Марки

Марки

Эту историю поведал мне, уже смертельно больной, Марк Исаевич, когда он, к сожалению, не мог говорить долее семи минут подряд и не переносил жару свыше 18 градусов. Так, что общаясь с ним, я, жарким летним днем, был вынужден кутаться в теплую куртку. В перерывах нашей беседы он грустно глядел в окно, за которым ничего не было видно, кроме крыш да неба - он жил на одиннадцатом этаже. 

А потом он сказал мне:

- Хороший вид! Понемногу привыкаю. Ведь скоро я там буду. 

Не поняв о чем это он, я переспросил, а Марк Исаевич продолжил

- На небе, Вевик, на небе! Ходят слухи, что там таки ужасно холодно, как под этим кондиционером. Но это всего лишь непроверенные слухи. Надеюсь, что они неверны. Я так замерз, здесь, на земле, что хотел бы там, на небе, погреться. 

Вы знаете почему я принял христианство? Я вам раньше уже отчасти разъяснил, а теперь еще добавлю - мне импонирует формулировка «Раб Божий». Вам, настолько далёким от могилы, этого не понять! А я уже осознал правильность этого определения. Вы тоже это, к сожалению, в свое время, осознаете...

Нет выхода - как на дверях в метро!




Еще в школе Марк Исаевич пристрастился к филателии. Он и сам не помнит, как и когда это началось и от кого ему в руки попали первые марки. Но они ему, все-таки, попали и произвели в его, детской, душе переворот. 

- Да - говорил Марк Исаевич - Маленький, грязненький кусочек бумаги с примитивной картинкой! Но это, для нас, для взрослых. А для меня, тамошнего, для ребёнка послевоенных лет. Это было сокровище! Нет, скорее - Откровение Иоанна Богослова. У нас ведь не было, ни телефона, ни телевизора, радио настоящего не было, только скучная советская пресса с вездесущим спортом. А тут - кусочек другого - я не могу произнести «иного» - сами понимаете почему - мира, маленькое такое, размером с ноготь, окошко, через которое я мог увидеть... 

Тут он прервался и продолжил - наверное, все же, не увидеть, а, скорее, ощутить, почувствовать, поверить, что где-то, там далеко, есть огромный мир, много всяких чудес, которые я, может когда-нибудь и увижу, а пока могу просто помечтать, пофантазировать о них.

Я никогда не интересовался «чистыми», филателистическими, марками. Они для меня были, как дистиллированная вода - пустыми, неинтересными и безвкусными. Я оставил их пижонам и фарцовщикам от магазина «Филателия». Меня восхищали марки «с легендой», со штампами, помятые, поцарапанные, боевые, один вид которых говорил о том, что они многое повидали и много где побывали. Сколько рук прикасалось к ним? На скольких почтовых прилавках побывали? В каких странах? Каждая такая марка становилась для меня билетом в дальние края. Держа ее в руках, я мысленно улетал туда, где родилась эта марка и пытался представить, с картой мира, конечно, что же это за место такое.

Негашенные марки казались мне всегда какими-то лживыми. Вот, написано на ней «Того», но не верится в то, что она пришла ко мне из этой далекой африканской страны. Чистенькая, гладенькая, блестящая, не несущая на себе, ни пыли пройденных дорог, ни соли переплытых морей и океанов. Полное впечатление, что ее сделали здесь, за углом (на Малой Арнаутской - как сказал классик), а написать ведь можно что угодно, и Того, и Белиз, и Уругвай - бумага, как всем известно, все стерпит.

Я отказался от альбомов. 

Они у меня появились потом, когда марок стало действительно много. А вначале я взял большущюю карту мира и наклеивал марки прямо на нее - на соответствующие страны. 

Я мечтал заполнить всю ее марками - сотворить Маркокарту. Ко мне не раз, и потом, в старшем возрасте, приходила такая идея - Марки и Карта. Ведь на многих марках - география, история и, если привязать их к географической карте, то будет очень эффектно, интересно и познавательно, на самом деле, это - новый вид филателии. Не альбомы с чистыми или линованными листами, а горы, долины, реки в сопровождении марок. 

А марки гашенные штемпелями городов. На каждый город на карте - по марке со штемпелем их почты. Заглядение! Но этому моему, детскому, желанию не суждено будет сбыться. Как во многих областях нашей жизни, здесь также наблюдался перекос. Марок одних стран я так и не нашел, зато других было чрезмерно много.

Но это не все - мне как-то попался маркированный конверт - не помню уже кто подарил его мне ради красивой марки. Мне долго объясняли, как нужно аккуратно отпаривать марку, чтобы она не попортилась и ее можно было бы поместить в альбом. Мальчишки из класса посоветовали попросту вырезать ее из конверта, не отклеивая от него, и в таком виде вклеить в альбом. Но мне все это было не нужно. Я, как зачарованный, смотрел именно на конверт, а не на марку. Он уж точно был живым доказательством существования дальних стран. Я разглядывал адрес, написанный размашистым почерком, пытался представить себе этого человека... 

Сколько загадок! Какое поле для фантазии! Кто писал, кому писал, где - у себя дома или в почтовой конторе? Я заходился разумом представляя себе обстановку, в которой было написано это письмо. Все, что я вычитал в старинных романах Золя и Бальзака, сразу же всплыло в моей голове. На этом, самом первом, моем конверте была еще одна тайна. На нем не было имени получателя! Только адрес. Отправлял его Поль из самого Парижа! Отправлял в Пуатье, но кому? И зачем? Другу - описывая красоты парижской жизни. Родителям - прося выслать еще немножко денег на эти красоты. Возлюбленной - с уверениями, что еще один год упорного труда в столице и он накопит столько денег, что они смогут пожениться? Я разглядывал вечерами этот конверт, а в глазах вставали кадры из фильмов, изрядно сдобренные собственными фантазиями. 

Это захватило меня. Марки ушли на второй план. Я ринулся выискивать конверты. Но их-то, как раз, достать было гораздо труднее. В «Филателии» можно было купить маркированный конверт, но - не настоящий, а игрушечный - никогда не несший в своем чреве человеческое послание - сообщение о радости или горе. 

На мое счастье, брат последнего мужа моей мамы жил во Франции. В Париже. Хрущевская оттепель позволила, уж, если не видеться, то, по крайней мере, переписываться. Я упросил маму, она мужа, тот - брата и этот парижанин, ради маленького еврейского мальчика из далекой Советской Страны, заходил в почтовые конторы, чтобы из мусорных ведер выудить надорванные, разорванные, помятые, использованные конверты. Во многие дома в городе почтальоны не ходили. Абонентские ящики были на почте, где люди и забирали свои письма, поскольку жили в гостиницах, мебилирашках, переезжая с места на место. А многие вообще не имели адреса. Письма уносили с собой, а конверты, за ненадобностью, выбрасывали. У меня скопилось, в общей сложности, около 500 французских конвертов, я их вам никогда не показывал, они там - в третьем ящике, Алла знает. Посмотрите их, потом, после... Ну, понимаете, отдадите какому-нибудь мальчонке, любителю филателии. Коллекционерам не отдавайте - они не поймут, будут перепродавать, торговаться, прибыль выжимать. Они на все смотрят прагматично. Для них любой экспонат - только деньги. Ну их. Мальчишка может отнесется к ним не так бережно, зато у него будет Счастье, а значит - мой труд не пропал даром. 

В одном конверте обнаружилось письмо. Листок хорошей почтовой бумаги с несколькими строчками. Я, без стеснения, развернул его. Почему? Да я же не знаю французского! Как все порядочные евреи, учил немецкий - идиш, однако. Вообще, я хотел выбросить его не раскрывая, но любопытство... О! Это вечное зло! Любопытство оказалось сильнее. Мне безумно хотелось увидеть - что там? Это тоже самое, что от инопланетян. Открыл! Полюбовался ровными строчками, красивым почерком, отгоняя от себя навязчивую мысль вдуматься в эти строки, в эти слова. Когда знаешь один язык, можно понять и второй... Дабы избежать соблазна, я сжег это письмо на газовой плите и пепел кинул в раковину. 

Но я отвлекся - речь не об этом. С этими конвертами, я выучил географию Франции. Стал различать почерка - уверенный размашистый почерк буржуа, аккуратные буквы конторского служаки - адвоката или поверенного, близкий к печатному, рваный почерк плебея, витеиватый - влюбленного хлыща, дамский почерк настолько изящный, что я не могу описать словами. Заметил разницу между дорогой автоматической ручкой с золотым пером, обычной авторучкой, иногда ставящей предательские кляксы, и общественной ручкой со старым стершимся пером, царапающим бумагу. 

Короче - я начал сочинять роман, отталкиваясь от каких-то мелких зацепок, указанных мною выше. Имена, города, почерка давали такой всплеск фантазии, что я часами не мог заснуть, воображая, представляя и фантазируя.

Но всему в этом мире положен предел. Учеба и мечтания - понятия несовместимые. Моя успеваемость захромала. Мама заволновалась. Но - понапрасну. У меня хватило ума сделать выбор!

Вы, вот, Володя, слушали меня, слушали и подумали: «А вот каким романтиком оказался Марк Флегматик!» Нет, к сожалению, нет! Я не романтик, а прагматик! Тогда я думал, что сделал правильный выбор. Сейчас - считаю его ошибочным. 

В общем - я подналег на учебу и снизил полет фантазии, Соответственно, моя страсть к маркам и конвертам, сама собою, приутихла. 

Я не говорю - закончилась, я не потерял интереса к ним, просто стал меньше мечтать и сочинять истории для них. Из фантазера я превратился в счетовода, аккуратно обмеряя, вклеивая в альбом и записывая в каталог очередную новую марку. Всего несколько строк - и все. А если бы я попробовал записать свои выдумки про эту марку, то мне понадобился бы целый том и несколько месяцев упорного труда. Учеба этого бы мне не простила. 

Так я, мало-помалу, добрался до институтской скамьи. А там судьба меня свела с Пашей из Киева по прозвищу Стручок. Мы учились в разных группах, интересы у нас, также, были разные, семьи то же, но что-то в нас было такое, что притянуло друг к другу. Вот и вправду говорят, что противоположности притягиваются. Наши отношения дружбой назвать было нельзя, ибо дружба - понятие духовное, а в наших отношениях превалировала материальная заинтересованность. Я хорошо, вернее - на отлично, учился, а вот Паша - нет. Но за Пашей стояли большие деньги, а за мною - нет. Поэтому мы как-то очень гармонично дополняли друг друга. Мне нужны были деньги, особенно когда появилась Валя, потом Алла. А Стручку - курсовые работы. Так, плечом к плечу, мы добрались до диплома и, может быть, продолжили совместное сотрудничество и дальше, если бы нелепая случайность не оборвала, так удачно начатый, жизненный путь Павла.

Дело близилось к Первомаю. Тогда еще не отмечали День Победы 9 мая, но на Первомай гуляли три дня, поэтому многие иногородние студенты, немного пораньше уехав, немного попозже приехав, устраивали себе небольшие каникулы. Не был исключением и Стручок. Он собрался к своему дяде в Киев. 

За два дня перед отъездом он подошел ко мне и, дав триста рублей, попросил к своему приезду начертить проект по Деталям машин. А, прощаясь, спросил - чего мне привезти из Киева?

- Я марки люблю - ответил я - я их собираю.

- Марки? - переспросил Паша - Марки... У всех свои пристрастия. Будут тебе марки! - добавил он и, повернувшись, вышел из аудитории.

Прошла почти неделя, прежде чем, мы встретились вновь. Стручок держал в руках, только входивший тогда в моду, портфель-папку из красивой кожи. Я загляделся. Нет - без зависти. Просто - залюбовался. О таком портфеле я и не мечтал. Моим уделом был бегемот - некрасивый, старомодный, но зато вместительный! В него влезало все - и тетради, и учебники, и инструменты, и, приготовленный мамой, завтрак...

Вот только ватманские листы приходилось носить отдельно. У многих ребят для этого был тубус, но я им не пользовался. Невысокий, полноватый, я и так анекдотично смотрелся со своим бюрократским портфелем, а, если к нему еще добавлялся и тубус, то не расхохотаться было уже трудно. На первом курсе я один раз явился с громадным толстым черным тубусом, чем-то напоминающим ствол Царь-Пушки, и тотчас получил меткое прозвище «Бабетта идет на войну», по популярному в те годы фильму с Бриджит Бардо. Поэтому ватманские листы я заворачивал в старую миллиметровку. Хотя, парни, если захотят - над всем посмеются. Они прозвали это - копьем. А меня - «триста спартанцев»

Чтобы показать выполненную работу, я зашел в аудиторию черчения, где стояли чертежные доски. Эти аудитории никогда не запирались, чтобы после занятий, студенты, не имеющие возможности купить свою чертежную доску, могли бы там работать. Но Паша смотреть листы отказался, сказав: «Я тебе верю! Там все - на отлично!» Разворачивать аккуратно скрученную миллиметровку ему явно не хотелось, тем более, что у него с собой тоже не было тубуса.

- Тебе, обещанное, приготовил! - добавил Паша, демонстративно встряхнув портфелем.

Я загорелся в предвкушении - что там меня ждет? Какие города и страны? И сколько же их?

- Валяй! Набирай! - сказал Паша, небрежным жестом, положив на наклонную чертежную доску свой пижонский портфельчик, и ловким движением открыл его. 

Я наклонился и остолбенел... в портфельчике, аккуратными стопками, лежали запечатанные пачки купюр... дойчь марок!

© Copyright: Владимир Юрков, 2017

Регистрационный номер №0398089

от 4 октября 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0398089 выдан для произведения: Марки

Эту историю поведал мне, уже смертельно больной, Марк Исаевич, когда он, к сожалению, не мог говорить долее семи минут подряд и не переносил жару свыше 18 градусов. Так, что общаясь с ним, я, жарким летним днем, был вынужден кутаться в теплую куртку. В перерывах нашей беседы он грустно глядел в окно, за которым ничего не было видно, кроме крыш да неба - он жил на одиннадцатом этаже. 

А потом он сказал мне:

- Хороший вид! Понемногу привыкаю. Ведь скоро я там буду. 

Не поняв о чем это он, я переспросил, а Марк Исаевич продолжил

- На небе, Вевик, на небе! Ходят слухи, что там таки ужасно холодно, как под этим кондиционером. Но это всего лишь непроверенные слухи. Надеюсь, что они неверны. Я так замерз, здесь, на земле, что хотел бы там, на небе, погреться. 

Вы знаете почему я принял христианство? Я вам раньше уже отчасти разъяснил, а теперь еще добавлю - мне импонирует формулировка «Раб Божий». Вам, настолько далёким от могилы, этого не понять! А я уже осознал правильность этого определения. Вы тоже это, к сожалению, в свое время, осознаете...

Нет выхода - как на дверях в метро!




Еще в школе Марк Исаевич пристрастился к филателии. Он и сам не помнит, как и когда это началось и от кого ему в руки попали первые марки. Но они ему, все-таки, попали и произвели в его, детской, душе переворот. 

- Да - говорил Марк Исаевич - Маленький, грязненький кусочек бумаги с примитивной картинкой! Но это, для нас, для взрослых. А для меня, тамошнего, для ребёнка послевоенных лет. Это было сокровище! Нет, скорее - Откровение Иоанна Богослова. У нас ведь не было, ни телефона, ни телевизора, радио настоящего не было, только скучная советская пресса с вездесущим спортом. А тут - кусочек другого - я не могу произнести «иного» - сами понимаете почему - мира, маленькое такое, размером с ноготь, окошко, через которое я мог увидеть... 

Тут он прервался и продолжил - наверное, все же, не увидеть, а, скорее, ощутить, почувствовать, поверить, что где-то, там далеко, есть огромный мир, много всяких чудес, которые я, может когда-нибудь и увижу, а пока могу просто помечтать, пофантазировать о них.

Я никогда не интересовался «чистыми», филателистическими, марками. Они для меня были, как дистиллированная вода - пустыми, неинтересными и безвкусными. Я оставил их пижонам и фарцовщикам от магазина «Филателия». Меня восхищали марки «с легендой», со штампами, помятые, поцарапанные, боевые, один вид которых говорил о том, что они многое повидали и много где побывали. Сколько рук прикасалось к ним? На скольких почтовых прилавках побывали? В каких странах? Каждая такая марка становилась для меня билетом в дальние края. Держа ее в руках, я мысленно улетал туда, где родилась эта марка и пытался представить, с картой мира, конечно, что же это за место такое.

Негашенные марки казались мне всегда какими-то лживыми. Вот, написано на ней «Того», но не верится в то, что она пришла ко мне из этой далекой африканской страны. Чистенькая, гладенькая, блестящая, не несущая на себе, ни пыли пройденных дорог, ни соли переплытых морей и океанов. Полное впечатление, что ее сделали здесь, за углом (на Малой Арнаутской - как сказал классик), а написать ведь можно что угодно, и Того, и Белиз, и Уругвай - бумага, как всем известно, все стерпит.

Я отказался от альбомов. 

Они у меня появились потом, когда марок стало действительно много. А вначале я взял большущюю карту мира и наклеивал марки прямо на нее - на соответствующие страны. 

Я мечтал заполнить всю ее марками - сотворить Маркокарту. Ко мне не раз, и потом, в старшем возрасте, приходила такая идея - Марки и Карта. Ведь на многих марках - география, история и, если привязать их к географической карте, то будет очень эффектно, интересно и познавательно, на самом деле, это - новый вид филателии. Не альбомы с чистыми или линованными листами, а горы, долины, реки в сопровождении марок. 

А марки гашенные штемпелями городов. На каждый город на карте - по марке со штемпелем их почты. Заглядение! Но этому моему, детскому, желанию не суждено будет сбыться. Как во многих областях нашей жизни, здесь также наблюдался перекос. Марок одних стран я так и не нашел, зато других было чрезмерно много.

Но это не все - мне как-то попался маркированный конверт - не помню уже кто подарил его мне ради красивой марки. Мне долго объясняли, как нужно аккуратно отпаривать марку, чтобы она не попортилась и ее можно было бы поместить в альбом. Мальчишки из класса посоветовали попросту вырезать ее из конверта, не отклеивая от него, и в таком виде вклеить в альбом. Но мне все это было не нужно. Я, как зачарованный, смотрел именно на конверт, а не на марку. Он уж точно был живым доказательством существования дальних стран. Я разглядывал адрес, написанный размашистым почерком, пытался представить себе этого человека... 

Сколько загадок! Какое поле для фантазии! Кто писал, кому писал, где - у себя дома или в почтовой конторе? Я заходился разумом представляя себе обстановку, в которой было написано это письмо. Все, что я вычитал в старинных романах Золя и Бальзака, сразу же всплыло в моей голове. На этом, самом первом, моем конверте была еще одна тайна. На нем не было имени получателя! Только адрес. Отправлял его Поль из самого Парижа! Отправлял в Пуатье, но кому? И зачем? Другу - описывая красоты парижской жизни. Родителям - прося выслать еще немножко денег на эти красоты. Возлюбленной - с уверениями, что еще один год упорного труда в столице и он накопит столько денег, что они смогут пожениться? Я разглядывал вечерами этот конверт, а в глазах вставали кадры из фильмов, изрядно сдобренные собственными фантазиями. 

Это захватило меня. Марки ушли на второй план. Я ринулся выискивать конверты. Но их-то, как раз, достать было гораздо труднее. В «Филателии» можно было купить маркированный конверт, но - не настоящий, а игрушечный - никогда не несший в своем чреве человеческое послание - сообщение о радости или горе. 

На мое счастье, брат последнего мужа моей мамы жил во Франции. В Париже. Хрущевская оттепель позволила, уж, если не видеться, то, по крайней мере, переписываться. Я упросил маму, она мужа, тот - брата и этот парижанин, ради маленького еврейского мальчика из далекой Советской Страны, заходил в почтовые конторы, чтобы из мусорных ведер выудить надорванные, разорванные, помятые, использованные конверты. Во многие дома в городе почтальоны не ходили. Абонентские ящики были на почте, где люди и забирали свои письма, поскольку жили в гостиницах, мебилирашках, переезжая с места на место. А многие вообще не имели адреса. Письма уносили с собой, а конверты, за ненадобностью, выбрасывали. У меня скопилось, в общей сложности, около 500 французских конвертов, я их вам никогда не показывал, они там - в третьем ящике, Алла знает. Посмотрите их, потом, после... Ну, понимаете, отдадите какому-нибудь мальчонке, любителю филателии. Коллекционерам не отдавайте - они не поймут, будут перепродавать, торговаться, прибыль выжимать. Они на все смотрят прагматично. Для них любой экспонат - только деньги. Ну их. Мальчишка может отнесется к ним не так бережно, зато у него будет Счастье, а значит - мой труд не пропал даром. 

В одном конверте обнаружилось письмо. Листок хорошей почтовой бумаги с несколькими строчками. Я, без стеснения, развернул его. Почему? Да я же не знаю французского! Как все порядочные евреи, учил немецкий - идиш, однако. Вообще, я хотел выбросить его не раскрывая, но любопытство... О! Это вечное зло! Любопытство оказалось сильнее. Мне безумно хотелось увидеть - что там? Это тоже самое, что от инопланетян. Открыл! Полюбовался ровными строчками, красивым почерком, отгоняя от себя навязчивую мысль вдуматься в эти строки, в эти слова. Когда знаешь один язык, можно понять и второй... Дабы избежать соблазна, я сжег это письмо на газовой плите и пепел кинул в раковину. 

Но я отвлекся - речь не об этом. С этими конвертами, я выучил географию Франции. Стал различать почерка - уверенный размашистый почерк буржуа, аккуратные буквы конторского служаки - адвоката или поверенного, близкий к печатному, рваный почерк плебея, витеиватый - влюбленного хлыща, дамский почерк настолько изящный, что я не могу описать словами. Заметил разницу между дорогой автоматической ручкой с золотым пером, обычной авторучкой, иногда ставящей предательские кляксы, и общественной ручкой со старым стершимся пером, царапающим бумагу. 

Короче - я начал сочинять роман, отталкиваясь от каких-то мелких зацепок, указанных мною выше. Имена, города, почерка давали такой всплеск фантазии, что я часами не мог заснуть, воображая, представляя и фантазируя.

Но всему в этом мире положен предел. Учеба и мечтания - понятия несовместимые. Моя успеваемость захромала. Мама заволновалась. Но - понапрасну. У меня хватило ума сделать выбор!

Вы, вот, Володя, слушали меня, слушали и подумали: «А вот каким романтиком оказался Марк Флегматик!» Нет, к сожалению, нет! Я не романтик, а прагматик! Тогда я думал, что сделал правильный выбор. Сейчас - считаю его ошибочным. 

В общем - я подналег на учебу и снизил полет фантазии, Соответственно, моя страсть к маркам и конвертам, сама собою, приутихла. 

Я не говорю - закончилась, я не потерял интереса к ним, просто стал меньше мечтать и сочинять истории для них. Из фантазера я превратился в счетовода, аккуратно обмеряя, вклеивая в альбом и записывая в каталог очередную новую марку. Всего несколько строк - и все. А если бы я попробовал записать свои выдумки про эту марку, то мне понадобился бы целый том и несколько месяцев упорного труда. Учеба этого бы мне не простила. 

Так я, мало-помалу, добрался до институтской скамьи. А там судьба меня свела с Пашей из Киева по прозвищу Стручок. Мы учились в разных группах, интересы у нас, также, были разные, семьи то же, но что-то в нас было такое, что притянуло друг к другу. Вот и вправду говорят, что противоположности притягиваются. Наши отношения дружбой назвать было нельзя, ибо дружба - понятие духовное, а в наших отношениях превалировала материальная заинтересованность. Я хорошо, вернее - на отлично, учился, а вот Паша - нет. Но за Пашей стояли большие деньги, а за мною - нет. Поэтому мы как-то очень гармонично дополняли друг друга. Мне нужны были деньги, особенно когда появилась Валя, потом Алла. А Стручку - курсовые работы. Так, плечом к плечу, мы добрались до диплома и, может быть, продолжили совместное сотрудничество и дальше, если бы нелепая случайность не оборвала, так удачно начатый, жизненный путь Павла.

Дело близилось к Первомаю. Тогда еще не отмечали День Победы 9 мая, но на Первомай гуляли три дня, поэтому многие иногородние студенты, немного пораньше уехав, немного попозже приехав, устраивали себе небольшие каникулы. Не был исключением и Стручок. Он собрался к своему дяде в Киев. 

За два дня перед отъездом он подошел ко мне и, дав триста рублей, попросил к своему приезду начертить проект по Деталям машин. А, прощаясь, спросил - чего мне привезти из Киева?

- Я марки люблю - ответил я - я их собираю.

- Марки? - переспросил Паша - Марки... У всех свои пристрастия. Будут тебе марки! - добавил он и, повернувшись, вышел из аудитории.

Прошла почти неделя, прежде чем, мы встретились вновь. Стручок держал в руках, только входивший тогда в моду, портфель-папку из красивой кожи. Я загляделся. Нет - без зависти. Просто - залюбовался. О таком портфеле я и не мечтал. Моим уделом был бегемот - некрасивый, старомодный, но зато вместительный! В него влезало все - и тетради, и учебники, и инструменты, и, приготовленный мамой, завтрак...

Вот только ватманские листы приходилось носить отдельно. У многих ребят для этого был тубус, но я им не пользовался. Невысокий, полноватый, я и так анекдотично смотрелся со своим бюрократским портфелем, а, если к нему еще добавлялся и тубус, то не расхохотаться было уже трудно. На первом курсе я один раз явился с громадным толстым черным тубусом, чем-то напоминающим ствол Царь-Пушки, и тотчас получил меткое прозвище «Бабетта идет на войну», по популярному в те годы фильму с Бриджит Бардо. Поэтому ватманские листы я заворачивал в старую миллиметровку. Хотя, парни, если захотят - над всем посмеются. Они прозвали это - копьем. А меня - «триста спартанцев»

Чтобы показать выполненную работу, я зашел в аудиторию черчения, где стояли чертежные доски. Эти аудитории никогда не запирались, чтобы после занятий, студенты, не имеющие возможности купить свою чертежную доску, могли бы там работать. Но Паша смотреть листы отказался, сказав: «Я тебе верю! Там все - на отлично!» Разворачивать аккуратно скрученную миллиметровку ему явно не хотелось, тем более, что у него с собой тоже не было тубуса.

- Тебе, обещанное, приготовил! - добавил Паша, демонстративно встряхнув портфелем.

Я загорелся в предвкушении - что там меня ждет? Какие города и страны? И сколько же их?

- Валяй! Набирай! - сказал Паша, небрежным жестом, положив на наклонную чертежную доску свой пижонский портфельчик, и ловким движением открыл его. 

Я наклонился и остолбенел... в портфельчике, аккуратными стопками, лежали запечатанные пачки купюр... дойчь марок!

 

С косточкой!

Любовь и костыли