ИНСЦЕНИРОВКА

В конце второго курса мы сдавали инсценировки. Так было запланировано нашей учебной программой в институте. Событие это было для нас и приятным, и интересным, и ответственным, но не скрою, по-своему волнительным. Во всяком случае, для меня, - так это - уж точно!
Дело в том, что наша группа, состоящая из пятнадцати студентов в количественном составе, не совсем соответствовала творческим замыслам руководителя курса. Дисбаланс был заметен и ощутим. Представьте себе, - тринадцать представителей прекрасной половины человечества и только всего лишь два парня, - я и Санька Дьяченко
Нетрудно догадаться, что все пятнадцать учебных работ легли на наши с Санькой плечи. Ведь драматургический материал, как правило, пишется таким образом, что мужских ролей всегда больше, чем женских. Вот и пришлось отдуваться в один присест почти в каждой работе. И роли, как правило, были там не маленькие. В основном лично я все главные мужские роли тогда исполнял. Был я и дедом в рассказе В.Шукшина «Космос, нервная система и шмат сала», был я и Сопи в «Фараон и хорал» О’Генри, и Барнабе в притче «Жонглёр Богоматери» Анатоля Франса. Но одна роль надолго оставила весёлые воспоминания в моей творческой биографии.
Одна наша сокурсница выбрала рассказ Александра Довженко «Отступник». Разумеется, мне выпала главная роль в нём. Вкратце сюжет этого произведения.
Один солдат Красной армии, прочитав состряпанную фашистами агитационную листовку, дезертирует и добровольно сдаётся в плен. После допроса, как было обещано в листовке, этого предателя отправляют домой к родителям, чтобы он разведал, где находятся партизаны и соответственно сообщил немцам. Когда же сын появляется в родном доме, мать проклинает, а отец привселюдно убивает его. Этим и заканчивается ,задуманная инсценировка довженковского рассказа . 
Мне с трудом давалась именно эта роль. Ну не мог я перевоплотиться в негодяя! Тем более, после блистательной серии положительных персонажей. Но надо! Иначе руководитель нашего курса Виктор Яковлевич учёл бы мою неприязнь к образу Отступника с точки зрения пресловутой Системы К.С.Станиславского, который, в своё время утверждал, что нет плохих ролей, а вот плохие актёры есть и их, увы, бывает даже более, чем достаточно. Репетиции шли одна за одной. Незаметно все роли, в том числе и эта, были готовы, подобраны и смонтированы фонограммы, скромное, условное сценическое оформление, реквизит и даже костюмы.
До сдачи перед зрителями и экзаменационной комиссией оставались считанные дни. Начались генеральные репетиции. Всё шло вроде бы гладко, как по маслу. Вот только эту инсценировку не могли обойти стороной разные казусы.
Поскольку мужских ролей здесь было три: отец, немецкий офицер ну и сам Отступник, а нас мужчин, как я уже говорил, на курсе было двое, роль гитлеровца пришлось играть самому руководителю курса. Сами понимаете, положение безвыходное. И он, в качестве наглядного примера нам всем, сыграл её просто блестяще. Вместе с нами он тоже усердно репетировал, не теряя ни одной лишней минуты. На дворе стоял жаркий месяц май. И вот, перед самым генеральным прогоном, когда все мы были уже одеты и загримированы, а на сцене выставляли декорации Виктор Яковлевич, решил ещё раз пройти со мной сцену допроса. И репетировали мы её прямо во дворе института. Представьте себе высокого, рослого мужчину в мундире эсэсовца, со свастикой на рукаве и щуплого доходягу в выцветшей гимнастёрке, без погон и в кирзовых сапогах – это меня, значит. Кстати, наш руководитель курса внешне вполне  подходил на эту роль. Молодое волевое лицо, русые волосы, голубые глаза, крутые скулы. Ну прямо, истинный ариец!
И вот стоит этот ариец в центре двора и на ломанном русском языке подаёт реплику, - 
- Мы тибья пили для того, чтоби ти билль мякким и послюшным. Завтра ти отправиться… Нет! Не на фрёнт. Ти паедишь, как скзаль в листовка, к матьке с батькай…
А после, он ещё несколько раз крепко ударил меня по лицу и по голове.
Тогда я упал, а он ещё напоследок пнул меня ногой. От чего я даже изобразил нечто похожее на кувырок.
Разумеется, всё это было не по-настоящему. Ведь и наш дорогой преподаватель, и мы, его ученики хорошо знали все упражнения и приёмы сценического движения, чем и воспользовались в этой сцене.
Но вот только зеваки, которые за это время собрались возле красивой ажурной ограды, обрамляющей наш институтский двор, не совсем понимали, что же происходило в тот момент на самом деле. И, как видно было по их лицам, были обеспокоены не на шутку. 
Мы с Виктором Яковлевичем это заметили только, когда наша сцена закончилась. Надо было видеть переполненные ужасом и гневом лица присутствующих! Ведь помимо мальчишек, на нас, смотрели и пожилые люди, видевшие войну не только в кино. 
И тогда мой руководитель курса, совсем уже отключившись от своего образа, громко, красивым чистым без акцента русским языком, сказал, обращаясь к зевакам: -
- Товарищи!. Всё в порядке. Это была репетиция. 
И после, улыбнувшись, добавил: -
- Не беспокойтесь, наши ещё не пришли.
Что в конечном итоге вызвало оживление у случайных зрителей.
А на следующий день, в переполненном до отказа зрительном зале института, мы показывали наши работы. Добрые, тёплые дружеские аплодисменты лились после каждой логической точки. Реакция зала вдохновляла и подбадривала нас. Играть было не только легко, но и какой-то азарт овладел тогда всеми нами в этом необыкновенном творческом процессе.
И вот дошла очередь до «Отступника». Открылся занавес и, буквально на одном дыхании, подобно кадрам довженковских кинолент, шли эпизоды один за другим. Кульминация - финальная мизансцена. В центре, я стою на коленях перед отцом, тесным полукругом площадку обступили селяне. Отец медленно поднимает ружьё, я ползу назад и машу руками, что-то выкрикивая и моля о пощаде. Но всё также медленно поднимается ствол ружья и звучит выстрел.
Так во всяком случае должно было быть по замыслу режиссёра. И в общем-то так и было. Вернее сказать, было бы, если бы….
Дело в том, что ружьё у Саньки, который играл моего отца было не настоящее, а самое, что ни на есть бутафорское. И, разумеется, его деревянный ствол никак не мог стрелять. Санька  только должен был обыграть этот выстрел. Ну, как положено; вскинуть ружьё, прицелиться и слегка рвануть, как при отдаче. А в это время в кулисе, кто-то из наших девчонок, должен был выстрелить из обыкновенного стартового пистолета, заряженного жевелом. Но, то ли жевело оказалось не совсем качественное, то ли силы не хватило у девчонки резко нажать на курок стартовика. В результате, нет выстрела и всё, хоть убей!
Все замерли. Ждут этой самой финальной точки. Ждут секунду, пять, десять секунд. Я смотрю на Саньку, Санька смотрит на меня и бросает косые взгляды на кулису, затем, снова на меня и снова на кулису. И тогда уже мы оба понимаем, что это не просто накладка, а самый настоящий тупик. А в это время эта девчёнка, что в кулисе, копошится со своим стартовиком, аж подпрыгивает от досады. Мы даже слышим, как она шёпотом чертыхается, но пистолет наотрез стрелять отказывается.
Слышим за своими спинами нервный шумок из зала. 
Ну, что делать?!?!?!
И тогда Санька вполне серьёзно, не отключаясь от своего образа, делает вынужденный выход из положения. 
Очевидно, вспомнив своё босоногое детство и тогдашние «игрушки в войнушку», он на полном серьёзе громогласно, пртяжно рявкает:- Джю-дю-ю-ю-ххх!..........
В свою очередь, я не знаю, смеяться мне или падать. Но, судя по смеху из зала, решаю, что падать уже давно было пора и под аккомпанемент теперь уже более слышимого хохота, таки падаю.
И только тогда, когда Санька опускает своё ружьё, когда я, распластавшись навзничь замер, из кулисы раздаётся запоздалый хлопок стартового пистолета.
Финальная точка была поставлена под теперь уже гомерический хохот зрителей, а заодно и нас, исполнителей. Медленно поплыл занавес.
- Лучше поздно, чем никогда, - сказал врач, ставя покойнику клизму!
Это - первое, что я тогда услышал от Виктора Яковлевича, когда закончилось наше действо. Но злости в его словах совсем не было. Наоборот, он смеялся громко и заразительно, смеялся, забыв о той строгости, которая всегда царила на наших занятиях. И тогда уже всех нас охватил неудержимый хохот то ли от перенапряжения, то ли от радости, что всё закончилось .