Последние двадцать лет, крёстный мой Семён Кузьмич живёт в Воронежской области в городе Лиски, что на пересечении двух крупных железнодорожных магистралей. Здесь живут и две его старшие дочери с семьями. К ним поближе, он и перебрался из Аркадакского района Саратовской области. А последние годы, живёт у старшей - Тамары, с женой своей - Ниной.
Здесь я с ним и встретился после двадцатилетнего промежутка времени, прошедшего с предыдущей нашей встречи, которая была в другом государстве, в другой социальной и политической системе. При всех его недостатках, Семён Кузьмич обладал и массой достоинств, за которые его любили женщины и уважали мужики. А в общем то, такие люди как он и составляют хребет нашего народа и государства, на которых всё фактически и держится.
В один из погожих весенних дней решил я поговорить с ним о войне, которая для меня была лишь историей, а для него - частью жизни. Этот разговор, я и излагаю в своём рассказе, с незначительными корректировками.
- Дядя Семён, а ты где воевал то?
- Чаво говоришь? – глуховатый на оба уха, после контузии переспросил старик, очень похожий на моего отца. Только был он старше его на 2 года, и поэтому успел эти два года повоевать. А отцу исполнилось 18 лет, только осенью 45-го года. Остальные три старших брата – Василий, Пётр и Семён повоевали.
На всё большое село Грачёвка – дворов 300 , только в нашей семье все вернулись с войны, правда - покалеченные, но вернулись. Бабы ходили, завидовали Катерине (бабушке моей) – 4 сына и все живы. У некоторых ушло по шесть – семь детей и ни один не вернулся. У всех – кто то да погиб, а у ней – все живы. Говорят, знала она какую-то молитву, что сберегает людей от смерти преждевременной, но ни кому её не рассказывала, как не допытывались.
Младший Андрей (отец мой) работал за троих братьев по 14-16 часов, пока они воевали, да и после войны то же. Зачастую там же в поле у комбайна и спал, не возвращаясь домой, еду мать или сестра приносили. Страну кормить надо было, фронт кормить, а мужиков то и нет. Жили впроголодь. На фронт забрали всё – и корову кормилицу и кур. Да что уж тут по курам горевать – детей забрали. Хорошо пару ульев пчелиных не забрали - с них и кормились, хотя и налог мёдом платили. Дед мой Кузьма Порфирьевич - в первую мировую на фронте с немцами глаза правого лишился, а перед второй войной ещё в 33 году, простыл и умер за пару дней от двустороннего воспаления лёгких – фельдшера не было – тот в другую деревню уехал, к родне на свадьбу.
К этому 2013 году только Семён из четырёх братье и остался. На теле шрамы, голова с редкими седыми волосами и с помятым черепом, слеповат и глуховат, но жив, и ещё пошутить любит, да смешные стишки на ходу сочиняет.
-Так, где ты воевал то, дядя Семён – переспросил я.
- Да тут не далече и воевал.
- Не понял?
- Тут с Лисков и начался моя война в 1943 году. Как только мне 18 исполнилось – меня и забрали. Василий (старший брат) ушёл ещё в тридцать девятом – с финнами воевать, а потом, сразу и на германский фронт. Пётр – он с 23 года, так как раз в 41-ом и забрали. А я значит тут в Лисках оборону вдоль Дона и держал. Водителем я был. Сорокапятку на прицепе возил и боеприпасы.
- А стрелять во фрицев приходилось?
- Да, было конечно, и они по мне, и я по ним.- он задумался, и потом продолжил.
- По началу - боязно было, да и грех большой убить человека. Но война на то война. Сидишь в окопе во время артобстрела, а тебя землицей, комьями и бог знает чем присыпает. Ну, думаешь всё – накроет снаряд – и даже кисет не найдут. Но это всё равно лучше, чем сидеть за рулём в машине со снарядами. Это у нас были сорокапятки, а у них дальнобойная тяжёлая артиллерия. После её обстрела ходим, орём друг другу – ни чего не слышим, как глухонемые руками, да пальцами объясняемся.
- А ты, дядя Семён, поподробней расскажи, как первый раз пришлось немца убить. И как определить то – убил или ранил в бою?
- Да ты это, не торопи, я сейчас, вспомню. Хотя, что и говорить, не забудешь такое ни когда. - Он ненадолго замолчал, сосредоточив взгляд на мельхиоровой чайной ложке, лежавшей на столе, и продолжил.
- Ну, так вот сидим мы в окопе присыпанные, и наступила тишина. Это значит, артподготовка окончилась – сейчас в атаку пойдут. Большинство из нас молодёжь не обстрелянная – как и мне 18 лет за плечами, да двухнедельные курсы подготовки. Форма новая, а с оружием – не густо. Выдали нам винтовки - трёхлинейки – образца первой мировой войны, да и то – за радость. Перед боем по 5 патронов к винтовке выдал старшина – больше нет, и винтовок – одна на троих.
- Что? – удивлённо переспросил я – Как это одна на троих? - я говорил громко, что бы он расслышал.
- А так это и было Лёшка. У двоих палки, вилы или колья. Коли пуля сразит стрелка, хватай его винтовку – она твоя, и вперёд, на фрица.
- Ты это серьёзно??? Так они же с автоматами, а у вас пять патронов на троих.
- Так и было – народ не жалели – с палками против автоматов, на конях против танков…
- Да это же преступление! На верную гибель людей посылать…
- А что ж ты думаешь, их погибло 7 миллионов, а нас 27. То тоже. Вот мы с палками против автоматов и ходили…
- И страшно небось.
- Да что уж врать, некоторые медвежьею болезнью поначалу болели, жить то ох как хочется. Но когда поднимались в атаку и слева и справа от тебя бегут такие же, как ты пацаны безусые, хватаешь палку и бежишь. Но болезнь со временем проходит, если выживешь.
- И долго ты ждал трёхлинейки?
- Нет, не дождался. В первом же бою, во время контратаки, я бежал с вилами со всеми, на немецкие окопы. Бегу на фашистов, вокруг меня пули свистя, а меня как будто стороной облетают. Навстречу мне выбежал метрах в двадцати здоровый фриц, он выпустил в меня остаток патронов из «шмайсера» – не знаю сколько, но очередь была короткая, и в суматохе промахнулся, хотя одна пуля слегка царапнула мою голову, вот смотри, видишь правее выше виска – волос не растёт, но я даже не почувствовал. – Дядя Семён слегка наклонил голову, показывая шрам, - Так и бежал на него с вилами. Он стал перезаряжать другой магазин. Помню в голове моей стучало – успею -не успею, успею- не успею… Успел! Со всей силы воткнул вилы в него и ору, что есть мочи, он аж пару шагов назад сделал. А умирать не хочет. Пытается вырвать вилы. Схватил их двумя руками. Здоровенный такой. Но я давлю на него, а он – сволочь такая, не падает. Здоровый кабан. Время как будто остановилось – не хочет он умирать и всё тут. Автомат он обронил на землю, здесь же рядом лежал и полный рожок с патронами. Я отпустил вилы и изловчившись схватил автомат. Правда - не заряженный. Схватив его за дуло, а оно горячее, обожгло ладони. Но не выбросил - стал дубасить им фрица по голове.
Слева и справа – была рукопашная, но я ни чего не видел. На время, почему то всё стало серым без цветов, мои движения мне казались медленными, и всё вокруг двигалось то же медленно, как в замедленном кино. Фриц рухнул с разбитой головой и с вилами в животе, но ни как не хотел умирать – все дергал ногами лёжа на боку и поджимал их. И орал что-то на своём. Я вспомнил, как долго бегала по двору наша свинья, которой отец воткнул нож по рукоять, но видно в сердце не попал, пришлось пристрелить её. Жалко её было. А его - не жалко. Что он тут делает в Ворнежской области? Кто его звал? Мои мысли наливали в меня ненависть и силу. Страх прошёл.
Подняв с земли рожок, я вставил его в немецкий автомат и выпустил по нему длинную очередь. Он замер, глаза его широко раскрылись, а штаны намокли. Вилы больше не дёргались, с них струйкой стекала густая кровь.
Я вспомнил, что вокруг идёт бой, и сбоку увидел другого фрица, который своей железной каской добивал моего сослуживца, которому досталась винтовка, уж и не помню как его звали. Сидя на нём, он наотмашь с силой бил ей по его лицу, которое тот защищал ослабшими руками. И вдруг фриц замер с занесённой каской. Я даже не сообразил, когда это я успел нажать на курок, и понял это чуть позже, когда на его куртке темные пятна появились, а мой палец отпустил курок. Так же я понял, что могу зацепить и своих, и решил быть поосторожней. Боец стал выползать из-под обмякшего тела фашиста, а я подбежал к убитому мной вилами фрицу, взять ещё рожок патронов, но почувствовал жгучую боль в левом боку и рухнул на землю, рядом с первым, убитым мной фрицем. В глазах потемнело, со лба стекала кровь с потом и грязью в мои глаза.
Не знаю, сколько я пролежал, очнулся, когда молодая санитарка с украинским говором стала негромко просить помочь ей вытащить меня с поля боя. Я перевернувшись на спину, лёг на расстеленную ей плащ-палатку, и она меня ползком потащила к нашим окопам. Сколько было сил, отталкивался от земли ногами. Но подтягивать их не было сил из-за потери крови, в боку что-то хлюпало и сильно жгло. Стиснув зубы и закрыв глаза, через боль, сколько мог – помогал санитарке. Автомат я не выпускал из рук. Он надолго стал моим личным оружием. Вот так Алексей батькович, я и встретил здесь в Лисках свой первый бой. Получил первое ранение и первую медаль.
- А много у тебя наград то, дядя Семён, что то я их не видал.
- Да было не мало - за два то года, хочешь – не хочешь, а выживать надо. Или ты их, или они тебя. А коли ты их – то и получай. И ордена были и медали. Всё было…
- А где же все они?
- Под Кенигсбергом, нонче он Калининградом назвается, попали мы в мясорубку – по-другому и ни скажешь. Получил я пулевое ранение на вылет и сильную контузию (от неё то и с тех пор плохо слышу), и попал в госпиталь, который расположился в одном немецком особняке не далеко от города. Командование поставило задачу не ввязываться в мелкие бои, а ускоренно пробиваться на запад. Вроде там, что то пообещал Сталин Черчиллю и Рузвельту. Ну, раз обещание дано, держать надо – понятное дело. Да только кровушкой то нашей, солдатской эти обещания выполнялись. Коли всё подготовили бы, да по военной науке делали, то и погибло бы в разы меньше.
Ну и вот. Наши основные силы далеко продвинулись вперёд, а тут наш полковой госпиталь, не понятно откуда, начали фашисты обстреливать крупнокалиберными снарядами. Очевидно, не всех фрицев то выбили в спешке. Ну и накрыли нас.
Дядя Семён, сидел на стуле, облокотившись локтями на старенький, накрытый скатертью стол, и глядел на свои ладони, как буд то читая с них. Потом перевёл взгляд на окно, в которое пробивалось солнце косыми лучами, и сглотнув слюну, от необычной для него длинной речи, продолжил воспоминания.
- Погибло много раненых солдат, офицеров, врачей и медсестёр. Фашисты стреляли и по дому, и по двору перед госпиталем. Меня, тяжелораненого, взяли двое санитаров - выносить из палаты. Пока несли – одного санитара с носилками во дворе, осколком в шею подкосило – сразу на смерть только гортань болталась и издавала слабый хрип и бульканье несколько секунд, а кровь как из маленького шланга – метра на полтора била тонкой струйкой. А я с носилок в грязь смешанную с кровью упал. Весна была, холодно, крови много потерял, да и в нижнем белье, поди только. А он, гад палит и палит из пушек и миномётов.
Тут во двор въехало две санитарные машины, нас погрузили – кого успели, и мы понеслись по разбитой дороге. Каждая кочка напоминала мне о ране. Передняя полуторка, объезжая воронку на дороге, нарвалась на противотанковую мину. Ни кто не выжил – только куски мяса разбросало вокруг, а кабина метров на пятьдесят в поле улетела. Как мы выехали – я не знаю, потерял сознание и очнулся в каком-то госпитале под Вильно. Потом снова очнулся на операционном столе в Псковском госпитале. Оказывается, я провалялся так несколько дней без сознания. Всю одежду мою потеряли с этими переездами, а с ними и документы и награды. Но я был рад, что живой остался. Бог с ними с наградами. Но желание было войти в Берлин.- Дядя Семён сжал свои крестьянские, широкие, мозолистые руки в кулаки. - Жаль – не довелось.- Он снова задумался, и затем продолжил. - А ещё больше желание – дойти до родной Грачёвки. Тут оно всё сбылось...
- А что дальше то было? – с интересом спросил я.
- Что говоришь? Ты погромче повтори, а то я плохо слышу - сказал крёстный, и чуть развернул голову ко мне ухом.
- А как же ты без документов? Проблем не было? – переспросил я.
- Ааа- протянул дядя Семён расслышав вопрос - Да, нашлось пару ребят, которые подтвердили особистам, кто я и откуда. Так что сильно не беспокоили. Выдали новые документы. А в них ни о наградах, ни о ранениях. Да мне то, тогда всё равно было – живой остался. Повезло. А сколько погибло… И не похоронено. У нас в Грачёвке некоторых по 20 лет ждали матери да жёны – ни похоронок, ни вестей каких.
Он снова задумался. В его то годы трудно уже совладать с памятью, но он порциями доставал воспоминания и нитью вплетал в свой рассказ. Я старался не сбить его. Он продолжал.
- А у Николая Стрельникова, соседа нашего, что через три двора, жена Настасья через семь лет после войны замуж вышла, за Степана – без руки тот вернулся с фронта ещё в 42 году. От мужа Николая, уж сколько лет прошло после войны – ни письма, ни весточки. И военкомат не сообщал ей ни чего, и почтальонша Дарья, стороной обходила её калитку.
Ни жив, ни мётв муж - ни какой бумажки или документа. Тяжко бабе одной в доме на селе с хозяйством. Ну вот, я и говорю, прожили они вместе со Степаном уже 3 года, а тут муж её первый Николай вернулся из лагерей. Он там отсидел без права переписки 10 лет. А всё по тому что один из всей роты из окружения выбрался, да свидетелей не осталось… Вот были дела то... А у Настасьи уже дитя малое народилось (Наташка - учительницей у нас апосля работала), да и старшая дочь, что от Николая, уже Степана батькой называла. Сколько эта война поломала да покалечила и тел и судеб…
Дядя Семён задумался. Снял свои очки с большими линзами, и отвернувшись достал платок, протёр помутневшие глаза. Видя, что ему тяжело даются эти воспоминания, я решил перевести разговор на сегодняшний день. Хотя мне было очень интересна его военная судьба, да и послевоенная тоже. Живя в Ташкенте, мы почти не общались, и все новости от родни я узнавал от отца.
- А ты получаешь пенсию как инвалид Великой Отечественной войны? - спросил я.
- Да нет. Документы же утеряны, друзья фронтовые - кого уж нет давно, а кто по другим городам да сёлам живёт, да мы и не переписываемся уже давно. Как участнику ВОВ мне платят. Да там и разница не шибко большая.
- Так у тебя же всё тело в шрамах…
- Да что об этом говорить, нашим врачам ни докажешь. Да и не хочу я доказывать. Живу, всё у меня есть – хлеб, картошка, масло, сальце, да винцо красное по праздникам.
- Так у тебя пенсия – пол села прокормить можно с вашими то ценами.
- Так детей у меня – три дочери, и внуков семеро, да правнуков – бог дал, помогать надо.
- Дядя Семён, да какой помогать – они сами давно уже внуков имеют, дети твои, от них помощи ждать надо.
- Да брось ты Лёшка, они мне и так помогают, не забывают. На что мне деньги то, куда я их потрачу. Мне с моей Ниной много ли и надо-то. Угол в доме есть и накормят нас. Жалко слепой почти стал – вон видишь линзы какие, а то бы и сейчас за руль сел поработать. Не дают. Сиди, говорят дед, отдыхай. А на что мне отдыхать. Пойду на огород – картошку сажать пора. Разболтался я чего-то с тобой, пора и честь знать. А ты покушай – вон Любаша молока две бутылки свежего принесла – в холодильнике стоят. А что это у тебя за штука на столе всё мигает и мигает.
- Да диктофон это, дядя Семён.
- Чего-чего?
- Ну… магнитофон. – уточнил я громче.
- Так ты что, записывал то, что ли. – он посмотрел на меня сверлящим взглядом.
- Да, боюсь, не упомню всё, а разговорить тебя снова трудно. - ответил я улыбаясь, испытывая неловкость, что не предупредил заранее. Так он на микрофон, ни чего и не рассказал бы.
- А те зачем?
- Да книжку написать хочу, или рассказ - решил я сознаться.
- А ты что писатель что ли?- он посмотрел на меня не доверчивым взглядом, а потом продолжил, -Батя твой, Андрей Кузьмич, царство ему небесное, только четыре класса и окончил, да с 11 лет на полях с трактором да комбайном управлялся, а ты вишь, писатель значит. Эко бог рассудил. Так ты вроде и не писал ни когда?- после короткой паузы, махнув рукой, одобрил - Да ладно пиши, коль получается. И кому это интересно читать то будет? Пойду я на огород, заболтался с тобой. Ты это… отдыхай тут.
Он обернулся, и направился к двери, затем остановился, и повернулся, глядя мне в глаза через огромные линзы, как будто что то вспомнил.
-Да, Лёшка, обожди минутку, - он подошёл к старому буфету и достал потёртый временем семейный альбом, а из него из-под фотографии вытащил жёлтый потёртый листочек сложенный два раза.
- У меня тут молитва записана, мать моя Катерина, царствие ей небесное, провожала на войну нас с ней. Вот тут она, на листочке. Так ты возьми – выучи, да ни кому не показывай её, а то не сбудется. У меня всё равно сынов нет, только ты крёстник мой, а у тебя двое…
Алексей,я просто так и застыла под впечатлением действий воина Семёна, словно фильм посмотрела, такая живая стоит перед глазами картина боя...Весь рассказ читается легко и затягивает в эту бедну вой ны. Очень понравилось!
Спасибо Зинаида за тёплые слова и положительный отзыв!
Я давно хотел написать о своём крёстном, и рад, что это сделал. Пусть он был один из миллионов учавствовавших в той войне, но для меня он олицетворение всех их - и погибших и оставшихся в живых воинов. Слава им!
Алексей, спасибо за рассказ! Я очень рада, что не вывелись ещё люди, которые делятся своими воспоминаниями и те, кто старательно всё записывает! Это так нужно! Ведь, скоро уже некому будет рассказать о былом... СПАСИБО! Успеха Вам!
Действительно остаётся верить в чудо, когда такое у одной на всё село. Спасибо жёнам и матерям, давшим стране войнов-освободителей и ждавших их, не веря извещениям. Не зря на Мамаевом кургане самый большой памятник - женщине в лице Родины-матери.
Рассказ здорово написан, особенно про атаку с вилами. Очень реалистично. Хотя воспоминания фронтовиков всегда поражают больше, чем любое художественное произведение.
Алексей, очень хорошо написан рассказ - мастерски! Мой дед к сожалению погиб в Крыму, даже фото не осталось. А вот свекровь рассказала очень интересный рассказ о своей юности- как их угнали подростками в Германию на работы. После его прослушивания у меня тоже родился рассказ, а потом и стих" Украденная юность" такие рассказы очень впечатляют!
Помочь сайту
Поздравления
ны. Очень понравилось!
