Помочь сайту
Поздравления
МАТЬ
14 января 2018 -
Михаил Заскалько
Это было их сотое свидание. Дима надеялся, что оно окажется особенным: он пришёл с цветами и килограммом любимых Надиных конфет «Белочка». Как уже повелось, они сразу пошли на их Мостик Откровений.
Свидание действительно оказалось особенным: они впервые серьёзно поссорились. Едва Дима заикнулся о переезде в город, как Надя тут же его прервала:
- Нет, нет и нет!
-Даже если нас хотят разлучить? И тогда?
-Фу, глупости, какие! Кто нас разлучит? Если мы сами этого не захотим...
- Моя мать категорически против наших отношений. И настроена весьма агрессивно. Твои родители, враждуя с ней, не примут и меня. Их общая вражда и возведут меж нами Китайскую стену.
-А теперь послушай, что я думаю. Конечно, вражда наших предков не добавит нам с тобой мёда, напротив, наглотаемся дёгтя. Да, это скверно, невкусно, да больно, наконец. Но меня это нисколечко не пугает. Потому что я считаю: нам это во благо. Да, во благо. Пойми: это же такое испытание нашей любви. Выдержим, победим - они же первые возрадуются. Значит Настоящее Большое Чувство, о котором все мечтают, но не всем везёт... А им-то и не повезло. Вот увидишь, они ещё будут завидовать нам.
Дима горько усмехнулся, покусывая соломинку.
-Что? Рассуждаю как наивная дурочка?
-Нет... как-то по- книжному. Счастливый сказочный конец.
-А тебе хотелось бы как у Шекспира? Нет повести печальнее на свете...
-Что мне хочется, ты прекрасно знаешь. Быть рядом с тобой, любить и радоваться жизни. Все 24 часа в сутки. Мне не хочется терзаться неделю в разлуке, а, приехав, наслушаться гадостей, наглотаться дёгтя, с избитой душой лететь к тебе и... ещё где-то находить силы радоваться, что всё это мне во благо. Тебя послушать, так чем больше меня будут пинать, унижать, чем больнее будут бить в душу, тем лучше... Прости, но это... мазохизм. Я не выдержу...
-Ну, это уже совсем глупо. Ты должен выдержать! Я же буду рядом.
-Для меня рядом, это... засыпать и просыпаться рядом. Завтракать, обедать, ужинать вместе...
-Стоп, стоп! Ямщик, не гони лошадей. Ты забыл, что я ещё не достигла брачного возраста? Потерпеть надо, миленький. Потом я всю жизнь буду рядом. И в горе и в радости, - Надя прижалась к его плечу, ткнулась лицом в шею.
-Но как мне быть сейчас? Сколько ещё будет длиться эта изнурительная бессмысленная война? Поехали со мной в город.
-Я уже сказала, - Надя резко отстранилась.- Выходит: либо я, либо мать? Если так стоит вопрос, то я советую выбрать мать. Девчонок много, а мать одна. Другого выхода не вижу.
-Есть! Поехали со мной, снимем комнату...
-Не мо-гу. Потому что я типичная деревенщина. Мне мои коровушки милее всех сокровищ в мире. Это мой ореол обитания. К городу я не приспособлюсь. Что я там буду делать? Любая работа будет каторгой, ибо не будет приносить мне удовлетворения. Идти добровольно на каторгу - я не сумасшедшая. Ты очень хочешь этого?
Спокойствие Нади, её книжные доводы, в конце концов, выбили Диму из колеи: не помня себя, он сказал пару обидных слов. Надя, помрачнев, убежала домой, а Дима до утра ходил по берегу реки, много курил и думал, искал выход из создавшейся ситуации. Но так и не нашёл.
Надя до следующих выходных успокоится, Дима попросит прощения и она, конечно же, простит. А вот мать… Она не угомонится. Тем более сейчас, когда встречается с Полубесовым, дважды судимым за драки. Чувствует его поддержку. Такой же пьяница и матершинник, каким был и отчим. Мерзкие людишки. Дима не раз думал: «Будь моя воля, я бы таких запахивал трактором, на удобрение, потому что это не люди, а навоз».
На крыльце сидел Витя, держа на коленях подсолнух, у его ног суетились куры и цыплята, которым он бросал полупустые семечки.
-Спит, - ответил Витя на немой вопрос брата. - Чай будешь? Свежий заварил.
-Буду. Кривая?
- Да…
-Ладно. Почаёвничаем и уберём картошку.
-Лады, - кивнул Витя, поднялся и вошёл на веранду. Дима следом.
Витя вдруг вздрогнул, напрягся, быстро глянул на закрытую дверь:
- Проснулась.
-Показалось,- Дима ничего не слышал.
-Идёт.
И действительно: дверь распахнулась, и вышла мать, босая, платье как изжёванное, волосы беспорядочно сбились, лицо в багровых пятнах.
- Заявился, не запылился, - постояв пару секунд и пробурчав нечто невнятное, пошатываясь, мать вышла на крыльцо. Проходя в туалет, матюгнулась в адрес кур: - Кыш, оглоеды... Ато живо головы поотрубаю...
- Счас развоняется, - сказал, вздохнув, Витя, споласкивая кружку.
- Оставь нас одних.
- Хорошо, - Витя взял магнитофон и ушёл в дом.
Мать вошла, с силой распахнув дверь. Лицо было мокрое, видимо, умылась в бочке. Пока она вытиралась кухонным полотенцем, Дима налил ей чаю.
Тяжело, качнувшись, упала на стул, глянула на чашку, на Диму:
-Что ты мне даёшь? Это чай, по-твоему? Это бычья моча, а не чай. Выродки, а не дети,- резко поднялась, прошла к раковине и вылила, затем налила в чашку одной заварки. - Кормишь вас, поишь, одеваешь, и всё у вас мамка плохая. Сдохну, тогда узнаете, как без мамки... Кому вы нужны? Никому! Нарожала выродков... Думала: на радость себе... Где она радость? Где, я тебя спрашиваю? В заднице, вот где! Ни уважения, ни заботы...
-Сама виновата.
-Виновата, да виновата! Надо было аборты делать, а не плодить вас...
-Прекрати чушь пороть! - вскочил Дима, сжав кулаки.
-Давай, давай ори! Ударь ещё... Больно взрослый стал, как погляжу. Мать ему плохая... Найди хорошую! Что ж ты к плохой мамке приезжаешь? С остановки и шёл бы к своей Надьке. Её мать лучше меня, подстилка сраная... Иди!
-Не обо мне речь,- Дима с трудом подавил вспышку. - Я давно бы забыл сюда дорогу... ребят жалко. Сколько лет без тебя жил, и дальше проживу.
-Тыкаешь носом, как котёнка, да? Кто ты после этого? Говнюк! Говнюк и есть...
-Ладно, меня ты не желала, травила в утробе. Простите, извините Варвара Степановна, за то что я выжил… Но речь не обо мне. Другие твои дети ведь желанные, за что их-то наказываешь? Ах, да не оправдали твоих надежд. Думала, нарожаешь кучу детей, муж-кретин одумается, перестанет пить и тебя дубасить? Не получилось. Так ты на них его вину перенесла. Ты о будущем ребятах подумай.
-Нечего мне думать... Пока жива, голодными не будут, и в заплатах ходить не будут.
- Они не поросята, не цыплята, их не только кормить, но и любить надо. Им ласка нужна, тепло! Ты нежное, тёплое «мама» заменила на сухое, холодное «мать». Они же... как в детском доме живут с нелюбящей их надзирательницей. Ты... во стократ хуже их отца! С его смертью ребята надеялись: начнётся новая жизнь... А ты их надежду задушила...
-Вумный, да, как утка, только отрубей не ешь?
-Вот, ты даже нормально не можешь поговорить... Хамишь и выпендриваешься. И ждёшь, что в ответ тебя будут уважать, любить?
-Я мать им или тварь подзаборная? Тварь, да?
-Со своим зеком ты скоро ею станешь.
-Молокосос! Как ты с матерью разговариваешь?- отшвырнув стул, она подалась к окну, сорвала с гвоздя бельевую верёвку, но ударить не получилось: Дима выбросил руку, защищаясь, перехватил верёвку и резко вырвал, отшвырнув к раковине. Мать по инерции качнуло вперёд, прямо на Диму, он инстинктивно удержал её от падения.
-Щенок!- мать вырвалась, и сильно ударила Диму по лицу.
-Ах, так!- Дима метнулся к верёвке, дрожащими руками развязал узел, и она рассыпалась кольцами. - Только себя слышишь... Я хотел по-человечески поговорить...
Мать, тяжело дыша, опиралась о стол, лицо её пылало гневом:
-Только подними руку на мать!
-И подниму! - Дима неожиданно метнул кольца верёвки, три из них захлестнули плечи матери. Дима быстро затянул их, прижав руки матери к бокам.
Спустя несколько минут, мать сидела на стуле, притянутая верёвками к спинке. Тщетно она рвалась и материлась, грозясь так отделать задницу Димы, что месяц не сможет сидеть.
Дима, успокаиваясь, стоял у плиты, курил.
Постепенно мать стала выдыхаться, иссяк запас матерных и оскорбительных слов, в голосе чувствовалось приближение слёз.
-Изверг! Садист! Следом за Надькиным братцем пойдёшь! И почему я тебя в детстве не задавила? Зачем эта курвешка Анька помешала! Что б у неё хер на лбу вырос!
Мать имела в виду старшую сестру, тётю Аню, которая однажды чудом спасла малютку Диму: полупьяная мамаша едва не заспала его.
Дима, подчёркнуто спокойно, загасил окурок, повернулся лицом к матери.
-Погоди, доберусь я до тебя...
-Посиди, подумай. Когда успокоишься, поговорим по-людски. По-твоему всё равно не будет.
-Будет! Будет только по-моему!- истерично закричала мать.- И на шаг не подойдёшь к этой мокрощелке!
-Да осталась у тебя хоть капля совести?
-Не тебе меня совестить, засранец! Развяжи, немедленно!
-Посиди, остынь.
Дима вышел во двор, взял в сарае вёдра, стал сортировать картошку. Готовую относил: крупную - в погреб, мелочь - в сарай. Вскоре к нему присоединился Витя.
-Сидит?
- Не знаю. Я через окно. Что ты сделал? Ударил?
-Нет. Вовремя остановился, а хотелось... выпороть, как дрянную девчонку.
Помолчали. Затем Витя глухо обронил:
- Если бы это помогло, я бы тоже... выпорол.
-Будем надеяться на лучшее.
-Витька! Иди ко мне,- донеслось визгливое с веранды.
Витя вопросительно глянул на брата.
-Подойди. Только...
-Я понял,- Витя выпрямился, отряхнул руки, неспеша ушёл.
"Развяжет или нет?"- мучительно думал Дима, провожая его взглядом.
Витя скоро вернулся. На веранде вновь послышался отборный мат.
-Попросила попить... Потом стала обзываться...
-Не готова ещё.
-Не готова, - согласился Витя.- Думаешь, поможет?
-Хочется так думать. На дойку схожу я, ты побудешь с ней. И постарайся, чтобы Таня этого не видела.
-Не увидит. Пока за ней не придёшь, домой не рвётся.
-Я бы тоже не рвался...
Помолчали. Наполнили вёдра, отнесли. Когда вернулись, Витя спросил:
-Полубеса не боишься? Она нажалуется.
-Сомневаюсь, стыдно будет. Впрочем, по пьяни может. Не дрейфь, Витёк, одолеем и бесов.
С дойки Дима и Витя пришли в сумерках, позднее обычного: некоторые коровы не признавали электродойник, нужно было выдаивать руками. Пришлось изрядно повозиться с каждой: привыкли-то они к матери, а тут какие-то пришлые. Витя уговаривал, гладил, что-то шептал им в уши, а Дима доил.
К дому подходили усталые, но довольные. Во дворе Таня баловалась с кошкой. Сообщила, что братья - Толик, Володя и Алик- уехали на рыбалку с ночёвкой, а мамка:
-Телик смотрит. Как больная: молчит и молчит…
Дима прошёл в зал: взять в шкафу бельё и полотенца. Мать лежала на диване, закутавшись в одеяло, точно её бил озноб. По телику шла передача о животноводах на киргизском языке. Всё время, пока Дима копался в шкафу, мать, не шелохнувшись, смотрела в телевизор. Киргизский она знала, при случае охотно общалась с киргизами на их родном языке.
Взяты полотенца, трусы, футболки, трико, но Дима ещё для виду потянул время: может, заговорит? Нет, игнорирует. Ну, что ж, значит, ещё не готова для разговора.
Дима ожидал новых истерик, пьяного буйства, в лучшем случае, слёз раскаянья, и внутренне был готов ответно реагировать. Но полное бездействие... Очевидно, у матери шок. Как долго он будет длиться? Каковы будут последствия? Блага ждать или беды?
Витя с Таней ушли к себе, Дима остался на крыльце покурить, подумать.
На веранде вспыхнул свет, мать прошла к плите, поставила чайник.
Внутри у Димы всё сжалось, замерло: сейчас начнётся.
С лёгким вздохом растворилась дверь, и мать сухо, невнятно буркнула, прошла в туалет. Дима погасил сигарету, вошёл на веранду. Во рту образовалась неприятная колющая сухость, и он налил себе холодного чаю, взял карамельку.
Вернулась мать, вытерла руки полотенцем, налила себе одной заварки, взяла конфету, подвинула стул к плите.
Воцарилась гнетущая пауза. Дима маленькими глотками пил чай, который почему-то, несмотря на карамельку, был отвратительно невкусным. Дима тянул из страха, что как только опустеет чашка, и он поднимется, мать тотчас гневно осадит его: "Сядь! И послушай меня, молокосос".
И когда, наконец, в чашке осталось только губы намочить, Дима решился предупредить выпад:
- После сегодняшнего, я для тебя вроде изверга. И ты, конечно, с удвоенной энергией возьмёшься гнуть свою линию, но уже с чувством мести. Я прекрасно тебя понимаю, чего нельзя сказать о тебе, - Дима говорил в полголоса, тихо, ровно, стараясь не выдать сильного волнения. - Тобой движет эгоизм, и ещё бог знает что. Я для тебя не просто твой ребёнок сейчас, а как бы твоя вещь, на которую покусились. Ты почти уверена, что с ней обойдутся дурно, проще говоря, сломают. Но я не вещь, и давно уже не ребёнок. Я человек. Не сегодня-завтра Родина призовёт на службу. И, кстати, у тебя в этом возрасте уже был я.
-Дурное дело нехитрое,- тихо обронила мать. Она сидела, откинувшись на спинку стула, руки лежали на сведенных коленях, пальцы крепко сжимали кружку, в которую мать смотрела неотрывно. Что она видела в ней?
-Согласен, дурное дело нехитрое. Если ты думаешь, что я его совершу, то ошибаешься: хватит ума вовремя остановиться. Чего очень хочется от тебя. Твоё поведение дурно. Ладно бы вред несла самой себе, но ведь ребятам за что? Где-то я могу понять тебя: долго маялась под гнётом мужа-пьяницы, белого света не видела, какая уж тут любовь, и какое счастье...А любви и счастья очень хотелось. И вот, наконец, желанная свобода. По логике, к свету, к теплу бы потянуться, к ласке, настоящей, человеческой... Ты же кинулась в свинарник, подбирать помои... Так изголодалась, что грязи не замечаешь? Наплевать, что по ноздри в дерьме, главное помоев похлебать...
Кружка грохнулась об пол, ручка отлетела, звякнула о бок холодильника. Дима вскинулся, растерянно замер: мать, уронив голову на колени, плакала. Было от чего растеряться: он ежесекундно в напряжении ждал вспышку, истерику, а тут... почти девчоночьи слёзы. Халатик плотно обтянул хрупкие плечи, худую спину, так что можно было пересчитать позвонки и рёбра. Она действительно выглядела безутешно плачущей девчонкой-подростком.
-Что ты... не надо... в самом деле...
Дима неуверенно приблизился, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Глядя на её жалкие вздрагивающие плечи, Диме вдруг захотелось положить на них руки, успокоить, но почему-то не решался.
Наконец, всё же руки его стали слушаться. Едва опустил ладони, мать передёрнулась всем телом, сжалась, заплакала ещё горше.
-Не надо... ма…, не плачь...
Она, давясь слезами, вскинула голову, ткнулась лицом в его живот, руки цепко обхватили за талию.
Сердце Димы скукожилось, защекотало в носу, волна жалости ударила в голову, глаза тотчас увлажнились. Он гладил её плечи, голову, силился что-то сказать ласковое, но слова колючими шариками застревали в горле.
Мать тоже пыталась говорить, но рыдания душили её, и до Димы долетали лишь сдавленные стоны.
- Пошли, ляжешь... Успокойся... я прошу тебя...
Дима попытался поднять её за плечи, но ослабленное тело матери тянуло к стулу, затем стало сползать. Инстинктивно подхватил, поднял на руки, и очень удивился её весу: легче Нади! Подумал, и на мгновенье почудилось, что на руках у него не мать, а Надя. И непроизвольно крепче прижал к груди.
Мать обняла его за шею.
Дима отнёс её в комнату, бережно опустил на диван. Мать не отпускала рук.
-Я сейчас... вернусь...
И руки разжались, тяжело упали на подушку.
Дима вернулся на веранду, достал из холодильника пузырёк валерьянки, накапал в кружку с водой.
Мать лежала так же, как он оставил её, всё ещё плачущей.
-Вот, выпей...- Дима приподнял её голову, помог выпить успокоительное. Поставил кружку на стол, присел рядом, погладил шершавую безвольную руку. - Всё будет хорошо.
-Спасибо... - мать приподняла голову, судорожно проглотив комок слёз, опустилась мокрой щекой на его руку, замерла.
И вновь воцарилась тишина, даже тиканье будильника утонуло в ней. Дима терпеливо ждал, что мать уснёт, и тогда он со спокойной душой уйдёт к себе.
Прошло минут десять. Мать перестала вздрагивать, а рука Димы, занемев, не ощущала вес на ней.
-Дима...
-Да?
-Прости меня, дуру несчастную. Ты прав, прав, тысячу раз прав. Во всём... И про голод... и про свинарник... Но пойми меня, если сможешь... Мне тридцать четыре... а что я в жизни, кроме плохого, видела? Сначала обманутая брошенная беременная девчонка... Потом баба - малолетка с хвостом... кому нужна такая... Назарбай пожалел меня... он вначале-то был неплохой, потом эти чёртовы дружки... водка... И покатился мужик под горку... Не смогла спасти его... отстоять любовь. Тебя вот пришлось к бабушке спровадить... Всё терпела, надеялась... рожала каждый год ему детей... Правда, трое помёрли в младенчестве, земля им пухом... Не помогло... Потому что больше ничего не делала, только рожала... Не знала... не знала и не умела что-то делать... Выходит - на авось надеялась. В старуху превратилась... Когда он умер, знал бы, с каким облегчением я вздохнула: всё, конец моим мукам... Ты помнишь, как я радовалась? Потом... я вдруг почувствовала именно голод по теплу, ласке, любви. Так, что порой просто выть хотелось... Ведь не чурка же я, живая баба... Ну, посуди сам, что мне было делать? Путёвых мужиков свободных нет, одна шваль... Вот и кинулась, кто поманил... Это как у вас в городе, когда кушать захочется, а денег мало, идёшь в забегаловку, а там подают бог весть что... Потом желудком мучаешься. Разве не так?
-Так.
-Вот и я... в забегаловку... Это только казалось, что я всем довольна, а сама терзалась... Как изжога изматывала совесть... Злилась на себя, а доставалось, кто под руку попадёт... А в отношении Нади...
-Ма…, не надо...
-Нет, послушай, сынок. Не со зла, и не из мести, как ты сказал, я против неё. Я очень хорошо знаю эту семью, они все такие тихие, безобидные... А в тихом омуте, сам знаешь, кто водится. Поверь дурной своей мамке: всё это красивый фантик, а конфетка внутри ядовитая...
- Я прошу тебя...
- Предупредить хочу, оградить оттого, что сама пережила - предательство. Это очень больно, сынок, когда Первую Любовь растаптывают... Ты не девка, в подоле не принесёшь, потому, думаю, мальчишке вдвойне больнее... Мы остаёмся с бедой вдвоём, с дитём под сердцем, а вы... один-одинёшенек.
-Надя не такая.
-Ты можешь отмахнуться от моих слов, как от мух. Но помни: я тебя предупреждала.
-Хорошо. Только я тебя очень прошу: не трогай Надю.
Мать помолчала, кусая губы и теребя пуговицу у ворота халата.
-Я бы рада вообще её не видеть. Но как увижу, прямо всё внутри восстаёт... Прямо чую, как исходит от неё беда тебе...
-Это внушение. И больше ничего.
-Если бы... Нет, не понять тебе, сынок меня. Какая бы плохая ни была мать, а угрозу своему ребёнку она чует.
- Мам, давай не будем больше об этом... Опять рассоримся. Пусть это будет только моя проблема. Если и случится что... плакаться не стану.
-Ты-то может, и не станешь. Плакать мне придётся, глядючи на тебя. И ругать себя, что не уберегла, не сумела убедить...
-Всё, ставим точку.
-Ладно… Извини…я наверно сон перебила…
-В совхозе отосплюсь. В четыре кончаем, потом спи хоть до утра.
-Я там тебе сумку приготовила. Двадцать рублей положила. В субботу ждать?
-Да.
Мать приподнялась, села, вытерла лицо ладонями, вздохнула:
- Езжай со спокойной душой. Я возьму себя в руки... постараюсь...
Вышла, по-девчоночьи шмыгнув носом.
Дима прошёл к себе, включил настольную лампу, в магнитофон поставил кассету Джо Дассена, приглушил звук. Приоткрыв окно, закурил, облокотился на подоконник. Желание писать пропало, в голове стоял странный гул, сердце щемило. Как оградить, защитить себя? Надю? Как убедить её, наивную сказочницу, что она персонаж крутой драмы? Почему мать не верит Наде? Да, её сестра Нина была тихоней в школе, училась на одни пятёрки, поехала в город поступать в университет, а стала... проституткой. Брат Олег, такой же пай-мальчик в школе и... сидит в тюрьме за подделку лотерейных билетов. Мать с виду сама скромность и учтивость... доливала воду в молоко, воровала комбикорм. Отец, до аварии, первоклассный водитель, но... плохой товарищ, сам себе на уме, в пьяном виде плачется, что не еврей, а то давно бы махнул на Запад. Надя... Нет, нет и нет! Не может этого быть, не верю, что это тихий омут! Нет! Она любит меня, и не сделает гадость мне. Выбрось из головы, плюнь и забудь!
И Дима действительно сплюнул в окно.
Свидание действительно оказалось особенным: они впервые серьёзно поссорились. Едва Дима заикнулся о переезде в город, как Надя тут же его прервала:
- Нет, нет и нет!
-Даже если нас хотят разлучить? И тогда?
-Фу, глупости, какие! Кто нас разлучит? Если мы сами этого не захотим...
- Моя мать категорически против наших отношений. И настроена весьма агрессивно. Твои родители, враждуя с ней, не примут и меня. Их общая вражда и возведут меж нами Китайскую стену.
-А теперь послушай, что я думаю. Конечно, вражда наших предков не добавит нам с тобой мёда, напротив, наглотаемся дёгтя. Да, это скверно, невкусно, да больно, наконец. Но меня это нисколечко не пугает. Потому что я считаю: нам это во благо. Да, во благо. Пойми: это же такое испытание нашей любви. Выдержим, победим - они же первые возрадуются. Значит Настоящее Большое Чувство, о котором все мечтают, но не всем везёт... А им-то и не повезло. Вот увидишь, они ещё будут завидовать нам.
Дима горько усмехнулся, покусывая соломинку.
-Что? Рассуждаю как наивная дурочка?
-Нет... как-то по- книжному. Счастливый сказочный конец.
-А тебе хотелось бы как у Шекспира? Нет повести печальнее на свете...
-Что мне хочется, ты прекрасно знаешь. Быть рядом с тобой, любить и радоваться жизни. Все 24 часа в сутки. Мне не хочется терзаться неделю в разлуке, а, приехав, наслушаться гадостей, наглотаться дёгтя, с избитой душой лететь к тебе и... ещё где-то находить силы радоваться, что всё это мне во благо. Тебя послушать, так чем больше меня будут пинать, унижать, чем больнее будут бить в душу, тем лучше... Прости, но это... мазохизм. Я не выдержу...
-Ну, это уже совсем глупо. Ты должен выдержать! Я же буду рядом.
-Для меня рядом, это... засыпать и просыпаться рядом. Завтракать, обедать, ужинать вместе...
-Стоп, стоп! Ямщик, не гони лошадей. Ты забыл, что я ещё не достигла брачного возраста? Потерпеть надо, миленький. Потом я всю жизнь буду рядом. И в горе и в радости, - Надя прижалась к его плечу, ткнулась лицом в шею.
-Но как мне быть сейчас? Сколько ещё будет длиться эта изнурительная бессмысленная война? Поехали со мной в город.
-Я уже сказала, - Надя резко отстранилась.- Выходит: либо я, либо мать? Если так стоит вопрос, то я советую выбрать мать. Девчонок много, а мать одна. Другого выхода не вижу.
-Есть! Поехали со мной, снимем комнату...
-Не мо-гу. Потому что я типичная деревенщина. Мне мои коровушки милее всех сокровищ в мире. Это мой ореол обитания. К городу я не приспособлюсь. Что я там буду делать? Любая работа будет каторгой, ибо не будет приносить мне удовлетворения. Идти добровольно на каторгу - я не сумасшедшая. Ты очень хочешь этого?
Спокойствие Нади, её книжные доводы, в конце концов, выбили Диму из колеи: не помня себя, он сказал пару обидных слов. Надя, помрачнев, убежала домой, а Дима до утра ходил по берегу реки, много курил и думал, искал выход из создавшейся ситуации. Но так и не нашёл.
Надя до следующих выходных успокоится, Дима попросит прощения и она, конечно же, простит. А вот мать… Она не угомонится. Тем более сейчас, когда встречается с Полубесовым, дважды судимым за драки. Чувствует его поддержку. Такой же пьяница и матершинник, каким был и отчим. Мерзкие людишки. Дима не раз думал: «Будь моя воля, я бы таких запахивал трактором, на удобрение, потому что это не люди, а навоз».
На крыльце сидел Витя, держа на коленях подсолнух, у его ног суетились куры и цыплята, которым он бросал полупустые семечки.
-Спит, - ответил Витя на немой вопрос брата. - Чай будешь? Свежий заварил.
-Буду. Кривая?
- Да…
-Ладно. Почаёвничаем и уберём картошку.
-Лады, - кивнул Витя, поднялся и вошёл на веранду. Дима следом.
Витя вдруг вздрогнул, напрягся, быстро глянул на закрытую дверь:
- Проснулась.
-Показалось,- Дима ничего не слышал.
-Идёт.
И действительно: дверь распахнулась, и вышла мать, босая, платье как изжёванное, волосы беспорядочно сбились, лицо в багровых пятнах.
- Заявился, не запылился, - постояв пару секунд и пробурчав нечто невнятное, пошатываясь, мать вышла на крыльцо. Проходя в туалет, матюгнулась в адрес кур: - Кыш, оглоеды... Ато живо головы поотрубаю...
- Счас развоняется, - сказал, вздохнув, Витя, споласкивая кружку.
- Оставь нас одних.
- Хорошо, - Витя взял магнитофон и ушёл в дом.
Мать вошла, с силой распахнув дверь. Лицо было мокрое, видимо, умылась в бочке. Пока она вытиралась кухонным полотенцем, Дима налил ей чаю.
Тяжело, качнувшись, упала на стул, глянула на чашку, на Диму:
-Что ты мне даёшь? Это чай, по-твоему? Это бычья моча, а не чай. Выродки, а не дети,- резко поднялась, прошла к раковине и вылила, затем налила в чашку одной заварки. - Кормишь вас, поишь, одеваешь, и всё у вас мамка плохая. Сдохну, тогда узнаете, как без мамки... Кому вы нужны? Никому! Нарожала выродков... Думала: на радость себе... Где она радость? Где, я тебя спрашиваю? В заднице, вот где! Ни уважения, ни заботы...
-Сама виновата.
-Виновата, да виновата! Надо было аборты делать, а не плодить вас...
-Прекрати чушь пороть! - вскочил Дима, сжав кулаки.
-Давай, давай ори! Ударь ещё... Больно взрослый стал, как погляжу. Мать ему плохая... Найди хорошую! Что ж ты к плохой мамке приезжаешь? С остановки и шёл бы к своей Надьке. Её мать лучше меня, подстилка сраная... Иди!
-Не обо мне речь,- Дима с трудом подавил вспышку. - Я давно бы забыл сюда дорогу... ребят жалко. Сколько лет без тебя жил, и дальше проживу.
-Тыкаешь носом, как котёнка, да? Кто ты после этого? Говнюк! Говнюк и есть...
-Ладно, меня ты не желала, травила в утробе. Простите, извините Варвара Степановна, за то что я выжил… Но речь не обо мне. Другие твои дети ведь желанные, за что их-то наказываешь? Ах, да не оправдали твоих надежд. Думала, нарожаешь кучу детей, муж-кретин одумается, перестанет пить и тебя дубасить? Не получилось. Так ты на них его вину перенесла. Ты о будущем ребятах подумай.
-Нечего мне думать... Пока жива, голодными не будут, и в заплатах ходить не будут.
- Они не поросята, не цыплята, их не только кормить, но и любить надо. Им ласка нужна, тепло! Ты нежное, тёплое «мама» заменила на сухое, холодное «мать». Они же... как в детском доме живут с нелюбящей их надзирательницей. Ты... во стократ хуже их отца! С его смертью ребята надеялись: начнётся новая жизнь... А ты их надежду задушила...
-Вумный, да, как утка, только отрубей не ешь?
-Вот, ты даже нормально не можешь поговорить... Хамишь и выпендриваешься. И ждёшь, что в ответ тебя будут уважать, любить?
-Я мать им или тварь подзаборная? Тварь, да?
-Со своим зеком ты скоро ею станешь.
-Молокосос! Как ты с матерью разговариваешь?- отшвырнув стул, она подалась к окну, сорвала с гвоздя бельевую верёвку, но ударить не получилось: Дима выбросил руку, защищаясь, перехватил верёвку и резко вырвал, отшвырнув к раковине. Мать по инерции качнуло вперёд, прямо на Диму, он инстинктивно удержал её от падения.
-Щенок!- мать вырвалась, и сильно ударила Диму по лицу.
-Ах, так!- Дима метнулся к верёвке, дрожащими руками развязал узел, и она рассыпалась кольцами. - Только себя слышишь... Я хотел по-человечески поговорить...
Мать, тяжело дыша, опиралась о стол, лицо её пылало гневом:
-Только подними руку на мать!
-И подниму! - Дима неожиданно метнул кольца верёвки, три из них захлестнули плечи матери. Дима быстро затянул их, прижав руки матери к бокам.
Спустя несколько минут, мать сидела на стуле, притянутая верёвками к спинке. Тщетно она рвалась и материлась, грозясь так отделать задницу Димы, что месяц не сможет сидеть.
Дима, успокаиваясь, стоял у плиты, курил.
Постепенно мать стала выдыхаться, иссяк запас матерных и оскорбительных слов, в голосе чувствовалось приближение слёз.
-Изверг! Садист! Следом за Надькиным братцем пойдёшь! И почему я тебя в детстве не задавила? Зачем эта курвешка Анька помешала! Что б у неё хер на лбу вырос!
Мать имела в виду старшую сестру, тётю Аню, которая однажды чудом спасла малютку Диму: полупьяная мамаша едва не заспала его.
Дима, подчёркнуто спокойно, загасил окурок, повернулся лицом к матери.
-Погоди, доберусь я до тебя...
-Посиди, подумай. Когда успокоишься, поговорим по-людски. По-твоему всё равно не будет.
-Будет! Будет только по-моему!- истерично закричала мать.- И на шаг не подойдёшь к этой мокрощелке!
-Да осталась у тебя хоть капля совести?
-Не тебе меня совестить, засранец! Развяжи, немедленно!
-Посиди, остынь.
Дима вышел во двор, взял в сарае вёдра, стал сортировать картошку. Готовую относил: крупную - в погреб, мелочь - в сарай. Вскоре к нему присоединился Витя.
-Сидит?
- Не знаю. Я через окно. Что ты сделал? Ударил?
-Нет. Вовремя остановился, а хотелось... выпороть, как дрянную девчонку.
Помолчали. Затем Витя глухо обронил:
- Если бы это помогло, я бы тоже... выпорол.
-Будем надеяться на лучшее.
-Витька! Иди ко мне,- донеслось визгливое с веранды.
Витя вопросительно глянул на брата.
-Подойди. Только...
-Я понял,- Витя выпрямился, отряхнул руки, неспеша ушёл.
"Развяжет или нет?"- мучительно думал Дима, провожая его взглядом.
Витя скоро вернулся. На веранде вновь послышался отборный мат.
-Попросила попить... Потом стала обзываться...
-Не готова ещё.
-Не готова, - согласился Витя.- Думаешь, поможет?
-Хочется так думать. На дойку схожу я, ты побудешь с ней. И постарайся, чтобы Таня этого не видела.
-Не увидит. Пока за ней не придёшь, домой не рвётся.
-Я бы тоже не рвался...
Помолчали. Наполнили вёдра, отнесли. Когда вернулись, Витя спросил:
-Полубеса не боишься? Она нажалуется.
-Сомневаюсь, стыдно будет. Впрочем, по пьяни может. Не дрейфь, Витёк, одолеем и бесов.
С дойки Дима и Витя пришли в сумерках, позднее обычного: некоторые коровы не признавали электродойник, нужно было выдаивать руками. Пришлось изрядно повозиться с каждой: привыкли-то они к матери, а тут какие-то пришлые. Витя уговаривал, гладил, что-то шептал им в уши, а Дима доил.
К дому подходили усталые, но довольные. Во дворе Таня баловалась с кошкой. Сообщила, что братья - Толик, Володя и Алик- уехали на рыбалку с ночёвкой, а мамка:
-Телик смотрит. Как больная: молчит и молчит…
Дима прошёл в зал: взять в шкафу бельё и полотенца. Мать лежала на диване, закутавшись в одеяло, точно её бил озноб. По телику шла передача о животноводах на киргизском языке. Всё время, пока Дима копался в шкафу, мать, не шелохнувшись, смотрела в телевизор. Киргизский она знала, при случае охотно общалась с киргизами на их родном языке.
Взяты полотенца, трусы, футболки, трико, но Дима ещё для виду потянул время: может, заговорит? Нет, игнорирует. Ну, что ж, значит, ещё не готова для разговора.
Дима ожидал новых истерик, пьяного буйства, в лучшем случае, слёз раскаянья, и внутренне был готов ответно реагировать. Но полное бездействие... Очевидно, у матери шок. Как долго он будет длиться? Каковы будут последствия? Блага ждать или беды?
Витя с Таней ушли к себе, Дима остался на крыльце покурить, подумать.
На веранде вспыхнул свет, мать прошла к плите, поставила чайник.
Внутри у Димы всё сжалось, замерло: сейчас начнётся.
С лёгким вздохом растворилась дверь, и мать сухо, невнятно буркнула, прошла в туалет. Дима погасил сигарету, вошёл на веранду. Во рту образовалась неприятная колющая сухость, и он налил себе холодного чаю, взял карамельку.
Вернулась мать, вытерла руки полотенцем, налила себе одной заварки, взяла конфету, подвинула стул к плите.
Воцарилась гнетущая пауза. Дима маленькими глотками пил чай, который почему-то, несмотря на карамельку, был отвратительно невкусным. Дима тянул из страха, что как только опустеет чашка, и он поднимется, мать тотчас гневно осадит его: "Сядь! И послушай меня, молокосос".
И когда, наконец, в чашке осталось только губы намочить, Дима решился предупредить выпад:
- После сегодняшнего, я для тебя вроде изверга. И ты, конечно, с удвоенной энергией возьмёшься гнуть свою линию, но уже с чувством мести. Я прекрасно тебя понимаю, чего нельзя сказать о тебе, - Дима говорил в полголоса, тихо, ровно, стараясь не выдать сильного волнения. - Тобой движет эгоизм, и ещё бог знает что. Я для тебя не просто твой ребёнок сейчас, а как бы твоя вещь, на которую покусились. Ты почти уверена, что с ней обойдутся дурно, проще говоря, сломают. Но я не вещь, и давно уже не ребёнок. Я человек. Не сегодня-завтра Родина призовёт на службу. И, кстати, у тебя в этом возрасте уже был я.
-Дурное дело нехитрое,- тихо обронила мать. Она сидела, откинувшись на спинку стула, руки лежали на сведенных коленях, пальцы крепко сжимали кружку, в которую мать смотрела неотрывно. Что она видела в ней?
-Согласен, дурное дело нехитрое. Если ты думаешь, что я его совершу, то ошибаешься: хватит ума вовремя остановиться. Чего очень хочется от тебя. Твоё поведение дурно. Ладно бы вред несла самой себе, но ведь ребятам за что? Где-то я могу понять тебя: долго маялась под гнётом мужа-пьяницы, белого света не видела, какая уж тут любовь, и какое счастье...А любви и счастья очень хотелось. И вот, наконец, желанная свобода. По логике, к свету, к теплу бы потянуться, к ласке, настоящей, человеческой... Ты же кинулась в свинарник, подбирать помои... Так изголодалась, что грязи не замечаешь? Наплевать, что по ноздри в дерьме, главное помоев похлебать...
Кружка грохнулась об пол, ручка отлетела, звякнула о бок холодильника. Дима вскинулся, растерянно замер: мать, уронив голову на колени, плакала. Было от чего растеряться: он ежесекундно в напряжении ждал вспышку, истерику, а тут... почти девчоночьи слёзы. Халатик плотно обтянул хрупкие плечи, худую спину, так что можно было пересчитать позвонки и рёбра. Она действительно выглядела безутешно плачущей девчонкой-подростком.
-Что ты... не надо... в самом деле...
Дима неуверенно приблизился, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Глядя на её жалкие вздрагивающие плечи, Диме вдруг захотелось положить на них руки, успокоить, но почему-то не решался.
Наконец, всё же руки его стали слушаться. Едва опустил ладони, мать передёрнулась всем телом, сжалась, заплакала ещё горше.
-Не надо... ма…, не плачь...
Она, давясь слезами, вскинула голову, ткнулась лицом в его живот, руки цепко обхватили за талию.
Сердце Димы скукожилось, защекотало в носу, волна жалости ударила в голову, глаза тотчас увлажнились. Он гладил её плечи, голову, силился что-то сказать ласковое, но слова колючими шариками застревали в горле.
Мать тоже пыталась говорить, но рыдания душили её, и до Димы долетали лишь сдавленные стоны.
- Пошли, ляжешь... Успокойся... я прошу тебя...
Дима попытался поднять её за плечи, но ослабленное тело матери тянуло к стулу, затем стало сползать. Инстинктивно подхватил, поднял на руки, и очень удивился её весу: легче Нади! Подумал, и на мгновенье почудилось, что на руках у него не мать, а Надя. И непроизвольно крепче прижал к груди.
Мать обняла его за шею.
Дима отнёс её в комнату, бережно опустил на диван. Мать не отпускала рук.
-Я сейчас... вернусь...
И руки разжались, тяжело упали на подушку.
Дима вернулся на веранду, достал из холодильника пузырёк валерьянки, накапал в кружку с водой.
Мать лежала так же, как он оставил её, всё ещё плачущей.
-Вот, выпей...- Дима приподнял её голову, помог выпить успокоительное. Поставил кружку на стол, присел рядом, погладил шершавую безвольную руку. - Всё будет хорошо.
-Спасибо... - мать приподняла голову, судорожно проглотив комок слёз, опустилась мокрой щекой на его руку, замерла.
И вновь воцарилась тишина, даже тиканье будильника утонуло в ней. Дима терпеливо ждал, что мать уснёт, и тогда он со спокойной душой уйдёт к себе.
Прошло минут десять. Мать перестала вздрагивать, а рука Димы, занемев, не ощущала вес на ней.
-Дима...
-Да?
-Прости меня, дуру несчастную. Ты прав, прав, тысячу раз прав. Во всём... И про голод... и про свинарник... Но пойми меня, если сможешь... Мне тридцать четыре... а что я в жизни, кроме плохого, видела? Сначала обманутая брошенная беременная девчонка... Потом баба - малолетка с хвостом... кому нужна такая... Назарбай пожалел меня... он вначале-то был неплохой, потом эти чёртовы дружки... водка... И покатился мужик под горку... Не смогла спасти его... отстоять любовь. Тебя вот пришлось к бабушке спровадить... Всё терпела, надеялась... рожала каждый год ему детей... Правда, трое помёрли в младенчестве, земля им пухом... Не помогло... Потому что больше ничего не делала, только рожала... Не знала... не знала и не умела что-то делать... Выходит - на авось надеялась. В старуху превратилась... Когда он умер, знал бы, с каким облегчением я вздохнула: всё, конец моим мукам... Ты помнишь, как я радовалась? Потом... я вдруг почувствовала именно голод по теплу, ласке, любви. Так, что порой просто выть хотелось... Ведь не чурка же я, живая баба... Ну, посуди сам, что мне было делать? Путёвых мужиков свободных нет, одна шваль... Вот и кинулась, кто поманил... Это как у вас в городе, когда кушать захочется, а денег мало, идёшь в забегаловку, а там подают бог весть что... Потом желудком мучаешься. Разве не так?
-Так.
-Вот и я... в забегаловку... Это только казалось, что я всем довольна, а сама терзалась... Как изжога изматывала совесть... Злилась на себя, а доставалось, кто под руку попадёт... А в отношении Нади...
-Ма…, не надо...
-Нет, послушай, сынок. Не со зла, и не из мести, как ты сказал, я против неё. Я очень хорошо знаю эту семью, они все такие тихие, безобидные... А в тихом омуте, сам знаешь, кто водится. Поверь дурной своей мамке: всё это красивый фантик, а конфетка внутри ядовитая...
- Я прошу тебя...
- Предупредить хочу, оградить оттого, что сама пережила - предательство. Это очень больно, сынок, когда Первую Любовь растаптывают... Ты не девка, в подоле не принесёшь, потому, думаю, мальчишке вдвойне больнее... Мы остаёмся с бедой вдвоём, с дитём под сердцем, а вы... один-одинёшенек.
-Надя не такая.
-Ты можешь отмахнуться от моих слов, как от мух. Но помни: я тебя предупреждала.
-Хорошо. Только я тебя очень прошу: не трогай Надю.
Мать помолчала, кусая губы и теребя пуговицу у ворота халата.
-Я бы рада вообще её не видеть. Но как увижу, прямо всё внутри восстаёт... Прямо чую, как исходит от неё беда тебе...
-Это внушение. И больше ничего.
-Если бы... Нет, не понять тебе, сынок меня. Какая бы плохая ни была мать, а угрозу своему ребёнку она чует.
- Мам, давай не будем больше об этом... Опять рассоримся. Пусть это будет только моя проблема. Если и случится что... плакаться не стану.
-Ты-то может, и не станешь. Плакать мне придётся, глядючи на тебя. И ругать себя, что не уберегла, не сумела убедить...
-Всё, ставим точку.
-Ладно… Извини…я наверно сон перебила…
-В совхозе отосплюсь. В четыре кончаем, потом спи хоть до утра.
-Я там тебе сумку приготовила. Двадцать рублей положила. В субботу ждать?
-Да.
Мать приподнялась, села, вытерла лицо ладонями, вздохнула:
- Езжай со спокойной душой. Я возьму себя в руки... постараюсь...
Вышла, по-девчоночьи шмыгнув носом.
Дима прошёл к себе, включил настольную лампу, в магнитофон поставил кассету Джо Дассена, приглушил звук. Приоткрыв окно, закурил, облокотился на подоконник. Желание писать пропало, в голове стоял странный гул, сердце щемило. Как оградить, защитить себя? Надю? Как убедить её, наивную сказочницу, что она персонаж крутой драмы? Почему мать не верит Наде? Да, её сестра Нина была тихоней в школе, училась на одни пятёрки, поехала в город поступать в университет, а стала... проституткой. Брат Олег, такой же пай-мальчик в школе и... сидит в тюрьме за подделку лотерейных билетов. Мать с виду сама скромность и учтивость... доливала воду в молоко, воровала комбикорм. Отец, до аварии, первоклассный водитель, но... плохой товарищ, сам себе на уме, в пьяном виде плачется, что не еврей, а то давно бы махнул на Запад. Надя... Нет, нет и нет! Не может этого быть, не верю, что это тихий омут! Нет! Она любит меня, и не сделает гадость мне. Выбрось из головы, плюнь и забудь!
И Дима действительно сплюнул в окно.
Рейтинг: +5
423 просмотра
Комментарии (3)
| Людмила Комашко-Батурина # 31 января 2018 в 20:50 0 | ||
|
| камерный театр # 2 февраля 2018 в 11:36 +1 | ||
|
| Галина Софронова # 20 декабря 2018 в 10:21 0 | ||
|
