ГлавнаяПрозаМалые формыМиниатюры → 08 Китайский гороскоп. Год Обезьяны или Любовь покидала города

08 Китайский гороскоп. Год Обезьяны или Любовь покидала города

21 января 2019 - Марина Александрова
article437443.jpg
* - Из книги Зосима Тилль. "Китайский гороскоп. Калейдоскоп рассказов", Москва, 2019, "ЛитРес.СамИздат́"

Первые лучи нежно, едва дотрагиваясь, касались морской поверхности. Рассвет нашептывал ещё дремлющему морю о том, как он соскучился и щедро одаривал золотистыми кружевами, вуалью из серебристого барежа и накидкой из нежнейшего розового ажура.

Кучевые облака просыпались и потягивались, чем придавали себе причудливые формы и очертания. Забавные, не виданные доселе, животные и птицы смотрелись в морскую гладь, прихорашивались и медленно начинали свой путь в дальние страны, помахивая морю своими причудливыми хвостами и крыльями.

 

Она родилась в Год Обезьяны, и, наверное, у неё было счастливое детство… Можно сказать и так … Её никогда не лупили, не орали за разбитый сервиз или сломанную вещь. Один раз отец схватился было за ремень, но рука не поднялась – он зло швырнул его в угол, наткнувшись на её спокойный взгляд. А когда потом, нашкодив или что-то случайно сломав-разбив, она боком заходила в комнату, то не слышала от мамы воплей: «Ах, ты… опять…», а видела её усталые глаза… В воздухе был слышен только тихий вздох: «Чудо ты моё, фильдиперсовое!» ... Мама тоже была рождена в Год Обезьяны.

 

Утренний лёгкий бриз дурачился в прибрежных волнах. Настроение у него было игривое. Он запутывался в небольших барашках недалеко от берега, создавая забавные буруны. Сегодня он возомнил себя стилистом и устанавливал новую морскую моду. Всем волнам, как первым красоткам на море, он сооружал придуманные им причёски-«кудельки». Когда был нанесён последний штрих, бриз, как настоящий мастер парикмахерского искусства, отходил в сторону, склонял голову набок, оценивающе смотрел на причудливые локоны и завитушки. Затем, довольный результатом, лихо сдувал с волн «барашки» и швырял ими, как снежками, в своих единственных подруг - любопытных и не в меру болтливых чаек. Они старались увернуться, но, если «барашек» всё-таки достигал цели, широко размахивая крыльями, взлетали ввысь и весело что-то кричали на своём чаячьем наречии. Наигравшись с чайками и волнами бриз нежно обнимал прибрежный песок лёгким прибоем.

 

«Чудо ты моё, фильдиперсовое!» - эта фраза снова всплыла в памяти, когда после инсульта мама начала «чудить», путать её с кем-то другим, рассказывать о событиях, которых никогда не было, придумывая ей на ходу несуществующих братьев и сестёр… Чего ругаться, если кто-то не умеет управлять своими эмоциями, движениями и мыслями?.. Всплыла, как намёк, что тотем с мамой у них на двоих один, как напоминание, что она и сама была такой в детстве…

 

Когда прибой уходил в море, на прибрежном песке появлялись чёткие следы пары ног, идущие от городской пристани в сторону дикого пляжа по полосе прибоя. Только следы. И никого вокруг... Следующий прибой смывал их, но, когда волна уходила в море, новые следы проявлялись дальше. Они уходили прочь от города.

Следы обогнули старую шлюпку, лежащую на прибрежном песке. Это была даже не лодка, а её скелет, когда-то покрытый досками. На остове ещё виднелись следы смолы, которой некогда щедро смазывали днище. Всё, что осталось, ещё помнило шторма, песни и весёлые рассказы моряков, тепло их мозолистых рук, запах рыбы, скрип уключин, звук ударов вёсел. А следы всё шли и шли. И чем дальше они уходили, тем серьезнее становился шалунишка бриз и тем немногословнее оказывались морские сплетницы. Чайки опустились на берег и недоуменно смотрели как следы уходили вдаль. А следы то появлялись, то исчезали, то проявлялись вновь. Они уходили от города всё дальше и дальше. Природу обняло беззвучно. Только шелест прибоя нарушал эту тишину. И казалось, что ничего нет больше в мире - только эта оглушающая, глубокая, гремящая тишина. И следы... Они шли прочь от городского шума и суеты. Прочь от людского непонимания и предательства. Прочь от лжи, от людских масок, от надменности, от людской корысти, от эгоизма, от себялюбия, от ничтожных проблем, раздутых до размера Вселенной, от извращённого верования, от всеобъемлющего Неверия, от нежелания слушать и, самое главное, СЛЫШАТЬ.

 

Уже позже она пыталась узнать, что это такое - «фильдиперсовое», но объяснить это ей никто не мог… Поисковый запрос к Сети гласил, что «фильдеперс» – это жутко дорогое трикотажное полотно с шелковистым блеском. Из него в тридцатых годах века её Года Обезьяны, делали «элитное» белье - чулки, носки, перчатки - и стоило оно соответственно. Но в тогдашнем молодежном сленге был «фильдиперс» – нечто очень необычное, с вывертами, выдающееся. Слово употреблялось исключительно с орфографической ошибкой и использовалось из-за необычности звучания, обозначая "отличный, знатный, модный, богатый". В блатной "фене" было снова грамматически-выверенное «фильдеперсовый». Произошло из-за фильдеперсовых чулок, которые блатные в Одессе часто дарили своим дамам, и обозначало всё то же - «нечто особенное».

Значит и для своих родителей она была чем-то особенным и очень дорогим, раз они смиренно принимали те выверты, бзики и «глюки», которые сыпались из-за её неуправляемого поведения. «Глюк» же, по-немецки, «счастье» ... Вот и сейчас… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» - тихо говорит она маме, когда та в очередной раз начинает «чудить» … И грустит, вспоминая былой девичий максимализм. И гладит маму рукой по совсем уже седой голове… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» Чудо, такое родное. И очень дорогое…

Как-то зимним днём они с мамой вышли подышать воздухом… Две женщины, появившиеся на свете в один и тот же Год Обезьяны, но родившиеся на расстоянии в без году четверть века. И как чудо - ветер на мгновение разорвал серость влажной середины января и показал небо! Чистое и голубое-голубое!!! И солнце... Такое яркое, что стало светло! А скользнувший по лицу луч нежно погладил щеку теплом предстоящего лета... Это Любовь покидала города…

Пусть это чудо длилось всего минут пятнадцать-двадцать… Но оно дало ощущение приближающейся весны! Пусть ещё холодно и кругом снег! Но в душе должно вот так греть солнышко и сквозь темные тучи будней светиться ясным небом душа!

 

Следы шли и шли, не останавливаясь ни на секунду. Спросить бы их: "Вы куда?". Но спрашивать было не у кого. Они неустанно и безответно шли. Ведь, если ты думаешь, что неприятность может случиться, она непременно случается. Следы шли так, словно знали свою конечную цель. Словно желали этого и всем!

Первые лучи нежно, едва дотрагиваясь, касались морской поверхности. Рассвет нашептывал ещё дремлющему морю о том, как он соскучился и щедро одаривал золотистыми кружевами, вуалью из серебристого барежа и накидкой из нежнейшего розового ажура.
Кучевые облака просыпались и потягивались, чем придавали себе причудливые формы и очертания. Забавные, не виданные доселе, животные и птицы смотрелись в морскую гладь, прихорашивались и медленно начинали свой путь в дальние страны, помахивая морю своими причудливыми хвостами и крыльями.
 
Она родилась в Год Обезьяны, и, наверное, у неё было счастливое детство… Можно сказать и так … Её никогда не лупили, не орали за разбитый сервиз или сломанную вещь.  Один раз отец схватился было за ремень, но рука не поднялась – он зло швырнул его в угол, наткнувшись на её спокойный взгляд. А когда потом, нашкодив или что-то случайно сломав-разбив, она боком заходила в комнату, то не слышала от мамы воплей: «Ах, ты… опять…», а видела её усталые глаза… В воздухе был слышен только тихий вздох: «Чудо ты моё, фильдиперсовое!»... Мама тоже была рождена в Год Обезьяны.
 
Утренний лёгкий бриз дурачился в прибрежных волнах. Настроение у него было игривое. Он запутывался в небольших барашках недалеко от берега, создавая забавные буруны. Сегодня он возомнил себя стилистом и устанавливал новую морскую моду. Всем волнам, как первым красоткам на море, он сооружал придуманные им причёски-«кудельки». Когда был нанесён последний штрих, бриз, как настоящий мастер парикмахерского искусства, отходил в сторону, склонял голову набок, оценивающе смотрел на причудливые локоны и завитушки. Затем, довольный результатом, лихо сдувал с волн «барашки» и швырял ими, как снежками, в своих единственных подруг - любопытных и не в меру болтливых чаек. Они старались увернуться, но, если «барашек» всё-таки достигал цели, широко размахивая крыльями, взлетали ввысь и весело что-то кричали на своём чаячьем наречии. Наигравшись с чайками и волнами бриз нежно обнимал прибрежный песок лёгким прибоем.
 
«Чудо ты моё, фильдиперсовое!» - эта фраза снова всплыла в памяти, когда после инсульта мама начала «чудить», путать её с кем-то другим, рассказывать о событиях, которых никогда не было, придумывая ей на ходу несуществующих братьев и сестёр… Чего ругаться, если кто-то не умеет управлять своими эмоциями, движениями и мыслями?.. Всплыла, как намёк, что тотем с мамой у них на двоих один, как напоминание, что она и сама была такой в детстве…
 
Когда прибой уходил в море, на прибрежном песке появлялись чёткие следы пары ног, идущие от городской пристани в сторону дикого пляжа по полосе прибоя. Только следы. И никого вокруг... Следующий прибой смывал их, но, когда волна уходила в море, новые следы проявлялись дальше. Они уходили прочь от города.
Следы обогнули старую шлюпку, лежащую на прибрежном песке. Это была даже не лодка, а её скелет, когда-то покрытый досками. На остове ещё виднелись следы смолы, которой некогда щедро смазывали днище. Всё, что осталось, ещё помнило шторма, песни и весёлые рассказы моряков, тепло их мозолистых рук, запах рыбы, скрип уключин, звук ударов вёсел. А следы всё шли и шли. И чем дальше они уходили, тем серьезнее становился шалунишка бриз и тем немногословнее оказывались морские сплетницы. Чайки опустились на берег и недоуменно смотрели как следы уходили вдаль. А следы то появлялись, то исчезали, то проявлялись вновь. Они уходили от города всё дальше и дальше. Природу обняло беззвучно. Только шелест прибоя нарушал эту тишину. И казалось, что ничего нет больше в мире - только эта оглушающая, глубокая, гремящая тишина. И следы... Они шли прочь от городского шума и суеты. Прочь от людского непонимания и предательства. Прочь от лжи, от людских масок, от надменности, от людской корысти, от эгоизма, от себялюбия, от ничтожных проблем, раздутых до размера Вселенной, от извращённого верования, от всеобъемлющего Неверия, от нежелания слушать и, самое главное, СЛЫШАТЬ.
 
Уже позже она пыталась узнать, что это такое - «фильдиперсовое», но объяснить это ей никто не мог… Поисковый запрос к Сети гласил, что «фильдеперс» – это жутко дорогое трикотажное полотно с шелковистым блеском. Из него в тридцатых годах века её Года Обезьяны, делали «элитное» белье - чулки, носки, перчатки - и стоило оно соответственно. Но в тогдашнем молодежном сленге был «фильдиперс» – нечто очень необычное, с вывертами, выдающееся. Слово употреблялось исключительно с орфографической ошибкой и использовалось из-за необычности звучания, обозначая "отличный, знатный, модный, богатый". В блатной "фене" было снова грамматически-выверенное «фильдеперсовый». Произошло из-за фильдеперсовых чулок, которые блатные в Одессе часто дарили своим дамам, и обозначало всё то же - «нечто особенное».
Значит и для своих родителей она была чем-то особенным и очень дорогим, раз они смиренно принимали те выверты, бзики и «глюки», которые сыпались из-за её неуправляемого поведения. «Глюк» же, по-немецки, «счастье»... Вот и сейчас… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» - тихо говорит она маме, когда та в очередной раз начинает «чудить»… И грустит, вспоминая былой девичий максимализм. И гладит маму рукой по совсем уже седой голове… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» Чудо, такое родное. И очень дорогое…
Как-то зимним днём они с мамой вышли подышать воздухом… Две женщины, появившиеся на свете в один и тот же Год Обезьяны, но родившиеся на расстоянии в без году четверть века. И как чудо - ветер на мгновение разорвал серость влажной середины января и показал небо! Чистое и голубое-голубое!!! И солнце... Такое яркое, что стало светло! А скользнувший по лицу луч нежно погладил щеку теплом предстоящего лета... Это Любовь покидала города…
Пусть это чудо длилось всего минут пятнадцать-двадцать… Но оно дало ощущение приближающейся весны! Пусть ещё холодно и кругом снег! Но в душе должно вот так греть солнышко и сквозь темные тучи будней светиться ясным небом душа !
 
Следы шли и шли, не останавливаясь ни на секунду. Спросить бы их: "Вы куда?". Но спрашивать было не у кого. Они неустанно и безответно шли. Ведь, если ты думаешь, что неприятность может случиться, она непременно случается. Следы шли так, словно знали свою конечную цель. Словно желали этого и всем!
© 14.01.2019-20.01.2019
-------
Текст:
Марина Александрова - http://parnasse.ru/users/Aleksa
Лёля Панарина - http://parnasse.ru/users/po21121975
Мастеринг, детейлинг - Александр Чащин - http://parnasse.ru/users/halftruist

© Copyright: Марина Александрова, 2019

Регистрационный номер №0437443

от 21 января 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0437443 выдан для произведения:
Первые лучи нежно, едва дотрагиваясь, касались морской поверхности. Рассвет нашептывал ещё дремлющему морю о том, как он соскучился и щедро одаривал золотистыми кружевами, вуалью из серебристого барежа и накидкой из нежнейшего розового ажура.
Кучевые облака просыпались и потягивались, чем придавали себе причудливые формы и очертания. Забавные, не виданные доселе, животные и птицы смотрелись в морскую гладь, прихорашивались и медленно начинали свой путь в дальние страны, помахивая морю своими причудливыми хвостами и крыльями.
 
Она родилась в Год Обезьяны, и, наверное, у неё было счастливое детство… Можно сказать и так … Её никогда не лупили, не орали за разбитый сервиз или сломанную вещь.  Один раз отец схватился было за ремень, но рука не поднялась – он зло швырнул его в угол, наткнувшись на её спокойный взгляд. А когда потом, нашкодив или что-то случайно сломав-разбив, она боком заходила в комнату, то не слышала от мамы воплей: «Ах, ты… опять…», а видела её усталые глаза… В воздухе был слышен только тихий вздох: «Чудо ты моё, фильдиперсовое!»... Мама тоже была рождена в Год Обезьяны.
 
Утренний лёгкий бриз дурачился в прибрежных волнах. Настроение у него было игривое. Он запутывался в небольших барашках недалеко от берега, создавая забавные буруны. Сегодня он возомнил себя стилистом и устанавливал новую морскую моду. Всем волнам, как первым красоткам на море, он сооружал придуманные им причёски-«кудельки». Когда был нанесён последний штрих, бриз, как настоящий мастер парикмахерского искусства, отходил в сторону, склонял голову набок, оценивающе смотрел на причудливые локоны и завитушки. Затем, довольный результатом, лихо сдувал с волн «барашки» и швырял ими, как снежками, в своих единственных подруг - любопытных и не в меру болтливых чаек. Они старались увернуться, но, если «барашек» всё-таки достигал цели, широко размахивая крыльями, взлетали ввысь и весело что-то кричали на своём чаячьем наречии. Наигравшись с чайками и волнами бриз нежно обнимал прибрежный песок лёгким прибоем.
 
«Чудо ты моё, фильдиперсовое!» - эта фраза снова всплыла в памяти, когда после инсульта мама начала «чудить», путать её с кем-то другим, рассказывать о событиях, которых никогда не было, придумывая ей на ходу несуществующих братьев и сестёр… Чего ругаться, если кто-то не умеет управлять своими эмоциями, движениями и мыслями?.. Всплыла, как намёк, что тотем с мамой у них на двоих один, как напоминание, что она и сама была такой в детстве…
 
Когда прибой уходил в море, на прибрежном песке появлялись чёткие следы пары ног, идущие от городской пристани в сторону дикого пляжа по полосе прибоя. Только следы. И никого вокруг... Следующий прибой смывал их, но, когда волна уходила в море, новые следы проявлялись дальше. Они уходили прочь от города.
Следы обогнули старую шлюпку, лежащую на прибрежном песке. Это была даже не лодка, а её скелет, когда-то покрытый досками. На остове ещё виднелись следы смолы, которой некогда щедро смазывали днище. Всё, что осталось, ещё помнило шторма, песни и весёлые рассказы моряков, тепло их мозолистых рук, запах рыбы, скрип уключин, звук ударов вёсел. А следы всё шли и шли. И чем дальше они уходили, тем серьезнее становился шалунишка бриз и тем немногословнее оказывались морские сплетницы. Чайки опустились на берег и недоуменно смотрели как следы уходили вдаль. А следы то появлялись, то исчезали, то проявлялись вновь. Они уходили от города всё дальше и дальше. Природу обняло беззвучно. Только шелест прибоя нарушал эту тишину. И казалось, что ничего нет больше в мире - только эта оглушающая, глубокая, гремящая тишина. И следы... Они шли прочь от городского шума и суеты. Прочь от людского непонимания и предательства. Прочь от лжи, от людских масок, от надменности, от людской корысти, от эгоизма, от себялюбия, от ничтожных проблем, раздутых до размера Вселенной, от извращённого верования, от всеобъемлющего Неверия, от нежелания слушать и, самое главное, СЛЫШАТЬ.
 
Уже позже она пыталась узнать, что это такое - «фильдиперсовое», но объяснить это ей никто не мог… Поисковый запрос к Сети гласил, что «фильдеперс» – это жутко дорогое трикотажное полотно с шелковистым блеском. Из него в тридцатых годах века её Года Обезьяны, делали «элитное» белье - чулки, носки, перчатки - и стоило оно соответственно. Но в тогдашнем молодежном сленге был «фильдиперс» – нечто очень необычное, с вывертами, выдающееся. Слово употреблялось исключительно с орфографической ошибкой и использовалось из-за необычности звучания, обозначая "отличный, знатный, модный, богатый". В блатной "фене" было снова грамматически-выверенное «фильдеперсовый». Произошло из-за фильдеперсовых чулок, которые блатные в Одессе часто дарили своим дамам, и обозначало всё то же - «нечто особенное».
Значит и для своих родителей она была чем-то особенным и очень дорогим, раз они смиренно принимали те выверты, бзики и «глюки», которые сыпались из-за её неуправляемого поведения. «Глюк» же, по-немецки, «счастье»... Вот и сейчас… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» - тихо говорит она маме, когда та в очередной раз начинает «чудить»… И грустит, вспоминая былой девичий максимализм. И гладит маму рукой по совсем уже седой голове… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» Чудо, такое родное. И очень дорогое…
Как-то зимним днём они с мамой вышли подышать воздухом… Две женщины, появившиеся на свете в один и тот же Год Обезьяны, но родившиеся на расстоянии в без году четверть века. И как чудо - ветер на мгновение разорвал серость влажной середины января и показал небо! Чистое и голубое-голубое!!! И солнце... Такое яркое, что стало светло! А скользнувший по лицу луч нежно погладил щеку теплом предстоящего лета... Это Любовь покидала города…
Пусть это чудо длилось всего минут пятнадцать-двадцать… Но оно дало ощущение приближающейся весны! Пусть ещё холодно и кругом снег! Но в душе должно вот так греть солнышко и сквозь темные тучи будней светиться ясным небом душа !
 
Следы шли и шли, не останавливаясь ни на секунду. Спросить бы их: "Вы куда?". Но спрашивать было не у кого. Они неустанно и безответно шли. Ведь, если ты думаешь, что неприятность может случиться, она непременно случается. Следы шли так, словно знали свою конечную цель. Словно желали этого и всем!
© 14.01.2019-20.01.2019
-------
Текст:
Марина Александрова - http://parnasse.ru/users/Aleksa
Лёля Панарина - http://parnasse.ru/users/po21121975
Мастеринг, детейлинг - Александр Чащин - http://parnasse.ru/users/halftruist

 
Рейтинг: +2 330 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!