Надя Терехова вернулась домой пьяной и совершенно расстроенной. В её ушах всё ещё звучали волнительные ритмы дискотеки, а в голове то и дело вспыхивали маленькие, совершенно непроизвольные фейерверки.
Наде не терпелось стать по-настоящему взрослой. Все другие девчонки в группе уже вовсю бахвалились связями с мальчиками, лишь она отчего-то трусила, возвращаясь домой, ровно к двадцати нуль-нуль, как заповедовал отец.
Но ей было тесно в этих рамках. Словно бы её превратили из живого, жаждущего веселья человека в жалкую подневольную куклу.
Наденька вспомнила, как в детстве любила посещать новогодние утренники. Обычно на них она была одной из темноволосых сказочных героинь. Мать долго колдовала над её карнавальными костюмами, колдовала и приучала дочь быть во всём первой. Однажды в классе четвёртом её нарядили строгой и вредной в своей не кукольной строгости Мальвиной. Наденьке понравилась и довольно широкая юбочка платья, и то, какие у неё чулочки и кружевное бельецо вкупе с довольно дорогими тщательно опряженными туфлями.
Родители относились к ней, словно бы к дорогой фарфоровой кукле. Наденька смотрела на мальчишек, а они на неё. Из-за пудры на лице её было трудно узнать. Но всё равно, она была красива и загадочна, как положено быть всякой, пусть даже и маленькой фее.
Но теперь, теперь она была слишком большой, чтобы притворяться Мальвиной.
Отец Нади с каким-то озлоблением смотрел на свою нетрезвую дочь. От той противно и скверно тянуло алкоголем – амбре из ароматов дешёвого пива и портвейна заполняло комнату, словно бы удушающий газ блиндаж.
- Где шлялась? Стерва!- выкрикнул он. Выкрикнул, как актёр, уставившись на телевизор, словно бы на суфлёрскую будку.
Надя молчала. У неё кружилась голова, и нестерпимо хотелось, наделать большую лужу, прямо в подаренные отцом кружевные трусы. Пьяненькая первокурсница глупо икнула.
- Натанцахбыла, - словно бы ворочая во рту большую горячую картофелину, проговорила она.
Вместе с этими словами из неё излилось всё то, что она боялась упустить всю дорогу до дома, сжавшись в комок на пластиковом креслице в трамвае. Проклятая жидкость стекала по ногам, словно бы берёзовый сок по стволу и обжигала нежную кожу. К запаху алкоголя примешивался иной более стойкий и противный запах, напоминающий Олегу Семёновичу о бессонных ночах и послеродовых капризах супруги.
- Ну-ка живо раздевайся, пока не обосралась, дрянь! – взвизгнул Олег Семёнович, стараясь не выглядеть слишком озабоченным своей просьбой.
Он устал от присутствия в доме дочери. Та слишком часто появлялась на глаза, не решаясь покинуть уютное жилище. Да и он сам привык к тому, что видит это ладное тело в тех самых обновах, которые покупал ей.
Их отношения с матерью Нади балансировали на грани разрыва. Они, то натягивались, словно бы гитарная струна, то становились слишком провальными. Надя также перепрыгивала с одной стороны на другую. Перепрыгивала и старательно притворялась любящей дочерью, как для одного, так и для другого родителя.
Сейчас она стала тупо и согласно исполнять просьбу рассерженного отца. Он был для неё пустым местом – словно бы терапевт на медосмотре или какой-нибудь воображаемый ухажёр. Такие вот воображаемые любовники являлись ей обычно в ванной комнате, где нагота была уместна, как никогда. Особенно сейчас, когда она стала совершеннолетней.
Летом женщины всегда предпочитают наготу. Нагота всегда была к лицу Наденьке. Втайне она гордилась своим ладным телом – с большим бюстом и давно уже хорошо оформленным тазом.
- А теперь, стервоза, марш в угол!
Наденька направилась в угол, и встала, прислонившись бедром к швейной машинке. Этот гроб бесил Олега Семёновича. Жена изводила его своей любовью к рукоделию – постоянно строча, примеряя, разбрасывая по полу выкройки и куски кальки.
Сначала она обшивала взрослеющую дочь, а теперь принялась творить наряды и для себя – словно бы догоняя уходящие годы.
На тумбочке восседал деревянный Буратино. Эту игрушку подарили его дочери восемь лет назад. Она была рада и счастлива, словно бы её одарили дождём из золотых монет, словно бы какого-нибудь непутёвого раджу.
Наде было всё равно, смотрит отец на её задницу или нет. Она уже не ощущала ничего кроме скуки. Даже неживые глаза игрушки её совершенно не смущали. Буратино отчего-то сидел с открытым ртом, не то пел, не то собирался сказать что-то волнительное и грязное.
Наденьке отчего-то хотелось услышать грязные ругательства. Они были бы хорошим дополнением к этой изматывающей тишине.
Олег Семёнович смотрел то на экран телевизора, то на стоящую в углу дочь. Та немного прогнулась в пояснице и прятала свою левую руку, опираясь правой на тумбочку.
«Что она там делает? Неужели, дрочит?! Нет, нет…».
Всё происходящее напоминало такой же нетрезвый сон. А что, если он попросту уснул, убаюканный приветливым бормотанием диктора, - уснул и всё это видит его воспаленный желанием мозг.
«Если это и сон, то мне не хочется просыпаться!».
Олег Семёнович уже жалел, что не решился проделать со своей женой тех телодвижений, которые так удались после изматывающего свадебного банкета. Тех движений, которые позволили запустить механизм создания этого такого привлекательного тела.
Наденьке было не по себе. Она так же всё считала сном, а во сне было глупо стыдиться. Она понимала, что виновата, что теперь наверняка станет по-настоящему взрослой. Если этого захочет её такой противный и строгий отец.
Помочь сайту
Поздравления
