«Зажмуривать глаза надо уметь. Это вам не детей делать – раз-два, абы как…
Тут цивилизованному гражданину надобно поступать вдумчиво и с разумной опаской. Потому как – вон один товарищ взял, да и зажмурился, пребывая в халатной беспечности. А потом – бац! И не разжмурился. И чёрт его знает – разжмурится ли когда-нибудь. Так и лежит, - то ли помер, то ли примерчики в уме решает…» - так думал Иван Кузьмич, выключая телевизор и находясь под впечатлением от передачи о тибетских монахах. Монахи были хороши – все как на подбор красавцы без вредных привычек. И все как один с привычкой при любом удобном случае заглянуть в себя. Вот это «заглянуть в себя» и подвигло Кузьмича к неспешному рассуждению.
«Ну, предположим… Ну, зажмурился, к примеру, Сергей Петрович – сосед из тридцать седьмой квартиры… Крепко так зажмурился – на совесть. Ну, крутанул светлы очи в пол-оборота, чтобы они вовнутрь смотрели, а не наружу. И что? А то, что никакой Третьяковской галереи он там не увидит. А увидит сначала гланды да прокуренные лёгкие, потом печёнки-селезёнки, а если подсветить каким фонариком, то и всяко разные кишки с диверсантом-аппендиксом… А дальше? А дальше – всё! «Exit», так сказать. Осмотр окончен!
А всё почему? Да потому, что ненаучен он, слегка увядающий мужчина: полвека от рождения, сто пятьдесят кило веса, смотреть, на что-либо иное, кроме как на материю. Да оно и понятно. С той материи ему можно хотя бы штаны себе пошить. Как говорится, срам прикрыть и не отсвечивать. А то, что сраму-то никакого в природе не существует, ему никто не объяснил. И что штаны ему, Сергею Петровичу нужны для того, чтобы его морозцем не побило – никто не рассказал. Вот он, болезный, в себе ничего кроме тяжёлых металлов и хим. реакций не видит. И не может видеть. Да и с чего? Ежели он про тонкие вселенские вибрации и слыхом не слыхивал. Потому как объегорили его супостаты – теоретики отбора и сборной солянки, да и запустили по узкой дорожке, прямиком от горшка к унылому кладбищу. Топай, мол, Сергей Петрович, крути гайки, хлебай кислые щи в обеденные перерывы и голову не напрягай, за ненадобностью…
Ну, а если Сергей Петрович, ни с того ни с сего, возьмёт, да и взъерепенится, и громогласно так возопит, - Хочу, мол, внутри себя какую надежду увидеть, - то и тут ему – кукиш с маслом. Так как теоретики те враз предложат ему на глаза его, внутрь обращённые, очки нацепить. А как он их нацепит, а он их нацепит, потому как в нём интерес и бунтарский свербёж, то тут они и спросят, - Ну, что, Сергей Петрович? Разглядел ли ты в себе какую иную ипостась? Нет? Ну, тогда и не егози, сукин ты сын, бери ключ девятнадцать на двадцать четыре и верти положенные тебе гайки. Так-то вот…»
Доведя свои рассуждения до точки безысходности, Кузьмич заварил чайку, ещё с минуту погорюнился, а затем вдруг понял крайне важную для себя истину – затюканную, но до конца не пришибленную прихвостнями тех самых теоретиков. Сама же истина говорила о том, что никогда не поздно начинать что-то с самого начала. Никогда! И если желает человек, как-то по иному зажмуриться, чтобы потом как-то по иному разжмуриться, то и флаг ему в руку, и скатертью ему дорога.
Испытав в душе живительную струю воодушевления, Иван Кузьмич отхлебнул чайку и стал думать о том, с чего же ему начать свою революционную переподготовку. А так как до монахов ему было, как до Луны, то он и решил прибегнуть к просмотру и анализу более щадящих телепередач. Развернул газетку, изучил программу вещания и, хмыкнув, отметил наиболее перспективную крестиком. Утвердительно кивнул головой и принялся за чай уже по-настоящему. В программе, напротив крестика, значилось – «В мире животных»…
Помочь сайту
Поздравления
