"Я люблю тебя до слёз".

           «Я люблю тебя до слёз…»

      Небо оплакивало ушедшее лето горючими слезами. Слёзы залили город  мутными потоками. В низинах они собирались в огромные лужи. Огни фонарей, освещённые окна домов, отражаясь в воде, сплетались в причудливые созвездия, словно расколовшееся небо усыпало город своими осколками.

       По пустынной улице брела промокшая до костей женщина, бережно прижав к  груди тощий  пакет. Свернула  с ярко освещённой улицы в переулок и навсегда растворилась в темноте.

Она поскользнулась на хлипких досках, перекинутых через разрытую траншею, и полетела вниз, раскинув руки, словно крылья. Пакет жалобно звякнул на дне,  разбитым, о металлическую трубу, стеклом.

       Утром, когда земля сушила  промокшее покрывало под нежаркими уже лучами,   её увидела женщина. Пробираясь с опаской по скользким, без перил, мосткам, она  посмотрела вниз,  оценивая глубину траншеи, и наткнулась взглядом на распластанное человеческое тело. Громкий крик собрал толпу. Вызвали милицию и «скорую». Когда женщину подняли со дна траншеи и положили на носилки, нашлись в толпе, кто узнал её: «Алкашка из семнадцатого дома». И, в ставших в одночасье свинцовыми глазах, ни слезинки, ни тепла – алкашка, что искала, то  нашла. А на застывшем, перепачканном грязью лице с кровоподтёком на левом виске – широко распахнутые синие глаза. Спокойные, уже проникшиеся вечностью и  тайной. Не потому ли их закрывают с такой поспешностью? Не твой черёд постигнуть её. И каждый, стесняясь в этот миг самого себя, благодарит Создателя, что ещё не твой.  Погибшую увезли, люди, соединённые на час происшествием,  заспешили по своим делам, разнося по городу трагедию равнодушным эхом.

      В нашем подъезде эхо, ударившись со всего размаха о дверь квартиры на пятом этаже, превратилось в вой, от которого стыла кровь. Был второй день сентября. Мой первоклассник нетерпеливо переминался в прихожей с ноги на ноги, боясь опоздать в школу из-за мамы, которая корчила перед зеркалом смешные гримасы.

      Я повернула ключ в замке и застыла, не решаясь открыть. Посмотрела  в глазок – на площадке пусто, приоткрыла дверь и,  почти  тотчас,  выглянула  Лиля, соседка.  Когда мы с ней вышли на площадку,   поняли, что вой несётся с пятого этажа.  На цыпочках,  потихоньку стали подниматься.  На  верхней ступеньке пятого этажа сидел  человек,   обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Это был Генка. В вое различалось  только имя:  «Валя, Валюшенька».   Вдвоём с Лилей кое-как подняли его,  завели в квартиру. Лиля побежала к себе за валерьянкой, а я позвонила матери Вали. Сказала, что  с Валей произошло несчастье. Какое, я и сама ещё не знала.  До начала уроков оставалось пятнадцать минут, до школы – пять,  неспешным шагом. Сдала сына с рук на руки учительнице и вернулась, не заходя  ни на рынок, ни в универсам - домой. Подъезд гудел, как разворошенный улей. Пока поднималась на свой этаж, узнала первые подробности случившегося – Валя ночью упала в траншею и разбилась.

      Квартира, в которой жили Валя с Генкой - над нашей,  на пятом этаже.  Жили  одни,  а две их дочки – у Валиной матери. Она изредка привозила девочек в гости к родителям. Перед  визитом  Елена Николаевна, Валина мама, звонила мне: «Юль, как там  мои? Не шумят?» Если наверху было тихо, гости приезжали вскоре. С тортом и  пакетом с гостинцами. Если гремела музыка, визит откладывался до лучших времён.       

       Музыка была сигналом - Генка с Валей  пьют по-чёрному. Начинали – на кухне. В нашу - «праздник» проникал беспрепятственно, через вентиляционный колодец. Гремела музыка, Валя заливисто смеялась. Заливисто и долго, пока смех не прерывал Генкин окрик. Вступал Серов с «Мадонной». Пара перекочёвывала в зал, где грузно топчась, танцевала. Отзвучав, «Мадонна» повторялась снова и снова, пока не раздавались звуки падающих тел. Устав от «печального силуэта, нарисованного дождём», Серов переходил «к любви, до слёз». Это был апофеоз. Праздник переходил в драку с отчётливым Генкиным матом, Валиными криками, стучащими по нашему потолку стульями, падающим столом. Когда апофеоз затягивался, мы с Антоном поднимались наверх и, как рефери на ринге, разводили дерущихся  влюблённых по комнатам. Дожидались, когда уснут и, захлопнув тихонько дверь, уходили домой.  Так мы обеспечивали спокойную ночь им, нашим детям и себе. Утром, по пути  на работу,  оба заглядывали к нам и извинялись, оправдываясь поводом, по которому, ну, никак нельзя… было. Оба в солнцезащитных очках на пол-лица.   

           И вчера   был… уважительный повод – первое сентября. Младшая дочь Генки и Вали пошла в первый класс. Утром они под руку,  нарядные, с  букетом гладиолусов и без солнцезащитных  очков уехали, чтобы проводить вместе с бабушкой первоклассницу в школу. А ближе к вечеру на  кухне    началось «торжество».  Когда Серов в очередной раз запел «Я люблю тебя до слёз», Валя уже охрипла от криков. Мы с дочкой стучали  по батареям одновременно и в кухне, и в зале, но, похоже, такие сигналы Генку только раззадоривали. Антон был в командировке, без него я опасалась идти в «не хорошую квартиру». Вдруг наверху стихли и крики, и пение, и наступила мёртвая тишина. Поборовшись со страхом и победив его,  открыла дверь, чтобы пойти проверить, что случилось с Валей. Одновременно открылась дверь на пятом этаже и по лестнице зацокали каблучки.  Бежала Валя, и я была готова принять и укрыть её, но она пролетела мимо, по-моему, не заметив меня. А с площадки пятого этажа свесился Генка и крикнул вдогонку: «Валя, не одну, две бери, две».

       Вчера весь день шёл дождь. Небо оплакивало ушедшее лето горючими слезами. Слёзы залили город мутными потоками. Как знать, может - там… уже была решена  Валина участь, и Небо плакало от бессилия изменить что-либо в её судьбе…