Самое трудное было - отучиться дышать.Сначала это пришло само собой. Не дышал и не дышал, словно так и нужно. Однако, все дело было в том, что мне попросту было не до того, мой разум был занят совершенно не тем. Не такими мелочами и глупостями.
О том, что я не дышу, я стал задумываться лишь через полгода или год, с того момента, как...
Словом, с того момента я стал задумываться о том, что не дышу.
Это казалось мне странным. Удивительным. Невозможным. Позднее я поражался сам себе - мне не казалась странной сила, возможности, что-то еще. А вот - такая мелочь, как отсутствие дыхания - казалась.
Нет, была еще одна мелочь - отсутствие креста. Ты не чувствуешь на груди и шее шнурок или цепочку, не чувствуешь сам крест. Но очень явственно ощущаешь его отсутствие. Словно...ты какой-то неправильный.
Впрочем, здесь разгадка мне известна - дело не в отсутствии креста, а в невозможности присутствия. Именно в этом.
Второй не задумывался о таких вещах. Однако и Калеб, и Багумил...я знаю.
Я знаю.
У нас есть только сны.
В которые приходят те, кого мы не хотим видеть. Те, кого мы более всего хотим увидеть.
Поэтому мы предпочитаем не спать.
Не спать, не отключаться, не существовать. Последнее, к сожалению моему, невозможно.
Сейчас я не хочу делать что-либо. Передо мною вновь тетрадь, чернила и перо.
Третий и Четвертый усмехаются - конец двадцатого века, а я никак не обучусь иному. Скоро появится и Пятый, а я как в каменном веке.
В средневековье, если быть точнее.
Чем далее, тем более я стал подмечать мелкие, неважные вещи. То, что осталось от нас-прежних.
Я пишу только чернилами. Второй носит с собою только определенную сумму денег в мешочке. Он может в любой момент вызывать сколь угодно денег, но - на виду лишь подобное.
Сколько бы не смеялись мы друг над другом - смех этот от страха. Все, что делаем мы, продолжает содержать в себе хоть и крупицы, но того, что делало нас нами.
Это своего рода табу. Это то, о чем знаем мы все, но не говорим.
По крайней мере, не говорим мы - трое. И не говорим ни с кем, между собою.
Я позволяю писать себе об этом здесь.
Сейчас я думаю о том, есть ли подобное у Геоса и Крона. Едва ли.
Когда-нибудь я узнаю это наверняка.
[Скрыть]Регистрационный номер 0341364 выдан для произведения:
Самое трудное было - отучиться дышать.Сначала это пришло само собой. Не дышал и не дышал, словно так и нужно. Однако, все дело было в том, что мне попросту было не до того, мой разум был занят совершенно не тем. Не такими мелочами и глупостями.
О том, что я не дышу, я стал задумываться лишь через полгода или год, с того момента, как...
Словом, с того момента я стал задумываться о том, что не дышу.
Это казалось мне странным. Удивительным. Невозможным. Позднее я поражался сам себе - мне не казалась странной сила, возможности, что-то еще. А вот - такая мелочь, как отсутствие дыхания - казалась.
Нет, была еще одна мелочь - отсутствие креста. Ты не чувствуешь на груди и шее шнурок или цепочку, не чувствуешь сам крест. Но очень явственно ощущаешь его отсутствие. Словно...ты какой-то неправильный.
Впрочем, здесь разгадка мне известна - дело не в отсутствии креста, а в невозможности присутствия. Именно в этом.
Второй не задумывался о таких вещах. Однако и Калеб, и Багумил...я знаю.
Я знаю.
У нас есть только сны.
В которые приходят те, кого мы не хотим видеть. Те, кого мы более всего хотим увидеть.
Поэтому мы предпочитаем не спать.
Не спать, не отключаться, не существовать. Последнее, к сожалению моему, невозможно.
Сейчас я не хочу делать что-либо. Передо мною вновь тетрадь, чернила и перо.
Третий и Четвертый усмехаются - конец двадцатого века, а я никак не обучусь иному. Скоро появится и Пятый, а я как в каменном веке.
В средневековье, если быть точнее.
Чем далее, тем более я стал подмечать мелкие, неважные вещи. То, что осталось от нас-прежних.
Я пишу только чернилами. Второй носит с собою только определенную сумму денег в мешочке. Он может в любой момент вызывать сколь угодно денег, но - на виду лишь подобное.
Сколько бы не смеялись мы друг над другом - смех этот от страха. Все, что делаем мы, продолжает содержать в себе хоть и крупицы, но того, что делало нас нами.
Это своего рода табу. Это то, о чем знаем мы все, но не говорим.
По крайней мере, не говорим мы - трое. И не говорим ни с кем, между собою.
Я позволяю писать себе об этом здесь.
Сейчас я думаю о том, есть ли подобное у Геоса и Крона. Едва ли.
Когда-нибудь я узнаю это наверняка.