Удивительная штука человеческая
память! Что только в ней не хранится. Иногда кажется, что она, втупую, как
видеокамера, записывает всю нашу жизнь от начала и до конца. Все, абсолютно все,
туда попадает. И увиденное, и услышанное, и цвета, и запахи, и наши мысли, и
чувства, и ощущения, и впечатления, прочитанные книги, просмотренные фильмы…
все, ну, абсолютно, все.
Вот только нельзя нашу память
взять и прокрутить, как кинопленку, в поисках нужного места. Видимо наш мозг
настолько несовершенен, что прокручивать «ленту памяти» он будет со скоростью
записи, и на просмотр чьей-то жизни потребуется целая жизнь.
Поэтому, вспоминая что-либо, мы используем
какие-то опорные точки, то, что называется, врезалось нам в память. А уж потом,
найдя нужную, начинаем ходить вокруг-до-около нее.
Вспоминание – интереснейшая игра
ума. Вспомнить, на самом деле можно все – и запах, и цвет, и силу ветра, и
холод, и жару – надо только постараться. Вообще, этот процесс очень напоминает восхождение
на вершину. Хотя бы даже по тому, что умению вспоминать надо учиться. Не
каждому это по силам, но, если освоишь такое искусство, то не перестаешь
удивляться тому, насколько же необычайно емка наша память.
Подобно альпинисту, вспоминающий находится
в полной неопределенности, где-то между небом и землей, понимая лишь то, что
двигаться надо вверх. Но как?..
Вот он шарит рукою по поверхности
склона, которая, как назло абсолютно гладкая на которой не за что зацепится, а
те, случайные выступы, которые нащупывает рука, обламываются и падают в никуда…
Так и вспоминающий – мучительно пытается выудить хотя бы какой-то мельчайший
штрих, сохранившийся в памяти. Что это – лицо, слово, а может время года, здание,
звук, запах – что угодно, что угодно…
Найдя его, он начинает искать следующий.
А найдя несколько штришков в своей памяти, можно подтянутся повыше, выуживая
все новые и новые подробности из своей памяти. И так, шаг за шагом, продвигатся
к вершине своих воспоминаний.
А при определенной тренировке
можно вспомнить не только под каким деревом мы стояли, но и как светило солнце,
и как сильно дул ветер, и что она говорила, и что ты отвечал, и даже покрой
пальто случайно проходившей мимо женщины.
Интересно, что воспоминания
бывают как осознанные, когда мы, как говорится – вспоминаем-тужимся, поскольку нам
или надо вспомнить или мы просто хотим вспомнить. А бывают воспоминания
неосознанные, нежданные, порою даже нежеланные, производимые нашим
подсознанием, как будто бы без нашего хотения. Хотя это мы так думаем, но на
самом деле… на самом деле это даже не воспоминания, это то, что мы не хотим
забывать, то, что мы БОИМСЯ ЗАБЫТЬ, несмотря на то, что такие, непрошенные,
воспоминания и причиняют боль. Они, как стрижи, летают по небу нашего подсознания
и мы, внутренне, постоянно наблюдаем за тем, как бы они не улетели.
Стоит только спрятаться от дождя под дерево и вот
уже вспоминается, что тогда был такой же дождь и мы стояли точно под таким же
деревом, и ты смотрела на дождь, а я смотрел на тебя сзади и видел только твои чудесные
волосы и впитывал их запах!
Застряла чья-то машина в снегу – на
память приходит – мы шли поздно вечером, зимой и она сказала – помоги вытащить
и я толкал изо всех сил эту разнесчастную «Волгу», похваляясь своей молодецкой
силой, а она смеялась, отряхивая с шапки мелкий легкий предновогодний снежок.
. . .
Ирина, когда мы только что познакомились,
жила в общежитии
МАДИ, в шестом корпусе, на втором этаже,
в тридцать девятой комнате, почти над самым входом. И может быть я давно бы
забыл эти цифры, если бы не один случай.
Как-то в конце апреля она купила
аэрозольный баллончик с дезодорантом. Казалось бы – мелочь, да тогда было не то
время. Такая покупка была необычайно ценна, поскольку, В СССР, дезодорант как
таковой[1], а уж
тем более в аэрозоли, был страшной редкостью. Множество девчонок приходили посмотреть,
понюхать и понемногу побрызгаться. Баллончик переходил из рук в руки несколько
дней и наконец – сломался. И как сломаллся!
Иринка взяла его в руку, нажала
на кнопочку, раздался щелчок и палец соскользнул вниз вместе с отломившимся
клапаном, а из образовавшейся дырки рванула мощная струя жидкости. Хорошо, что
не в лицо! Но, все равно, захлебнувшись запахом, она инстинктивно ринулась к
двери, отбросив баллон в сторону, где он еще некоторое время прыскал в разные
стороны струей, как волчок, вертясь на полу.
Не прошло и минуты, как все
закончилось. Баллон лежал неподвижно около кровати, но запах… Запах, яркий как
солнце в пустыне и острый как нож, заполнил комнату. Ирина настежь распахнула
дверь и он потянулся по коридору. На шум и вонь стали выходить соседи… Кто-то
догадался открыть торцевые двери этажа, чтобы, по крайней мере, продуть коридор.
Кто-то, прикрыв лицо тряпкой, добрался до окна и распахнул створки… в общем, ребята
помогли… и к вечеру, когда я пришел, резкий запах выветрился из комнаты, но
остался аромат дезодоранта, который, в малых количествах, приятен, но в таком объеме
– был попросту невыносим.
Иринка две ночи ночевала у соседок,
мыла пол, стены, шкаф, даже потолок, поскольку он был из крашеной в белый цвет
фанеры. Поменяла все белье, кроме, естественно, матраса. Запах, конечно, ослаб, но, все равно, долго находится в ее комнате
было трудновато. Начинало першить в носу, глазах и горле, непроизвольно вырывался
какой-то собачее-лающий кашель. В общем – караул! Никакого огорчения от потери
дезодоранта уже не было. Было единственное желание – сделать комнату снова
пригодной для жилья.
Тут подошли майские праздники, на
которые Иринка уехала домой в Саратов, оставив окна открытыми настежь.
И, наконец, свершилось чудо – к
ее возвращению, запах ослабел настолько, что стал даже очень-очень приятным,
каким и должен быть запах в женском будуаре – ненавязчивым, но заметным и волнующим.
Мы не так уж много дней провели вместе
в этой комнате, поэтому запах так и не успел полностью выветриться и как-то,
сам собой, необычайно сильно связался у меня с образом Ирины. Где бы я не был,
стоило мне только вспомнить, только подумать о ней, как рядом со мною появлялся
этот тонкий, почти незаметный, аромат. И, если я, случайно, в толпе людей,
ощущал подобный запах, то сразу же вспоминал ЕЕ, тридцать девятую комнату на
втором этаже, нас, просидевших всю ночь обнявшись на окне и рассвет, который хотя
и был виден только с другой стороны здания, зато превосходно отражался в окнах
соседнего пятого корпуса.
А потом Ирина уехала. Мы
продолжали встречаться, но, когда я оставался надолго в Москве один, то
приходил сюда – на Второй Балтийский. И стоило мне только увидеть знакомые
окна, как на меня накатывал волною знакомый запах – запах ЕЕ комнаты, запах нашего
счастья. Казалось, что не только комната, а все вокруг пропахло иринкиным
дезодорантом. Проходил ли я мимо торца здания или же шел вдоль фасада, пусть
даже и уходил в сторону – к седьмому корпусу – все равно – запах и там
преследовал меня, навевая сладостные воспоминания…
… которые иной раз были настолько
сильны, что я не мог себя обуздать и входил внутрь, поднимался по широкой
лестнице на второй этаж и приближаясь к тридцать девятой комнате, ощущал, теперь
уже реально, знакомый, ставший родным, ее запах.
Однажды, когда я стоял у двери в
мечтательном отупении, из комнаты вышла какая-то женщина и вслед за ней на меня
пахнуло этим запахом, резко, как тогда, в мае.
– Какие на вас яркие духи – неожиданно
сказал я.
– Ох! Не мои,– возмущенно
ответила она – кто-то до нас жил, всю комнату загадил, уж мы мыли-мыли – так и
не отмыли.
Бедняжка – она не могла понять,
что для меня нет в мире запаха приятней, чем тот, от которого она так активно
пыталась избавится.
Через несколько лет мы с Ириной расстались,
расстались навсегда, расстались подурацки, безвозвратно и теперь стоило мне только,
пусть даже издаля, увидеть общежитьевские корпуса, как сердце начинало
болезненно ныть. Я понимал, что счастье ушло и ушло навсегда, что его больше
никогда в моей жизни не будет и до самой смерти я буду жить без нее. Поэтому
чтобы подавить нахлынувшую тоску, я снова заходил в корпус и поднявшись на
второй этаж, осторожно, чтобы меня никто не принял за вора, стоял и может
чувствовал, а может уже и просто вспоминал милый запах – запах моей любви.
Прошло лет пять и там поселили
рыночных вьетнамцев, здание стало ветшать, штукатурка пообвалилась, рамы не
закрывались, оно насквозь провоняло креветками и еще какими-то
рыночно-вьетнамскими запахами пота и грязного белья.
Все это было как-то символично.
Умирала любовь, умирало и здание, понемногу разрушаясь, подобно нашей памяти,
которая с каждым прожитым днем, что-нибудь да забудет.
Горько было смотреть на это
разложение, но как-то раз я не выдержал и вошел. Ранее пустой холл у лестницы,
где мы временами стояли, болтали, курили, был завешен стираным бельем, которое
свисало почти до пола. Веревки были натянуты чисто по-восточному – хаотично и
мне пришлось пролезать через них, как сквозь лабиринт. Было душно, полутемно и
противно, Но, пересилив отвращение, я подошел к заветной двери. Теперь здесь
был такой кавардак, что на меня никто не обратил никакого внимания.
Я распахнул дверь.
То, что я увидел не поддавалось
описанию – тюки, громоздящиеся до потолка, полуголые, откровенно грязные, дети то
ли возящиеся, то ли играющие на полу, тряпки, тарелки, кастрюли – все вперемежку…
и вдруг – тонкий на грани ощущения, сквозь креветочный дух, табачный дым,
миазмы немытых тел, ко мне прорвался лучик знакомого аромата. Боже мой –
сколько счастья! Я не понимал что это – мое воспоминание или же стены до сих
пор хранят его. Да и какая мне до этого была разница. Пусть на мгновение, но
былопе счастье вернулось ко мне. Я уже не замечал, что стекла побиты, а
подоконник загажен – я видел то, что помнил, что хотел видеть – чистую светлую
комнату и ее, стоящую вполоборота ко мне, у окна…
И тут, как в страшной сказке, я
увидел, что ко мне приближаются невысокие коренастые фигуры, мало чем похожие
на людей… сладостное видение исчезло – осталась мерзкая реальность. Я повернулся
и, не обращая внимания на пытающихся что-то спросить у меня на ломаном русском
языке вьетнамцев, вышел из здания.
Больше я никогда не заходил туда,
но каждый раз проходя мимо чувствовал ее запах. Это было уже наверняка – воспоминание.
Прошло еще около десяти лет и
общежитие начисто снесли, построив на его месте новый, современный, дом. И,
внешне, уже ничто не напоминает мне о былом, но я, все равно, стоит мне только оказаться
поблизости, теперь уже совершенно точно – не чувствую, а вспоминаю – шестой
корпус, тридцать девятую комнату, окно на втором этаже и этот милый, любимый,
родной, давно исчезнувший, но сохранившийся навсегда в моей памяти, запах… и ЕЕ
нежный образ.
[1]
Видимо в СССР получается что-то одно – либо Космос, либо Косметика – любила
говорить моя мать, разводя плевками старую, засохшую тушь для ресниц. (нач.
1970-х гг.)
Помочь сайту
Поздравления
