелище полуразрушенного дворца – ничего не осталось от роскошного убранства – лишь величественная парадная лестница и анфилады комнат.

Побродить, как мечталось, по дворцу, Крякину не удалось – небезопасно и грязно.   Делегация направилась в  дубраву. Вековые дубы отбрасывали длинную тень, и в самый знойный день в парке было прохладно.

От былого великолепия почти ничего не осталось, если не считать деревья, конечно. Не было уже ни затейливых домиков, ни струящихся фонтанов, ни скульптур. Аллеи, когда-то разрезавшие парк семью лучами, едва угадывались сквозь разросшийся, давно не убиравшийся, подрост и подлесок. Точная копия, в миниатюре, Павловского парка служила выпасом для местного скота. Там и сям паслись привязанные к колышкам телята, козы. Свободными стадами бродили овцы.

Высокий губернский начальник бросал красноречивые взгляды на председателя сельсовета. А тот ходил, вжав голову в плечи – в циркуляре было и указание насчёт скотины в парке. Запретить местному населению использовать территорию парка, охраняемого государством культурного наследия, под выпас скота. Теперь, жди грозы. А что он мог поделать, несчастный председатель нищего сельсовета? Скотину конфисковывать? Прав на это нет. Хозяев розгами хозяев пороть? Кто бы позволил и дался? Не старые времена.

Но в настроении Крякина произошёл резкий перелом. Сам дворец привёл его в уныние – дел непочатый край. И… возможно ли восстановить? В парке – пришла уверенность, нет ничего невозможного. На него словно спустилась благодать. Хотелось бродить и бродить, забыв обо всём, что было и предаваться мечтам.

Мечты – мечтами, а дел, действительно, было невпроворот. Но для дел у него был целый штат бездельников, как он называл своих служащих. Не такими, уж, и бездельниками они оказались, если в самый короткий срок сумели оформить купчую на дворцовый ансамбль. Вместе с культурным наследием, охраняемым государством - парком.

Помчались по губернии  машины, развозя несчастных «опекаемых» по домам престарелых, психоневрологическим диспансерам. Уплотняя донельзя  «коренное» население.  

Высвободившаяся рабочая сила – врачи, медсёстры, санитарки и санитары, и ещё целый взвод хозяйственного блока оказались не у дел и пополнили,  без того плотные  ряды  безработных.

Пытались в губернии всучить, в нагрузку к сделке, спиртзавод, не то, чтобы на ладан дышащий - закатившийся в предсмертных судорогах.  Но про себя Крякин подумал:

-Вот ужо, как разгребусь с дворцом и парком.

Вслух же обещал подумать.

До дворца руки у него так и не дошли. Опустевший окончательно и навечно дворцовый ансамбль, разрушался, изредка нарушая тишину окрестностей, глухим стуком вываливающихся из стен кирпичей.

В реликтовом парке, по – прежнему, пасётся скотина. Хотя,  с недельку, после нагоняя председателю совета, её водили куда-то в другое место. Но далековато -  вернули на прежний выпас.  

Крякину, то ли сны перестали сниться, то ли веселее забавы подвернулись. С тех пор он ни разу не появился в своих новоприобретённых владениях. Может ещё – ужо?

 Не сбываются слова князя Александра Борисовича Куракина: «Если не удастся мне сим домом пользоваться и в нём  жить, пусть же останется он здешнему месту прочным украшением».

Пока - только укором. И привычкой – фарфор, об пол, а каша – в ночном горшке скуснее..