Малыш, прозванный так, в шутку, кем-то из мед. персонала больницы в силу своих впечатляющих размеров, был прекрасным образцом восточно-европейской породы овчарки. Приблудился он маленьким, худым и грязным и, как в сказке о гадком утёнке, со временем превратился в замечательного пса. Жил он буквально на пороге санпропускника шестой неврологии. Днём он больше бродил по окрестностям и внутреннему дворику, а ночью, свернувшись, лежал на подстилке у входа.
Больница была старенькая, в два этажа, еще довоенной постройки, кроме пристроенного почти сразу после войны корпуса, в котором теперь и располагался главный вход, с неизменным атрибутом сегодняшних больниц – аптекой.
Его заботливо подкармливали и санитарки, и приходящие сидеть у постели больного, поскольку основными пациентами были те, кто перенёс инсульт. Радости во всём этом учреждении было мало и Малыш, под стать ему, был угрюм и нелюдим. Он не подбегал и не вилял приветливо и радостно хвостом, даже когда ему приносили еду. Но тем не менее, его все любили и всячески ухаживали за ним.
Он отлично знал сотрудников и удивительно - безошибочно отличал сидельцев от чужих и случайных гостей. Да впрочем таких было мало. Кому придёт в голову лезть зачем-то в это место, полное страданий и мук?Что интересно, и бродячих собак вокруг больницы тоже почти не наблюдалось. Если и появлялись, какая одиночка, или стая, то тут же и исчезала в неизвестном направлении.
Каждый день Малыш встречал скорые, из которых выгружали на носилках новых пациентов. Поток этот не прекращался ни на один день. Выходивший принимать врач, тут же в коридоре, осматривал больного и направлял в палату на освободившееся место. Каталку везли по старым скрипучим полам, крытым таким же старым, изношенным линолеумом.
Первой направо была восьмая женская палата для тяжёлых больных, на шесть человек, с двумя большими, неизвестно в какую зиму заклеенными пластырем и бинтами, окнами. На одну свободную кровать, возле самого окна и положили, вновь поступившую, восьмидесяти шестилетнюю женщину, только что перенесшую обширный инсульт.
Остальные пять коек были заняты женщинами различной степени тяжести заболевания и различного же возраста.
Самой молодой из них было пятьдесят четыре года. Лежала она на второй от входа кровати, была тяжёлой. Перенесла второй инсульт. При ней постоянно находились родственники. Днём в основном был муж, а на ночь приходили девчонки вдвоём или по одной.
Перед ней, сразу возле входа, лежала пожилая женщина, у которой также не отходя, дежурили дочь и внучка на подмену. Муж приходил не во всякий день и только днём. Её состояние не было таким безнадёжным.
На третьей от входа койке находилась вполне уже выздоравливающая миловиднаяженщина. К ней ненадолго приходила девушка, которая всячески ухаживала за ней, делая ей педикюры с маникюрами. Больной всё это доставляло видимое удовольствие и онаохотно играла роль, если не умирающей, то тяжело страждущей.
У самого окна расположилась полная женщина, с каким-то отчуждённым и злым взглядом, не слишком старая, тоже идущая на поправку. Навещала её маленькая круглая как шарик сиделка, одних с ней лет. Побыв с ней до обеда, она уходила.
С другой стороны палаты стояло ещё две кровати. На одну из них, возле окна, как я уже сказал, положили новенькую, а ближе к двери, перед ней лежала крошечная старушка, которая каждый раз, как только к ней кто-либо приближался, тут же начинала причитать и что-то жалобно так напевать.
Вот такой была восьмая палата на тот момент.
Какое-то странное чувство оставили эти две недели, проведённые у кровати нашей пациентки, с которой мы начали рассказ. С одной стороны, они тянулись бесконечно долго. С другой, промелькнули, как проходит перед глазами долго прожитая жизнь. В одно мгновенье.
Душные дни менялись на холодные ночи. Капельницы менялись на уколы. Всё это было наполнено не только болью и страданием, но и смесью надежды и обречённости. И уже научились сами перепелёнывать больную и обрабатывать ей спину. И уже привыкли осторожно ступать по страшно скрипучим в ночной тиши полам. И уже не стеснялись получить на кухне больничную похлёбку в обед. И, как это ни странно, сдружились между собой все ухаживающие и привычно приветствовали друг друга. И смотрели долго в окно, наблюдая, как мимо проходит такая когда-то привычная и теперь совсем другая жизнь.
За маленькой причитающей старушонкой присматривали по очереди, к ней почти никто не приходил. Только иногда дочка приносила лекарства и убегала, поскольку у неё на руках была годовалая дочь и сын чуть старше. А та, каждый раз, когда её поили или кормили, говорила: - много дай, много, ай, вкусная.
Пока в палате ничего не менялось. Но в одну из ночей, ближе к одиннадцати, привычный уклад был нарушен.
Наш Малыш завыл на улице. Все сидельцы, замученные бессонными ночами, продолжали хлопотать у кроватей и не обратили внимание на это. Да и услышать его можно было только на выходе при смене дежурства. Но в эту же ночь, самой тяжёлой больной, той, которая была моложе всех, стало хуже. Если раньше она лежала тихо и не слышно, то теперь какие-то судороги сотрясали ее и она хрипло стонала. Девчата несколько раз в течении ночи вызывали врача. Утром пришёл заведующий и порекомендовал прикладывать грелку со льдом поочередно к голове и ногам. Целый день и ночь она так прохрипела с открытыми глазами. На следующий день её не стало.
Выписали и ту миловидную, что уже ходила с помощью приходящей девушки. Почти сразу на ёё место положили женщину в глубокой коме. Привезли её почему-то одну, без сопровождавших. В роскошном домашнем халате, никак не вяжущемся с обстановкой и видом больничной палаты. И она, тихо пролежав всю ночь, к утру окоченела. Пришёл врач, затем медсестра, написала на ноге её фамилию и накрыла. Когда появились родственники, её уже не было в палате.
Малыша тоже уже не было в больнице. Его, по согласованию, увёз водитель на автобазу сторожить. Он приходил к той, что у окна лежала и ни с кем не общалась. Выписали и её, ипожилую женщину, что лежала первой от двери. Дочка забрала и маленькую старушонку, но ей пришлось нанимать машину, поскольку на ноги её мать так и не сумели поставить.
Чуть раньше, на место умершей молодой женщины, положили учительницу русского языка, которая несколько ночей подряд громко звала Толика и какую-то Ирину.
- Толик, сыночек! – чётко выговаривала она в бреду – не будь так эгоистичен, подойди к маме.
Толик к ней приходил днём и после так же забрал её домой. Решили, так как дома есть свои медсёстры, то они смогут самостоятельно делать ей уколы и ставить капельницы.
Наконец забрали домой и женщину, с которой мы начали наш рассказ. Все две недели она тихо пролежала, никого не обеспокоив. Её, как и старушку, не удалось поднять на ноги. Вот так, совсем ненадолго опустела восьмая палата.
Помочь сайту
Поздравления
