Помочь сайту
Поздравления
ЗДЛАСЬТЕ!
24 января 2017 -
Андрей Владимирович Глухов
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я копаюсь в песочнице, когда во двор въезжает мотоциклист Гоша.
- Садись скорее, - кричит он, и мы мчимся к подъезду нашего дома, взлетаем на четвёртый этаж, врываемся в квартиру, несёмся по длиннющему коридору и останавливаемся на кухне, где соседи моего детства готовят себе немудрёную снедь.
- Здласьте! – кричу я, и получаю в ответ множество добрых улыбок.
Я просыпаюсь и долго лежу, не открывая глаз, смакуя послевкусие сна.
- Здласьте! Здласьте! – шепчу я, вслушиваясь в музыку этого давно забытого слова.
Здласьте, соседи мои, мы снова вместе!
ОТВЕТСТВЕННЫЙ КВАРТИРОСЪЁМЩИК
Наш десятиквартирный дом, построенный в начале ХХ века в тихом арбатском переулке как доходный, ставший теперь облупленным многонаселённым людским муравейником, не ремонтировался с самого своего рождения. С фасада дом не широк – всего по три окна разбегаются в стороны от парадной лестницы, зато бесконечно длинен в глубину. Две квартиры на лестничной клетке глядят друг на друга обшарпанными входными дверями и улетают в бесконечность, чтобы снова встретиться на площадке чёрного хода дверями кухонными. Жизнь муравейника, всегда бурная, как горная река, регулируется домоуправлением и десятью ответственными квартиросъёмщиками.
В этом году ответственным квартиросъёмщиком нашей квартиры был избран Владимир Семёнович, и на его покатые плечи тяжёлым грузом легла организация жизни всей огромной коммуналки. Общие собрания жильцов традиционно происходили на кухне среди скворчащих сковородок, булькающих кастрюль, чада и запахов готовящейся пищи. Свою деятельность новый руководитель начал с коренной реорганизации общественной жизни вверенной ему квартиры.
- Со следующего раза все общие собрания будут проходить в прихожей, - заявил Владимир Семёнович в своём программном выступлении.
- Там же темно, - возражали жильцы.
Лампочка перегорела лет семь или восемь назад и с тех пор прихожая освещалась лишь при открытой входной двери. В остальное время она подсвечивалась светом, просачивающимся из-под дверей двух комнат, выходивших в прихожую.
- Ничего страшного, - веско заявил ответственный, - вкрутим лампочку, и станет светло. Кому поручим обеспечить нас светом? – бодро спросил он.
- Тебе, - дружно ответили жильцы и, подхватив сковородки и кастрюльки, разбежались по своим комнатам.
Из двух комнат, выходивших дверями в прихожую, одну занимал Владимир Семёнович, другую наше семейство. В прихожей было довольно просторно. Кроме шкафа, оставшегося на память от кого-то из прежних жильцов, деревянной лестницы, скромно притулившейся в углу, и висящего на гвозде маминого жестяного таза для стирки, ничто больше не загромождало её десятиметровое пространство.
Таз был музыкальным инструментом моего раннего детства. Лет в шесть, услышав однажды по радио песню «Вечерний звон», я приноровился выходить в коридор с половой щеткой на длинной ручке в руках, вставать перед тазом и «петь».
- Вечерний звон, - звонким голосом кричал я и стукал щёткой по тазу. «Бом!» глухим басом откликался таз, - вечерний звон, - повторял я, и таз снова откликался.
Допеть до конца мне никогда не удавалось из-за бурных маминых аплодисментов, обрушивавшихся на мою детскую попку.
Владимир Семёнович отловил меня в коридоре.
- Тебе сколько лет? – строго спросил он, - Девять? Годится, будешь мне помогать.
Владимир Семёнович достал из угла лестницу и прислонил к стене недалеко от таза. Потолки в квартире были высоченные и я усомнился, что он дотянется до висящего посередине потолка шнура с патроном.
- Попробуем, - обнадёжил меня Владимир Семёнович, - в крайнем случае, крючком подтянем.
Один конец лестницы почему-то был несколько короче другого, но Владимир Семёнович моментально решил проблему, подложив под короткий конец книгу. Открыв для света входную дверь и приказав следить за книгой, он залез на лестницу, повернулся спиной к стене и, как эквилибрист в цирке, принялся отлавливать патрон.
Свет с лестничной площадки померк, и в проёме двери возникла жиличка из противоположной квартиры по прозвищу Тётя Лошадь. Обитатели дома сами по очереди убирали лестничные площадки и лестницы. Жильцов было много, убирали раз в неделю, и не считали это дело слишком обременительным. Фигура у Тёти Лошади была уникальна: узкий торс опирался на большой шар, из которого росли тонкие ноги. Когда она в своё дежурство, облачившись в байковый лыжный костюм, склонялась с тряпкой над полом, то сзади в полумраке у зрителя складывалось впечатление, что на лестничной площадке пасётся лошадь.
- Вы что-то хотели? – недовольно спросил Владимир Семёнович, в очередной раз не поймавший патрон.
Соседка стала объяснять, что пошла в магазин и забыла взять ключи. Теперь она звонит, стучит, но никто не открывает. Наверное, все на кухне и не слышат.-
- Вы что, хотите, чтобы я взломал вашу дверь? – возмутился наш ответственный.
- Нет, как можно! Я просто прошу разрешения пройти через ваш задний проход к дверям нашей кухни.
Владимир Семёнович с высоты своего положения строго посмотрел на Тётю Лошадь и сурово произнёс:
- Не разрешу. Вы застрянете, а мне завтра на работу идти.
Тётя Лошадь хлопала глазами, пытаясь осмыслить причину отказа, а Владимир Семёнович трясся на лестнице, пытаясь сдержать смех. В какой-то момент книжка выскользнула, лестница качнулась и поползла по стене в сторону таза. Владимир Семёнович резво спрыгнул, едва не придавив меня и разбив приготовленную лампочку. Лампочка сказала «Бах!», в ту же секунду лестница ударила в таз, и он ответил ей «Бом!» Таз сорвался с гвоздя и следующий «Бом!» прозвучал, когда он ударился о шкаф. Третий «Бом!» был подкреплён вторым голосом Владимира Семёновича, на голову которого опустился таз, и вслед за «Ой!» прозвучало незамысловатое матерное ругательство, произнесённое к месту и с искренним чувством.
Таз побежал по коридору и множественное «бом-бом-бом» слилось с цокотом каблуков поскакавшей вслед за ним Тёти Лошади.
На шум из комнаты выбежала мама. Её глазам предстали: трясущийся, утирающий слёзы сын, держащийся за голову Владимир Семёнович, осколки лампочки на полу, бегущий по коридору таз и несущаяся за ним женщина с двумя сумками в руках.
- Что случилось, кто эта женщина, почему она бежит за моим тазом? – вопрошала мама, обнимая меня, утирая слёзы и пытаясь успокоить.
- Это Тётя Лошадь, - грустно ответил Владимир Семёнович, потирая голову, - она хотела пройти через мой задний проход, но я не разрешил.
- Ребёнка бы постыдился, - укорила его мама и увела меня в комнату.
- Тебя ударили? Обидели? Тебе больно? Почему ты плачешь? – спрашивала мама, гладя мою стриженую голову.
- Я не плачу, а смеюсь, - сквозь слёзы отвечал я.
Немного успокоившись, я рассказал маме историю таза и Тёти Лошади. Такого маминого смеха я никогда больше не слышал. Мама пошла на кухню готовить ужин и вскоре многоголосый хор соседского ржания достиг прихожей. Владимир Семёнович собрал на газету остатки лампочки и пошёл на кухню выбросить осколки. Люська, наша квартирная «язва», внимательно посмотрела на ответственного квартиросъёмщика и изрекла:
- Зря ты, Володька, ей отказал. С Тётей Лошадью в заднем проходе ты бы выглядел очень импозантно.
Люська работала в НИИ, писала диссертацию и язвила словами интеллигентными и непонятными.
Мы выехали из этой квартиры, когда мне исполнилось четырнадцать, но за все годы проживания я не помню, чтобы лампочка в прихожей светилась.
Второй проект нашего ответственного квартиросъёмщика оказался для него последним.
На следующее общее собрание, проходившее, как и прежде, на кухне, Владимир Семёнович пришёл с тремя листочками бумаги.
- Здесь, - он потряс листками, - составленные мной графики посещения всеми жильцами нашей квартиры мест общего пользования, а именно ванны, уборной и кухни. Хватит всем одновременно толкаться на кухне и томиться в очереди в уборную.
На кухне запахло серой. После небольшого скандала Владимира Семёновича единогласно с должности сняли, избрав на неё Зинаиду, как единственно отсутствовавшую на собрании. Владимир Семёнович в обоих голосованиях воздержался.
ЛЁВКА КОРОЛЬКЕВИЧ
- Ну что вы всё собачитесь, чего поделить не можете? – увещевала соседей бабушка Лиля, - Какая дружная квартира до войны была, весь дом завидовал. А теперь …, - старушка безнадёжно махнула сухонькой ручкой и тяжко вздохнула.
- Ага, дружная, - откликнулась Люська, - мама рассказывала, как вы в кастрюли соседские тараканов запускали.
- Во-первых, не «вы», а одна такая была, во-вторых, не это главное.
- Ну, ну, пой, ласточка, пой.
- Петь не буду, - обиделась баба Лиля, - а так тебе скажу: жили мы много хуже вас, и все под карающим мечом ходили, и ссорились, конечно, но …, - она помолчала и продолжила, - Вот Лёвка, например. Это сейчас он такой, а до войны о-го-го, какой был. Как почувствовал, что скоро с обыском придут, так сложил всё краденое добро в мешки да ящики и по соседям разнёс. Пришли обыскивать, а ничего и нет. И никто не донёс, а когда ему срок определили, всё добро жене вернули, ничего не утаили.
Всё вернули или нет, выяснить было не у кого – жена Лёвы Королькевича преставилась за год до его возвращения из лагерей. Теперь, в середине пятидесятых, это был жалкий, согбенный, беззубый, приволакивающий ногу старик, а тогда …
А тогда Лев Моисеевич Королькевич служил администратором столичного театра, имел обширные связи в торговом мире, одаривая нужных людей контрамарками и знакомя с популярными артистами, прокручивал какие-то делишки, и слыл в Москве человеком известным и уважаемым.
Был Лёвка бережлив, но не скуп, соседей не задабривал, но если обращались за помощью, не отказывал и полностью соответствовал определению Зинаидиной матери «Хоть и еврей, но человек неплохой».
Погорел Лев Моисеевич на театральном занавесе. Заказал театр новый занавес вместо старого, ещё дореволюционного, молью съеденного, а он возьми, да исчезни, причём так незаметно, что и найти невозможно. Искали, искали, а найти не могут.
В одном сибирском областном центре внезапно возникла мода на бархатные малиновые жилеты. Городские модники стали малиновыми посредине, с торчащим разноцветьем по краям. Жилеты носили с рубашками, пиджаками, блузками и даже поверх пыльников и лёгких пальто. Источником моды был местный рынок, где по большому блату можно было заказать себе малиновый жилет. На одном из жилетов дотошный следователь обнаружил штамп театра.
- Хороший видно мужик был, - подытожила Зинаида, - жаль, что упекли.
- А нехрена воровать было, - возразила Люська и они снова стали собачиться.
МАРЬВАННА
В нашу коммуналку Марьванна ворвалась чем-то вроде шаровой молнии: войдя в квартиру, она пролетела весь длиннющий коридор и взорвалась на кухне.
- Покайтесь, - трагическим басом вещала костлявая, в чёрном платье старуха, озаряя кухню вспышками фанатично горящих глаз, - Бог милостив, он простит чад заблудших, если покаяние их будет искренним, и они вернутся в лоно православной церкви. Меня зовут Мария Ивановна. Я буду здесь жить. Перееду завтра.
Произнеся всё это, Марьванна исчезла так же внезапно, как и появилась.
- Свят, свят, что это было? – растерянно спросила Зинаида.
- Второе пришествие боярыни Морозовой, - ответила Люська, - Я нитки храню в коробке с картинкой на крышке. Сейчас принесу, сама увидишь.
- Точно, прямо с неё писано, - восхищалась Зинаида, - похоже, нас ждут весёлые времена.
Она не ошиблась. Выждав, когда на кухне соберётся максимальное количество жильцов, Марьванна приступила к проповеди:
- Покайтесь, и обретёте блаженство, а нераскаявшихся ждёт наказание, - начала она свою речь,- вот я согрешила, и была сурово наказана Господом нашим, а как покаялась да к церкви нашей примкнула, Он простил меня.
- Чем же вы так согрешили, если не секрет, - спросила Люська.
- И как наказаны были не забудьте рассказать, - потребовала Зинаида.
- Страшен грех мой был, ой, страшен, - Марьванна стала быстро-быстро креститься и шептать молитву,- В тридцать первом дьявол нас с мужем соблазнил, а мы соблазну поддались. Устроились мы работать в одну контору, а ей поручили Храм Христа Спасителя ломать. Нам бы отказаться, уйти, а мы соблазнились благами мирскими, поправ блага небесные. Сначала Господь меня ребёнка лишил, скинула я сыночка. Потом муж покалечился, сорвался с высоты, да не насмерть, а три года мученически страдал и прощения вымаливал, пока Господь не смилостивился и не прибрал к себе.
- С мужем ясно, а как вы поняли, что Он вас простил? - заинтересовалась Зинаида.
- А ей наверняка во сне видение было. Сам явился и сообщил, - хихикнула Люська.
- Не богохульствуй, - строго погрозила пальцем проповедница, - не смей. А о прощении я Его сама спросила. Дело как было? Я в подвале проживала, а тут управдом наш проходит, и спрашивает:
- А что, Мария Ивановна, любопытно мне узнать, можно ли крестить сироту?
- Конечно, можно, - отвечаю.
- А если родители живы, то может ли крестить посторонний человек?
- Может, - говорю, - а в чём дело? Прямо говори, чего крутишь?
- Понимаете, Мария Ивановна, дочка моя сына родила, его окрестить бы надо, да нельзя нам: я член партии, она комсомолка … Не могли бы вы отнести младенца в церковь и окрестить? Всё, что попросите за эту услугу, для вас сделаю.
Я думаю: раз Господь мне управдома послал, значит, хочет через меня ещё одну душу в христиане принять, значит, доверяет. А вот проверю я, простил или нет, и говорю управдому:
- А пересели меня из подвала в путное жильё.
Он пообещал, и сюда переселил.
- Чушь какая-то, - вскипела Люська, - самое обычное «ты – мне, я – тебе», зачем Бога приплетать?
- Ты, девонька, в Бога не веруешь, оттого так думаешь. А я думаю по-другому: если прощена, то Господь заставит управдома меня переселить, если нет, то нет. Кайтесь, молите Отца Небесного о прощении, и вам воздастся! – завершила проповедь Марьванна, прихватила чайник и ушла, неся на лице печать исполненного долга.
Из всех бытовых удобств, предоставляемых москвичам в середине двадцатого века, Марьванна выделяла телефон и телевизор. Висящий в коридоре телефон, назывался у неё «творением Божьим», Люськин КВН - «чёртовой дыркой». Она редко пользовалась «Божьим творением», но в те разы, когда это происходило, квартира замирала, распахивались двери комнат и уши соседей: пропустить хоть слово из её диалога с невидимым собеседником было просто невозможно.
- Софья Александровна? Это Мария Ивановна говорит, ваша соседка по кладбищу. Нет, слева от вас Таисия Михайловна лежит, а мы справа располагаемся. А вы право-лево от кого считаете: от себя или мужа. Я вас сейчас научу. Встаньте в ногах и смотрите в голова. Там, в головах, лежит Татьяна Яковлевна, справа – Таисия Михайловна, слева – я располагаюсь. Нет, вы не поняли, Таисия Михайловна справа от вашего бока, а от мужа вашего она слева будет. Разобрались, наконец? Ну, слава Богу. Как вы себя чувствуете? А чем лечитесь? Малина, это хорошо, это правильно, только под сквозняк не попадите. Ну, лечитесь, Софья Александровна, надеюсь в воскресенье увидеть вас на кладбище.
Марьванна кладёт трубку и неспешно уходит к себе в комнату. Квартира оживает, двигаются стулья, хлопают двери и соседи спешат на кухню, чтобы успеть занять чайником конфорку и обсудить «соседку по кладбищу».
Марьванна прожила в нашей квартире около двух лет, но однажды покинула её, переселившись на кладбище. Мир праху твоему, боярыня Морозова!
МИНИСТЕРША
Как и большинство женщин нашей коммунальной квартиры, Надежда Фёдоровна домашняя хозяйка. Её хозяйство, - это заставленная всевозможными креслицами, столиками и шкафчиками пятнадцатиметровая комната, стародавний комод в коридоре да столик на общей кухне. Всё в её хозяйстве маленькое, старенькое и хрупкое, как и она сама.
В головке Надежды Фёдоровны живёт и активно размножается огромное количество планов и планчиков. Едва её муж, Иван Павлович, служащий в бухгалтерии какого-то министерства, переступает порог комнаты, как немедленно, словно спустили курок, Надежда Фёдоровна выстреливает в него заряд расчётов, калькуляций и смет произведённых и предполагаемых расходов.
- Наденька, умоляю,- тихим голосом просит Иван Павлович, - на работе нас в комнате восемнадцать человек, из них двенадцать женщин, которые постоянно обсуждают домашние расходы. Представь себе, как я устал от …
- Ах, так, - перебивает мужа Наденька, - на других у тебя и терпение находится, и сил хватает! Может быть, они тебе дороже меня? Может быть, у тебя с ними отношения? Нет, вы только послушайте, - взывает она к воображаемым свидетелям, - нет, вы только посмотрите на этого, с позволения сказать, мужчину! Он думает, что его тысяча двести может прокормить семью и этих двенадцать женщин!
Надежда Фёдоровна рыдает взахлёб, по-детски размазывая слёзы ладошками. Иван Павлович, суетясь и без конца повторяя: «Ах ты, беда-то какая», укладывает её в постельку, шлёпая стоптанными тапочками, бежит на кухню за водичкой, подтыкает одеялку и, поглаживая мокрую Наденькину ладошку, что-то мурлычет, пока она не заснёт.
Потом он долго сидит на сундуке в коридоре под единственной лампочкой, что-то считая на маленьких счётиках и записывая цифры в блокнотик. Под негодующими взглядами соседей Иван Павлович смущается, краснеет, обещает оплатить свет за троих и умоляет не говорить об этом Надежде Фёдоровне.
Днём Надежда Фёдоровна выходит в город. Летом на ней серый парусиновый пыльник Ивана Павловича с подвёрнутыми рукавами, зимой – коричневое пальто, отороченное мехами. Меха её страсть. Они везде: на полах, рукавах, отворотах и даже на хлястике. Носит их Надежда Фёдоровна гордо и величаво. Редкий человек на улице не обратит внимания на эту разноворсую, разномастную и разноцветную коллекцию мехов, жемчужиной которой является широкий хлястик из двух «ушей» кроличьей шапки-ушанки, связанных тесёмками «на бантик».
- Ваня, – кричит она из кухни летом, - вынеси проветрить моё меховое пальто!
- Ваня, - кричит она из кухни зимой, - повесь моё меховое пальто на плечики!
В квартире Надежда Фёдоровна разговаривает только с мужем. Лет пять тому, поссорившись со всеми разом и промолчав три дня, она пришла на кухню гордая и торжественная, ведя за руку Ивана Павловича.
- Мы обращаемся к вам всем в последний раз, - произнесла она срывающимся от волнения голосом, - после чего мы прекращаем с вами всякие отношения. Но мы должны поставить вас в известность, - продолжила она, делая упор на «мы» и «вас», - что когда Иван Павлович станет о-очень большим начальником в своём министерстве, - она подняла руку и покрутила ею над собой, - а это произойдёт о-очень скоро, тогда мы получим отдельную квартиру, уедем и забудем вас всех навсегда!
Она резко повернулась и пошла по коридору. Иван Павлович всплеснул руками и повторяя:
- Ах ты, беда-то какая! – побежал вслед.
Тишину, наступившую на кухне, нарушали только глухие Наденькины рыдания, ласковый голос Ивана Павловича, да капель из вечно подтекающего крана.
- Во дала! – восхищённо прокомментировала Зинаида выступление Надежды Фёдоровны и все, как по команде, бросились к своим кастрюлькам, сковородкам и столикам. Сама Зинаида умела молчать ровно одну неделю.
Через несколько дней крикливое выяснение личности миллионера, не погасившего свет в месте общего пользования, породило прозвище «Министерша», и с тех пор вот уже пять лет два раза в неделю Надежда Федоровна звонит мужу на работу. Она недобирает последнюю цифру номера и важно разговаривает с молчащим телефоном:
- Алло! Это министерство? Девушка, быстренько соедините меня с Иваном Павловичем. Это жена говорит. Нет, нет, раз проводит совещание, то отвлекать не надо. Я часа через два перезвоню. Как вы думаете, через два часа он освободится? Спасибо, милая, хорошего вам мужа, – она кладёт трубку на рычаг и высоко подняв голову, шествует в комнату.
Иногда у Надежды Федоровны сдают нервы, и тогда разговор происходит по-другому:
- Ваня, немедленно приезжай домой, - со слезами говорит она, – что значит работа, когда я тебя зову?
Вопрос подкрепляется рыданиями, трубка со звоном падает на рычаг, и через какое-то время появляется взмыленный и взъерошенный Иван Павлович. Он успокаивает Наденьку, подтыкает одеялку, и снова долго жжет общественный свет в лампочке над сундуком.
Время от времени Иван Павлович уезжает в командировки. За день до отъезда, в момент массового приготовления ужинов, втайне от жены он пробирается на кухню и, остановившись в дверях и ни на кого конкретно не глядя, тихо просит:
- Пожалуйста, не обижайте ее. Она хорошая.
Так же незаметно он пробирается обратно. В такие вечера у них тихо, Надежда Федоровна не плачет, и только ласковый голос Ивана Павловича проникает в коридор.
О том, что Ивану Павловичу министерство выделило квартиру в новостройке, наше население узнало из телефонного разговора Надежды Фёдоровны.
- Это жилищный отдел министерства? – уточнила она, как всегда, не добирая одной цифры, - Это Надежда Фёдоровна вас беспокоит, супруга Ивана Павловича. Муж сказал, что мы в списке на квартиру. Я хотела узнать, какую квартиру нам выделили. Так, так, понимаю, понимаю. Значит однокомнатная, в шестом этаже, с балконом. Санузел раздельный? Очень хорошо. Сколько метров комната? Девятнадцать? Очень хорошо. А кухня? Восемь? Отлично. Когда планируется заселение? Месяца через полтора, говорите? Что ж, нужно начинать готовиться. Спасибо за разъяснения, я всё передам Ивану Павловичу, не беспокойтесь.
Надежда Фёдоровна положила трубку на рычаг и гордая и неприступная, пошла на кухню ставить чайник.
Из последней командировки Иван Павлович не вернулся. С похорон Надежда Федоровна возвратилась сильно постаревшей. Она больше не плакала и стала реже выходить на улицу. Через месяц она переехала в отдельную квартиру.
ГОША
Гоша гордость не только нашей квартиры, но и всего дома. Он – цирковой артист и трюк его смертельно опасен: в парке, в цирке шапито, Гоша гоняет на мотоцикле по вертикальной стенке.
Мы ходим смотреть и присоседиваемся к его славе, сообщая окружающим, что Гоша проживает в одном доме с нами. Он наш кумир и одновременно разрушитель детских иллюзий. Любимое Гошино слово «туфта».
- Всё это туфта, - сообщает он, и развеивает очередной миф.
- Там дядя с огромным удавом боролся и победил, - восторженно сообщает пришедший из цирка Димка Погорелов.
- Туфта, - презрительно бросает Гоша, - Перед выходом на арену удаву скармливают кролика, а сытому удаву надо полежать, поспать, попереваривать. Вы на морду его взгляните, на ней же написано: «Отстаньте от меня, оставьте в покое, не тормошите!» А его крутят, растягивают, мнут, а вам кажется, что борются. Туфта всё это.
- А что, кролика живого скармливают? – со сладким ужасом спрашиваем мы и получив утвердительный ответ, начинаем ненавидеть живоглота удава, мучающего его дядьку и цирк вообще.
Придя домой на обед, я поглощаю ножку ещё недавно бегавшей курицы и рассказываю маме про противного удава, пожирателя живых кроликов. Мама качает головой и говорит:
- Быстренько доедай, мой руки и спать.
Я сворачиваюсь в кровати тугим калачиком, подложив под щёку ладошку. Тихо урчит живот, переваривая курочку, и я засыпаю счастливым детским сном.
У Гоши новый трюк: теперь они с напарником носятся по вертикальной стенке на встречных курсах, и сердца зрителей замирают, когда два ревущих зверя проносятся в нескольких сантиметрах друг от друга. Но вот они останавливаются внизу, кланяются, снимают шлемы, и на плечи бесстрашных мотоциклистов ниспадают длинные девичьи волосы.
- Девушки! – громко восклицает подсадной зритель и начинает бешено бить в ладоши.
-Девчата, - сообщают друг другу зрители, и гром аплодисментов становится сравним с рёвом мотоциклов.
Однажды что-то не задалось, и вместе со шлемом Гоша стащил с головы парик. Публика смеялась, свистела, негодовала и требовала вернуть деньги. Раздосадованный Гоша снимал стресс, гоняя на предельной скорости по московским улицам и …
Разбитый вдребезги мотоцикл долго стоял в углу двора памятником нашему кумиру, пока не исчез куда-то вместе с прошедшим детством.
КОШКА С СОБАКОЙ
Увидев рядом Зинаиду и Светку, никогда не подумаешь, что они сёстры, хоть и сводные. Зинаида высокая, поджарая, похожа на скаковую лошадь, а Светка невысокая, пухленькая, курносая с высоко посаженными ноздрями, похожа на копилку-свинку. Зинаидина мать скончалась от тифа, когда дочке было три года. Светку её мать успела выкормить грудью, прежде чем сгорела в скоротечной чахотке. Их отец больше не женился, и забота о младшей сестре легла на плечи старшей.
С войны отец не вернулся, и две вековухи делили между собой двенадцатиметровую жилплощадь возле ванной комнаты.
Несмотря на семилетнюю разницу в возрасте, личная жизнь сестёр сложилась одинаково. К началу войны двадцатитрёхлетняя Зинаида замуж выйти не успела, хотя и собиралась – её жених ушёл воевать, и не вернулся то ли с войны, то ли к ней. Светка перед началом войны была для замужества слишком мала, а после победы не выдержала конкуренции с более смазливыми соперницами.
В свои тридцать семь Зинаида махнула рукой на личную жизнь, громогласно заявляя, что «от мужиков одна грязь». Светка как могла боролась за своё женское счастье, но почему-то безуспешно.
- Почему мужики рядом со мной не задерживаются, - допытывалась она у Гоши, - может, во мне изъян какой?
- Туфта всё это, - огрызался Гоша и подхватив чайник, убегал в свою комнату.
Светкины мужики были Зинаидиным кошмаром: ухажёры заявлялись к сестре днём, и Зинаида часами просиживала на кухне, распаляя и накручивая себя, чтобы позже вылить на голову умиротворённой Светки всю накопившуюся в душе горечь. Всякие слова, сопровождаемые музыкальным звоном битой посуды, летели в коридор из их комнатёнки, расцарапанные лица и синяки свидетельствовали о нешуточности произошедшей баталии, но …
Но всё имеет начало и конец. Битва стихала, сёстры дружно убирали осколки, расставляли по местам опрокинутую мебель, шли в ванную обмывать и подсчитывать раны, и заключали временное перемирие. До следующего ухажёра.
Люська и Светка были одногодками. Родившиеся в одном роддоме, жившие в одной квартире, учившиеся в одном классе, они друг друга терпеть не могли. Детское соперничество вкупе с непростым характером одной и острым языком другой сформировали эту нетерпимость, доведя её до совершенства.
Вот один из ухажёров дарит Светке маленькую баночку красной икры и, дождавшись Люськиного появления на кухне, Светка густо мажет хлеб икрой и жуёт бутерброд, победоносно глядя на соперницу и причмокивая.
- Вкусно было? – интересуется Люська после исчезновения последнего кусочка.
- Икра невкусной не бывает, - важно отрезает Светка.
- Да я не про икру, а про того таракана, что ты вместе с икрой проглотила.
Светка мчится в уборную, а Люська что-то напевает себе под нос, празднуя очередную победу.
Вот Люська возвращается с работы и выходит на кухню:
- Зин, я смотрю, у Светки постоянный ухажёр появился, – четыре раза уже приходил? – с невинным видом интересуется Люська.
- Да, - гордо отвечает Зинаида, - солидный, депутат, между прочим.
- Точно, - радостно восклицает Люська, - я вижу, значок у него на пиджаке, а не догадалась, что депутатский. Да и темно на лестнице.
- На какой лестнице?
- На нашей. Он на втором этаже пьяный лежит. Утомился, бедняжка, пока в Совете заседал да к Светке добирался. У него пиджак распахнут, из кармана паспорт торчит, так я заглянула, полюбопытствовала. Светка знает, что у него жена и трое детей по лавкам ползают?
Зинаида охает и бежит в комнату, откуда выскакивает расфуфыренная, готовая к свиданию Светка, и несётся к выходу. Она возвращается медленно, тушь вокруг глаз размазана, и чёрные круги на лице делают Светку похожей на сказочное чудище.
- Сволочь ты, Люська, и стерва, - сквозь слёзы по-кошачьи мяукает она.
- А ты, Светка, дура набитая, - лает в ответ соседка, - спасибо скажи, да шампанское с тортиком мне подари за то, что уберегла от этого кобеля, пока он тебя идиотом, по пьянке деланным, не наградил.
Вражда смертельная, но вот эпидемия гриппа укладывает обеих сестёр в постель, и Люська бегает в магазин и аптеку, покупает им продукты и лекарства, готовит, и моет соседскую посуду.
Болезнь отступает и собачий лай, поддержанный кошачьим визгом, снова наполняет нашу квартиру.
СЕКСОТКА
Квартира встречала новый , 1957год, когда Елена Михайловна залезла в петлю.
Первой её двухдневное отсутствие на кухне заметила Зинаида.
- Что-то нашей молчуньи не видно, - заявила она и постучала в дверь Елены Михайловны.
Вошедшим соседям открылась картина самоубийства и разбросанные по полу изорванные грамоты НКВД и ГПУ.
Хоронили её какие-то незнакомые молчаливые люди, из соседей никого на похороны не позвали.
- Она у нас году в тридцать девятом поселилась, - рассказывала баба Лиля, - точнее не помню, но перед войной она уже здесь жила. Мы сначала удивились, что одинокой женщине ордер на двадцатиметровую площадь выдали, да потом как-то забыли. Про неё поначалу разное болтали: то женой большого генерала объявляли, то его любовницей, а то она женой генеральского адъютанта становилась. Тёмная история, - заключила баба Лиля.
- А я совсем голоса её не помню, - вклинилась Зинаида, - она ведь только по телефону и говорила, да и то одной фразой ограничивалась: «Здравствуйте, доктор, когда вы сможете меня принять?»
- Уж не Ленка ли сексотка меня сдала? – взвился Лёва Королькевич, - Вот курва, прости Господи. А по телефону это она пароль своему оперу говорила, мол, надо встретиться, есть кого сдать.
- Выйдет на кухню, и ни здравствуйте вам, ни прощайте. Противная баба была, мутная, - подытожила Люська.
Я слушал эти разговоры, но почему-то вспоминал, как лет восемь или девять назад, встречая меня в коридоре, она совала мне в карман конфету, а то и целый мандарин.
Я до сих пор уверен, что если тётя Лена и была сексотом, то не добровольно, а в силу обстоятельств, и её загубленную жизнь мне жалко не меньше, чем жизни, загубленные ею. Впрочем, сколько людей, столько и мнений.
МУРКА
Никто не помнил, когда Мурка поселился в нашей квартире, чей он и как сюда попал. Никто не знал, чем он питался и где справлял нужду. Мурка просто здесь жил. Он был такой же неотъемлемой частью квартиры, как живущие в коридоре ничейные полуразвалившиеся шкафы и кресла, и притулившиеся на стенах под четырёхметровым потолком дырявые тазы и корыта.
У когда-то кастрированного Мурки не было пола, но считался он котом, издевательски наречённым женским именем. Был он огромен, тяжёл, смотрел на жильцов с нескрываемым презрением и мстил всем за своё поруганное мужское достоинство.
Наши с ним отношения складывались непросто. Пока моим «дружком» был горшок, он позволял мне всякие вольности, типа таскания за усы и хвост, но всё изменилось, как только мне пришлось ходить по длиннющему тёмному коридору в «дальнюю комнатку». Едва я переступал порог нашей комнаты и начинал движение, как Мурка открывал сезон охоты. Он мягко перепрыгивал со шкафа на шкаф, звякал тазами и корытами и два его жёлтых глаза неотрывно следили за жертвой, выбирая момент для атаки. Этот момент наступал, когда до цели моего путешествия оставалось метра три. С победным криком Мурка прыгал мне на плечи, отталкивался и пока я летел на пол, мохнатый террорист взмывал под потолок и растворялся в темноте коридора. Частенько проходить последние метры было уже ни к чему, и я с рёвом бежал назад, оставляя на полу следы своего позора. Муркины атаки сделали меня изобретательным: со временем я стал путешествовать под прикрытием таза, и кот оставил меня в покое.
О многолетних Муркиных хулиганствах слагали легенды, но самое выдающееся своё преступление он совершил прямо на моих глазах.
Вечером на кухне Люська произнесла речь, озадачившую добрую половину жильцов:
- Дорогие соседи! Завтра я защищаю диссертацию, и после работы у меня соберутся коллеги, уважаемые учёные и среди них профессор, мой научный руководитель. Я понимаю, что просить вас вести себя интеллигентно совершенно бесполезно, но постарайтесь один вечер не ругаться в коридоре и по телефону. Пожалуйста!
Пять – шесть Люськиных коллег чинно вступили в прихожую, и в заранее приоткрытых дверях засветились любопытные глаза соседей. В профессора, не сговариваясь, сразу назначили щуплого седого старичка с бородкой клинышком, в кремовом костюме, шляпе и галстуке «бабочка».
Часа через два в нашу дверь постучали, и в щель просунулась голова свежеиспечённого кандидата наук.
- Мой профессор не у вас? – растерянно спросила голова и, получив отрицательный ответ, продолжила: - Попросился в туалет, я сказала: «По коридору направо и до конца», он вышел и исчез. Я все комнаты обошла, нигде нет. Без шляпы он уйти не мог, а куда делся, ума не приложу.
- А в третьем шкафу смотрели? – встрял я.
- В каком шкафу, что профессору делать в шкафу? Не фантазируй, - набросились на меня мама с соседкой.
- Не знаю, - беззаботно ответил я, - у меня там место для прятанья устроено.
Профессора достали из третьего шкафа. Его кремовые брюки были мокры и по щекам текли слёзы.
- Я шёл по коридору, как вдруг сзади меня со всей силы толкнул какой-то хулиган. От неожиданности я упал, и вот какой конфуз вышел, - сквозь слёзы лепетал он, - я в милицию заявлю, пусть найдут и привлекут хулигана к ответу.
Зинаида тихо сползла по стенке на пол и сквозь слёзы простонала:
- Я, кажется, тоже того …
Со шкафа победно сверкали наглые глаза Мурки. Гости разошлись. Профессора отправили домой на такси.
Через пару месяцев Мурки не стало.
- Это Люська Мурке за профессора отомстила, - уверяла соседей Зинаида, - она диссертацию защитила, и наверняка яды смешивать умеет.
- Так она же кандидат географических наук, какие яды? - пыталась её урезонить мама.
- А не важно, каких наук, учёные, они всё умеют, - парировала Зинаида.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Коммуналки нашего детства… Перенаселённые муравейники, в которых на двенадцати квадратных метрах ютились три поколения, а им завидовали другие три поколения, ютившиеся на десяти метрах. Внуки, которым тесно с нами в отдельных многокомнатных квартирах, не понимают, как можно было жить в таких условиях, и вспоминать о наших коммуналках с теплотой и нежностью. А мы вспоминаем, и чем старше становимся, тем более светлыми становятся наши воспоминания.
Я не знаю, как объяснить поколению NEXT, с лёгкостью перелетающему с континента на континент, мгновенно адаптирующемуся к любым условиям, что такое ТЕРРИТОРИЯ ДЕТСТВА. Об этом нельзя рассказать, чтобы это понять, надо ей обладать, в ней жить и её любить.
Я люблю свою территорию детства со всеми людьми, населявшими её, хорошими и плохими, добрыми и злыми, всякими. Каждый из них оставил во мне свой след, и я им за это благодарен.
Спасибо вам, Зинаида и Светка, Люська и Гоша, Министерша и Марьванна, и тебе, Мурка, отдельное спасибо.
Отныне все вы будете жить в коммунальной квартире этих рассказов, и вам не будет тесно.
Я копаюсь в песочнице, когда во двор въезжает мотоциклист Гоша.
- Садись скорее, - кричит он, и мы мчимся к подъезду нашего дома, взлетаем на четвёртый этаж, врываемся в квартиру, несёмся по длиннющему коридору и останавливаемся на кухне, где соседи моего детства готовят себе немудрёную снедь.
- Здласьте! – кричу я, и получаю в ответ множество добрых улыбок.
Я просыпаюсь и долго лежу, не открывая глаз, смакуя послевкусие сна.
- Здласьте! Здласьте! – шепчу я, вслушиваясь в музыку этого давно забытого слова.
Здласьте, соседи мои, мы снова вместе!
ОТВЕТСТВЕННЫЙ КВАРТИРОСЪЁМЩИК
Наш десятиквартирный дом, построенный в начале ХХ века в тихом арбатском переулке как доходный, ставший теперь облупленным многонаселённым людским муравейником, не ремонтировался с самого своего рождения. С фасада дом не широк – всего по три окна разбегаются в стороны от парадной лестницы, зато бесконечно длинен в глубину. Две квартиры на лестничной клетке глядят друг на друга обшарпанными входными дверями и улетают в бесконечность, чтобы снова встретиться на площадке чёрного хода дверями кухонными. Жизнь муравейника, всегда бурная, как горная река, регулируется домоуправлением и десятью ответственными квартиросъёмщиками.
В этом году ответственным квартиросъёмщиком нашей квартиры был избран Владимир Семёнович, и на его покатые плечи тяжёлым грузом легла организация жизни всей огромной коммуналки. Общие собрания жильцов традиционно происходили на кухне среди скворчащих сковородок, булькающих кастрюль, чада и запахов готовящейся пищи. Свою деятельность новый руководитель начал с коренной реорганизации общественной жизни вверенной ему квартиры.
- Со следующего раза все общие собрания будут проходить в прихожей, - заявил Владимир Семёнович в своём программном выступлении.
- Там же темно, - возражали жильцы.
Лампочка перегорела лет семь или восемь назад и с тех пор прихожая освещалась лишь при открытой входной двери. В остальное время она подсвечивалась светом, просачивающимся из-под дверей двух комнат, выходивших в прихожую.
- Ничего страшного, - веско заявил ответственный, - вкрутим лампочку, и станет светло. Кому поручим обеспечить нас светом? – бодро спросил он.
- Тебе, - дружно ответили жильцы и, подхватив сковородки и кастрюльки, разбежались по своим комнатам.
Из двух комнат, выходивших дверями в прихожую, одну занимал Владимир Семёнович, другую наше семейство. В прихожей было довольно просторно. Кроме шкафа, оставшегося на память от кого-то из прежних жильцов, деревянной лестницы, скромно притулившейся в углу, и висящего на гвозде маминого жестяного таза для стирки, ничто больше не загромождало её десятиметровое пространство.
Таз был музыкальным инструментом моего раннего детства. Лет в шесть, услышав однажды по радио песню «Вечерний звон», я приноровился выходить в коридор с половой щеткой на длинной ручке в руках, вставать перед тазом и «петь».
- Вечерний звон, - звонким голосом кричал я и стукал щёткой по тазу. «Бом!» глухим басом откликался таз, - вечерний звон, - повторял я, и таз снова откликался.
Допеть до конца мне никогда не удавалось из-за бурных маминых аплодисментов, обрушивавшихся на мою детскую попку.
Владимир Семёнович отловил меня в коридоре.
- Тебе сколько лет? – строго спросил он, - Девять? Годится, будешь мне помогать.
Владимир Семёнович достал из угла лестницу и прислонил к стене недалеко от таза. Потолки в квартире были высоченные и я усомнился, что он дотянется до висящего посередине потолка шнура с патроном.
- Попробуем, - обнадёжил меня Владимир Семёнович, - в крайнем случае, крючком подтянем.
Один конец лестницы почему-то был несколько короче другого, но Владимир Семёнович моментально решил проблему, подложив под короткий конец книгу. Открыв для света входную дверь и приказав следить за книгой, он залез на лестницу, повернулся спиной к стене и, как эквилибрист в цирке, принялся отлавливать патрон.
Свет с лестничной площадки померк, и в проёме двери возникла жиличка из противоположной квартиры по прозвищу Тётя Лошадь. Обитатели дома сами по очереди убирали лестничные площадки и лестницы. Жильцов было много, убирали раз в неделю, и не считали это дело слишком обременительным. Фигура у Тёти Лошади была уникальна: узкий торс опирался на большой шар, из которого росли тонкие ноги. Когда она в своё дежурство, облачившись в байковый лыжный костюм, склонялась с тряпкой над полом, то сзади в полумраке у зрителя складывалось впечатление, что на лестничной площадке пасётся лошадь.
- Вы что-то хотели? – недовольно спросил Владимир Семёнович, в очередной раз не поймавший патрон.
Соседка стала объяснять, что пошла в магазин и забыла взять ключи. Теперь она звонит, стучит, но никто не открывает. Наверное, все на кухне и не слышат.-
- Вы что, хотите, чтобы я взломал вашу дверь? – возмутился наш ответственный.
- Нет, как можно! Я просто прошу разрешения пройти через ваш задний проход к дверям нашей кухни.
Владимир Семёнович с высоты своего положения строго посмотрел на Тётю Лошадь и сурово произнёс:
- Не разрешу. Вы застрянете, а мне завтра на работу идти.
Тётя Лошадь хлопала глазами, пытаясь осмыслить причину отказа, а Владимир Семёнович трясся на лестнице, пытаясь сдержать смех. В какой-то момент книжка выскользнула, лестница качнулась и поползла по стене в сторону таза. Владимир Семёнович резво спрыгнул, едва не придавив меня и разбив приготовленную лампочку. Лампочка сказала «Бах!», в ту же секунду лестница ударила в таз, и он ответил ей «Бом!» Таз сорвался с гвоздя и следующий «Бом!» прозвучал, когда он ударился о шкаф. Третий «Бом!» был подкреплён вторым голосом Владимира Семёновича, на голову которого опустился таз, и вслед за «Ой!» прозвучало незамысловатое матерное ругательство, произнесённое к месту и с искренним чувством.
Таз побежал по коридору и множественное «бом-бом-бом» слилось с цокотом каблуков поскакавшей вслед за ним Тёти Лошади.
На шум из комнаты выбежала мама. Её глазам предстали: трясущийся, утирающий слёзы сын, держащийся за голову Владимир Семёнович, осколки лампочки на полу, бегущий по коридору таз и несущаяся за ним женщина с двумя сумками в руках.
- Что случилось, кто эта женщина, почему она бежит за моим тазом? – вопрошала мама, обнимая меня, утирая слёзы и пытаясь успокоить.
- Это Тётя Лошадь, - грустно ответил Владимир Семёнович, потирая голову, - она хотела пройти через мой задний проход, но я не разрешил.
- Ребёнка бы постыдился, - укорила его мама и увела меня в комнату.
- Тебя ударили? Обидели? Тебе больно? Почему ты плачешь? – спрашивала мама, гладя мою стриженую голову.
- Я не плачу, а смеюсь, - сквозь слёзы отвечал я.
Немного успокоившись, я рассказал маме историю таза и Тёти Лошади. Такого маминого смеха я никогда больше не слышал. Мама пошла на кухню готовить ужин и вскоре многоголосый хор соседского ржания достиг прихожей. Владимир Семёнович собрал на газету остатки лампочки и пошёл на кухню выбросить осколки. Люська, наша квартирная «язва», внимательно посмотрела на ответственного квартиросъёмщика и изрекла:
- Зря ты, Володька, ей отказал. С Тётей Лошадью в заднем проходе ты бы выглядел очень импозантно.
Люська работала в НИИ, писала диссертацию и язвила словами интеллигентными и непонятными.
Мы выехали из этой квартиры, когда мне исполнилось четырнадцать, но за все годы проживания я не помню, чтобы лампочка в прихожей светилась.
Второй проект нашего ответственного квартиросъёмщика оказался для него последним.
На следующее общее собрание, проходившее, как и прежде, на кухне, Владимир Семёнович пришёл с тремя листочками бумаги.
- Здесь, - он потряс листками, - составленные мной графики посещения всеми жильцами нашей квартиры мест общего пользования, а именно ванны, уборной и кухни. Хватит всем одновременно толкаться на кухне и томиться в очереди в уборную.
На кухне запахло серой. После небольшого скандала Владимира Семёновича единогласно с должности сняли, избрав на неё Зинаиду, как единственно отсутствовавшую на собрании. Владимир Семёнович в обоих голосованиях воздержался.
ЛЁВКА КОРОЛЬКЕВИЧ
- Ну что вы всё собачитесь, чего поделить не можете? – увещевала соседей бабушка Лиля, - Какая дружная квартира до войны была, весь дом завидовал. А теперь …, - старушка безнадёжно махнула сухонькой ручкой и тяжко вздохнула.
- Ага, дружная, - откликнулась Люська, - мама рассказывала, как вы в кастрюли соседские тараканов запускали.
- Во-первых, не «вы», а одна такая была, во-вторых, не это главное.
- Ну, ну, пой, ласточка, пой.
- Петь не буду, - обиделась баба Лиля, - а так тебе скажу: жили мы много хуже вас, и все под карающим мечом ходили, и ссорились, конечно, но …, - она помолчала и продолжила, - Вот Лёвка, например. Это сейчас он такой, а до войны о-го-го, какой был. Как почувствовал, что скоро с обыском придут, так сложил всё краденое добро в мешки да ящики и по соседям разнёс. Пришли обыскивать, а ничего и нет. И никто не донёс, а когда ему срок определили, всё добро жене вернули, ничего не утаили.
Всё вернули или нет, выяснить было не у кого – жена Лёвы Королькевича преставилась за год до его возвращения из лагерей. Теперь, в середине пятидесятых, это был жалкий, согбенный, беззубый, приволакивающий ногу старик, а тогда …
А тогда Лев Моисеевич Королькевич служил администратором столичного театра, имел обширные связи в торговом мире, одаривая нужных людей контрамарками и знакомя с популярными артистами, прокручивал какие-то делишки, и слыл в Москве человеком известным и уважаемым.
Был Лёвка бережлив, но не скуп, соседей не задабривал, но если обращались за помощью, не отказывал и полностью соответствовал определению Зинаидиной матери «Хоть и еврей, но человек неплохой».
Погорел Лев Моисеевич на театральном занавесе. Заказал театр новый занавес вместо старого, ещё дореволюционного, молью съеденного, а он возьми, да исчезни, причём так незаметно, что и найти невозможно. Искали, искали, а найти не могут.
В одном сибирском областном центре внезапно возникла мода на бархатные малиновые жилеты. Городские модники стали малиновыми посредине, с торчащим разноцветьем по краям. Жилеты носили с рубашками, пиджаками, блузками и даже поверх пыльников и лёгких пальто. Источником моды был местный рынок, где по большому блату можно было заказать себе малиновый жилет. На одном из жилетов дотошный следователь обнаружил штамп театра.
- Хороший видно мужик был, - подытожила Зинаида, - жаль, что упекли.
- А нехрена воровать было, - возразила Люська и они снова стали собачиться.
МАРЬВАННА
В нашу коммуналку Марьванна ворвалась чем-то вроде шаровой молнии: войдя в квартиру, она пролетела весь длиннющий коридор и взорвалась на кухне.
- Покайтесь, - трагическим басом вещала костлявая, в чёрном платье старуха, озаряя кухню вспышками фанатично горящих глаз, - Бог милостив, он простит чад заблудших, если покаяние их будет искренним, и они вернутся в лоно православной церкви. Меня зовут Мария Ивановна. Я буду здесь жить. Перееду завтра.
Произнеся всё это, Марьванна исчезла так же внезапно, как и появилась.
- Свят, свят, что это было? – растерянно спросила Зинаида.
- Второе пришествие боярыни Морозовой, - ответила Люська, - Я нитки храню в коробке с картинкой на крышке. Сейчас принесу, сама увидишь.
- Точно, прямо с неё писано, - восхищалась Зинаида, - похоже, нас ждут весёлые времена.
Она не ошиблась. Выждав, когда на кухне соберётся максимальное количество жильцов, Марьванна приступила к проповеди:
- Покайтесь, и обретёте блаженство, а нераскаявшихся ждёт наказание, - начала она свою речь,- вот я согрешила, и была сурово наказана Господом нашим, а как покаялась да к церкви нашей примкнула, Он простил меня.
- Чем же вы так согрешили, если не секрет, - спросила Люська.
- И как наказаны были не забудьте рассказать, - потребовала Зинаида.
- Страшен грех мой был, ой, страшен, - Марьванна стала быстро-быстро креститься и шептать молитву,- В тридцать первом дьявол нас с мужем соблазнил, а мы соблазну поддались. Устроились мы работать в одну контору, а ей поручили Храм Христа Спасителя ломать. Нам бы отказаться, уйти, а мы соблазнились благами мирскими, поправ блага небесные. Сначала Господь меня ребёнка лишил, скинула я сыночка. Потом муж покалечился, сорвался с высоты, да не насмерть, а три года мученически страдал и прощения вымаливал, пока Господь не смилостивился и не прибрал к себе.
- С мужем ясно, а как вы поняли, что Он вас простил? - заинтересовалась Зинаида.
- А ей наверняка во сне видение было. Сам явился и сообщил, - хихикнула Люська.
- Не богохульствуй, - строго погрозила пальцем проповедница, - не смей. А о прощении я Его сама спросила. Дело как было? Я в подвале проживала, а тут управдом наш проходит, и спрашивает:
- А что, Мария Ивановна, любопытно мне узнать, можно ли крестить сироту?
- Конечно, можно, - отвечаю.
- А если родители живы, то может ли крестить посторонний человек?
- Может, - говорю, - а в чём дело? Прямо говори, чего крутишь?
- Понимаете, Мария Ивановна, дочка моя сына родила, его окрестить бы надо, да нельзя нам: я член партии, она комсомолка … Не могли бы вы отнести младенца в церковь и окрестить? Всё, что попросите за эту услугу, для вас сделаю.
Я думаю: раз Господь мне управдома послал, значит, хочет через меня ещё одну душу в христиане принять, значит, доверяет. А вот проверю я, простил или нет, и говорю управдому:
- А пересели меня из подвала в путное жильё.
Он пообещал, и сюда переселил.
- Чушь какая-то, - вскипела Люська, - самое обычное «ты – мне, я – тебе», зачем Бога приплетать?
- Ты, девонька, в Бога не веруешь, оттого так думаешь. А я думаю по-другому: если прощена, то Господь заставит управдома меня переселить, если нет, то нет. Кайтесь, молите Отца Небесного о прощении, и вам воздастся! – завершила проповедь Марьванна, прихватила чайник и ушла, неся на лице печать исполненного долга.
Из всех бытовых удобств, предоставляемых москвичам в середине двадцатого века, Марьванна выделяла телефон и телевизор. Висящий в коридоре телефон, назывался у неё «творением Божьим», Люськин КВН - «чёртовой дыркой». Она редко пользовалась «Божьим творением», но в те разы, когда это происходило, квартира замирала, распахивались двери комнат и уши соседей: пропустить хоть слово из её диалога с невидимым собеседником было просто невозможно.
- Софья Александровна? Это Мария Ивановна говорит, ваша соседка по кладбищу. Нет, слева от вас Таисия Михайловна лежит, а мы справа располагаемся. А вы право-лево от кого считаете: от себя или мужа. Я вас сейчас научу. Встаньте в ногах и смотрите в голова. Там, в головах, лежит Татьяна Яковлевна, справа – Таисия Михайловна, слева – я располагаюсь. Нет, вы не поняли, Таисия Михайловна справа от вашего бока, а от мужа вашего она слева будет. Разобрались, наконец? Ну, слава Богу. Как вы себя чувствуете? А чем лечитесь? Малина, это хорошо, это правильно, только под сквозняк не попадите. Ну, лечитесь, Софья Александровна, надеюсь в воскресенье увидеть вас на кладбище.
Марьванна кладёт трубку и неспешно уходит к себе в комнату. Квартира оживает, двигаются стулья, хлопают двери и соседи спешат на кухню, чтобы успеть занять чайником конфорку и обсудить «соседку по кладбищу».
Марьванна прожила в нашей квартире около двух лет, но однажды покинула её, переселившись на кладбище. Мир праху твоему, боярыня Морозова!
МИНИСТЕРША
Как и большинство женщин нашей коммунальной квартиры, Надежда Фёдоровна домашняя хозяйка. Её хозяйство, - это заставленная всевозможными креслицами, столиками и шкафчиками пятнадцатиметровая комната, стародавний комод в коридоре да столик на общей кухне. Всё в её хозяйстве маленькое, старенькое и хрупкое, как и она сама.
В головке Надежды Фёдоровны живёт и активно размножается огромное количество планов и планчиков. Едва её муж, Иван Павлович, служащий в бухгалтерии какого-то министерства, переступает порог комнаты, как немедленно, словно спустили курок, Надежда Фёдоровна выстреливает в него заряд расчётов, калькуляций и смет произведённых и предполагаемых расходов.
- Наденька, умоляю,- тихим голосом просит Иван Павлович, - на работе нас в комнате восемнадцать человек, из них двенадцать женщин, которые постоянно обсуждают домашние расходы. Представь себе, как я устал от …
- Ах, так, - перебивает мужа Наденька, - на других у тебя и терпение находится, и сил хватает! Может быть, они тебе дороже меня? Может быть, у тебя с ними отношения? Нет, вы только послушайте, - взывает она к воображаемым свидетелям, - нет, вы только посмотрите на этого, с позволения сказать, мужчину! Он думает, что его тысяча двести может прокормить семью и этих двенадцать женщин!
Надежда Фёдоровна рыдает взахлёб, по-детски размазывая слёзы ладошками. Иван Павлович, суетясь и без конца повторяя: «Ах ты, беда-то какая», укладывает её в постельку, шлёпая стоптанными тапочками, бежит на кухню за водичкой, подтыкает одеялку и, поглаживая мокрую Наденькину ладошку, что-то мурлычет, пока она не заснёт.
Потом он долго сидит на сундуке в коридоре под единственной лампочкой, что-то считая на маленьких счётиках и записывая цифры в блокнотик. Под негодующими взглядами соседей Иван Павлович смущается, краснеет, обещает оплатить свет за троих и умоляет не говорить об этом Надежде Фёдоровне.
Днём Надежда Фёдоровна выходит в город. Летом на ней серый парусиновый пыльник Ивана Павловича с подвёрнутыми рукавами, зимой – коричневое пальто, отороченное мехами. Меха её страсть. Они везде: на полах, рукавах, отворотах и даже на хлястике. Носит их Надежда Фёдоровна гордо и величаво. Редкий человек на улице не обратит внимания на эту разноворсую, разномастную и разноцветную коллекцию мехов, жемчужиной которой является широкий хлястик из двух «ушей» кроличьей шапки-ушанки, связанных тесёмками «на бантик».
- Ваня, – кричит она из кухни летом, - вынеси проветрить моё меховое пальто!
- Ваня, - кричит она из кухни зимой, - повесь моё меховое пальто на плечики!
В квартире Надежда Фёдоровна разговаривает только с мужем. Лет пять тому, поссорившись со всеми разом и промолчав три дня, она пришла на кухню гордая и торжественная, ведя за руку Ивана Павловича.
- Мы обращаемся к вам всем в последний раз, - произнесла она срывающимся от волнения голосом, - после чего мы прекращаем с вами всякие отношения. Но мы должны поставить вас в известность, - продолжила она, делая упор на «мы» и «вас», - что когда Иван Павлович станет о-очень большим начальником в своём министерстве, - она подняла руку и покрутила ею над собой, - а это произойдёт о-очень скоро, тогда мы получим отдельную квартиру, уедем и забудем вас всех навсегда!
Она резко повернулась и пошла по коридору. Иван Павлович всплеснул руками и повторяя:
- Ах ты, беда-то какая! – побежал вслед.
Тишину, наступившую на кухне, нарушали только глухие Наденькины рыдания, ласковый голос Ивана Павловича, да капель из вечно подтекающего крана.
- Во дала! – восхищённо прокомментировала Зинаида выступление Надежды Фёдоровны и все, как по команде, бросились к своим кастрюлькам, сковородкам и столикам. Сама Зинаида умела молчать ровно одну неделю.
Через несколько дней крикливое выяснение личности миллионера, не погасившего свет в месте общего пользования, породило прозвище «Министерша», и с тех пор вот уже пять лет два раза в неделю Надежда Федоровна звонит мужу на работу. Она недобирает последнюю цифру номера и важно разговаривает с молчащим телефоном:
- Алло! Это министерство? Девушка, быстренько соедините меня с Иваном Павловичем. Это жена говорит. Нет, нет, раз проводит совещание, то отвлекать не надо. Я часа через два перезвоню. Как вы думаете, через два часа он освободится? Спасибо, милая, хорошего вам мужа, – она кладёт трубку на рычаг и высоко подняв голову, шествует в комнату.
Иногда у Надежды Федоровны сдают нервы, и тогда разговор происходит по-другому:
- Ваня, немедленно приезжай домой, - со слезами говорит она, – что значит работа, когда я тебя зову?
Вопрос подкрепляется рыданиями, трубка со звоном падает на рычаг, и через какое-то время появляется взмыленный и взъерошенный Иван Павлович. Он успокаивает Наденьку, подтыкает одеялку, и снова долго жжет общественный свет в лампочке над сундуком.
Время от времени Иван Павлович уезжает в командировки. За день до отъезда, в момент массового приготовления ужинов, втайне от жены он пробирается на кухню и, остановившись в дверях и ни на кого конкретно не глядя, тихо просит:
- Пожалуйста, не обижайте ее. Она хорошая.
Так же незаметно он пробирается обратно. В такие вечера у них тихо, Надежда Федоровна не плачет, и только ласковый голос Ивана Павловича проникает в коридор.
О том, что Ивану Павловичу министерство выделило квартиру в новостройке, наше население узнало из телефонного разговора Надежды Фёдоровны.
- Это жилищный отдел министерства? – уточнила она, как всегда, не добирая одной цифры, - Это Надежда Фёдоровна вас беспокоит, супруга Ивана Павловича. Муж сказал, что мы в списке на квартиру. Я хотела узнать, какую квартиру нам выделили. Так, так, понимаю, понимаю. Значит однокомнатная, в шестом этаже, с балконом. Санузел раздельный? Очень хорошо. Сколько метров комната? Девятнадцать? Очень хорошо. А кухня? Восемь? Отлично. Когда планируется заселение? Месяца через полтора, говорите? Что ж, нужно начинать готовиться. Спасибо за разъяснения, я всё передам Ивану Павловичу, не беспокойтесь.
Надежда Фёдоровна положила трубку на рычаг и гордая и неприступная, пошла на кухню ставить чайник.
Из последней командировки Иван Павлович не вернулся. С похорон Надежда Федоровна возвратилась сильно постаревшей. Она больше не плакала и стала реже выходить на улицу. Через месяц она переехала в отдельную квартиру.
ГОША
Гоша гордость не только нашей квартиры, но и всего дома. Он – цирковой артист и трюк его смертельно опасен: в парке, в цирке шапито, Гоша гоняет на мотоцикле по вертикальной стенке.
Мы ходим смотреть и присоседиваемся к его славе, сообщая окружающим, что Гоша проживает в одном доме с нами. Он наш кумир и одновременно разрушитель детских иллюзий. Любимое Гошино слово «туфта».
- Всё это туфта, - сообщает он, и развеивает очередной миф.
- Там дядя с огромным удавом боролся и победил, - восторженно сообщает пришедший из цирка Димка Погорелов.
- Туфта, - презрительно бросает Гоша, - Перед выходом на арену удаву скармливают кролика, а сытому удаву надо полежать, поспать, попереваривать. Вы на морду его взгляните, на ней же написано: «Отстаньте от меня, оставьте в покое, не тормошите!» А его крутят, растягивают, мнут, а вам кажется, что борются. Туфта всё это.
- А что, кролика живого скармливают? – со сладким ужасом спрашиваем мы и получив утвердительный ответ, начинаем ненавидеть живоглота удава, мучающего его дядьку и цирк вообще.
Придя домой на обед, я поглощаю ножку ещё недавно бегавшей курицы и рассказываю маме про противного удава, пожирателя живых кроликов. Мама качает головой и говорит:
- Быстренько доедай, мой руки и спать.
Я сворачиваюсь в кровати тугим калачиком, подложив под щёку ладошку. Тихо урчит живот, переваривая курочку, и я засыпаю счастливым детским сном.
У Гоши новый трюк: теперь они с напарником носятся по вертикальной стенке на встречных курсах, и сердца зрителей замирают, когда два ревущих зверя проносятся в нескольких сантиметрах друг от друга. Но вот они останавливаются внизу, кланяются, снимают шлемы, и на плечи бесстрашных мотоциклистов ниспадают длинные девичьи волосы.
- Девушки! – громко восклицает подсадной зритель и начинает бешено бить в ладоши.
-Девчата, - сообщают друг другу зрители, и гром аплодисментов становится сравним с рёвом мотоциклов.
Однажды что-то не задалось, и вместе со шлемом Гоша стащил с головы парик. Публика смеялась, свистела, негодовала и требовала вернуть деньги. Раздосадованный Гоша снимал стресс, гоняя на предельной скорости по московским улицам и …
Разбитый вдребезги мотоцикл долго стоял в углу двора памятником нашему кумиру, пока не исчез куда-то вместе с прошедшим детством.
КОШКА С СОБАКОЙ
Увидев рядом Зинаиду и Светку, никогда не подумаешь, что они сёстры, хоть и сводные. Зинаида высокая, поджарая, похожа на скаковую лошадь, а Светка невысокая, пухленькая, курносая с высоко посаженными ноздрями, похожа на копилку-свинку. Зинаидина мать скончалась от тифа, когда дочке было три года. Светку её мать успела выкормить грудью, прежде чем сгорела в скоротечной чахотке. Их отец больше не женился, и забота о младшей сестре легла на плечи старшей.
С войны отец не вернулся, и две вековухи делили между собой двенадцатиметровую жилплощадь возле ванной комнаты.
Несмотря на семилетнюю разницу в возрасте, личная жизнь сестёр сложилась одинаково. К началу войны двадцатитрёхлетняя Зинаида замуж выйти не успела, хотя и собиралась – её жених ушёл воевать, и не вернулся то ли с войны, то ли к ней. Светка перед началом войны была для замужества слишком мала, а после победы не выдержала конкуренции с более смазливыми соперницами.
В свои тридцать семь Зинаида махнула рукой на личную жизнь, громогласно заявляя, что «от мужиков одна грязь». Светка как могла боролась за своё женское счастье, но почему-то безуспешно.
- Почему мужики рядом со мной не задерживаются, - допытывалась она у Гоши, - может, во мне изъян какой?
- Туфта всё это, - огрызался Гоша и подхватив чайник, убегал в свою комнату.
Светкины мужики были Зинаидиным кошмаром: ухажёры заявлялись к сестре днём, и Зинаида часами просиживала на кухне, распаляя и накручивая себя, чтобы позже вылить на голову умиротворённой Светки всю накопившуюся в душе горечь. Всякие слова, сопровождаемые музыкальным звоном битой посуды, летели в коридор из их комнатёнки, расцарапанные лица и синяки свидетельствовали о нешуточности произошедшей баталии, но …
Но всё имеет начало и конец. Битва стихала, сёстры дружно убирали осколки, расставляли по местам опрокинутую мебель, шли в ванную обмывать и подсчитывать раны, и заключали временное перемирие. До следующего ухажёра.
Люська и Светка были одногодками. Родившиеся в одном роддоме, жившие в одной квартире, учившиеся в одном классе, они друг друга терпеть не могли. Детское соперничество вкупе с непростым характером одной и острым языком другой сформировали эту нетерпимость, доведя её до совершенства.
Вот один из ухажёров дарит Светке маленькую баночку красной икры и, дождавшись Люськиного появления на кухне, Светка густо мажет хлеб икрой и жуёт бутерброд, победоносно глядя на соперницу и причмокивая.
- Вкусно было? – интересуется Люська после исчезновения последнего кусочка.
- Икра невкусной не бывает, - важно отрезает Светка.
- Да я не про икру, а про того таракана, что ты вместе с икрой проглотила.
Светка мчится в уборную, а Люська что-то напевает себе под нос, празднуя очередную победу.
Вот Люська возвращается с работы и выходит на кухню:
- Зин, я смотрю, у Светки постоянный ухажёр появился, – четыре раза уже приходил? – с невинным видом интересуется Люська.
- Да, - гордо отвечает Зинаида, - солидный, депутат, между прочим.
- Точно, - радостно восклицает Люська, - я вижу, значок у него на пиджаке, а не догадалась, что депутатский. Да и темно на лестнице.
- На какой лестнице?
- На нашей. Он на втором этаже пьяный лежит. Утомился, бедняжка, пока в Совете заседал да к Светке добирался. У него пиджак распахнут, из кармана паспорт торчит, так я заглянула, полюбопытствовала. Светка знает, что у него жена и трое детей по лавкам ползают?
Зинаида охает и бежит в комнату, откуда выскакивает расфуфыренная, готовая к свиданию Светка, и несётся к выходу. Она возвращается медленно, тушь вокруг глаз размазана, и чёрные круги на лице делают Светку похожей на сказочное чудище.
- Сволочь ты, Люська, и стерва, - сквозь слёзы по-кошачьи мяукает она.
- А ты, Светка, дура набитая, - лает в ответ соседка, - спасибо скажи, да шампанское с тортиком мне подари за то, что уберегла от этого кобеля, пока он тебя идиотом, по пьянке деланным, не наградил.
Вражда смертельная, но вот эпидемия гриппа укладывает обеих сестёр в постель, и Люська бегает в магазин и аптеку, покупает им продукты и лекарства, готовит, и моет соседскую посуду.
Болезнь отступает и собачий лай, поддержанный кошачьим визгом, снова наполняет нашу квартиру.
СЕКСОТКА
Квартира встречала новый , 1957год, когда Елена Михайловна залезла в петлю.
Первой её двухдневное отсутствие на кухне заметила Зинаида.
- Что-то нашей молчуньи не видно, - заявила она и постучала в дверь Елены Михайловны.
Вошедшим соседям открылась картина самоубийства и разбросанные по полу изорванные грамоты НКВД и ГПУ.
Хоронили её какие-то незнакомые молчаливые люди, из соседей никого на похороны не позвали.
- Она у нас году в тридцать девятом поселилась, - рассказывала баба Лиля, - точнее не помню, но перед войной она уже здесь жила. Мы сначала удивились, что одинокой женщине ордер на двадцатиметровую площадь выдали, да потом как-то забыли. Про неё поначалу разное болтали: то женой большого генерала объявляли, то его любовницей, а то она женой генеральского адъютанта становилась. Тёмная история, - заключила баба Лиля.
- А я совсем голоса её не помню, - вклинилась Зинаида, - она ведь только по телефону и говорила, да и то одной фразой ограничивалась: «Здравствуйте, доктор, когда вы сможете меня принять?»
- Уж не Ленка ли сексотка меня сдала? – взвился Лёва Королькевич, - Вот курва, прости Господи. А по телефону это она пароль своему оперу говорила, мол, надо встретиться, есть кого сдать.
- Выйдет на кухню, и ни здравствуйте вам, ни прощайте. Противная баба была, мутная, - подытожила Люська.
Я слушал эти разговоры, но почему-то вспоминал, как лет восемь или девять назад, встречая меня в коридоре, она совала мне в карман конфету, а то и целый мандарин.
Я до сих пор уверен, что если тётя Лена и была сексотом, то не добровольно, а в силу обстоятельств, и её загубленную жизнь мне жалко не меньше, чем жизни, загубленные ею. Впрочем, сколько людей, столько и мнений.
МУРКА
Никто не помнил, когда Мурка поселился в нашей квартире, чей он и как сюда попал. Никто не знал, чем он питался и где справлял нужду. Мурка просто здесь жил. Он был такой же неотъемлемой частью квартиры, как живущие в коридоре ничейные полуразвалившиеся шкафы и кресла, и притулившиеся на стенах под четырёхметровым потолком дырявые тазы и корыта.
У когда-то кастрированного Мурки не было пола, но считался он котом, издевательски наречённым женским именем. Был он огромен, тяжёл, смотрел на жильцов с нескрываемым презрением и мстил всем за своё поруганное мужское достоинство.
Наши с ним отношения складывались непросто. Пока моим «дружком» был горшок, он позволял мне всякие вольности, типа таскания за усы и хвост, но всё изменилось, как только мне пришлось ходить по длиннющему тёмному коридору в «дальнюю комнатку». Едва я переступал порог нашей комнаты и начинал движение, как Мурка открывал сезон охоты. Он мягко перепрыгивал со шкафа на шкаф, звякал тазами и корытами и два его жёлтых глаза неотрывно следили за жертвой, выбирая момент для атаки. Этот момент наступал, когда до цели моего путешествия оставалось метра три. С победным криком Мурка прыгал мне на плечи, отталкивался и пока я летел на пол, мохнатый террорист взмывал под потолок и растворялся в темноте коридора. Частенько проходить последние метры было уже ни к чему, и я с рёвом бежал назад, оставляя на полу следы своего позора. Муркины атаки сделали меня изобретательным: со временем я стал путешествовать под прикрытием таза, и кот оставил меня в покое.
О многолетних Муркиных хулиганствах слагали легенды, но самое выдающееся своё преступление он совершил прямо на моих глазах.
Вечером на кухне Люська произнесла речь, озадачившую добрую половину жильцов:
- Дорогие соседи! Завтра я защищаю диссертацию, и после работы у меня соберутся коллеги, уважаемые учёные и среди них профессор, мой научный руководитель. Я понимаю, что просить вас вести себя интеллигентно совершенно бесполезно, но постарайтесь один вечер не ругаться в коридоре и по телефону. Пожалуйста!
Пять – шесть Люськиных коллег чинно вступили в прихожую, и в заранее приоткрытых дверях засветились любопытные глаза соседей. В профессора, не сговариваясь, сразу назначили щуплого седого старичка с бородкой клинышком, в кремовом костюме, шляпе и галстуке «бабочка».
Часа через два в нашу дверь постучали, и в щель просунулась голова свежеиспечённого кандидата наук.
- Мой профессор не у вас? – растерянно спросила голова и, получив отрицательный ответ, продолжила: - Попросился в туалет, я сказала: «По коридору направо и до конца», он вышел и исчез. Я все комнаты обошла, нигде нет. Без шляпы он уйти не мог, а куда делся, ума не приложу.
- А в третьем шкафу смотрели? – встрял я.
- В каком шкафу, что профессору делать в шкафу? Не фантазируй, - набросились на меня мама с соседкой.
- Не знаю, - беззаботно ответил я, - у меня там место для прятанья устроено.
Профессора достали из третьего шкафа. Его кремовые брюки были мокры и по щекам текли слёзы.
- Я шёл по коридору, как вдруг сзади меня со всей силы толкнул какой-то хулиган. От неожиданности я упал, и вот какой конфуз вышел, - сквозь слёзы лепетал он, - я в милицию заявлю, пусть найдут и привлекут хулигана к ответу.
Зинаида тихо сползла по стенке на пол и сквозь слёзы простонала:
- Я, кажется, тоже того …
Со шкафа победно сверкали наглые глаза Мурки. Гости разошлись. Профессора отправили домой на такси.
Через пару месяцев Мурки не стало.
- Это Люська Мурке за профессора отомстила, - уверяла соседей Зинаида, - она диссертацию защитила, и наверняка яды смешивать умеет.
- Так она же кандидат географических наук, какие яды? - пыталась её урезонить мама.
- А не важно, каких наук, учёные, они всё умеют, - парировала Зинаида.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Коммуналки нашего детства… Перенаселённые муравейники, в которых на двенадцати квадратных метрах ютились три поколения, а им завидовали другие три поколения, ютившиеся на десяти метрах. Внуки, которым тесно с нами в отдельных многокомнатных квартирах, не понимают, как можно было жить в таких условиях, и вспоминать о наших коммуналках с теплотой и нежностью. А мы вспоминаем, и чем старше становимся, тем более светлыми становятся наши воспоминания.
Я не знаю, как объяснить поколению NEXT, с лёгкостью перелетающему с континента на континент, мгновенно адаптирующемуся к любым условиям, что такое ТЕРРИТОРИЯ ДЕТСТВА. Об этом нельзя рассказать, чтобы это понять, надо ей обладать, в ней жить и её любить.
Я люблю свою территорию детства со всеми людьми, населявшими её, хорошими и плохими, добрыми и злыми, всякими. Каждый из них оставил во мне свой след, и я им за это благодарен.
Спасибо вам, Зинаида и Светка, Люська и Гоша, Министерша и Марьванна, и тебе, Мурка, отдельное спасибо.
Отныне все вы будете жить в коммунальной квартире этих рассказов, и вам не будет тесно.
Рейтинг: 0
367 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
