Пошли мы как-то всей семьёй в
«Зоологический музей». Музейщики долго не хотели меня пускать — мол, собакам
нельзя, — но папа дал на лапу, и меня пропустили. Уже внутри я понял причину их
странного поведения: им есть что скрывать, они опасаются огласки… Боятся, что и
другие животные узнают, что творится за стенами этого, казалось бы,
благопристойного заведения…
Ещё до входа в музей я почувствовал
негативную и гнетущую атмосферу. Однако не прислушался, легкомысленно
отмахнувшись лапой. Подумал, это со мной что-то не так, обычное недомогание. А
внутрь зашли — я сразу косулю увидел. Обрадовался и, завиляв хвостом, побежал с
ней знакомиться — да тут же и замер как вкопанный. Косуля вся такая недвижно
стоит, и глаза немигаючи в одну точку уставились. Оглянулся я по сторонам, а
вокруг все звери и птицы неживые. Самые они настоящие, только глаза стеклянные.
У меня от ужаса шерсть на загривке вздыбилась, и сразу зелёная тоска
навалилась. Я и раньше слышал, что люди из животных чучела делают, но думал,
что этим только браконьеры занимаются. А это, оказывается, общечеловеческая
забава.
А ещё я сразу за Олю испугался. Подумал,
что её детская ранимая психика может не выдержать. Если уж я, взрослый кобель,
испытываю невыносимое душевное потрясение, что уж говорить о детях.
Эх, был бы я один, я бы устроил этим
музейщикам увлекательную таксидермию[1]! Но рядом со
мной была моя семья, и мне пришлось взять себя в лапы. «Посмотрел бы я на вас,
если бы из вас чучел наделали», — обиженно подумал я и, опустив голову и хвост,
покорно поплёлся рядом с Никитой. Хозяин и все наши с интересом крутили
головами, а я лишь изредка поглядывал на кабанов, лосей, глухарей, уток… Разве
что задержался на экспозиции, где росомаха с рысью дерётся… Рысь в страхе на дерево
запрыгнула, в глазах ужас, пасть раззявила — видать, с испугу голосит. А
росомаха её за лапу зубами ухватила и вниз тащит.
Зашли мы в следующий зал, а там охота на
лося показана. Огромный лось от волков отбивается. Всё как на полянке лесной.
Снег словно настоящий, только не тает. Кусты и жухлая трава из-под сугробов и
рытвин выглядывают, а на стенах панорама живой тайги.
Пятеро волков сохатого со всех сторон обступили,
шерсть ощетинили, пасти с острыми клыками раззявили. Глаза у волков кровью налиты,
огнём полыхают. И где это люди у волков такие глаза видели? Оборотни какие-то,
а не волки. Волчица спину изогнула, брюхом к снегу прижалась и к прыжку изготовилась.
А матёрый волчище и вовсе… в полёте — на тоненьких лесках висит в воздухе.
Словно застывший миг за долю секунды до того, как в шею вцепится. Другие волки тоже
во всяких ракурсах. Свирепствуют в охотничьем азарте, мечутся вокруг сохатого.
А лось весь такой напруженный, разлапистые рога выставил и правое копыто
наизготовку.
Я равнодушно рассматривал липовую
безжизненную композицию, и вдруг мой взгляд замер на волчице… Холодок пробежал
по моей спине, комок подступил к горлу, и глаза махом наполнились слезами. Я
узнал Грызю. Ту самую милую Грызю, которая была влюблена в меня, а потом замуж
за Варфоломея вышла. Я о них рассказывал. Я знал, что Грызя и Варфоломей
погибли при невыясненных обстоятельствах, но всё-таки надеялся, не хотел
верить. И вот прояснилось…
Грызя и Варфоломей поселились далеко в
тайге, и мы встречались всего пару раз. Я видел их прекрасных волчат, знал, что
у них сильная и успешная стая. Наверно, это их и сгубило. Год назад пришло
известие, что Грызю, Варфоломея и двух их переярков расстреляли с вертолёта.
Правда, ещё ходили слухи, что Грызя в капкан попала, а Варфоломея застрелили на
приваде. Вообще-то на них долго охотились, не раз обкладывали флажками, но они
всегда ускользали из оклада. Это я научил Грызю не бояться красных флажков,
хотя и Варфоломей знал, что флажки — это чистой воды профанация. И всё-таки их
где-то подстерегли.
…Я смотрел на Грызю, и меня била
истерика… Как будто меня пинком под дых ударили, точно комок ржавой колючей
проволоки затолкали к самому сердцу. Реву как щенок, подвываю и сдержаться не
могу. Увидел Никита, какая у меня невыносимая боль в глазах, и встревожился.
— Коляш, ну, что с тобой? — ласково
погладил он меня. — Волков испугался? Вот дурачок: они же неживые.
— Кольке, наверно, зверюшек жалко, —
сказала Оля. — Мне их тоже жалко. Лося особенно.
Тут к нам подскочила тётенька с шишкой
волос на голове и в очках и зашипела:
—
Сейчас же выведите собаку из зала! Она нам всех посетителей распугает!
Папа снова дал тётеньке на лапу, и она
отстала.
— Николай, будь мужчиной! — с улыбкой
сказал он. — Это музей. В музее надо вести себя тихо.
Я с трудом успокоился. А потом даже не
помню, как в машине оказался. По дороге я всё время думал о Грызе и Варфоломее.
Наверно, мне надо было жениться на Грызе, тогда бы и жизнь её сложилась иначе…
А с другой стороны… Эх, как же недолго длилось их счастье! И всё-таки я верю,
что их любовь не была напрасной. Где-то ещё бродят их двое волчат, и природа
обязательно сохранит их, чтобы волчья цивилизация обогатилась какой-то
необычной и уникальной генетикой.
Той же ночью приснился мне страшный сон.
Будто наши волки открыли в лесу музей и в нём чучела людей выставили. Назвали
его «Музей Горлея».
Серая Шапочка лично проводила экскурсию.
От посетителей просто отбою не было — и хищники, и травоядные, и птицы… Всех
возрастов, от мала до велика.
Медведь Миша похвалил:
— Да, шикарный музей отгрохали! Не зря
скидывались… А чучела людей настоящие?
— Разумеется, настоящие, — важничая, ответила
Серомашка. — Это всё реальные люди. У нас есть даже знаменитые личности,
которые оставили заметные следы в истории человечества…
Что и говорить, экспозиции просто захватывающие…
Даже реалистичнее, чем в «Зоологическом музее» у людей. Серомашка водила
животных из зала в зал и подробно всё объясняла. Вот чучело охотника, который с
равнодушным видом пальцами сдавливает трепещущее сердце соболя, попавшегося в
капкан. А рядом другое чучело — длинным ножом разделывает лося. Тут чучело
приставило карабин к уху спящему в берлоге медведю. Вот чучело колет вилами
беременную барсучиху. Здесь два чучела разоряют хатку бобров. В сторонке лежат
в ряд мёртвые бобёр с бобрихой и их четверо бобрят. А в этом зале охотники по
«пернатой дичи». Одно чучело такое радостное и счастливое, улыбка до ушей, в
каждой руке по пять битых уток — небрежно за шеи болтает. Другое чучело в
победном порыве руки с гусыней и гусаком вскинуло. Наверно, влюблённых подбил.
Гуси на всю жизнь супружеские пары создают, верные они, нерозначники, как и
лебеди. Рядом ещё одно чучело несёт гусят-сеголетков, которые только жить
начинали. Дети ещё. Первый раз на юг полетели. А вот и самих лебедей чучело за
длинные шеи по земле волочит. Или вот группа чучел как бы фотографируются на
фоне поверженного зубра. А здесь уже два чучела на снегоходах олениху с
оленёнком по глубокому снегу нагоняют. И столько боли и ужаса в глазах матери и
её ребёнка!
Музей до того огромный, что его за один
сон не обойдёшь… Тут и реконструкция, как чучела людей беспомощных тюленей на
берегу моря дубинами убивают. И весь берег мёртвыми тушами усеян. А вот чучела
на лодках теми же дубинами напуганных оленей бьют, которые через реку
переправляются. И у всех глаза алчные и азартные, неприятные до отвращения. А в
этом огромном зале браконьеры с вертолёта на снежных баранов аргали охотятся.
Из вертолёта чучело с ружьём высунулось. Одето чучело в камуфляж, из-под
которого представительский костюм выглядывает, белоснежная рубашка и галстук.
Лицо интеллигентное, сытое и лоснящееся. Вроде как очень высокопоставленный
чиновник, уважаемый человек. Есть зал с и чучелами рыбаков. Это которые с
динамитами и с электроудочками. В общем, полные от слёз глаза разбегаются… Необозримое
множество всяких экспозиций, благо история человечества богатая и насущная, ну,
или насыщенная, пресыщенная…
Медведь Мишка ткнул лапой на
окровавленную тушу лося, которого чучело разделывало, и, облизнувшись, сказал:
— Аппетитный у вас сохатый… А чего это
вы его сами-то не съели?
— Это люди в наших экспозициях —
натуральные чучела, — ответила Серомашка. — Все они с детства увлекались
убийством животных. А вот звери и птицы у нас — ненастоящие, искусственные.
Изготовлены из пластмассы и специальных материалов. По современной технологии.
И правда, сразу не поймёшь. Бутафорские животные
настолько искусно сделаны, что их от настоящих не отличишь. Побываешь в таком
музее и задумаешься: может, людям уже хватит из животных чучела делать? Может,
стоит у животных поучиться? И вообще, сейчас уже много фильмов о природе
снимают. Ту же волчью охоту на лося и вживую посмотреть можно.
Серомашка так трогательно и
проникновенно рассказывала, что все посетители в слезах плавали. Одна
впечатлительная косуля вообще три раза в обморок падала.
В самом главном зале возвышалось чучело
мистера Ю. К. Горлея.
— А это вообще был великий человек, — с
иронией сказала Серая Шапочка. — Чтобы уничтожить муху цеце в Африке, он
приказал убить всех животных. Муха цеце питается кровью, и он «разумно»
рассудил, что, лишив муху пропитания, можно избавиться от неё. В общей
сложности было убито пятьсот пятьдесят тысяч пятьсот девяносто четыре крупных
животных — слонов, носорогов, жирафов, буйволов, антилоп, львов и многих
других… И это не считая раненых, которые
впоследствии умирали в муках. Всех этих животных никто не ел. Их просто
сваливали в кучи, и они сгнивали.
Возмущённый рокот прокатился по залу.
Все животные плакали. Впечатлительная косуля опять брякнулась в обморок.
— Да, это была страшная трагедия в
истории африканских животных. К счастью, на нашей земле не было такого Горлея.
Для нас мистер Горлей, разумеется, одиозная и зловещая фигура, но для людей…
это был богатый и образованный человек. Он тихо и мирно почил в своём роскошном
замке в преклонном возрасте в окружении любящих детей, внуков и правнуков.
Однако мы разыскали его, наши таксидермисты омолодили, и теперь это достойный
экспонат нашего музея. В честь него и названы наш музей и просека, на которой
находится это величественное здание.
— А как же муха цеце? — спросила наивная
зайчиха.
— Муха цеце и поныне здравствует. Чтобы
выжить, ей достаточно мелких грызунов и насекомых. Кровью людей она тоже
питается…
И тут Серомашку срочно куда-то вызвали,
и её заменила волчица Эльза. Мило скалясь, она продолжила экскурсию. Все подошли
к чучелу первобытного человека, рядом с которым замерли первобытные собаки. Среди
них я с ужасом узнал себя… Да, это был
точно я…
Эльза, ухмыляясь, показала на меня лапой
и сказала:
— Это вымершая собака Каменного века.
Первобытные люди приручили собак, чтобы они помогали им животных уничтожать.
Увы, те с радостью согласились, а некоторые даже проявили небывалое рвение… —
она опять небрежно махнула лапой. — Эта собака, например, охотилась на мамонта.
Лично она убила последнего мастодонта…
И вдруг мой экспонат ожил…
— Это неправда! — взвыл я. — Я никогда
не охотился на мамонтов! И мастодонта я не убивал! У дедушки Мамонта спросите! Я
всех животных люблю!
Эльза зловеще светилась, а звери с
застывшими физиономиями осуждающе смотрели на меня и медленно смыкали кольцо… А
я в замешательстве шептал:
— Это не я! Не я! И Никита мой никого не
обижает!
И тут я проснулся. Вскочил как
ошпаренный и в страхе огляделся. Вокруг мелькали какие-то тени, и казалось, что
заплаканные животные всё ещё маячат у меня перед глазами. Прошло немало
времени, пока я не успокоился. И всё-таки этот сон крепко врезался в мою
память. Теперь вот думаю, что же нужно сделать, чтобы люди образумились. А на Эльзу
я нисколько не обиделся. Я же понимаю, что это всего лишь сон, кошмарные
выкрутасы мозга после душевного потрясения.
Помочь сайту
Поздравления
