Солнце моё

    Ну вот, она так и знала!

    И почему вечно все получается не так, как хочется?

    Почему мама непременно привозит не то платье, которое заранее, еще накануне родов, долго и в подробностях описываешь по телефону – «такое бежевое, с заниженной талией и с искусственной орхидеей на груди, я на прошлый твой день рождения его надевала, ты еще сказала, что в нем я похожа на барышню времен Коко Шанель. В шкафу висит,  второе слева, посмотри хорошенько»?

    И все равно мама привозит другое, по ее мнению, более подходящее случаю – почему?

    Почему Евгений Васильевич,  свекор,  все-таки приезжает на своей истошно вздыхающей, полуразваленной «Волге», как всегда утверждая,  что все они «не поместятся в Олежкиной иномарочке, которая и так брюхом по земле волочится»? И почему, когда по-человечески просишь хотя бы оставлять раритетную «Волжанку» где-нибудь за углом, он нахально подкатывает к самому крыльцу, да еще начинает натирать и без того надраенные стекла, привлекая всеобщее внимание? Вон уже все мамочки к окнам прильнули, а с ними и медсестрички во главе с Валюней.

    Валюня, ширококостная, крупная,  как гренадер,  больше других привязалась к Саниной малышке за тот месяц с небольшим, что пришлось провести в детской больнице, куда девочку направили сразу из роддома. У Валюни чуткая и чистая душа, Саня не однажды замечала, как, нежно беря ее дочку на руки, громадная медицинская сестра глотает слезы умиления и сострадания,  ведь кроха родилась совсем слабенькой. 

    Почему Таисия Львовна, то-бишь свекровь, хорошо образованная, присходящая из интеллигентной семьи, в которой считалась, что лить прилюдно слезы – удел плебеев (выражение взято из лексикона самой Таисии Львовны),  все же утирает украдкой вечно накрашенные до невозможности глаза свои, часто и беспомощно моргая пушистыми ресницами? Саня согласна – момент, конечно, торжественный, волнующий, не каждый день выписывают новорожденную внучку из больницы, но нужно же держать себя в руках.

     А цветы!

    Вот почему, скажите на милость, в самый разгар осени свекровь привозит вовсе не сиреневые астры, Санины любимые, а букет кроваво-красных роз на длинных изысканных стеблях? Конечно, это безумно дорого и презентабельно, но неужели Олег забыл сказать матери об астрах? Впрочем, все они так долго ждали этого дня, так измучили себя этим своим ожиданием -  немудрено и забыть впопыхах.

     Олег, кстати, приехал вовсе без цветов. Он крепко сжимает ладошку трехлетнего Кирилла, будто кто-то может отнять у него сына. Саня знает – он ужасно волнуется, ее Олег. В такие минуты он бывает жутко рассеян, поэтому она заранее прощает ему отсутствие сиреневых астр.

    Олег сегодня в строгом костюме, при галстуке, лицо сосредоточенное, усталое. Он много работает - уезжает рано, а возвращается затемно. Кирюшка обычно уже спит к тому времени, и Олег, боясь разбудить сына, тихонько открывает дверь свои ключом, на цыпочках пробирается в кухню, где Саня возится с приготовлением позднего ужина, обнимает ее сзади, чмокает куда-то в затылок, каждый раз говоря одно и то же: «Солнце мое!»

    Олег так зовет Саню с первых дней знакомства. За рыжеватые непослушные  волосы, за  веснушки, круглогодично красующиеся на носу и щеках, за лучистые, теплые и красивые глаза. Про глаза не Саня придумала – так сказал ее Олег, и, пожалуй, он прав. О том, что они  действительно «лучистые, теплые и красивые», Саня и сама знает. Глаза – предмет ее гордости, уж этого-то ей щедро отсыпано.

    Но основной причиной, побудившей Олега наречь Саню Солнцем, стало, конечно же, ее имя. Когда Саня представилась Олегу, он несколько удивился, заявив, что имя это – пацанячье и вообще, дворовое какое-то. «Может быть, лучше будет – Саша?» - осторожно предложил тогда филолог Олег, интеллигентно блеснув стеклами своих очков.  Сане предложение не понравилось, она возмутилась даже, сдержанно и тоже очень интеллигентно, и стала усердно нюхать подаренные Олегом сиреневые астры, чтобы скрыть невольную обиду.

     Саша! Еще чего не хватало! Да ее с детства все называли Саней, и она не видела причин, почему должно быть по-другому.

     Саня всегда болезненно реагировала на любую критику. Олег этого, конечно же, знать не мог. Откуда? Ведь тогда они встретились впервые,  и Сане нравилось все – и этот теплый осенний денек, когда воздух чист и прозрачен, и новый знакомый ее, высокий, немногословный и серьезный, и букет чудесных махровых астр.

    Саня так любила астры! И именно сиреневые! Когда она увидела их в руках у поджидавшего ее у кинотеатра Олега, сердце ее так и подпрыгнуло, и забилось где-то у самого горла.

    Как он мог угадать? Или само провидение подсказало ему?

   (Потом, спустя пару месяцев, выяснилось, правда,  что все было гораздо прозаичней – слишком уж цветочная торговка расхваливала свои астры, и мягкому по натуре Олегу пришлось купить именно их.)

    Саня намеренно неспешно поднималась тогда к Олегу по ступеням, но вовсе не для того, чтобы произвести впечатление. Она опасалась  -  не переломать бы ноги на высоких тонких каблуках, и в голове ее трепетно и радостно пульсировали стихи Андрея Дементьева:

                                              … Ты придешь и скажешь:

                                              - Здравствуй!

                                                - Не забыла? – Я спрошу.

                                                И сиреневые астры

                                                На колени положу.

                                                «Боже мой, какая прелесть!»

                                                И на несколько минут,

                                                От твоей улыбки греясь,

                                                 Астры ярче зацветут.

    Саня  прочла эти строки давным-давно, и запали они ей в душу,  и тревожили каждую осень нежной тоскою, и возникали неизменно в памяти, когда случалось оказаться у цветочных рядов. Наверное, в глубине души Сане всегда хотелось, чтобы ей вот так же кто-то преподнес астры. Но из какого-то суеверного страха или из боязни лишиться своей маленькой заветной тайны – Саня и сама-то не до конца понимала, почему именно – никому и никогда не рассказывала она об этой бесхитростной мечте.

    И вот оно – сбылось! Дивный букет сиреневых астр!

   Саня далеко не кисейная барышня, она – строгий преподаватель лицея.  И все же…

   Все же она почувствовала тогда, как сладостно тает ее сердце, тягуче-томительно растекаясь янтарным медом…

   И тут – о, проза жизни! – выясняется вдруг, что имя у нее – пацанячье, да к тому же… дворовое! Как тут не обидеться?

    Но Олег нашелся скоро. Заметив собственную оплошность, он смущенно добавил, что созвучное ее имени английское «sun»  переводится как «солнце», а это очень соответствует внешнему облику Сани. От нее-де исходят волны тепла, рядом с ней уютно, спокойно и как-то… солнечно, что ли.

    Солнечно, солнце…

    Что ж, сравнение ее вполне устроило, и польстило даже,  и она благосклонно позволила взять себя под локоток, помня о крутых ступенях и шпильках собственных туфлей.  Как здорово, что новый знакомый, по всей видимости, неплохо  воспитан, иначе ей самой просто пришлось бы вцепиться в его рукав, подумала тогда Саня.

    А Олег так и стал обращаться к ней с тех пор – вначале это было просто «Солнце», но очень быстро трансформировалось в «Солнце мое». И было оно не ласковым прозвищем вроде «рыбки» или «киски», а именем собственным, так сказать.

    Спустя месяц после знакомства Олег представил ее своим родителям, а вечером следующей же пятницы Санина мама завела в громадной кастрюле тесто:

    - Приглашай кавалера на завтрашний обед, Санюшка.

    - Мам…

    - Пора-пора, чего время тянуть?

    В который  раз мама бестактно, как считала Саня, напоминала о ее возрасте – «в двадцать девять некоторые уже детей в школу водят, а ты все в девках». Сане не нравилось это мамино выражение - «в девках».  Девки  – это те, что сидят поздним вечером в сквере, с банкой пива в руках. Или те, что пьяненькой  визгливой стайкой выкатываются из какого-нибудь питейного заведения. Или… да мало ли примеров  можно привести! Она же, Саня, девица. «Девица на выданье»  – так говорили в старину, и Саню это вполне устроило бы.

    - Господи, да какая разница! – горячилась обычно мама. – Девка или девица – а вывод-то один. Замуж тебе надо, Саня!..  А если  ты никуда не ходишь, кроме своей работы, так и ищи жениха там. Неужели у вас в колледже нет приличных мужчин?

    - Почему же нет? Вахтер наш, Ксенофонт Пантелеевич  –  очень даже приличный. Или, скажем, охранники.  Те, что являются на смену непременно с одутловатыми физиономиями, а от самих за версту разит пивным духом. Чем не  вариант?

    Саня понимала, что обижает маму своим неуместным ерничаньем, но ничего с собой поделать не могла. Маму она очень любила и жалела, ведь это единственное, что было у нее – отец умер шесть лет тому назад. Но ведь и мама знала, как Саня относится к критике!  А то, что в свои двадцать девять она все еще не устроила личную жизнь – разве не критика? О-о, еще какая!

    - Хорошо же, если ты не делаешь никаких попыток что-то изменить – этим займусь я, - постановила как-то мама после очередной размолвки с дочерью.

    И занялась. Втайне от Сани.

    Однажды ясным воскресным утром, когда Саня еще нежилась в постели, мама вошла в ее комнату и игриво кинула поверх одеяла какой-то конверт:

   - Держи, это тебе!

    - Что это? От кого? – изумилась Саня.

     Она тысячу лет не получала никаких писем – просто преписываться было не с кем, да и немодно это стало по нынешним-то  временам, эпистолярные отношения давно заменила сотовая связь вкупе с социальными сетями.

   - А ты посмотри, там сюрприз для тебя, - загадочно улыбаясь, подогрела Санин интерес мама. И присела на краешек кровати.

    И тут вдруг вспомнилось,  как в детстве мама вот так же утром входила в комнату, и с ласковой улыбкой бросала едва проснувшейся Сане то ароматную грушу, то огромное бордовое яблоко, то сочный золотистый апельсин. И каждый раз это было маленьким утренним сюрпризом! Что же ждало ее теперь?

    В конверте оказалось письмо от некоего Олега, написанное  каллиграфическим почерком, грамотно написанное, толково. Он предлагал Сане встретиться в ближайшие выходные.  К письму была приложена фотография – портрет молодого человека с благородной чеховской внешностью.

    - Это как раз то, что тебе нужно, - подытожила мама, видя растерянность и недоумение в глазах Сани.

    - Постой, я ничего не понимаю… Где ты это взяла? – спросила вылезшая из кровати Саня, криво застегивая халат.

    - Съездила с утра на главпочтамт и получила.

    - Господи, мама, ты что, сообщила какому-то проходимцу наш домашний адрес? А вдруг он вор или… маньяк какой-нибудь?

    Саня была поражена. Обычно осторожная и благоразумная мама – и вдруг такое!

    - Сама ты, Санька, маньяк! Вполне приличный мужчина, я давно с ним переписываюсь. И никакого адреса я ему не сообщала. Говорю же – на главпочтамт ездила. Надеюсь, тебе известно о такой услуге, как «до востребования»?

    - Но где ты его откопала, этого Олега?! – почти выкрикнула Саня. Она чувствовала, что голова ее пошла кругом, и соображает она с каждой минутой все меньше и меньше.

    - В газете, - спокойно ответила мама, направляясь в кухню. – В разделе брачных объявлений. Олег разместил там предложение о знакомстве, а я ему ответила от твоего имени… Иди умывайся и приходи пить чай, я булочек свежих купила. С повидлом, как ты любишь.

    «Похоже, со своей навязчивой идеей найти мне мужа мама совсем сошла с ума, - решила тогда Саня. – Брачное объявление! Надо же такое выдумать!.. А женишок-то явно зануда первостатейная… или подлец, от которого с удовольствием избавилась несчастная жена. Разумеется, писать я этому чертову Олегу не стану. И ни на какое свидание не пойду.»

    Но все же она пошла – сама не знала, почему, но пошла.

    И вернулась с букетом сиреневых астр.

                                                                                                                                                            ***

    - Санька, ты влюбилась, - крнстатировала через какое-то время мама. – И не качай головой, пожалуйста, я же не слепая!

    Саня с опаской относилась к своему возникшему чувству, она усердно пыталась скрыть его не только от мамы, но и от самой себя в первую очередь.

    Когда-то, давным-давно, Саня уже была влюблена. Безудержно, безоглядно. Навсегда, как ей казалось. То была вторая ее влюбленность, первая случилась еще на третьем курсе института. Но та, первая, как-то сама собой быстро прошла и забылась, а тут…

     Он был  говоруном и красавчиком  со средиземноморскими миндалевидными глазами и темными локонами до плеч.

    «Прохвост», - вынесла тогда свой вердикт мама.

    Саня оскорбилась.

     Мама и представить себе не может, насколько хорош ее избранник!  Просто она не видела его никогда,  знает только со слов Сани! А ведь он такой веселый, щедрый, остроумный! Необыкновенный! А какими дивными были вечера, проведенные в его коммуналке! Стояла декабрьская стужа, и они с Саней, продрогшие и розовощекие с мороза, с хохотом, целуясь на ходу, вваливались в его теплую уютную комнатку -  с неизменными пластиковыми пакетами в руках, набитыми фруктами, шоколадом и сладким вином. Чуть захмелев, он брал в руки гитару и божественным голосом пел о любви, и бросал выразительные взгляды на млеющую Саню, и с томным придыханием выводил все новые и новые рулады. Куплеты эти он сочинял сам – для Сани. По крайней мере, он так говорил, и Саня охотно и с удовольствием верила в это. Уже потом, когда любовь рухнула карточным домиком, Саня услышала те же песенки в исполнении учащихся своего лицея, поехав как-то с ними за город.

    А рухнула любовь по вполне тривиальной причине – неожиданно  вернулась из деревни супруга Саниного обоже. Вернулась в обществе двух таких же смазливых и вертлявых мальчишек, как и их папаша. Оказалось, семейство гостило у бабушки с дедушкой, но под Новый год соскучилось и решило нагрянуть -  своеобразным сюрпризом.

    Сюрприз вышел на славу. Саня в это время резала  на коммунальной кухне овощи для салата. Она с упоением мурлыкала куплетики своего ухажера, когда тот примчался с перекошенным лицом, схватил Санину миску и бабахнул ее на ближайший стол: «Сделай вид, что ты пришла не ко мне, а к соседям! А потом потихоньку оденься и уходи…  Пальто на вешалке в коридоре… хорошо, что ты сегодня его там оставила! Я позвоню…» Смазливые вертлявые ребятишки детсадовского возраста маячили у него за спиной, с интересом разглядывая ничего не понимающую Саню.

    Она потом и вспомнить не могла, как добралась домой. Было больно и стыдно, хоть сквозь землю провались. В ванной она пустила воду и долго рыдала, не в силах перенести предательства и лжи. Саня представляла себе, как после отъезда семьи в деревню предмет ее страстной любви запихивает в шкаф вещички, которые бы указывали на наличие оной, и отправляется на поиски такой дурочки, как она – и не хотела жить. Она чувствовала, что мама все это время торчит за дверью, и от этого становилось еще хуже.

    - Прохвост – он и есть прохвост, - приговаривала мама потом, отпаивая на кухне икающую Саню горячим сладким чаем. – Ты же не хотела слушать, теперь пожинай плоды.

    - Мам, да ты не видела его ни разу! Как можно огульно судить человека? – На дне Саниной души еще теплилась какая-то надежда, она все еще пыталась оправдать сладкоголосого обманщика.

    - Я проинтуичила. Ничего сложного в этом нет, особенно в твоем случае – все ж лежало на поверхности. Просто ты не видела ничего, как и все влюбленные.

    Мама погладила Саню по голове, и та поймала ее руку, и прижалась щекой, и замерла. И заревела снова, отказываясь поверить в то, что мама, как всегда, была права.

    Теперь, когда в ее жизни появился Олег, Саня пыталась осторожничать, уговаривала сама себя, убаюкивала рождающееся  чувство. Она с каким-то садистским наслаждением выискивала в Олеге недостатки, запоминала каждую его неловкость, каждый промах. Экзекуция длилась лишь месяц-другой, а потом…

    Потом она рукой махнула, и радостно поплыла в обволакивающих, нежных  волнах своего нового чувства, затопившего все вокруг…

    Саня любила своего Олега, любила так, что порой страшно становилось – вдруг все исчезнет, канет в небытие, как это часто бывает в сказках. Ведь нельзя же так жить – как в сказке. Так не бывает. Во всяком случае, не должно быть. А у нее было. Она жила, как в сказке. Именно так она однажды и ответила маме на ее вопрос: «Живу, как в сказке!» Ответила и испугалась, и безотчетный страх поселился в душе. И всякий раз, когда Олег возвращался вечерами домой, устало прижимался к ней и шептал: «Солнце мое!», Саня боялась. Она и сама не знала, чего именно. Просто боялась – и все.

   Через год после свадьбы родился Кирюшка, и надо было видеть, как горд и счастлив был Олег! И все-то у них было хорошо – и любовь, и достаток, и жили-то в отдельной квартире, доставшейся Олегу от бабушки. Спустя два года Саня забеременела вновь, УЗИ показало, что будет девочка. Саня была на седьмом небе от счастья, она всегда мечтала о дочке. Но каждый вечер, когда Олег шептал ей: «Солнце мое!», у Сани начинало саднить где-то в области сердца…

    Она боялась…

                                                                                                                                                               ***

    Вот и сейчас она боится.

    Боится, что замешкается, не успеет, упустит…

    Вон как резво одевает ее малышку гренадер Валюня, приговаривает что-то, сюсюкает. А на нее, на Саню, и внимания не обращает, словно бы и нет ее!

    За дверью толпятся в томительном ожидании Санины родственники, она слышит их голоса. Мама, кажется, плачет – расчувствовалась. Кирюшка что-то спрашивает у Олега, и тот отвечает напряженным деревянным голосом. Волнуется, понятное дело. Таисия Львовна шуршит целлофаном своих заморских роз и протяжно вздыхает, будто они ей все руки оттянули. Евгений Васильевич и вовсе в машине остался – Саня видела, как свекровь пыталась утянуть его за собой, но тот вырвался и только рукой махнул, отвернулся резко, с каким-то отчаянием отвернулся – мол, идите сами, без меня как-нибудь…

    А Саня боится…

   Ей страшно до жути, и она ощущает вдруг, как от всеобъемлющего, заполонившего все вокруг страха начинает лихорадочно метаться у пеленального стола, прямо за спиной у Валюни…

    «Они привыкнут без тебя!»

    Боже!!!

    Что это?!

    Она поднимает глаза и видит там, высоко, в бесконечной звенящей тишине,  что-то родное, близкое до боли.

    «Папа!»

    «Они привыкнут без тебя!»

   На нем прозрачные белые одежды, странно рассеивающиеся в далекой невесомой дымке.

   Он манит ее, увлекает за собой, поднимаясь все выше и выше, исчезая и появляясь вновь.

    «Нет-нет, я не могу!!! Я должна остаться!!!»

    «Они привыкнут без тебя!»

    «Не-е-ет!!! А как же мои дети?! Как же моя дочь, мое солнышко, ведь я так ее ждала!!! Я хочу засыпать и просыпаться рядом с ней, слышать ее нежный лепет, видеть, как умильно она чмокает губками, впитывая живительную материнскую влагу!!! Нет-нет, я должна остаться!!!»

    «Они привыкнут без тебя!»

    Его уже почти не видно, но она, как завороженная, не в силах оторвать глаз, все вглядывается и вглядывается  в мутную беспросветную бездну, пока что-то не ослепляет ее.

    СОЛНЦЕ!!!

    Боже, какое же оно яркое, обжигающее, неистовое!

    Она почти слепнет, она уже ничего не видит, и только чувствует, как какая-то неотвратимая сила стремительно уносит ее вверх, не оставляя ничего - ни печали, ни боли, ни сожаления…

    Она покорно протягивает безвольные руки и на немыслимой скорости мчится навстречу безвестности -  туда, где головокружительно и торжествуя сияет солнечный диск. И только немой ее крик до краев заполняет бесконечно гулкую пустоту:

    «СОЛНЦЕ МОЕ!!!»

                                                                                                                                                                   ***

    Валюня нервно курила на усыпанном осенними листьями крыльце заднего дворика, когда в дверном проеме показалась круглая мордашка молоденькой санитарочки, устроившейся в больницу накануне и вышедшей на свою первую смену:

    - А я вас везде ищу!

    - Зачем? – Валюне  хотелось, чтобы ей не мешали, чтобы не лезли с глупыми вопросами такие вот соплячки. Пусть позже, но только не сейчас, когда ей, Валюне, так плохо. Когда так тошно ей.

    - Да вот, думаю, что с платьем-то делать?

    - С каким еще платьем?

    - Ну, с тем, что мамочка выписанной девочки забыла… Может, позвонить им, пускай кто-нибудь вернется и заберет, пока далеко не уехали?

    Валюня бросила окурок в ведро с грязной водой, где на поверхности плавал одинокий желтый лист. Сунула руки в карманы халата, шумно потянула носом и подвинулась на крыльце, приглашая санитарочку присоединиться к ней.

    - Не надо никуда звонить. У этой малышки нет мамочки. Умерла ее мамочка.

    - Как это – умерла? – Пристроившаяся рядышком девчонка даже глаза округлила и вытаращилась на Валюню.

    - Обыкновенно. Кесарили ее, и во время операции хирург случайно задел аорту, открылось внутреннее кровотечение – и женщина погибла. Все произошло уже в послеоперационной палате.

    - Вот ужас-то! И бывает же такое… - после короткого молчания выдавила из себя пораженная санитарочка.

    Валюня тяжело вздохнула и снова закурила:

    - Бывает… А платье привезла мать умершей  - видимо, ополоумела от горя. Сказала, это для Сани. Для дочери, то есть. Поняла теперь?

    - Угу, - кивнула головой девчонка. – Наверно, матери будет еще тяжелее, если мы вернем платье. А так – вроде как Саня его надела…

    - Знаешь, а ведь сегодня как раз сорок дней, как все это случилось, - тихо заметила Валюня. – Я слышала, до этих пор душа находится рядом со своими родными, а на сороковой день покидает землю…

    - Так, может, эта Саня все еще здесь? – поежилась девчонка и опасливо глянула на Валюню.

    - Вряд ли. Зачем ей?  Ребеночка выписали, домой увезли… Теперь ее здесь ничто не держит… Пошли, работать надо.

… Далеко за городом свежий холмик земли был усыпан сотнями сиреневых астр, нежно подрагивающих под лучами прохладного осеннего солнца…