Луч

[Скрыть] Регистрационный номер 0432081 выдан для произведения: У Матвея Ильича скоропостижно портился характер. Поначалу характер как-то сник, покрывшись налётом увядания, потом откровенно начал киснуть, а в последнее время вроде бы даже стал и попахивать. Жена, заметив в супруге такую метаморфозу, с месяцок помучалась, принюхиваясь к мужниным эманациям, а потом собрала вещички и, послав Матвея Ильича ко всем чертям, укатила к своей мамаше. После бегства благоверной в доме у Матвея Ильича остались пара пачек пельменей в морозилке, с десяток каналов чернухи в телевизоре и жизненная хандра в области пищевода, чуть северо-восточнее печени.
 
Оглядев богатство, оставленное ему вовсе не в результате раздела имущества, Матвей Ильич заскучал по-настоящему, представив себе, а что было бы, случись этот самый раздел? Что было бы с ним, в общем-то, чутким, но ни кем не понятым индивидом? С ним, которого только позови – и он откликнется… С ним, которого только пошли – и он пойдёт! Что?
 
Не желая более думать о последствиях страшного, Матвей Ильич решил озлиться на враждебный мир и… взять себя в руки. А как решил, так и сделал – и озлился, и взял. Однако, подержав себя пару долгих минут, он почувствовал, что руки вот-вот отнимутся, а потому ослабил хватку и тут же ощутил всё в том же пищеводе родное тоскливое благодушие. Поняв, что борьба проиграна, Матвей Ильи накинул на плечи плед и вышел на балкон, выкурить на свежем воздухе сигаретку.
 
А на балконе в него и пальнуло нематериальным, но вполне осязаемым лучом. С каких таких излучателей тот луч был выпущен, Матвей Ильич не знает до сих пор, но думает, что не обошлось тут без инопланетного умысла. Но как бы там ни было, а луч проник в Матвея Ильича через левое око, поскакал по полушариям и вылетел через ушное отверстие, оставив его при тлеющей сигаретке, раскрытом рте и внезапном озарении. Это озарение и ошеломило Ильича настолько, что он простоял какое-то время не шелохнувшись, после чего зычно икнул, передёрнулся и вернулся в комнату уже другим человеком. Вдруг ясно осознавшим, что он вовсе ни какой-то серенький банковский служащий – раб менял и ростовщиков, а самый что ни на есть лирик – поэт-вещун и певец розовых оттенков. И что его истинное предназначение выдавать на гора сонеты, а то и поэмы о величие людского благородства.
 
Вот после этого понимания, Матвей Ильич и ущёл в столь сладостный для себя творческий угар. Дни и ночи он воспевал, торжествовал и сражался, порой и пренебрегая чёткими рифмами, потому как рифма – вздор и условность, частенько мешающая чёткости выражения мысли. При этом от его хандры не осталось не то что запаха, а и намёка на нежелательные ароматы.
 
***
Вечерние увещевания мамаши порвать с рохлей, всё ж таки возымели своё действие. И супруга Матвея Ильича, в конце концов, решилась на раздел совместно нажитого. Она приехала в покинутую ей квартиру, открыла своим ключом дверь и застала супруга спящим на диване. Подошла к столу и, присев, стала читать исписанные Матвеем Ильичом листки. Благородство кинулось ей в глаза страдающими дамами и утончёнными принцессами – всей этой сопливо-романтической сволочью, что засоряло и без того не стерильное жизненное пространство.
 
Отодвинув от себя рукопись, она вздохнула и поняла, что ни о каком разделе речи быть не может, потому как бросать на произвол судьбы убого, съехавшего с катушек человека – это всё ж таки как-то не по-христиански…