Восьмая глава

 

     Софья Макаровна поднялась с пуфа, что стоял рядом с кроватью Ивана Трофимовича, пересела на оттоманку и полуразлеглась на ней Тициановой Данаей, чуть не придавив бедного Джека – вовремя отполз. Сравнение с Данаей здесь более чем уместно. Во-первых, не нужно тратить красок на живописание портрета Софьи Макаровны, ибо она формами, рыжими волосами своими и античным двойным подбородком в точности повторяла несчастную дочь древнегреческого царя Акрисия, кисти Тициана, но более походила на изображение зазывно-вожделеющий, даже где-то и похотливый взор Софьи Макаровны, взор женщины, ожидающей, жаждущей золотого дождя. Принятие значащих живописных поз, для женщины, такая же необходимая часть атаки, как духи, одежда, томный голос…, правда, принимая ту или иную позу, она забывает и сколько ей лет, и сколько в ней весу, поэтому, женщина стареющая почти всегда в подобных ситуациях, выглядит скорее глупо или смешно, а вовсе не сексуально.

 

     Клава принесла новый поднос, шумно поставила его на столик перед трюмо и, не скрывая раздражения на предмет гостьи, вышла из спальни, громко хлопнув дверью.

- Экая она у тебя невоспитанная, - без всякой эмоции произнесла Софья Макаровна. - Но ничего. Это ведь поправимо, правда ведь, дорогой?

Даная явно брала быка за рога, отчего у Ивана Трофимовича сделалось сухо во рту и засосало под ложечкой от самых горьких предчувствий. Он потянулся было налить, как увидел, что Зеркало уже наливает себе и победоносно ухмыляется. Иван Трофимович побледнел и резко обернулся в страхе, что Софья Макаровна тоже это видит.

- Ах, не заботьтесь вы об таких мелочах, - успокоило его Зеркало. – Видеть и слышать меня можете только вы, любезный Иван Трофимович. Я ведь, хм, всего лишь ваша совесть, а совесть даже господу невидна. Ну, если в церкви не покаяться. Если бы на исповеди всякий говорил честную правду о себе, Создатель давно бы уж наслал на мир новый потоп, поразившись, какое уродство он сотворил. И даже никакого бы нового Ноя не оставил бы, дабы вновь не плодить разврат и духовное убожество людское. В сущности, совесть – его последний оплот и надежда. Церковь не справилась, даже, решусь сказать, лишь приумножила лицемерие. Хотя…, наблюдая в последнее время людей, все больше склоняюсь, что с грязью человеческой не справиться и мне. Нет, убить меня нельзя. Один англичанин попробовал, да сам и помер, Но вот завесить траурной тафтой меня можно. Тогда, однако, не одному Грею, а всему миру точно конец. Выпейте, Иван Трофимович, а то на вас лица нету.

Несчастный, совсем раздавленный актер выпил опять сразу две подряд, но тут услышал за спиной:

 

- Понятно, Ваня, откуда у тебя плохо воспитанные служки. С хозяина считывают. Эк ты выпил, а даме и не предложил вовсе.

- Прости, боярыня, - зачем-то так странно обратился Иван Трофимович к Софье Макаровне. – Задумался я тут…, видишь ли…

Иван Трофимович налил рюмку Софье Макаровне и подал дрожащей еще рукой. Зеркало вдруг встало и демонстративно прошло к гардеробу. Актер намек понял, и, извинившись, направился туда же. Вообще, совесть, всегда знает, что делать. Просто голос ее…, ну…, как бы тих чересчур уж. Но голос у нее есть-таки:

 

     «Черт его знает, зачем, но зачем-то…

     В общем, вслед за стариком Кантом задаешься вопросом: что есть, откуда, зачем есть совесть? Ну, ей богу, это ж не результат воспитания, образования,  воскресных бдений в церкви, углубленных чтений мантр, вед, библий и коранов, страха перед наказанием… Если бы это было так, то как объяснить стыд в глазах собаки (не страх, а стыд!), что нашкодила, разбила вазу, стащила сосиску? Даже в кошке, в которой вы не найдете покаяния за вдребезги фикус, вы, тем не менее, обнаружите хотя бы понимание о содеянном не по уставу. Так по какому же уставу? что это за устав? кем писан? и, главное, зачем дан, навязан, всучён нам, как возмездие в виде хотя бы моральных мук? 

 

     

     Совесть. Люблю, черт возьми, номинативные предложения - в них сто вопросов и ноль ответов. М-да… Совесть. По этимологии, вроде (ну, так пишут филологи-лингвисты), от старославянского глагола «вести». То есть, сопровождает кто-то нас, СОведет. В такое можно было бы поверить, если бы совесть вела нас по правильному (вот еще абстракция-то) пути, но она ведь не направляет, фарисейка эдакая, а только лишь пинает, жжет сердце и душу, а то и (прости, Христос) до самоубийства, ежели сделал что не так. Уже сделал. Если б, к примеру, я вел бы кого, какое дитя за руку по дороге, а оно бы полезло в колючие кусты или стибрить малинки, то я бы просто дернул бы его за руку, и мы бы пошли дальше. А совесть не так. Она спокойно взирает на любое из наших прегрешений, ну, на крайний случай, шевельнется что в мозгу незаметное, куда как более тихим шепотом, нежели вопль желания, а уж после… Вот тут-то и в крик, аж до истерики. Это, простите, не провожатый, это подлый палач, паук, что с удовольствием и вожделением наблюдает, как глупая муха-человек, летит, следует по своим ничтожным вседневным делам к своей ничтожной вседневной цели, но ровно через его паутину, а далее…. Неслучайно последующие действия его (ее) называют угрызениями, то есть, цель совести не некое абстрактное и всегда эфемерное благо, а именно «угрызения».

 

     Тем, кто хоть сколько-то знаком с мерой относительности морали в каждой национальной и, даже внутри всякой нации, социальной культуре, смешны последователи Дарвина, высказывающиеся в том смысле, что альтруизм есть необходимое условие выживания вида. Ницше, в своей «Генеалогии морали» абсолютно верно (на мой-то взгляд) указывает на то, что отождествление понятий добра и альтруизма устанавливается теми, кто совершает добро, а вовсе не теми, кто этим добром пользуется. Устанавливается теми, а не теми. Сам подход к понятию устанавливания совести, то есть, написанию некоего устава не столько ошибка, сколько совершеннейшая чепуха, а уж принятие мысли об участии совести в некой (когда же забудется эта глупость?) эволюции – и вовсе бред. Вышеупомянутый старик Кант поступает мудро (но и не как философ), называя совесть более поэтично-заумно «категорическим императивом», определяя его в понятия априорные, то есть, данные до всякого опыта, а, проще, возникшие до, либо одновременно с сотворением (лучше сказать, с возникновением) мира и человека. Я не удивлюсь, если в скором времени генетики найдут ген, отвечающий за совесть, как они обнаружили уже ген, ответственный за потливость левой ноги. Ноги потеют у всякого разно, и совесть грызет каждого разной длины, белизны и заостренности зубами, а, следовательно, не может быть никакой общей установки, устава.

 

     Что же до религий всех мастей и даже просто умозрительных социальных и эзотерических теорий, то авторы их лишь пользуются этой априорной данностью с простым, но емким именем совесть для достижения своих узко-корпоративных (конечно же, гнусных, не человеколюбивых) целей, закрывая глаза, не отвечая на простой и очевидный вопрос: почему и у собаки есть совесть?».

Одеваясь зачем-то в парадное, Иван Трофимович совсем уж сделался философом. Его рассуждения от первого лица не примите на мой счет. Я так не думаю. Во-первых, я не похмельный и я вне всяких обязательств (разве только обязательство быть честным перед вами, мой читатель). Только пьянство и обязательства делают из человека философа, а философ, уж судите меня кто хошь, это уже не совсем даже и человек. Все они, начать хоть с Пифагора или Сократа, закончили очень плохо. И вот еще… Аристотель родил Александра, Сенека Нерона, Вольтер и вовсе чертову революцию, ну а Маркс… Философы опасны. Они, как оспа, как грипп. Их зачем-то слушают, потом…, потом действуют, то ли недослушав, то ли не поняв вовсе… Прав был Будда, когда говорил, что знающий не говорит, а говорящий не знает. Заткнуть бы к чертям собачьим (простите, забыл, собачьих чертей вовсе нет) всех философов. Устроить эдакий геноцид на умных. Но как? если они так и лезут изо всех щелей? даже из зеркала вон?

 

- Ваши рассуждения приютно мне льстят, любезный Иван Трофимович, - улыбнулось Зеркало фраку Ивана Трофимовича. В конце концов, совесть, на самом деле, выше философии. Кант отправил меня в понятия априорные, ну и бог с ним, со стариком. Ну недодумал, ошибся, старый пень… Философы, вообще, люди мало далекие. Все истину ищут, того не понимая, что она прямо перед ними. Зеркало – вот истина. Интерпретировать собственное отражение никому не под силу. Слишком больно. Вот и витийствуют, мать их, от Гераклита до Сартра. Появились еще эти, блин…, ну как их…, а…, психоаналитики, Фрейды, Юнги, Адлеры... И что? Что дали-то? Обнаружили подсознание, коллективное бессознательное? Описывать сложным и непонятным языком несложное и простое? Велика заслуга. А в зеркало взглянуть? Ну просто так… Взять, да взглянуть? Это им слишком, это им чересчур. Отрастят бороды, предъявят глубину глаз, диссертацию какую впарят таким же, как они – вот уж тебе и фетиш, в бронзе да камне. Эх, человечишки.  Все бы вам глядеть мимо зеркала. Причесался, а там – блей, что блеется. Не люблю я вас. Нет… Я от вас неотделимо, ну куда мне от вас? но… Грустно мне все это отображать. Гадко как-то… Но и жалко тоже.

 

     Ничего не мог ответить Иван Трофимович. Впереди было нечто такое, что в сто раз выше или ниже, к чертям, всякой философии и психоаналитики. Впереди была Софья Макаровна. Вот что бы вы на его месте?..