Ангелина проснулась от какой-то странной пугающей тишины. Обычно её пробуждал от сна крик старого, охрипшего за свою долгую жизнь петуха. Он кричал, точнее почти выхрипывал свое «Кукареку!», вероятно всё ещё удивляясь, почему до сих пор не варится в большой эмалированной кастрюле.
В этой кастрюле перебывали все его предшественники. Бабушка уважала суп на курином бульоне, особенно если в нём плавали потрошки и так не сформировавшиеся куриные яйца.
Под лёгкой простынёй телу Ангелины было уютно. Она даже не решилась покрывать его сорочкой, а просто воровато пробежала от ванной комнаты до своей каморки, как милый бескрылый ангел. И вот теперь, приходя в себя после ночных видений, она пыталась привести в порядок шевелящиеся как дождевые черви мысли.
Здесь в этой комнате было всё как во времена её детства. Казалось, что бабушка мечтает стать экспонатом, как и эта обложенная кафелем печь, и старая этажерка с книгами времён Хрущева, и этот перекидной металлический календарь.
Он ещё показывал вчерашнюю дату. Ангелина обернула своё тело простынёй и подошла к столу. Переворот, и в окошечке появилось повое число -19.
Слово под этим числом осталось прежним. Ангелина попробовала его на вкус – «август». Слово таяло на языке, словно бы мякоть арбуза, заставляя обсасывать его снова и снова, Ангелина помнила, как радовалась этим последним днём свободы, ожидая осеннюю хмарь и скуку школьных уроков.
Неожиданно пробудилась висевшая на стене радиоточка. Она висела на застекленной веранде, но её голос легко разносился по всему дому.
Сначала хор исполнял Гимн, а затем, затем.
Ангелина не верила своим ушам. Голос диктора вновь был полон металла, а слова царапали душу, словно бы те – о которых ей рассказывала бабушка.
Ангелина позабыла о своей неодетости. Она ринулась на голос, не боясь потерять простыню. Тело затрепетало, словно бы она запамятовала о полученной двойке и её ожидает дисциплинарное наказание.
Бабушка сидела среди своей постели, как испуганная квочка.
- Бабушка, что это? – спросила Ангелина, застывая в позе стыдливой купальщицы.
- Это – война… - пробормотала бабушка, прошамкала и отвернулась к зашторенному на ночь окну.
- Война?
Ангелина вспомнила об оставленных на просушку трусах, о том, как ещё вчера она радостно ласкала себя в меру сердитой мочалкой и предвкушала пьянящее видение. По мнению бабушки, она давно созрела для замужества, что её спелое тело, словно первое августовское яблоко, дразнит охочих до сладостей мужчин.
Бабушка Ангелины старалась не плакать. Она копалась в своей памяти, словно бы в опостылевшем помойном ведре. Сюда попадало самое плохое, то, что так хотелось забыть…
- Ба... ты это серьёзно?
Ей вдруг стало очень страшно. Тело стало содрогаться, как на ветру, кожа протестующее покрывалась шевелящимися пупырышками.
- Я пойду, зубы почищу.
Она долго сидела на унитазе, ощущая своими вспотевшими ягодицами деревянное сидение. А в доме ещё было по-военному тихо, словно бы всё, что было сказано по радио и впрямь было правдой.
- Аня, ты скоро? – прокричала бабушка.
Ангелина вздохнула, устало встала и принялась прятать себя.
На блюде оставался недоеденный с вечера арбуз.
- Ешь, а то неизвестно, что там…
Бабушка замолчала на полуслове. Она так и не решила, что лучше – сказать – «впереди» или «в Москве».
- А может быть это всё…
Ангелина замолчала. Она вдруг представила, как всё будет, как во сне. Ей снились такие тревожные видения. Тогда внизу живота возникала тягучая, но такая приятная боль.
- Вот, доперестраивались… А ведь нынче Спас Яблочный.
Бабка отнесла мокрое блюдо. Она отчего-то не доверила его испуганной внучке.
- Ба, а отчего петух молчит?
- Да сдох, наверное, паразит. Надо было его зарубить, да ведь самой страшно, а Володьку не допросишься.
Володька был их сосед. Он жил во второй половине дома, и был на десять лет старше Ангелины.
- Он вчера опять до полуночи на мотоцикле гонял.
- А что? Зарабатывает парень. Смотри, как развернулся. А ты бы за ним как за стеной.
- Ага, его ещё кулачить придут.
Геле стало стыдно. Она и так слишком часто бегала по огороду полуголая, словно бы и впрямь соблазняла Володьку. Он был рядом и в то же время далеко, словно бы герой пьянящего сна.
Теперь она старалась не думать ни о Москве, ни о Володьке. Пока всё было совершенно спокойно, да и сосед не спешил выходить из дома.
- Сегодня – понедельник, а он дрыхнет.
- Так в отпуске, наверное. Сейчас главное, в отпуске быть…
- Ага, как Горбачёв…
Геля молча, вышла из дома и не спеша направилась к едва заметной в зарослях малины калитке. Самой идти к Володьке было немного стыдно, словно бы она и впрямь предлагала ему себя, как какая-нибудь заокеанская проститутка. Но, в сущности, ей просто не было другого пути.
Володька на заднем дворе тягал чёрную щербистую гирю. Он делал это, словно бы позируя невидимому фотокорреспонденту, стараясь выглядеть бодрым и спортивным.
- Привет, - пробормотала Геля, дождавшись, когда тяжёлый двухпудовый снаряд окончательно поцелуется с асфальтом.
- Привет… - отозвался Володька.
- Ты что, радио не слышал? – удивилась Геля.
- Слышал…
- И что?
- Да пусть сами разбираются…
Володьке было не по себе. Он сначала подумал, что ослышался, что просто принял за явь очередной августовский сон. Но затем, затем…
Он смотрел на Гелю. Он помнил её наивной и довольно милой девочкой, в ту осень, когда его забирали в армию. Она пришла на проводы вместе с бабушкой, пришла, как приходит за хозяином любимая собачонка, старательно впитывая любопытными глазёнками всех сидящих за столом.
Тогда Володьке было жаль и своих преступных кудрей, и фальшивых ленноновских очков, и самого себя – слишком изнеженного для ратной доли.
Он вслушивался в какое-то внешне бодрое бормотание родного деда. Тот старательно жестикулировал воображаемой шашкой, жестикулировал, словно дирижировал очередным маршем.
Рядом с Володькой сидели вчерашние одноклассницы. Они щебетали на ухо какие-то глупости, намекая на свою взрослость и на то, что давно мечтали о чём-то большем, чем простой поцелуй в пустом кабинете.
Эти девочки не спешили в институтские аудитории. Да и он сам не спешил туда, еще не решив, кем хочет стать – инженером или учителем физики.
Служба и учёба разлучила его с родным краем на долгие семь лет. За это время Геля сменила октябрятскую звёздочку на полноценный комсомольский значок, и уже не казалась маленькой испуганной собачонкой.
Смерть деда заставила его осесть здесь.
Вскоре он привык к этому тихому месту. Даже удивлялся, что когда-то мечтал стать москвичом и даже переписывался с какой-то столичной отличницей.
Мысли о женщинах его посещали. Но было страшно обмануться в выборе. Он, словно бы умный карась, выбирал себе червячка пожирней, хотя чувствовал, что его наживка под самым носом.
Он сам пришёл на семнадцатилетие юной соседки. Геля была рада своей юности – ей хотелось быть на уровне Наташи Ростовой, а Володька смущался, понимая, что до знаменитого толстовского князя ему далеко…
- Давай деда навестим, что ли? – проговорил он. – Я сегодня на кладбище собирался…
Бордового цвета «Ява» старательно пылила по грунтовке. Володька не решился выезжать на шоссе. В такой день было небезопасно высовываться, да и сидящая в коляске Геля была неожиданно серьёзна.
Ей было немного стыдно перед бабкой. Та явно о чём-то догадывалась.
В январе с девчонками она гадала на суженного. Они сидели в блескучих комбинациях, пожертвовав для чистоты эксперимента трусами. Голые ягодицы уныло тёрлись о материал, но от этого сердца всех трёх невест бились в унисон.
«Неужели, это Володька… Этого не может быть. Хотя….
Она не заметила, как мотоцикл подъехал к кладбищу. В будний день тут было пусто и довольно тенисто. Дыхание осени уже чувствовалось в воздухе. А то, что она была здесь не одна, а с мужчиной придавало таинственности этому скорбному месту.
Бабушка Ангелины старалась отвлечься от тревожных мыслей.
На экране телевизора порхали красивые балерины.
«Пусть уж так… А то неизвестно, как оно там… повернётся!»
Геля слишком засиделась в своём розовом детстве. Она словно сувенирная кукла не выпадала из мира своей коробки и с такой же милой улыбкой смотрела на всё вокруг, не собираясь спускаться со своей давно уже обретенной вершины.
- Нет, уж лучше он…
Ей не хотелось волноваться. Даже если бы завтра за ними обеими пришли, она бы не удивилась. Страх давно сменился стойким равнодушием.
Она завидовала только внучке. В последние годы она старалась всё чаще видеть Гелю обнаженной, словно любительница скульптуры изваяние Венеры. Геля не препятствовала желаниям бабушки, она охотно позволяла себя мыть, пытаясь хоть так обмануть время.
Бабушка смотрела на её обнаженное тело и тихо вздыхала. Однажды она не выдержала и призналась:
- Ты у меня, как Василиса Прекрасная. Зато я – вылитая Баба Яга.
Геле стало стыдно. Намокшие волосы змеями поползли по спине.
Она вдруг почувствовала себя предательницей. Бабушка слишком сильно на неё надеялась. Она сама чувствовала обманный ход времени, который безжалостно уродовал её – такую красивую и недоступную в молодости.
Вот и эта девушка в пачке была чем-то похожа на Гелю. Она ловко двигалась под душераздирающую музыку Чайковского.
Казалось, что и наяву был такой же балет. Бабушка Гелы вспомнила, как мечтала попасть в Кировский театр, побывать там, как в сказке. Но вечно что-то мешало оторваться от привычного поселкового бытия, стать хоть на пару недель свободной. Она вечно впрягалась в незаметный другим хомут и тянула свою поклажу с упорством осла.
- Да пусть они сами всё решат… Ведь не слепая же она.
Геля не сводила глаз со старой, покрытой уже местами облупившейся краской пирамидки. На овале с трудом угадывалось лицо пожилого мужчины.
Володька врывал сорняки. Он слегка вспотел и выглядел чуть-чуть виноватым.
- Эх, надо было нам термос с собой захватить. Чайку бы попили б.
- Лучше квасу.
Ангелина усмехнулась. В её теле пробуждался какой-то маленький озорной бесёнок, и от его танца хотелось творить глупости.
Она охотно бы избавилась от ни к месту яркого сарафана.
- Вот ещё… Падение на кладбище.
Она словно бы заголовок рассказа прочла.
Подруги по институту старательно делали вид, что совершенно не думают о тайне замужества. Зато Геля чувствовала, как постепенно проникается пугающим её желанием близости. Оно лезло из её души, словно дрожжевое тесто из кастрюли.
- Что же делать? А вдруг всё будет плохо. Ведь ещё ничего неизвестно…
Она покраснела. Мысли путались. Страх уступал место тайному млению. И от этого мления всё тело покрывалось испариной.
Перед глазами возникла какая-то волнующая сцена. Геля закусила губу и предпочла перевести взгляд на притулившийся под берёзой муравейник.
Они возвращались той же дорогой.
Но у ежевичных зарослей Геля неожиданно попросила остановить мотоцикл, ловко выбралась из коляски и побежала туда, стараясь не давать воли совершенно распустившемуся сарафану.
Володька чувствовал какой-то подвох. Он как-то привык всё решать в одиночку и теперь опасался взбалмошности юной соседки.
- Володя, - донеслось до него..
Он бросился на зов.
Ангелина стояла на полянке, сложив ноги перевернутым бемолем. Казалось, что она стала балериной. А её яркий девичий сарафан лежал рядом, словно бы сорванный бурей парус.
- Володя, я тебе нравлюсь, - пробормотала она.
- Ты, вы…
Владимир не находил слов. Он понимал, что Геля взбудоражена событиями в стране, что её азарт скоро пройдёт; и что это тоже самое - что покуситься на честь первый раз перебравшей школьницы.
- Володя, я Ва.. тебя серьёзно спрашиваю…
Геля удивлялась своему бесстыдству. В неё что-то перевернулось, словно бы в том железном календаре, и теперь всё было иначе. Она раньше не могла так думать, но теперь её тело изнывало без чужого тепла.
Мысленно она пересчитала месяцы. По её мнению, она должна была разродиться в апреле.
Володя отчего-то вспомнил, как читал повесть о любви старшеклассников. И главная героиня также решалась отдаться, предварительно станцевав, словно яркая красивая бабочка…
- Геля… Просыпайся внученька, голову напечёт.
Ангелина открыла глаза.
Мотоцикл застыл на въезде во двор, а она сама, она сама ничего толком не помнила…
- Так это всё – сон… Или меня развезло уже позже. Боже, о чём я только думаю.
Соитие с Володькой вставало перед внутренним взором, словно сцена из глупой французской мелодрамы. Не могло оно быть сном. Значит, она и впрямь…
Бабушка Гели старалась не замечать надетого наизнанку сарафана. Внучка выглядела в нём, словно только что вылупившаяся бабочка. Её тело боролось с теснотой платья.
Владимиру очень хотелось курить. Он отчего-то устал от той незаконной возни на поляне. Словно бы и впрямь сожалел о своём поступке.
- Пусть думает, что это ей всё… приснилось. Если она забеременеет, я, разумеется.
Геля вдруг заметила совершенно нелепый кусок ткани… Это были её трусы… Они забились в угол и в ужасе взирали на свою хозяйку.
- Так, это правда…
Она перевела взгляд на Володьку. Тот совершенно не изменился. Зато она…
- Переворот, - пробормотала она. – Переворот.
В спальне всё было по-прежнему. Подавал голос будильник, а в углу напоминала о себе собранная в дорогу сумка.
Геля, как была ничком, упала на кровать. Она даже покачалась пару раз на пружинном матрасе, покачалась и почувствовала, что снова пьянеет.
- Оказывается, всё так… просто…
Она зажмурилась, и словно вглядываясь в диаскоп, стала вспоминать всё миг за мигом.
- Ну, слава Господу. Определилась. Давно свести их надо было.
Гелина бабушка старалась не тревожить внучку расспросами. Она была рада, что и к этой замочной скважине - повезло – нашёлся золотой ключик. Она не хотела, чтобы Геля гуляла в девках – та была слишком восторженной и обязательной, что могла попросту сглупить от своего врожденного великодушия.
Теперь она была уже поймана на крючок.
- Этот бы не отпёрся. Да, нет. Самому ведь хочется – по глазам вижу. А что стесняется – тоже хорошо. Значит, парень с понятием.
Володька старался не думать о совершенном грехе. Он в сотый раз вспоминал, похожую на располневший циркуль Гелю.
Не выдержав мысленного напряжения, он решил заняться уборкой.
Тот злополучный журнал скользнул в руки сам собой.
Он перелистал страницы и увидел тот самый рисунок. Тогда он показался ему пошлым, но теперь.
- А вдруг и вправду будет война? Нет, это всё нам только приснилось.
- Интересно, что она сейчас делает? Плачет, наверное. Надо будет пойти – извиниться.
Он вдруг почувствовал себя нашкодившим школьником.
Бабушка Ангелины с интересом смотрела на покрасневшего соседа.
- Я это… К Геле я…
- Руку и сердце предлагать?
- Да я…
- А ведь я, Володечка, её для тебя и растила. Помнишь, как парнишкой смотрел на неё? А я помню. Сказал тогда: « у вас внучка, что кукла!»
- Да, это я тогда спьяну, наверное, портвейна перебрал.
- Спьяну не спьяну, а сказал. И сейчас нос не вороти, я пока ещё не слепая – вижу, что у вас там всё сложилось. На ежевичной поляне любились?
- Откуда вы узнали?
- Да там место уже намоленное. Ты того не красней, как красна девица. Я ведь не вечная. Ангелина тут жить будет – нечего ей в городе себе приключений на задницу искать. Ты-то смотри – в историю, какую не вляпайся.
- Да, что мне… Я вроде…
- И ещё смотри, если Гелку оставишь, прокляну. Я такая, я вас и опосля смерти найду.
Ещё недавно привычный ритуал омовения теперь пугал до смерти.
Ангелина стыдилась, как сказочная героиня. Она чувствовала, что бабушке всё известно, и эта осведомленность старой родственницы пугала.
- Ну, теперь на Николу Вешнего внука мне принесёшь, - пробормотала старушка, не выходя из образа доброй и заботливой ведьмы.
- Бабуля, прости, не знаю, что на меня нашло.
- Любовь нашла – вот что. И не чего тут сопли распускать. Володька парень справный с понятием. Ты у него, как сыр в масле кататься будешь. Да и мне спокойнее будет в домовину-то лезть.
Ангелина присела на жёсткую, похожую на железнодорожный мост, сидушку и была готова разреветься. Бабушка поливала ей волосы, как в детстве, из фигурной лейки, изображавшей Царевну-Лягушку. Только сказочная героиня была отчего-то алой, словно бы тоже сгорала от стыда.
- Бабушка, это я с испуга на него-то кинулась. А он, он…
Она теперь пожалела, что погрузилась в тот пьянящий сон по самые уши. Ангелина удивлялась смелости и бесстыдству собственного тела, то жило само по себе, как в давно уже отрепетированном сне, жило и тем самым смущало нё ушедшую в пятки душу.
- Ну, чего ноешь, как сучка приблудная? Прости да прости. Снасильничал он тебя, так завтра к Петровичу сходим, заявление подадим. Так, мол, и так… Чего замолчала?
- А что с ним-то будет?
- Заарестуют.
- Нет, не хочу…
И обнаженная Геля сжалась в комок. Она была рада превратиться в большой розовый колобок. Вся её прежняя жизнь промелькнула в одно мгновение.
- Ба, я согласная. Только, что Вере Павловне скажу…
- Тётке твоей я сама всё отпишу. Да ты там языком не трепли.
Пузатый автобус увозил прочь смущенную своим «падением» Гелю. Она в сотый раз прокручивала перед глазами ту стыдно-волнующую картину и отчего-то мысленно гладила себя по вспотевшему от ожидания животу.
- Вот и всё…
Словно бы тяжкая ноша упала с её тяжких плеч.
Володька старался смотреть в сторону.
- Ну, чего куксишься. Гляди веселей.
Он мельком взглянул на старуху. Та величественно опиралась на свою трость.
- Вот тебе и переворот, милый. Вчера ведь Второй Спас был. Теперь всё может быть и устроится – к лучшему. Ты за кого на выборах голосовал?
Очень образно, профессионально, интересные, незатертые сравнения. Красивый слог. И настроение особенное - чуть тревожное, чувственное, когда томление плоти перекрывает все "игра и доводы разума", которые звучат лишь фоном. Понравилось!
Жизненно. И глубоко. Об августе, который круто изменил несколько жизней в частном порядке и жизнь общества в целом. Причём совершенно по-разному: для частных жизней он приготовил неожиданное, но счастливое слияние, а для общества послужил катализатором развала...
Спасибо!.. за напоминание...
P.S. Если бы еще убрать досадные описки, было бы совсем чудесно
Помочь сайту
Поздравления
