Прощание с Гурзуфом

                            


  «Уехать в Москву. Продать дом, покончить всё здесь и – в Москву…»
 
                                                                                                              А.П.Чехов «Три сестры», Гурзуф.
 
«Вся Россия - наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест. (Пауза.) Подумайте, Аня, ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листика, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов..».
                                                                                           А.П.Чехов «Вишнёвый сад», Гурзуф.
 
«В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит, и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства».
 
                                                                        А.П.Чехов «Дама с собачкой», Гурзуф, Ялта.
 
 
 
 
   Шёл седьмой день осени. Казалось, ещё вчера было лето, и его тепло, непременно, продлится до конца сентября. Но холода пришли внезапно, как и всегда, никого не спросив, а просто налетели бурей, что вырвала десятки деревьев и пролилась холодным дождём на улицы Москвы и зонтики её жителей. Однако седьмого сентября небо слегка прояснилось, и в заоблачную даль устремились те, кто летом не мог бросить работу, столицу и всё, что называется «целым годом», чтобы, наконец, раствориться в бархатном сезоне Чёрного моря и забыть обо всём, что тревожило и радовало в многомиллионном муравейнике последние одиннадцать месяцев.
   Что касается бархатного сезона, то его рождение уходит к далёким царским временам, когда царская семья и княжеская элита выезжали к морю на крымское побережье, и как писал Куприн: «…Надо сказать, что в Ялте существует не один сезон, а целых три: ситцевый, шёлковый и бархатный. Ситцевый - самый продолжительный, самый неинтересный и самый тихий. Делают его обыкновенные приезжие студенты, курсистки, средней руки чиновники и, главным образом, больные… Шёлковый сезон - более нарядный и богатый. Публику этого сезона составляют: купечество выше, чем среднего разбора, провинциальное дворянство, чиновники покрупнее, и так далее. Тут уже жизнь разматывается пошире… Но бархатный сезон! Это золотые дни для Ялты, да, пожалуй, и для всего крымского побережья».
   Ведь, после ситцевых и шёлковых нарядов, знать облачалась в бархатные платья, чтобы по вечерам, когда уже становилось прохладно, дышать лечебным крымским воздухом и восхищаться его красотами: то в Ливадийском дворце, то в Воронцовском. А когда здоровье  коронованных особ начинало дышать на ладан, то Массандровский дворец и его окрестности становились обязательным туберкулёзным санаторием, что часто являлось единственным спасением от болезни века, хотя, случалось и непоправимое…
   …Ну, что же, в двадцать три часа от взлётной полосы оторвался огромный лайнер и устремился к звёздному небу. Уж если гора не шла к Магомеду, то он сам, расправив свои алюминиевые крылья, прорезал облачный покров и соединился с ночной бесконечностью, где сияла рождавшаяся уже во второй четверти Луна, где редкие звёзды улыбались всем, кто к ним стремился, и где в чёрном полумраке засыпала уставшая земля.
   Было странно, сидя в салоне самолёта на более чем пятьсот мест, видеть сотни пустых кресел, будто все туристы мгновенно пересели в автомобили и поезда, устремившиеся по Крымскому мосту на райский полуостров. Но это был сентябрь, последний суточный рейс и суббота. А значит, все, кто в выходные захотел искупаться, улетели в пятницу, или утренними рейсами, а глубокой ночью летели только: деловые, случайные и вынужденные по тем или иным причинам посетить Крым, обязательно, в это время ранней осени, и как мы видим, таковых набралось совсем немного. 
   Среди этого, подавляющего меньшинства пассажиров, у левого иллюминатора сидели два человека. Мужчина и женщина. Муж, его звали Николай Иванович и его жена – Светлана Андреевна. Они летели к своей дочери Елене, в Гурзуф, чтобы, закончив некоторые неотложные дела, больше никогда туда не возвращаться, и оставить родной городок только в своей далёкой памяти.
   История этой семьи началась не так давно – восемь лет назад, когда Крым ещё был украинским, когда в Гурзуфе была жива бабушка - мать женщины пассажирки, а её будущий муж, в то время вдовец, прилетел в родной городок, чтобы вспомнить свою юность, искупаться на пляжах детства и вернуться в Москву, где он жил уже много, много лет. Они оба родились в Гурзуфе, были знакомы со школы, поскольку его первой любовью была старшая сестра, той, что сидела рядом.
   А дальше всё завертелось, как в индийских фильмах. Там, на родине, Николай узнаёт, что у него есть дочь, что его юная любовь живёт в Новосибирске, а младшая сестра влюблена в него с пятнадцати лет. Естественно, узел неизвестности был очень быстро распутан, отец познакомился со своей дочерью, влюбился в младшую сестру и женился на ней, забрав к себе в Москву.  
   Да, неисповедимы пути человеческие!!!
   … Итак, лайнер набрал высоту и, равномерно гудя турбинами, взял курс на Симферополь. Светлана Андреевна достала планшет и углубилась в чтение романа, а её муж обратил взор на медленно уходящую назад землю, уже без облаков, где стали появляться освещённые трассы дорог, маленькие деревни и ярко светящиеся города. Но даже там, где не было огней, распускающаяся луна, своим пепельным светом накрывала остывающую землю, и вокруг, куда только позволял размер иллюминатора, была видна, уходящая за горизонт, Восточно-Европейская равнина, уже не летняя, а плавно переходящая в раннюю осень.
   Насмотревшись на пропасть, что зияла под самолётом, Николай Иванович откинул кресло и утонул в мыслях о жизни и дочери, которая уже три года жила одна, в Гурзуфе, в доме бабушки, что и было причиной не только этого, но и частых предыдущих полётов рейсами Москва-Симферополь, Симферополь-Москва.
   Он дремал и вспоминал тот волшебный приезд в Гурзуф, когда, вернувшись в прошлое, он окунулся в сказку, будто кто-то, в небесах, вычеркнул из жизни десятки лет, чтобы дать ему возможность снова пережить то счастье, которое рвало сердце в далёкой юности, и поставило всё на свои места, предначертанные Судьбой.
   Они расписались в Гурзуфе, и в Москву улетали, как муж и жена. Теперь предстояло познакомить Светлану с московской дочерью и её семьёй. Его первая жена умерла пять лет назад, и все эти годы он всё сводное время отдавал детям и внукам. Конечно, живя отдельно, хотя и недалеко, Николай Иванович всё это время чувствовал себя одиноким, и дочь очень переживала, что отец может впасть в депрессию, а то и начнёт пить. Но этого не случилось. И когда папа зашёл с новой женой, Катя, так они назвали её в день рождения, была потрясена. Её папа и, вдруг, чужая женщина. Разговор был долгим, со всеми историческими подробностями, где и появилась сестра Елена.
   Ну, что же, накрыли стол, отметили приезд и свадьбу, и к вечеру решили, что если к отцу вернулось далёкое прошлое счастье, то это даже к лучшему. Теперь он не один, а Светлана была принята в семью, как близкий и надёжный человек, который не оставит отца в трудную минуту. Да и была она не случайным человеком в его жизни, ведь желающих ухватить одинокого мужчину с московской пропиской на пляжах Чёрного моря, было в избытке.
   Но, перед тем как уйти, Николай Иванович поднял один немаловажный вопрос. У Кати было двое детей, и, естественно, в будущем, она рассчитывала, что квартира и дача отца перейдут ей по наследству. Вот это и решил обсудить со всеми Николай, чтобы в будущем никаких скандалов и судов не было.
   Он сразу заявил, что в случае его смерти, квартира и дача останется внукам. Светлана претендовать на них не будет. Николай Иванович работал в одном из строительных управлений города и свою новую жену без жилья не оставит. Тем более что у Светланы в Симферополе была двухкомнатная квартира. Он хорошо зарабатывал, имел обширные связи с друзьями из строительных компаний, и если Света решит остаться в Москве, квартиру он ей купит обязательно. Что касается Лены, то она жила с матерью в Новосибирске, и о Москве никаких разговоров не было. Да и бабушка, скорее всего, оставит дом в Гурзуфе внучке. В общем, в тот вечер все расстались в хорошем настроении, а внуки признали тётю Свету, как свою. Но называть её бабушкой они не решались. Её красота и внешний вид никак не отвечали этому слову. Тем более что подарки, из далёкого Крыма, они получили и были ими счастливы. Ну, а возможность посещать Гурзуф в любое время года, да, к тому же у родственников, предвещало прекрасный отдых на таком знаменитом курорте.
   Прошло два года. Лена приезжала к отцу в Москву два раза. Была и Зоя, что радовало младшую сестру. Гуляли, любовались столицей, посетили ряд музеев и театров. В общем, жизнь налаживалась. Катя с семьёй два лета отдыхала в Гурзуфе, и после Турции, Египта и Таиланда, они поняли, что только здесь осталась та девственная крымская, нетронутая временем красота, что была и при Потёмкине, и при Екатерине ІІ, при Пушкине и при Айвазовском. Что была описана Чеховым и Куприным, Львом и Алексеем Толстыми, Грином и Паустовским.
   Как-то быстро пролетел ещё один год и, однажды, солнечным июлем, позвонила бабушка и срочно потребовала приехать на пару дней. Тут долго думать не приходилось, бабушке за восемьдесят, и Света с Николаем улетели в Крым. Как оказалось, Лена и Зоя были уже там, а, значит, предстоял семейный совет, но по какому поводу, никто не знал.
   Накрыли стол, в полном молчании бабушки, разлили её фирменную «Изабеллу» и задались немым вопросом: «Что случилось, зачем такой срочный вызов?».
   Бабушка, всегда отличавшаяся деловой хваткой, опрокинула маленькую рюмочку темно-красного нектара, и начала речь:
   - У меня две дочери, - она указала на сидевших рядом, - и одна внучка Леночка. Я знаю вас очень хорошо, но что будет после моей смерти? Я не хочу, чтобы вы, вдруг, стали злейшими врагами, деля моё наследство. А оно заключается вот в этом доме, который нам с дедом достался ещё от его деда. Не скажу, что его стоимость так уж велика, но он стоит в Крыму и в Гурзуфе, и как его цена может возрасти в будущем, никто не знает. Поэтому этот вопрос я решила закрыть сегодня, чтобы спокойно уйти в мир иной, не боясь за вас на свете этом. Завещание готово, в нём я указала Лену. Ваши мнения.
   Бабушка налила себе ещё рюмочку, выпила и окинула взглядом детей.
   - Спасибо, мамочка, - ответила Зоя, - у меня других мнений быть не может.
   И она перевела взгляд на сестру.
   Света широко улыбнулась, обняла Лену и радостно ответила матери:
   - Это единственный и правильный вариант. Мы с Колей, как-то, говорили об этом в Москве. Мы - за!!!
   Что было потом, рассказывать не буду, но выпили всю «Изабеллу», съёли цыплят-табака по-крымски, запили бабушкин пирог с яблоками крепким чаем и пошли гулять по праздничному ночному Гурзуфу, который в июле просто благоухал цветами, запахом моря, музыкой из ресторанов и счастливыми голосами отдыхающих. А их, в это время года, было в огромном изобилии. Но что особенно поражало северных жителей – это ночная крымская жара, когда от каждого здания отдавало солнечным теплом, как от печки, что копилось весь июльский день. И день этот принадлежал тому сезону, который  Александр Куприн называл шёлковым!
   Домой вернулись в час ночи и перед сном решили почитать – было настроение. Открыли окна, в которые врывался голос моря и курорта, стали выбирать книги. Николай Иванович взял толстую, старого издания «Похитители бриллиантов» Луи Буссенара, а Света – «Хождение по мукам» - двухтомник Алексея Толстого.
   Лёжа в постели, она рассказала историю покупки этого романа:
   - Первый раз, для себя, я открыла Алексея Толстого в школе, тогда все читали «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина». А, уже позже, посмотрела фильм «Хождение по мукам». Тут же решила прочитать, но нигде не могла найти. И только в Симферополе, на ярмарке, купила эти два тома. Знаешь, тут ещё мной вложена закладка, где Толстой пишет о Крыме, когда Даша сюда приезжает. Вот послушай – это шедевр. Этот кусочек я перечитываю раз в году обязательно.
   Света открыла книгу, и в полутёмной комнате разлилось описание того Крыма, каким он был сто лет назад: перед Первой мировой войной, революцией и войной гражданской – тихий, спокойный и сгорающий от черноморского солнца:
   «В это лето в Крыму был необычайный наплыв приезжих с севера. По всему побережью бродили с облупленными носами колючие петербуржцы с катарами и бронхитами, и шумные, растрепанные москвичи с ленивой и поющей речью, и черноглазые киевляне, не знающие различия гласных «о» и «а», и презирающие эту российскую суету богатые сибиряки; жарились и обгорали дочерна молодые женщины, и голенастые юноши, священники, чиновники, почтенные и семейные люди, живущие, как и все тогда жило в России, расхлябанно, точно с перебитой поясницей.
   В середине лета от соленой воды, жары и загара у всех этих людей пропадало ощущение стыда, городские платья начинали казаться пошлостью, и на прибрежном песке появились женщины, кое-как прикрытые татарскими полотенцами, и мужчины, похожие на изображения на этрусских вазах.
   В этой необычайной обстановке синих волн, горячего песка и голого тела, лезущего отовсюду, шатались семейные устои. Здесь все казалось легким и возможным. А какова будет расплата потом, на севере, в скучной квартире, когда за окнами дождь, а в прихожей трещит телефон и все кому-то чем-то обязаны, – стоит ли думать о расплате. Морская вода с мягким шорохом подходит к берегу, касается ног, и вытянутому телу на песке, закинутым рукам и закрытым векам – легко, горячо, сладко. Все, все, даже самое опасное, – легко и сладко.
   Нынешним летом легкомыслие и шаткость среди приезжих превзошли всякие размеры, словно у этих сотен тысяч городских обывателей каким-то гигантским протуберанцем, вылетевшим в одно июньское утро из раскаленного солнца, отшибло память и благоразумие.
   По всему побережью не было ни одной благополучной дачи. Неожиданно разрывались прочные связи. И казалось, самый воздух был полон любовного шепота, нежного смеха и неописуемой чепухи, которая говорилась на этой горячей земле, усеянной обломками древних городов и костями вымерших народов. Было, похоже, что к осенним дождям готовится какая-то всеобщая расплата и горькие слезы.
   Даша подъезжала к Евпатории после полудня. Незадолго до города, с дороги, пыльной белой лентой бегущей по ровной степи, мимо солончаков, ометов соломы, она увидела против солнца большой деревянный корабль. Он медленно двигался в полуверсте, по степи, среди полыни, сверху донизу покрытый черными, поставленными боком, парусами. Это было до того удивительно, что Даша ахнула. Сидевший рядом с ней в автомобиле армянин сказал, засмеявшись: «Сейчас море увидишь».
   Автомобиль повернул мимо квадратных запруд солеварен на песчаную возвышенность, и с нее открылось море. Оно лежало будто выше земли, темно-синее, покрытое белыми длинными жгутами пены. Веселый ветер засвистел в ушах. Даша стиснула на коленях кожаный чемоданчик и подумала:
   «Вот оно. Начинается».
   Света закрыла книгу и посмотрела на мужа.
   - Ну, как? Твоё сердце, рождённое в Гурзуфе, трогают эти слова?
   Николай Иванович обнял Свету, прижал её к себе и выдал философскую фразу:
   - Я уже давным-давно понял, что надо родиться в маленьком южном городке, провести в нём счастливое детство, окружённое вишнями, сливами и персиками. Детство полной свободы, когда убегал на целый день и возвращался только к ночи. А потом уехать в большой северный город и остаться там на всю жизнь, радуясь тому, что ни дети, ни внуки, никогда не испытают того счастливого солнечного детства, что было у тебя. И болеть ты не будешь, и всегда будешь улыбаться, потому что в тебя ещё там, давно и далеко, были встроены гены самого сильного иммунитета, что сформировались солнцем, жаркой летней водой и бесконечными витаминами, что поглощались с деревьев и огородов в огромных количествах, а тот детский загар останется в тебе до самых последних дней твоей северной жизни.
   - А вот я уехала с нашего юга только в сорок пять лет. Да и то, благодаря тебе. Не появись ты в Гурзуфе в то лето, моя жизнь застыла бы здесь. Это Судьба. Я в случайности не верю.
   - А знаешь, почему я взял Буссенара? – Николай открыл книгу, - там, в далёком прошлом, Зоя давала мне её читать. В ней такие прекрасные иллюстрации, думаю, их взяли ещё из французских изданий. И вот, в такие же ночи, я, сидя у окна, уплывал в далёкую Африку по золотой лунной дорожке искать бриллианты. В Москве у меня есть такая книга, правда, в современном издании. Если честно, то ерунда. И вот теперь она снова в моих руках…
   Вечером следующего дня они сидели в аэропорту и молчали. В очередной раз Крым уходил от них в далёкое прошлое.
   Потом был ещё звонок от бабушки, но уже из больницы, и был он последний. Сидя вечером, за поминальным столом, родные спросили Лену о планах на будущее.
   - Я давно решила, что перееду в Гурзуф, и буду жить здесь. Оформлю собственность, начну сдавать комнаты, а то и весь дом. Спрос большой, хотя и конкуренция не малая. Я юрист, и найти здесь работу по специальности очень тяжело. Так что, становлюсь собственником недвижимости и открываю маленькую гостиницу.
   На что отец тут же задал вопрос:
   - Леночка, всё это, конечно, прекрасно, но тебе уже за тридцать, как же семья, дети?
   - Эх, папочка, - воскликнула дочь, - это ваше поколение сначала думало о любви, а уж потом, как получится. Наше поколение другое. Сначала – крепко стать на ноги: получить образование, карьера, зарплата, квартира или дом, а уж потом и семья. А что касается семьи, то есть прекрасный старый фильм «Хозяйка гостиницы». Думаю, и у меня женихи выстоятся в очередь…
   Вот так и разлетелись они в разные стороны: Лена в Гурзуф, Николай и Света в Москву, а Зоя в холодный Новосибирск. Жизнь продолжилась уже без бабушки.
   …Летели дни, пролетали месяцы, и, вдруг, морозным январским вечером в московской квартире раздался звонок. Света открыла дверь и бросилась в объятья Лены. Этот внезапный приезд очень взволновал москвичей, ведь жить одной, крутиться со сдачей жилья, было не только трудно, но и опасно. Посыпались вопросы, удивления, но дочь не стала сразу пугать родных людей. Она приняла душ, поужинала, а уже потом, в тихой и спокойной обстановке сообщила шокирующую новость:
   - Я решила продать дом и уехать жить в Москву!
   Да, это была новость, так новость. Конечно, сначала москвичи даже обрадовались, ведь могло случиться нечто страшное, но потом поняли, что это и есть самое страшное, но не известие о переезде, а продажа дома в Гурзуфе и потеря далёкой родины навсегда. До них, наконец, стало доходить, что тот родительский дом, что всегда был началом начал и надёжным причалом, больше никогда не будет светиться огнями окон детства.
   То, что последовало потом, нельзя назвать ни руганью, ни скандалом. Было только одно: вопросы и ответы, ответы и вопросы.
   Лена настаивала на одном:
   - Не могу я больше там жить, не могу. И город родной и люди, вроде, родные, но я там одна. Вы вспомните, как Чехов писал в своей пьесе: «Сидишь в Москве, в громадной зале ресторана, никого не знаешь, и тебя никто не знает, и в то же время не чувствуешь себя чужим. А здесь ты всех знаешь, и тебя все знают, но чужой, чужой… Чужой и одинокий».
Вот и я поняла эти роковые слова, поняла, да слишком поздно. И то, что его «Три сестры» так рвались в Москву, я поняла и ощутила всем своим сердцем только сейчас. За это время я перечитала чеховских «Сестёр» несколько раз, и не хочу повторять их судьбу.
   - Леночка, ты не бери с них пример, - Николай Иванович взял дочь за руки, - девочки родились в Москве, были генеральскими детьми, и, вдруг, служба отца забрасывает их в какое-то захолустье, где умирает отец и будущее кажется беспросветной тьмой и полной безысходностью.
Мы всё думали - ты выйдешь замуж, родишь внуков и продолжишь наш род в Крыму. Но, значит, этому не бывать. А как же очередь из женихов в твоей гостинице?
Лена зло взглянула на отца и резко ответила:
   - Знаешь, как в песне поётся про бархатный сезон:
   «Этот вечер был всего один,
    Утром поезд чей-то уходил.
    А чуть позже, чей-то самолёт.
    Остальное это целый год».
    Я не хочу быть дамой с собачкой, а там, что ни жених, то обязательно женат. Это курорт и таких женихов – всё крымское побережье.
Папа, я твёрдо решила. И мама всё знает. Ругалась, но потом сказала: «Поступай, как хочешь. Дом твой, но я не согласна и всё!».  
   Главным же аргументом отца всегда оставались слова:
   - Леночка, ты пойми только одно: вот ты хочешь в Москву, но очень скоро сама Москва приедет к тебе. Готов Крымский мост, заканчивается строительство дорожной магистрали. Туда, в Крым, хлынут такие деньги и ресурсы, каких не было со времён Екатерины II. По железной дороге пойдут составы с миллионными грузами. Проектанты изменят весь нынешний облик Крыма. Новые пляжи и санатории, кинотеатры, рестораны, гостиницы. Это я, как строитель, всё понимаю и даже вижу. Так зачем же тебе менять  Москву «Массандровскую» на Москву «Столичную»?
   И не забывай, что Москва – это один из самых дорогих городов мира. Да, зарплаты здесь выше, чем по стране, но и цены не малые. Москвичи платят за всё, и платят по полной. А слова: «Дорогая моя Столица, золотая моя Москва!!!» обретают вполне однозначный смысл: и дорогая, и золотая.
   Но дочь была непреклонна. Конечно, семья лишалась собственного курорта, возможности в любой момент слетать к морю, не думая ни о чём, но, с другой стороны, Лена будет рядом, даст Бог, выйдет замуж, да и внуки…
   И после трёх дней переговоров, перешли к воплощению в жизнь мечты, навеянной затворником, спрятавшемся от почитателей таланта на даче татарина, что приютилась за скалами между посёлком Гурзуф и будущим лагерем «Артек». Звали затворника - Антон Павлович Чехов.
   Я уже писал, что отец беглянки работал в строительном управлении города и был знаком не только с коллегами по работе, но и с бывшими, как однокурсниками, так и просто друзьями, вращающимися в строительном бизнесе огромного города.
   А это дорогого стоит!
   Перебрав, довольно узкий круг друзей и знакомых, Николай Иванович созвонился с другом однокурсником, который владел строительной компанией, вполне приличной по размаху и отправился к нему домой.
   Был вечер, Москва заметалась январской метелью, и, сидя в большой гостиной, у дорогого коньяка, Николай рассказал свою историю и просьбу помочь, хотя, даже не мог и представить, какую реакцию у товарища вызовут его слова.
   Первой реакцией была новая рюмка коньяка, выпитая залпом, а потом радостная фраза:
   - Так, где ж ты был всё это время? Если бы ты знал, как мне нужен этот дом в Крыму, да не просто в Крыму, а в Гурзуфе. Тут такие предстоят дела. Крым ждёт больших денег, и для строителей это Клондайк. Да что я тебе говорю, кто-кто, а ты не хуже меня знаешь, что там скоро начнётся.
   Ладно, перейдём к делу. Что хочет твоя дочь в Москве? Не тебе говорить, о ценах в Крыму и в столице, но ты мой друг, и ты попал в яблочко моих идей.
   Николай показал фото дома и некоторые виды Гурзуфа. Товарищ быстро взглянул на них, кивнул головой и дал добро.
   - В этом доме я открою филиал нашей фирмы, выйду на городскую администрацию и предложу несколько проектов. Ну, это уж мои проблемы. Теперь о квартире в Москве. Я в сентябре сдаю два дома. Сразу оговорюсь – предлагаю только двухкомнатную, но, прекрасной планировки. Привози дочь, пускай выберет, что ей понравится: этаж, север, юг. Продажу и покупку оформим быстро, и не держа даже рубля в руках.
Завтра я загружу моих людей, они поедут в Крым, всё посмотрят и оценят. Все бумаги подпишем в день отъезда дочери в Москву. И в тот же день мои люди займутся перестройкой дома под офис.
   Через два дня семья осматривала новый дом, в котором Лена будет жить уже в сентябре. Не долго думая, она выбрала двадцать пятый этаж, с видом на юг и подписала бумагу, что эта квартира уже продана. Через восемь месяцев она въедет в этот дом, а жаркий Крым останется в далёком прошлом и так далеко, что даже с её двадцать пятого этажа она не сможет увидеть ни Ай-Петри, ни Кара-Даг, ни родную Аю-Даг…
   … И вот теперь, седьмого сентября, они летели в Крым, чтобы забрать Лену с собой, а бабушкин дом и Гурзуф оставить в прошлом, и оставить навсегда. Обратные билеты взяли на шестнадцатое сентября – в тот самый день, когда двести лет назад Гурзуф покидал Александр Сергеевич Пушкин, чтобы уже никогда туда не вернуться.
   Когда зашли во двор, вдруг, ощутили давящую сердце тоску, понимая, что эта ранняя осень очень скоро сметёт не только виноградные и ореховые листья, но и всю их прошлую жизнь, которая растворится в прибрежном тумане и «ранней порой мелькнёт за кормой...».
   Последнюю крымскую ночь провели на берегу, где полная Луна, своей серебряной дорожкой, звала в далёкое детство, к тем радостным дням, когда впереди была ещё целая жизнь, полная загадок и неизвестности.
   Но только море знало, что будет здесь шуметь ещё много, много веков…
   С тех пор прошло несколько лет…
   Уже второй год в последнюю субботу июля, на двадцатиметровой кухне, в полночь, у большого окна, на двадцать пятом этаже, сидит молодая женщина и смотрит в бездну домов, уходящую за горизонт. Минут через десять она заваривает крепкий кофе, медленно пьёт, а после, выключив свет, опять устремляет свои тоскующие глаза в городскую пустоту, где никогда не плескалось Чёрное море, не пахло японской акацией, а лунная дорожка не блестела серебром в полнолуние, приглашая помечтать о будущем счастье.
   Посидев так с полчаса, она закрывает глаза, и горячие слёзы начинают тихо капать на подоконник, а в ушах, издалека, приближается мерный шум морского прибоя. И этот шум становится всё сильнее и сильнее, ввинчиваясь в мозг, доставая из его глубин далёкую память детства и юности в родном городке по имени Гурзуф.
   Поплакав и повздыхав, женщина берёт трубку телефона и звонит отцу:
   - Папа, дорогой, - шепчет она, - я не могу жить  в Москве,  я хочу в Гурзуф, я хочу на родину, я хочу в Гурзуф, я хочу видеть море, я хочу домой.
   Но с той стороны телефона молчат. Николай Иванович  всё понимает, но вернуть обратно уже ничего не может. Родной Гурзуф и в его душе остался далёкой сказкой, и той бесконечной пропастью, что лежит теперь между Москвой и родным Гурзуфом, где великий Антон Павлович писал «Даму с собачкой», «Вишнёвый сад» и «Три сестры», горя желанием, в отличие от моих героев, поскорее вернуться в свою любимую Москву.
   Где берег и море овеяны гением Пушкина, где отдыхали первые космонавты и где вечная Аю-Даг возвышается святым Олимпом над городом детства, юности и первой любви, что навсегда останется в сердце, уехавшем из этих мест давным-давно и… навсегда.
   Положив трубку, Лена идёт в детскую комнату, склоняется над трёхлетней москвичкой и, поцеловав крошку, уходит в спальню, ложится рядом с мужем и мгновенно засыпает.
   В воскресенье она просыпается в девять утра, её будит маленькая Лиза. Она приносит любимую в этом месяце книгу «Белый пудель» и просит маму почитать. Этот рассказ Куприна ей очень нравится. Она не раз смотрела фильм и яркая, с прекрасными картинками книга, вызывает у неё огромный детский интерес. Ей жалко пуделя Арто, мальчика Серёжу и она каждый раз ждёт, что Серёжа освободит своего белого пуделя, и трое бедных артистов будут ещё очень долго путешествовать по Крыму, зарабатывая на хлеб, в этом райском месте у Чёрного моря.
   Мама раскрывает книгу и начинает читать. Лиза прижимается к ней, ища защиты от злого дворника и капризного мальчика, затем, впивается глазами в трёх путешественников идущих по горным красотам Крымского полуострова, и слушает.
   «Узкими горными тропинками, - начинает мама, - от одного дачного поселка до другого, пробиралась вдоль южного берега Крыма маленькая бродячая труппа. Впереди обыкновенно бежал, свесив набок длинный розовый язык, белый пудель Арто, остриженный наподобие льва. У перекрестков он останавливался и, махая хвостом, вопросительно оглядывался назад. По каким-то ему одному известным признакам он всегда безошибочно узнавал дорогу и, весело болтая мохнатыми ушами, кидался галопом вперед. За собакой шел двенадцатилетний мальчик Сергей, который держал под левым локтем свернутый ковер для акробатических упражнений, а в правой нес тесную и грязную клетку со щеглом, обученным вытаскивать из ящика разноцветные бумажки с предсказаниями на будущую жизнь. Наконец сзади плелся старший член труппы - дедушка Мартын Лодыжкин, с шарманкой на скрюченной спине…».
   Лена закрывает книгу, смотрит на дочь (сегодня она такое читать не может) и тихо шепчет:
   - Давай продолжим после завтрака. Пошли умываться и кушать.
   Но девочка хочет знать:
   - Мамочка, а мы поедем к морю, туда, где живут Серёжа с дедушкой и Арто? Я очень хочу их увидеть. Я буду вести себя хорошо и не буду кричать и плакать, как тот избалованный капризный мальчик.
   - Конечно, поедем, обязательно поедем, - мечтательно говорит мать. - И в море будем купаться, и посмотрим выступление Серёжи с его белым пуделем.
   А самой, вдруг, в голову, приходит тревожная мысль: «Неужели опять возвращаются времена того Куприна, что были сто лет назад? С князьями, графами, лакеями… и бархатными сезонами царственных особ. Не дай, Бог!»
  На кухне, стоя у плиты, Лена смотрит на Лизу, листающую книгу, и включает телевизор.
  В ту же секунду кухня взрывается легендарными словами:
   «Дорогая моя Столица, золотая моя Москва!!!»
   Да, жизнь брала своё.
   А в это время, где-то далеко, далеко, у самого синего моря, шум прибоя воскресал слова Гения, побывавшего там всего один раз.
Звали Гения - Александр Сергеевич Пушкин.
   «Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.
Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга…».        
 
 
             Гурзуф – Санкт-Петербург   2019 - 2020 г.г.

© Copyright: Валентин Пономаренко, 2020

Регистрационный номер №0482715

от 30 октября 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0482715 выдан для произведения:                               «Уехать в Москву. Продать дом, покончить всё здесь и – в Москву…»
 
                                                                                                              А.П.Чехов «Три сестры», Гурзуф.
 
«Вся Россия - наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест. (Пауза.) Подумайте, Аня, ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листика, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов..».
                                                                                           А.П.Чехов «Вишнёвый сад», Гурзуф.
 
«В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит, и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства».
 
                                                                        А.П.Чехов «Дама с собачкой», Гурзуф, Ялта.
 
 
 
 
   Шёл седьмой день осени. Казалось, ещё вчера было лето, и его тепло, непременно, продлится до конца сентября. Но холода пришли внезапно, как и всегда, никого не спросив, а просто налетели бурей, что вырвала десятки деревьев и пролилась холодным дождём на улицы Москвы и зонтики её жителей. Однако седьмого сентября небо слегка прояснилось, и в заоблачную даль устремились те, кто летом не мог бросить работу, столицу и всё, что называется «целым годом», чтобы, наконец, раствориться в бархатном сезоне Чёрного моря и забыть обо всём, что тревожило и радовало в многомиллионном муравейнике последние одиннадцать месяцев.
   Что касается бархатного сезона, то его рождение уходит к далёким царским временам, когда царская семья и княжеская элита выезжали к морю на крымское побережье, и как писал Куприн: «…Надо сказать, что в Ялте существует не один сезон, а целых три: ситцевый, шёлковый и бархатный. Ситцевый - самый продолжительный, самый неинтересный и самый тихий. Делают его обыкновенные приезжие студенты, курсистки, средней руки чиновники и, главным образом, больные… Шёлковый сезон - более нарядный и богатый. Публику этого сезона составляют: купечество выше, чем среднего разбора, провинциальное дворянство, чиновники покрупнее, и так далее. Тут уже жизнь разматывается пошире… Но бархатный сезон! Это золотые дни для Ялты, да, пожалуй, и для всего крымского побережья».
   Ведь, после ситцевых и шёлковых нарядов, знать облачалась в бархатные платья, чтобы по вечерам, когда уже становилось прохладно, дышать лечебным крымским воздухом и восхищаться его красотами: то в Ливадийском дворце, то в Воронцовском. А когда здоровье  коронованных особ начинало дышать на ладан, то Массандровский дворец и его окрестности становились обязательным туберкулёзным санаторием, что часто являлось единственным спасением от болезни века, хотя, случалось и непоправимое…
   …Ну, что же, в двадцать три часа от взлётной полосы оторвался огромный лайнер и устремился к звёздному небу. Уж если гора не шла к Магомеду, то он сам, расправив свои алюминиевые крылья, прорезал облачный покров и соединился с ночной бесконечностью, где сияла рождавшаяся уже во второй четверти Луна, где редкие звёзды улыбались всем, кто к ним стремился, и где в чёрном полумраке засыпала уставшая земля.
   Было странно, сидя в салоне самолёта на более чем пятьсот мест, видеть сотни пустых кресел, будто все туристы мгновенно пересели в автомобили и поезда, устремившиеся по Крымскому мосту на райский полуостров. Но это был сентябрь, последний суточный рейс и суббота. А значит, все, кто в выходные захотел искупаться, улетели в пятницу, или утренними рейсами, а глубокой ночью летели только: деловые, случайные и вынужденные по тем или иным причинам посетить Крым, обязательно, в это время ранней осени, и как мы видим, таковых набралось совсем немного. 
   Среди этого, подавляющего меньшинства пассажиров, у левого иллюминатора сидели два человека. Мужчина и женщина. Муж, его звали Николай Иванович и его жена – Светлана Андреевна. Они летели к своей дочери Елене, в Гурзуф, чтобы, закончив некоторые неотложные дела, больше никогда туда не возвращаться, и оставить родной городок только в своей далёкой памяти.
   История этой семьи началась не так давно – восемь лет назад, когда Крым ещё был украинским, когда в Гурзуфе была жива бабушка - мать женщины пассажирки, а её будущий муж, в то время вдовец, прилетел в родной городок, чтобы вспомнить свою юность, искупаться на пляжах детства и вернуться в Москву, где он жил уже много, много лет. Они оба родились в Гурзуфе, были знакомы со школы, поскольку его первой любовью была старшая сестра, той, что сидела рядом.
   А дальше всё завертелось, как в индийских фильмах. Там, на родине, Николай узнаёт, что у него есть дочь, что его юная любовь живёт в Новосибирске, а младшая сестра влюблена в него с пятнадцати лет. Естественно, узел неизвестности был очень быстро распутан, отец познакомился со своей дочерью, влюбился в младшую сестру и женился на ней, забрав к себе в Москву.  
   Да, неисповедимы пути человеческие!!!
   … Итак, лайнер набрал высоту и, равномерно гудя турбинами, взял курс на Симферополь. Светлана Андреевна достала планшет и углубилась в чтение романа, а её муж обратил взор на медленно уходящую назад землю, уже без облаков, где стали появляться освещённые трассы дорог, маленькие деревни и ярко светящиеся города. Но даже там, где не было огней, распускающаяся луна, своим пепельным светом накрывала остывающую землю, и вокруг, куда только позволял размер иллюминатора, была видна, уходящая за горизонт, Восточно-Европейская равнина, уже не летняя, а плавно переходящая в раннюю осень.
   Насмотревшись на пропасть, что зияла под самолётом, Николай Иванович откинул кресло и утонул в мыслях о жизни и дочери, которая уже три года жила одна, в Гурзуфе, в доме бабушки, что и было причиной не только этого, но и частых предыдущих полётов рейсами Москва-Симферополь, Симферополь-Москва.
   Он дремал и вспоминал тот волшебный приезд в Гурзуф, когда, вернувшись в прошлое, он окунулся в сказку, будто кто-то, в небесах, вычеркнул из жизни десятки лет, чтобы дать ему возможность снова пережить то счастье, которое рвало сердце в далёкой юности, и поставило всё на свои места, предначертанные Судьбой.
   Они расписались в Гурзуфе, и в Москву улетали, как муж и жена. Теперь предстояло познакомить Светлану с московской дочерью и её семьёй. Его первая жена умерла пять лет назад, и все эти годы он всё сводное время отдавал детям и внукам. Конечно, живя отдельно, хотя и недалеко, Николай Иванович всё это время чувствовал себя одиноким, и дочь очень переживала, что отец может впасть в депрессию, а то и начнёт пить. Но этого не случилось. И когда папа зашёл с новой женой, Катя, так они назвали её в день рождения, была потрясена. Её папа и, вдруг, чужая женщина. Разговор был долгим, со всеми историческими подробностями, где и появилась сестра Елена.
   Ну, что же, накрыли стол, отметили приезд и свадьбу, и к вечеру решили, что если к отцу вернулось далёкое прошлое счастье, то это даже к лучшему. Теперь он не один, а Светлана была принята в семью, как близкий и надёжный человек, который не оставит отца в трудную минуту. Да и была она не случайным человеком в его жизни, ведь желающих ухватить одинокого мужчину с московской пропиской на пляжах Чёрного моря, было в избытке.
   Но, перед тем как уйти, Николай Иванович поднял один немаловажный вопрос. У Кати было двое детей, и, естественно, в будущем, она рассчитывала, что квартира и дача отца перейдут ей по наследству. Вот это и решил обсудить со всеми Николай, чтобы в будущем никаких скандалов и судов не было.
   Он сразу заявил, что в случае его смерти, квартира и дача останется внукам. Светлана претендовать на них не будет. Николай Иванович работал в одном из строительных управлений города и свою новую жену без жилья не оставит. Тем более что у Светланы в Симферополе была двухкомнатная квартира. Он хорошо зарабатывал, имел обширные связи с друзьями из строительных компаний, и если Света решит остаться в Москве, квартиру он ей купит обязательно. Что касается Лены, то она жила с матерью в Новосибирске, и о Москве никаких разговоров не было. Да и бабушка, скорее всего, оставит дом в Гурзуфе внучке. В общем, в тот вечер все расстались в хорошем настроении, а внуки признали тётю Свету, как свою. Но называть её бабушкой они не решались. Её красота и внешний вид никак не отвечали этому слову. Тем более что подарки, из далёкого Крыма, они получили и были ими счастливы. Ну, а возможность посещать Гурзуф в любое время года, да, к тому же у родственников, предвещало прекрасный отдых на таком знаменитом курорте.
   Прошло два года. Лена приезжала к отцу в Москву два раза. Была и Зоя, что радовало младшую сестру. Гуляли, любовались столицей, посетили ряд музеев и театров. В общем, жизнь налаживалась. Катя с семьёй два лета отдыхала в Гурзуфе, и после Турции, Египта и Таиланда, они поняли, что только здесь осталась та девственная крымская, нетронутая временем красота, что была и при Потёмкине, и при Екатерине ІІ, при Пушкине и при Айвазовском. Что была описана Чеховым и Куприным, Львом и Алексеем Толстыми, Грином и Паустовским.
   Как-то быстро пролетел ещё один год и, однажды, солнечным июлем, позвонила бабушка и срочно потребовала приехать на пару дней. Тут долго думать не приходилось, бабушке за восемьдесят, и Света с Николаем улетели в Крым. Как оказалось, Лена и Зоя были уже там, а, значит, предстоял семейный совет, но по какому поводу, никто не знал.
   Накрыли стол, в полном молчании бабушки, разлили её фирменную «Изабеллу» и задались немым вопросом: «Что случилось, зачем такой срочный вызов?».
   Бабушка, всегда отличавшаяся деловой хваткой, опрокинула маленькую рюмочку темно-красного нектара, и начала речь:
   - У меня две дочери, - она указала на сидевших рядом, - и одна внучка Леночка. Я знаю вас очень хорошо, но что будет после моей смерти? Я не хочу, чтобы вы, вдруг, стали злейшими врагами, деля моё наследство. А оно заключается вот в этом доме, который нам с дедом достался ещё от его деда. Не скажу, что его стоимость так уж велика, но он стоит в Крыму и в Гурзуфе, и как его цена может возрасти в будущем, никто не знает. Поэтому этот вопрос я решила закрыть сегодня, чтобы спокойно уйти в мир иной, не боясь за вас на свете этом. Завещание готово, в нём я указала Лену. Ваши мнения.
   Бабушка налила себе ещё рюмочку, выпила и окинула взглядом детей.
   - Спасибо, мамочка, - ответила Зоя, - у меня других мнений быть не может.
   И она перевела взгляд на сестру.
   Света широко улыбнулась, обняла Лену и радостно ответила матери:
   - Это единственный и правильный вариант. Мы с Колей, как-то, говорили об этом в Москве. Мы - за!!!
   Что было потом, рассказывать не буду, но выпили всю «Изабеллу», съёли цыплят-табака по-крымски, запили бабушкин пирог с яблоками крепким чаем и пошли гулять по праздничному ночному Гурзуфу, который в июле просто благоухал цветами, запахом моря, музыкой из ресторанов и счастливыми голосами отдыхающих. А их, в это время года, было в огромном изобилии. Но что особенно поражало северных жителей – это ночная крымская жара, когда от каждого здания отдавало солнечным теплом, как от печки, что копилось весь июльский день. И день этот принадлежал тому сезону, который  Александр Куприн называл шёлковым!
   Домой вернулись в час ночи и перед сном решили почитать – было настроение. Открыли окна, в которые врывался голос моря и курорта, стали выбирать книги. Николай Иванович взял толстую, старого издания «Похитители бриллиантов» Луи Буссенара, а Света – «Хождение по мукам» - двухтомник Алексея Толстого.
   Лёжа в постели, она рассказала историю покупки этого романа:
   - Первый раз, для себя, я открыла Алексея Толстого в школе, тогда все читали «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина». А, уже позже, посмотрела фильм «Хождение по мукам». Тут же решила прочитать, но нигде не могла найти. И только в Симферополе, на ярмарке, купила эти два тома. Знаешь, тут ещё мной вложена закладка, где Толстой пишет о Крыме, когда Даша сюда приезжает. Вот послушай – это шедевр. Этот кусочек я перечитываю раз в году обязательно.
   Света открыла книгу, и в полутёмной комнате разлилось описание того Крыма, каким он был сто лет назад: перед Первой мировой войной, революцией и войной гражданской – тихий, спокойный и сгорающий от черноморского солнца:
   «В это лето в Крыму был необычайный наплыв приезжих с севера. По всему побережью бродили с облупленными носами колючие петербуржцы с катарами и бронхитами, и шумные, растрепанные москвичи с ленивой и поющей речью, и черноглазые киевляне, не знающие различия гласных «о» и «а», и презирающие эту российскую суету богатые сибиряки; жарились и обгорали дочерна молодые женщины, и голенастые юноши, священники, чиновники, почтенные и семейные люди, живущие, как и все тогда жило в России, расхлябанно, точно с перебитой поясницей.
   В середине лета от соленой воды, жары и загара у всех этих людей пропадало ощущение стыда, городские платья начинали казаться пошлостью, и на прибрежном песке появились женщины, кое-как прикрытые татарскими полотенцами, и мужчины, похожие на изображения на этрусских вазах.
   В этой необычайной обстановке синих волн, горячего песка и голого тела, лезущего отовсюду, шатались семейные устои. Здесь все казалось легким и возможным. А какова будет расплата потом, на севере, в скучной квартире, когда за окнами дождь, а в прихожей трещит телефон и все кому-то чем-то обязаны, – стоит ли думать о расплате. Морская вода с мягким шорохом подходит к берегу, касается ног, и вытянутому телу на песке, закинутым рукам и закрытым векам – легко, горячо, сладко. Все, все, даже самое опасное, – легко и сладко.
   Нынешним летом легкомыслие и шаткость среди приезжих превзошли всякие размеры, словно у этих сотен тысяч городских обывателей каким-то гигантским протуберанцем, вылетевшим в одно июньское утро из раскаленного солнца, отшибло память и благоразумие.
   По всему побережью не было ни одной благополучной дачи. Неожиданно разрывались прочные связи. И казалось, самый воздух был полон любовного шепота, нежного смеха и неописуемой чепухи, которая говорилась на этой горячей земле, усеянной обломками древних городов и костями вымерших народов. Было, похоже, что к осенним дождям готовится какая-то всеобщая расплата и горькие слезы.
   Даша подъезжала к Евпатории после полудня. Незадолго до города, с дороги, пыльной белой лентой бегущей по ровной степи, мимо солончаков, ометов соломы, она увидела против солнца большой деревянный корабль. Он медленно двигался в полуверсте, по степи, среди полыни, сверху донизу покрытый черными, поставленными боком, парусами. Это было до того удивительно, что Даша ахнула. Сидевший рядом с ней в автомобиле армянин сказал, засмеявшись: «Сейчас море увидишь».
   Автомобиль повернул мимо квадратных запруд солеварен на песчаную возвышенность, и с нее открылось море. Оно лежало будто выше земли, темно-синее, покрытое белыми длинными жгутами пены. Веселый ветер засвистел в ушах. Даша стиснула на коленях кожаный чемоданчик и подумала:
   «Вот оно. Начинается».
   Света закрыла книгу и посмотрела на мужа.
   - Ну, как? Твоё сердце, рождённое в Гурзуфе, трогают эти слова?
   Николай Иванович обнял Свету, прижал её к себе и выдал философскую фразу:
   - Я уже давным-давно понял, что надо родиться в маленьком южном городке, провести в нём счастливое детство, окружённое вишнями, сливами и персиками. Детство полной свободы, когда убегал на целый день и возвращался только к ночи. А потом уехать в большой северный город и остаться там на всю жизнь, радуясь тому, что ни дети, ни внуки, никогда не испытают того счастливого солнечного детства, что было у тебя. И болеть ты не будешь, и всегда будешь улыбаться, потому что в тебя ещё там, давно и далеко, были встроены гены самого сильного иммунитета, что сформировались солнцем, жаркой летней водой и бесконечными витаминами, что поглощались с деревьев и огородов в огромных количествах, а тот детский загар останется в тебе до самых последних дней твоей северной жизни.
   - А вот я уехала с нашего юга только в сорок пять лет. Да и то, благодаря тебе. Не появись ты в Гурзуфе в то лето, моя жизнь застыла бы здесь. Это Судьба. Я в случайности не верю.
   - А знаешь, почему я взял Буссенара? – Николай открыл книгу, - там, в далёком прошлом, Зоя давала мне её читать. В ней такие прекрасные иллюстрации, думаю, их взяли ещё из французских изданий. И вот, в такие же ночи, я, сидя у окна, уплывал в далёкую Африку по золотой лунной дорожке искать бриллианты. В Москве у меня есть такая книга, правда, в современном издании. Если честно, то ерунда. И вот теперь она снова в моих руках…
   Вечером следующего дня они сидели в аэропорту и молчали. В очередной раз Крым уходил от них в далёкое прошлое.
   Потом был ещё звонок от бабушки, но уже из больницы, и был он последний. Сидя вечером, за поминальным столом, родные спросили Лену о планах на будущее.
   - Я давно решила, что перееду в Гурзуф, и буду жить здесь. Оформлю собственность, начну сдавать комнаты, а то и весь дом. Спрос большой, хотя и конкуренция не малая. Я юрист, и найти здесь работу по специальности очень тяжело. Так что, становлюсь собственником недвижимости и открываю маленькую гостиницу.
   На что отец тут же задал вопрос:
   - Леночка, всё это, конечно, прекрасно, но тебе уже за тридцать, как же семья, дети?
   - Эх, папочка, - воскликнула дочь, - это ваше поколение сначала думало о любви, а уж потом, как получится. Наше поколение другое. Сначала – крепко стать на ноги: получить образование, карьера, зарплата, квартира или дом, а уж потом и семья. А что касается семьи, то есть прекрасный старый фильм «Хозяйка гостиницы». Думаю, и у меня женихи выстоятся в очередь…
   Вот так и разлетелись они в разные стороны: Лена в Гурзуф, Николай и Света в Москву, а Зоя в холодный Новосибирск. Жизнь продолжилась уже без бабушки.
   …Летели дни, пролетали месяцы, и, вдруг, морозным январским вечером в московской квартире раздался звонок. Света открыла дверь и бросилась в объятья Лены. Этот внезапный приезд очень взволновал москвичей, ведь жить одной, крутиться со сдачей жилья, было не только трудно, но и опасно. Посыпались вопросы, удивления, но дочь не стала сразу пугать родных людей. Она приняла душ, поужинала, а уже потом, в тихой и спокойной обстановке сообщила шокирующую новость:
   - Я решила продать дом и уехать жить в Москву!
   Да, это была новость, так новость. Конечно, сначала москвичи даже обрадовались, ведь могла случиться нечто страшное, но потом поняли, что это и есть самое страшное, но не известие о переезде, а продажа дома в Гурзуфе и потеря далёкой родины навсегда. До них, наконец, стало доходить, что тот родительский дом, что всегда был началом начал и надёжным причалом, больше никогда не будет светиться огнями окон детства.
   То, что последовало потом, нельзя назвать ни руганью, ни скандалом. Было только одно: вопросы и ответы, ответы и вопросы.
   Лена настаивала на одном:
   - Не могу я больше там жить, не могу. И город родной и люди, вроде, родные, но я там одна. Вы вспомните, как Чехов писал в своей пьесе: «Сидишь в Москве, в громадной зале ресторана, никого не знаешь, и тебя никто не знает, и в то же время не чувствуешь себя чужим. А здесь ты всех знаешь, и тебя все знают, но чужой, чужой… Чужой и одинокий».
Вот и я поняла эти роковые слова, поняла, да слишком поздно. И то, что его «Три сестры» так рвались в Москву, я поняла и ощутила всем своим сердцем только сейчас. За это время я перечитала чеховских «Сестёр» несколько раз, и не хочу повторять их судьбу.
   - Леночка, ты не бери с них пример, - Николай Иванович взял дочь за руки, - девочки родились в Москве, были генеральскими детьми, и, вдруг, служба отца забрасывает их в какое-то захолустье, где умирает отец и будущее кажется беспросветной тьмой и полной безысходностью.
Мы всё думали - ты выйдешь замуж, родишь внуков и продолжишь наш род в Крыму. Но, значит, этому не бывать. А как же очередь из женихов в твоей гостинице?
Лена зло взглянула на отца и резко ответила:
   - Знаешь, как в песне поётся про бархатный сезон:
   «Этот вечер был всего один,
    Утром поезд чей-то уходил.
    А чуть позже, чей-то самолёт.
    Остальное это целый год».
    Я не хочу быть дамой с собачкой, а там, что ни жених, то обязательно женат. Это курорт и таких женихов – всё крымское побережье.
Папа, я твёрдо решила. И мама всё знает. Ругалась, но потом сказала: «Поступай, как хочешь. Дом твой, но я не согласна и всё!».  
   Главным же аргументом отца всегда оставались слова:
   - Леночка, ты пойми только одно: вот ты хочешь в Москву, но очень скоро сама Москва приедет к тебе. Готов Крымский мост, заканчивается строительство дорожной магистрали. Туда, в Крым, хлынут такие деньги и ресурсы, каких не было со времён Екатерины II. По железной дороге пойдут составы с миллионными грузами. Проектанты изменят весь нынешний облик Крыма. Новые пляжи и санатории, кинотеатры, рестораны, гостиницы. Это я, как строитель, всё понимаю и даже вижу. Так зачем же тебе менять крымскую Москву на Москву - Столицу?
   И не забывай, что Москва – это один из самых дорогих городов мира. Да, зарплаты здесь выше, чем по стране, но и цены не малые. Москвичи платят за всё, и платят по полной. А слова: «Дорогая моя Столица, золотая моя Москва!!!» обретают вполне однозначный смысл: и дорогая, и золотая.
   Но дочь была непреклонна. Конечно, семья лишалась собственного курорта, возможности в любой момент слетать к морю, не думая ни о чём, но, с другой стороны, Лена будет рядом, даст Бог, выйдет замуж, да и внуки…
   И после трёх дней переговоров, перешли к воплощению в жизнь мечты, навеянной затворником, спрятавшемся от почитателей таланта на даче татарина, что приютилась за скалами между посёлком Гурзуф и будущим лагерем «Артек». Звали затворника - Антон Павлович Чехов.
   Я уже писал, что отец беглянки работал в строительном управлении города и был знаком не только с коллегами по работе, но и с бывшими, как однокурсниками, так и просто друзьями, вращающимися в строительном бизнесе огромного города.
   А это дорогого стоит!
   Перебрав, довольно узкий круг друзей и знакомых, Николай Иванович созвонился с другом однокурсником, который владел строительной компанией, вполне приличной по размаху и отправился к нему домой.
   Был вечер, Москва заметалась январской метелью, и, сидя в большой гостиной, у дорогого коньяка, Николай рассказал свою историю и просьбу помочь, хотя, даже не мог и представить, какую реакцию у товарища вызовут его слова.
   Первой реакцией была новая рюмка коньяка, выпитая залпом, а потом радостная фраза:
   - Так, где ж ты был всё это время? Если бы ты знал, как мне нужен этот дом в Крыму, да не просто в Крыму, а в Гурзуфе. Тут такие предстоят дела. Крым ждёт больших денег, и для строителей это Клондайк. Да что я тебе говорю, кто-кто, а ты не хуже меня знаешь, что там скоро начнётся.
   Ладно, перейдём к делу. Что хочет твоя дочь в Москве? Не тебе говорить, о ценах в Крыму и в столице, но ты мой друг, и ты попал в яблочко моих идей.
   Николай показал фото дома и некоторые виды Гурзуфа. Товарищ быстро взглянул на них, кивнул головой и дал добро.
   - В этом доме я открою филиал нашей фирмы, выйду на городскую администрацию и предложу несколько проектов. Ну, это уж мои проблемы. Теперь о квартире в Москве. Я в сентябре сдаю два дома. Сразу оговорюсь – предлагаю только двухкомнатную, но, прекрасной планировки. Привози дочь, пускай выберет, что ей понравится: этаж, север, юг. Продажу и покупку оформим быстро, и не держа даже рубля в руках.
Завтра я загружу моих людей, они поедут в Крым, всё посмотрят и оценят. Все бумаги подпишем в день отъезда дочери в Москву. И в тот же день мои люди займутся перестройкой дома под офис.
   Через два дня семья осматривала новый дом, в котором Лена будет жить уже в сентябре. Не долго думая, она выбрала двадцать пятый этаж, с видом на юг и подписала бумагу, что эта квартира уже продана. Через восемь месяцев она въедет в этот дом, а жаркий Крым останется в далёком прошлом и так далеко, что даже с её двадцать пятого этажа она не сможет увидеть ни Ай-Петри, ни Кара-Даг, ни родную Аю-Даг…
   … И вот теперь, седьмого сентября, они летели в Крым, чтобы забрать Лену с собой, а бабушкин дом и Гурзуф оставить в прошлом, и оставить навсегда. Обратные билеты взяли на шестнадцатое сентября – в тот самый день, когда двести лет назад Гурзуф покидал Александр Сергеевич Пушкин, чтобы уже никогда туда не вернуться.
   Когда зашли во двор, вдруг, ощутили давящую сердце тоску, понимая, что эта ранняя осень очень скоро сметёт не только виноградные и ореховые листья, но и всю их прошлую жизнь, которая растворится в прибрежном тумане и «ранней порой мелькнёт за кормой...».
   Последнюю крымскую ночь провели на берегу, где полная Луна, своей серебряной дорожкой, звала в далёкое детство, к тем радостным дням, когда впереди была ещё целая жизнь, полная загадок и неизвестности.
   Но только море знало, что будет здесь шуметь ещё много, много веков…
   С тех пор прошло несколько лет…
   Уже второй год в последнюю субботу июля, на двадцатиметровой кухне, в полночь, у большого окна, на двадцать пятом этаже, сидит молодая женщина и смотрит в бездну домов, уходящую за горизонт. Минут через десять она заваривает крепкий кофе, медленно пьёт, а после, выключив свет, опять устремляет свои тоскующие глаза в городскую пустоту, где никогда не плескалось Чёрное море, не пахло японской акацией, а лунная дорожка не блестела серебром в полнолуние, приглашая помечтать о будущем счастье.
   Посидев так с полчаса, она закрывает глаза, и горячие слёзы начинают тихо капать на подоконник, а в ушах, издалека, приближается мерный шум морского прибоя. И этот шум становится всё сильнее и сильнее, ввинчиваясь в мозг, доставая из его глубин далёкую память детства и юности в родном городке по имени Гурзуф.
   Поплакав и повздыхав, женщина берёт трубку телефона и звонит отцу:
   - Папа, дорогой, - шепчет она, - я не могу жить  в Москве,  я хочу в Гурзуф, я хочу на родину, я хочу в Гурзуф, я хочу видеть море, я хочу домой.
   Но с той стороны телефона молчат. Николай Иванович  всё понимает, но вернуть обратно уже ничего не может. Родной Гурзуф и в его душе остался далёкой сказкой, и той бесконечной пропастью, что лежит теперь между Москвой и родным Гурзуфом, где великий Антон Павлович писал «Даму с собачкой», «Вишнёвый сад» и «Три сестры», горя желанием, в отличие от моих героев, поскорее вернуться в свою любимую Москву.
   Где берег и море овеяны гением Пушкина, где отдыхали первые космонавты и где вечная Аю-Даг возвышается святым Олимпом над городом детства, юности и первой любви, что навсегда останется в сердце, уехавшем из этих мест давным-давно и… навсегда.
   Положив трубку, Лена идёт в детскую комнату, склоняется над трёхлетней москвичкой и, поцеловав крошку, уходит в спальню, ложится рядом с мужем и мгновенно засыпает.
   В воскресенье она просыпается в девять утра, её будит маленькая Лиза. Она приносит любимую в этом месяце книгу «Белый пудель» и просит маму почитать. Этот рассказ Куприна ей очень нравится. Она не раз смотрела фильм и яркая, с прекрасными картинками книга, вызывает у неё огромный детский интерес. Ей жалко пуделя Арто, мальчика Серёжу и она каждый раз ждёт, что Серёжа освободит своего белого пуделя, и трое бедных артистов будут ещё очень долго путешествовать по Крыму, зарабатывая на хлеб, в этом райском месте у Чёрного моря.
   Мама раскрывает книгу и начинает читать. Лиза прижимается к ней, ища защиты от злого дворника и капризного мальчика, затем, впивается глазами в трёх путешественников идущих по горным красотам Крымского полуострова, и слушает.
   «Узкими горными тропинками, - начинает мама, - от одного дачного поселка до другого, пробиралась вдоль южного берега Крыма маленькая бродячая труппа. Впереди обыкновенно бежал, свесив набок длинный розовый язык, белый пудель Арто, остриженный наподобие льва. У перекрестков он останавливался и, махая хвостом, вопросительно оглядывался назад. По каким-то ему одному известным признакам он всегда безошибочно узнавал дорогу и, весело болтая мохнатыми ушами, кидался галопом вперед. За собакой шел двенадцатилетний мальчик Сергей, который держал под левым локтем свернутый ковер для акробатических упражнений, а в правой нес тесную и грязную клетку со щеглом, обученным вытаскивать из ящика разноцветные бумажки с предсказаниями на будущую жизнь. Наконец сзади плелся старший член труппы - дедушка Мартын Лодыжкин, с шарманкой на скрюченной спине…».
   Лена закрывает книгу, смотрит на дочь (сегодня она такое читать не может) и тихо шепчет:
   - Давай продолжим после завтрака. Пошли умываться и кушать.
   Но девочка хочет знать:
   - Мамочка, а мы поедем к морю, туда, где живут Серёжа с дедушкой и Арто? Я очень хочу их увидеть. Я буду вести себя хорошо и не буду кричать и плакать, как тот избалованный капризный мальчик.
   - Конечно, поедем, обязательно поедем, - мечтательно говорит мать. - И в море будем купаться, и посмотрим выступление Серёжи с его белым пуделем.
   А самой, вдруг, в голову, приходит тревожная мысль: «Неужели опять возвращаются времена того Куприна, что были сто лет назад? С князьями, графами, лакеями… и бархатными сезонами царственных особ. Не дай, Бог!»
  На кухне, стоя у плиты, Лена смотрит на Лизу, листающую книгу, и включает телевизор.
  В ту же секунду кухня взрывается легендарными словами:
   «Дорогая моя Столица, золотая моя Москва!!!»
   Да, жизнь брала своё.
   А в это время, где-то далеко, далеко, у самого синего моря, шум прибоя воскресал слова Гения, побывавшего там всего один раз.
Звали этого Гения - Александр Сергеевич Пушкин.
   «Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.
Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга…».        
 
 
             Гурзуф – Санкт-Петербург   2019 - 2020 г.г.

 

Дикая галактика

Дикая Галактика