ЛАДУШКА

 
  Меня поймут лишь те безропотные командировочные, которым хотя бы раз в жизни довелось испытать пытку заключения в камеру купе на шестьдесят-семьдесят часов в чисто мужской компании. Мой богатый опыт подсказывал, что и этот трёп про несовершенство футбольного календаря обязательно закончится разговором «за баб».

 Впрочем, тут надобно объяснить. Я возвращался в Москву, меняя по пути «сокамерников» до тех пор, пока не остался, наконец, в гордом одиночестве на целый перегон. Эти загрузились по схеме один плюс два. Первым появился сумрачный очкарик, как-то назвался, объявил себя доктором наук, едущим оппонировать «одной бездари», плюхнулся на полку перед столиком и погрузился в изучение каких-то документов. Минуты за три до отхода поезда в купе ворвались два парня лет по тридцать.
- Валентин, инженер-реаниматор, - представился худощавый.
- Серёга, инженер-акушер, - кивнул круглой головкой толстячок.
- Первый раз слышу о таких специальностях, - недовольно откликнулся доктор.
- Вам повезло, вы умный, - серьёзно ответил инженер-реаниматор, - а есть дураки, которые покупают наши приборы, а потом почему-то хотят, чтобы они ещё и работали. Вот мы и мотаемся по этим дуракам: я - пытаясь реанимировать наши трупы, а он, - реаниматор ткнул пальцем в акушера, - пытаясь заставить их разродиться хоть каким-то уродцем.
Инженеры дружно рассмеялись своей заранее отработанной шутке и завели разговор о несовершенстве футбольного календаря. Доктор углубился в свои бумаги, а я, закрыв глаза, принялся играть в предугадывание перехода их трёпа в разговор «за баб».

Уловить перехода  мне, как всегда, не удалось. Они долго обсуждали календарь, перешли на комплектование команд, потом реаниматор заявил, что им больше ничего не светит, так как Голубь женится, и я уже решил, что - вот оно, но  акушер увёл тему в сторону финансирования. Я уже готов был признать своё поражение, когда реаниматор вдруг спросил:
- Это правда, что он женится на Степанычевой дочке?
- Точно, сосед мой на помолвке был.
- А ёе ты видел?
- Видел козу. Только школу закончила, и зачесалось у неё. Смотрит на Голубя влюблёнными глазами и мечтает, чтобы он её в постельку уложил.
- Чего ж не укладывает? Голубь ходок известный.
- Говорят, Степаныч его позвал и прямо предупредил: «Испортишь дочку до свадьбы, урою к такой-то матери». Голубь теперь дрожит, как осиновый лист – вдруг кто другой девку попортит, а ему отвечать.
Через несколько фраз мне стало ясно, что Степаныч – директор их завода, а Голубь -  капитан заводской футбольной команды.
- Наплачется она с ним, кобелюкой.
- Скорее он с ней устанет рога носить.
- Что так, иль уже гуляет? Ты же говорил, девица нетронутая.
- Пока девица, а через годик замужества во вкус войдёт, обабится и пойдёт искать, чего ей в жизни не хватает.
- Чего же ей хватать не будет? Степаныч зятя за уши наверх потянет и выходит замуж по любви. Какого же рожна ей ещё надо будет?
- Вот именно, «рожна». Баба, она ведь не человек, а существо. Ей всегда всего мало. У неё идеал мужика какой? Чтоб он денег мешок приносил, а в постели был «сперматозавром». А в жизни так редко бывает. Тут или одно, или другое. Вот бабы и ищут недостающую половинку.
- Ну, с деньгами-то у Голубя всё в порядке будет.
- С деньгами – да, а вот с «рожном» …  Нинка-кладовщица рассказывала, что в постели он не очень, а она многих перепробовала, есть с чем сравнивать. Нет, Валька, бабы бескорыстно любить не могут – физиология у них не та. Слушай, жрать хочется. Слетаем в ресторан?
- Слетаем. Вы с нами?
Мы с доктором дружно мотнули головами. Инженеры ушли, и в купе наступила долгожданная тишина, разбавляемая лишь перестуком вагонных колёс. Несколько минут мы ехали молча.

Неожиданно доктор оторвался от своих бумаг и веско произнёс:
- Они категорически не правы. Категорически!
Его раскрасневшееся лицо выражало искреннее негодование.
- Вы о ком?
- Да об этих акушерах-реаниматорах, - он строго посмотрел на меня, и вдруг тоскливо попросил: - Позвольте рассказать вам историю одной любви?
Это «позвольте», произнесённое по-детски трогательно, умилило и растрогало меня.
- Конечно, конечно, - забормотал я, - с удовольствием вас выслушаю.

Доктор снял очки, и сразу стал похож на обиженного ребёнка. Он тяжело вздохнул, и заговорил монотонно и бесстрастно, словно читал лекцию или делал доклад на научной конференции:
- Её нельзя было назвать красивой – простое лицо с небольшим курносым носиком, зеленоватыми, тоже небольшими, глазами и губами, от рождения сложенными в какую-то виноватую улыбку, но у всех она вызывала необъяснимую симпатию. Рядом с ней было тепло и уютно. Знаете, это как возле прогоревшего костра, когда пламени уже нет, от дров остался только серый пепел, а руки протянешь и ощутишь ласковое необжигающее тепло. А ещё у неё была фамилия, которая потрясающе ей шла – Ладушка. Имя тоже было под стать – Людмила, но оно, подходя по смыслу, совершенно не соответствовало ей по звучанию и с самого первого класса все звали её только по фамилии. Многие вообще считали, что это имя. Жила она на окраине города в «хрущевской» новостройке. Крошечная двухкомнатная квартирка с небольшой проходной комнаткой и комнатёнкой, в которой кроме кровати ничего больше не помещалось. До последнего времени они жили в этой квартире вчетвером – отец – офицер-танкист, мать, Ладушка и её старший брат. В тот год, когда Ладушка окончила школу, отца перевели служить в Венгрию, и они с братом-студентом пединститута остались вдвоём. Поступать в институт Ладушка не захотела, а окончила курсы машинисток-стенографисток и стала на дому принимать частные заказы. Через эту надомную деятельность мы с ней и познакомились. Я был аспирантом, и мне всё время нужно было что-то печатать: то рефераты, то статьи, то ещё что-нибудь. Кафедральная машинистка печатала только по личному указанию зав.  кафедрой, кланяться которому мне не хотелось, в институтском машбюро очередь месяца на два, вот я и нашёл себе недорогую машинистку. К моменту нашего знакомства её брат окончил институт, и был отправлен на три года учительствовать в какую-то деревню, так что жила Ладушка одна. Я бывал у неё нечасто, но каждый раз просто отдыхал душой, согреваемый её доброжелательным теплом. Аспирантура подошла к концу. Уже была поставлена на очередь защита моей диссертации и получено распределение в очень престижный и богатый НИИ в Новосибирске, куда я должен был отбыть недели через две. Я купил цветы и торт и зашёл к Ладушке проститься.

Она была как всегда добра и приветлива, но явно чем-то озабочена. Мы пили чай и я выпытал у неё, что звонил брат, что он на днях возвращается домой, да не один, а с беременной женой. «Сам понимаешь, что мне нужно искать жильё, а с этим большие проблемы. Квартиру снять не удастся, да и платить за неё слишком накладно – заработок-то у меня нерегулярный: месяц густо, два пусто, а платить надо вовремя. Комнату снять легче, но соседям может не понравиться треск машинки, а я и по ночам печатаю, если срочно. Так что проблем выше головы». «Замуж тебе надо выходить, вот все проблемы и решатся». «Я бы вышла, да никто не зовёт, - рассмеялась Ладушка». «Я бы позвал, да ты ведь откажешь, - подыграл я». «А ты попробуй, вдруг получится, - печально улыбнулась она». Я попробовал. Через четыре дня приехал брат с женой, а через неделю мы с Ладушкой уехали в Новосибирск.

  Доктор замолчал, и мне показалось, что он решает: продолжить дальше или немедленно прекратить этот душевный эксгибиционизм. Пересилило желание выговориться, и он продолжил:
- У меня, знаете ли, аналитический склад ума и, наблюдая за семейной жизнью своих приятелей, я пришёл к парадоксальному выводу: семьи, пережившие страстную любовь до замужества, редко бывают счастливы. Зря улыбаетесь. Через несколько лет, когда страсти успокаиваются и семейная жизнь входит в нормальное русло с детьми, их болезнями и прочими бытовыми проблемами, та, молодая страстная любовь становится удавкой, сжимающей горло и не позволяющей дышать полной грудью. Точнее, конечно, не сама любовь, а воспоминание о ней. Это бесконечное сравнение «раньшего» с нынешним порождает чувство вечной неудовлетворённости сущим, толкает на поиски безвозвратно ушедшего прошлого и приводит к распаду семьи. У нас с Ладушкой всего этого не было. Мы были скорее друзьями, нежели любовниками. Нам выделили комнату в семейном общежитии. Я с головой окунулся в интересную работу, Ладушка быстро обросла новой клиентурой. Жили мирно, дружно, в отпуск ездили на Байкал, на Алтай, сплавлялись по уральским рекам. Через четыре года Ладушка родила дочурку, и нам выделили однокомнатную квартиру. Ещё через шесть лет я защитил докторскую, и нам дали двухкомнатную в научном посёлке. А там, знаете ли, красота – зелено, школа прямо во дворе, напротив школы Дворец пионеров с различными кружками. Характер у дочурки вышел самостоятельный – с первого класса и в школу, и уроки делать, и кружки выбирать и посещать, всё сама. Так и прожили двенадцать лет.

  Доктор несколько раз вздохнул и заговорил неожиданно тяжёлыми рублеными фразами:
- Город активно строился. Было создано огромное строительное управление. Он служил  начальником строительства какого-то объекта. Лет на пять старше Ладушки, он был энергичен и переполнен идеями по повышению эффективности строительства. Не знаю, кто порекомендовал ему Ладушку, но однажды он примчался к ней на газике с рваным брезентовым верхом, в грязных резиновых сапогах, пропахший соляркой, бетоном и красками. Он заявил, что нужна толковая машинистка для написания доклада, который отправится в строительные верха. Сообщил, что у него совсем нет времени, поэтому он будет приезжать, когда сможет, предварительно позвонив. Потом бросился к телефону, долго кого-то распекал, не слишком выбирая выражения, и умчался на своём газике в неизвестность. За ужином, добродушно посмеиваясь, Ладушка поведала мне о новом клиенте, но я, занятый своими проблемами, слушал плохо и сразу забыл её рассказ.

Он появился через несколько дней, конечно, без звонка. Сбросил на площадке перед дверью грязные сапоги, влез в мои тапочки и скомандовал: «Работаем!» Ладушка печатала с голоса. Он говорил минут двадцать, перескакивая с одного на другое, потом снова отматерил кого-то по телефону и убежал, чтобы вернуться через неделю. Так продолжалось месяца три. Работа не продвигалась. «Всё не то», говорил он, прочитав написанное в прошлый раз, и начинал всё сначала. Потом он исчез. Через месяц Ладушка заскучала, потом затосковала и вдруг поняла, что к ней пришла первая в жизни любовь.

 Доктор замолчал на целую минуту, несколько раз тяжко вздохнул, но продолжил:
- Любовь делает людей деятельными, знаете ли. Ладушка позвонила в Стройуправление, выяснила, где находится руководимый им объект, и поехала. Контора располагалась в каком-то наскоро сколоченном бараке. Перед дверью с надписью «Начальник» в просторном «предбаннике» толпился народ. Ладушка спросила, кто в очереди крайний; ей не ответили, лишь посмотрели, как на убогую. Она прождала час три, пока народ не разошёлся, и вошла в кабинет. Он сидел за обшарпанным столом, серый, уставший и злой. Ладушку он не узнал и грубо спросил: «По какому вопросу? Если насчёт работы, то в кадры». «Я пришла узнать, куда вы пропали и что мне делать с нашим докладом?» Он не смутился, не извинился, а только проговорил сердитой скороговоркой: «Видите, что творится? У меня два подъёмных крана вышли из строя. Из графика выбились напрочь. Премия накрылась, народ разбегается. Минуты свободной нет. Тут не до доклада. Придётся отложить до лучших времён, только, боюсь, они никогда не наступят». «Жаль. Я в строительстве ничего не смыслю, но мне ваши идеи показались здравыми. У меня есть предложение: возьмите меня к себе секретарём. Я вам и с делами разобраться помогу, и доклад сумеем напечатать». Он удивлённо посмотрел на Ладушку и усмехнулся: «Во-первых, я не такой большой начальник, чтобы мне по штату секретарь полагался, а во-вторых, тут стройка, нравы простые и матом ругаются». «Мат, - рассмеялась Ладушка, - я от вас и у себя дома наслушалась, переживу, а секретарь не положен, так оформите меня на рабочую должность. Какая мне разница, как называться? Дело бы сделать». Через два дня маляру-штукатуру третьего разряда Ладушке поставили в «предбаннике» стол, привезли из дома пишущую машинку, и она приступила к секретарским обязанностям.

Когда она сообщила мне, что устроилась работать секретарём-машинисткой в дирекцию строительства, я одобрил её решение, совершенно не связав его с исчезнувшим клиентом. Впрочем, я даже не знал, что он исчез. Я забыл об его существовании сразу после того первого рассказа о нём. Ладушка быстро навела в приёмной порядок. «Вы по какому вопросу? - ласково спрашивала она очередного посетителя, - Это вопрос бухгалтерии, (отдела снабжения, прораба). Почему вы считаете, что начальник строительства должен работать за всех?» Через месяц у него появилось время для работы над докладом, а через год и сам доклад был отправлен по инстанциям. «Ну вот, - сказал он ей, - дело сделано. Теперь вы уволитесь?» В его голосе ей послышалось искреннее сожаление, и сердце Ладушки радостно запрыгало в груди. «Нет, мне нравится моя работа». Прошло два года. Они закончили тот объект и другой, перешли на третий. Внезапно его начали вызывать на всевозможные совещания, заседания и комиссии, с которых он приходил то злой, то задумчивый. Однажды он вернулся весёлый, взвинченный и слегка навеселе. «Приняли наш доклад, оценили, - радостно сообщил он Ладушке, - меня назначили замом начальника Стройуправления. Буду теперь свои идеи в жизнь претворять». Её сердце радостно застучало и тут же остановилось. «А как же я?» - убито спросила она. «Вы со мной. Куда же я без вас, Ладушка!» Они переехали в здание стройуправления в центре города. Он – в большой светлый кабинет, она – в его приёмную в должности секретаря-референта.

Летели годы. В нашей с Ладушкой жизни ничего не менялось, кроме возраста. Росла дочь. В восьмом классе она серьёзно увлеклась химией, записалась в кружок сначала при Дворце пионеров, потом при химическом институте, выиграла городскую химическую олимпиаду и твёрдо решила поступать в МГУ. Школу закончила без медали, три четвёрки, но с капитальными знаниями, уехала, и, представьте, поступила без блата и репетиторов. Мы с Ладушкой остались вдвоём, и она переселилась в дочкину комнату.
В начале следующего года его вызвали в Москву. Он вернулся дней через десять сияющий и счастливый. «Свершилось, Ладушка, - радостно сообщил он, - меня в Москву в министерство переводят». «А как же я?» - тихо прошептала она, заранее зная ответ. Он пропустил её вопрос мимо ушей, рассказал, что на его место пришлют человека из соседней области, выразил уверенность, что она с ним сработается и велел срочно начать готовить дела для передачи. «Мне всего неделю на переезд дали».
Неделя пролетела быстро. Поезд на Москву уходил около двенадцати ночи, и после окончания рабочего дня начальство собралось в его бывшем кабинете проводить «ответственного работника министерства». Были все: начальник управления, его замы, включая и нового заместителя. Была и Ладушка. Говорили положенные тосты, выражали надежду, что там, в горних высях, он не забудет родное управление и поможет, чем сможет. Он в ответ благодарил начальство, которое «вырастило его и дало путёвку в жизнь», обещал не забывать, помогать и прочее. В заключение похвалил прекрасного работника Ладушку и наказал новому заму беречь её. Застолье закончилось и все отправились на вокзал. Ладушка прибрала кабинет, перемыла посуду и поехала домой. Наутро она положила на стол новому начальнику заявление об уходе. Тот притворно поохал, выразил сожаление, но было видно, что очень доволен, и милостиво позволил ей не отрабатывать положенные две недели. Когда Ладушка сказала, что уволилась, я не удивился и даже обрадовался – последнюю неделю она ходила какая-то бледная, осунувшаяся и усталая.

Прошло ровно десять дней. Утром она не встала проводить меня на работу. Я зашёл к ней в комнату. Ладушка лежала в кровати уже остывшая. Врачи сказали, что у неё остановилось сердце, а я думаю, она сама его остановила. Как вы считаете, может человек по своему желанию остановить сердце? Я думаю, может.
Доктор всхлипнул и замолчал. Надо было что-то сказать, но я не представлял что и спросил:
- А откуда вы всё это узнали, это она вам рассказала?
- Что вы, что вы, - замахал он руками, - я ничего не знал, даже не догадывался, и она никогда вида не подавала, что у неё что-то не так. Понимаете, она ведь не изменяла мне, а значит, ни врать, ни притворяться ей не нужно было. Во время всей этой истории мы жили абсолютно так же, как и до её начала. Это уже больше месяца прошло с сороковин, когда я собрался дочери письмо написать, а бумаги линованной нет. Я, знаете, не люблю на нелинованных листах писать. Зашёл я в ладушкину комнату, ящик стола выдвинул, а там три толстых тетради лежат. Хотел я оттуда листок взять, а это оказался её дневник. Ладушка писать его начала, когда поняла, что её любовь настигла. Больше-то бедняжке поделиться не с кем было. Там две последние страницы жуткие. На предпоследней описаны его проводы и её переживания, когда он её как вещь передал, а на последней: «Пустота. Как дальше жить?» и ниже «Зачем дальше жить?» Страшно. До сих пор мурашки по спине.
- А он что же, женатый был?
- Не знаю, в дневнике про это ничего нет. Зная Ладушку, могу утверждать, что её это совершенно не интересовало. Она же не претендовала на ответную любовь, не в любовницы или жёны набивалась. Ладушка его любила бескорыстно, для себя, что ли. Я даже не знаю, как его зовут. В дневнике всё «он» да «он».
 Доктор окончательно замолчал, углубившись в свои воспоминания. Я тоже молчал, боясь спугнуть его светлую грусть.

Минут через двадцать в купе ввалились инженеры.
- А официанточка ничего, попкой так и вертит, так и крутит.
- Ты буфетчицу-то хорошо разглядел? Вот женщина-мечта! Надо к ней вечером подкатиться.
- Нужен ты ей. Видел, какие у неё перстни на пальцах? Будь уверен – у неё всё в порядке.
- Не скажи. А вдруг у меня имеется именно то, чего ей в жизни не хватает.
Акушер ткнул реаниматора пальцем в бок, и инженеры разразились дружным жеребячьим смехом.
 
 
 
 
 

© Copyright: Андрей Владимирович Глухов, 2015

Регистрационный номер №0321031

от 13 декабря 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0321031 выдан для произведения:  
  Меня поймут лишь те безропотные командировочные, которым хотя бы раз в жизни довелось испытать пытку заключения в камеру купе на шестьдесят-семьдесят часов в чисто мужской компании. Мой богатый опыт подсказывал, что и этот трёп про несовершенство футбольного календаря обязательно закончится разговором «за баб».

 Впрочем, тут надобно объяснить. Я возвращался в Москву, меняя по пути «сокамерников» до тех пор, пока не остался, наконец, в гордом одиночестве на целый перегон. Эти загрузились по схеме один плюс два. Первым появился сумрачный очкарик, как-то назвался, объявил себя доктором наук, едущим оппонировать «одной бездари», плюхнулся на полку перед столиком и погрузился в изучение каких-то документов. Минуты за три до отхода поезда в купе ворвались два парня лет по тридцать.
- Валентин, инженер-реаниматор, - представился худощавый.
- Серёга, инженер-акушер, - кивнул круглой головкой толстячок.
- Первый раз слышу о таких специальностях, - недовольно откликнулся доктор.
- Вам повезло, вы умный, - серьёзно ответил инженер-реаниматор, - а есть дураки, которые покупают наши приборы, а потом почему-то хотят, чтобы они ещё и работали. Вот мы и мотаемся по этим дуракам: я - пытаясь реанимировать наши трупы, а он, - реаниматор ткнул пальцем в акушера, - пытаясь заставить их разродиться хоть каким-то уродцем.
Инженеры дружно рассмеялись своей заранее отработанной шутке и завели разговор о несовершенстве футбольного календаря. Доктор углубился в свои бумаги, а я, закрыв глаза, принялся играть в предугадывание перехода их трёпа в разговор «за баб».

Уловить перехода  мне, как всегда, не удалось. Они долго обсуждали календарь, перешли на комплектование команд, потом реаниматор заявил, что им больше ничего не светит, так как Голубь женится, и я уже решил, что - вот оно, но  акушер увёл тему в сторону финансирования. Я уже готов был признать своё поражение, когда реаниматор вдруг спросил:
- Это правда, что он женится на Степанычевой дочке?
- Точно, сосед мой на помолвке был.
- А ёе ты видел?
- Видел козу. Только школу закончила, и зачесалось у неё. Смотрит на Голубя влюблёнными глазами и мечтает, чтобы он её в постельку уложил.
- Чего ж не укладывает? Голубь ходок известный.
- Говорят, Степаныч его позвал и прямо предупредил: «Испортишь дочку до свадьбы, урою к такой-то матери». Голубь теперь дрожит, как осиновый лист – вдруг кто другой девку попортит, а ему отвечать.
Через несколько фраз мне стало ясно, что Степаныч – директор их завода, а Голубь -  капитан заводской футбольной команды.
- Наплачется она с ним, кобелюкой.
- Скорее он с ней устанет рога носить.
- Что так, иль уже гуляет? Ты же говорил, девица нетронутая.
- Пока девица, а через годик замужества во вкус войдёт, обабится и пойдёт искать, чего ей в жизни не хватает.
- Чего же ей хватать не будет? Степаныч зятя за уши наверх потянет и выходит замуж по любви. Какого же рожна ей ещё надо будет?
- Вот именно, «рожна». Баба, она ведь не человек, а существо. Ей всегда всего мало. У неё идеал мужика какой? Чтоб он денег мешок приносил, а в постели был «сперматозавром». А в жизни так редко бывает. Тут или одно, или другое. Вот бабы и ищут недостающую половинку.
- Ну, с деньгами-то у Голубя всё в порядке будет.
- С деньгами – да, а вот с «рожном» …  Нинка-кладовщица рассказывала, что в постели он не очень, а она многих перепробовала, есть с чем сравнивать. Нет, Валька, бабы бескорыстно любить не могут – физиология у них не та. Слушай, жрать хочется. Слетаем в ресторан?
- Слетаем. Вы с нами?
Мы с доктором дружно мотнули головами. Инженеры ушли, и в купе наступила долгожданная тишина, разбавляемая лишь перестуком вагонных колёс. Несколько минут мы ехали молча.

Неожиданно доктор оторвался от своих бумаг и веско произнёс:
- Они категорически не правы. Категорически!
Его раскрасневшееся лицо выражало искреннее негодование.
- Вы о ком?
- Да об этих акушерах-реаниматорах, - он строго посмотрел на меня, и вдруг тоскливо попросил: - Позвольте рассказать вам историю одной любви?
Это «позвольте», произнесённое по-детски трогательно, умилило и растрогало меня.
- Конечно, конечно, - забормотал я, - с удовольствием вас выслушаю.

Доктор снял очки, и сразу стал похож на обиженного ребёнка. Он тяжело вздохнул, и заговорил монотонно и бесстрастно, словно читал лекцию или делал доклад на научной конференции:
- Её нельзя было назвать красивой – простое лицо с небольшим курносым носиком, зеленоватыми, тоже небольшими, глазами и губами, от рождения сложенными в какую-то виноватую улыбку, но у всех она вызывала необъяснимую симпатию. Рядом с ней было тепло и уютно. Знаете, это как возле прогоревшего костра, когда пламени уже нет, от дров остался только серый пепел, а руки протянешь и ощутишь ласковое необжигающее тепло. А ещё у неё была фамилия, которая потрясающе ей шла – Ладушка. Имя тоже было под стать – Людмила, но оно, подходя по смыслу, совершенно не соответствовало ей по звучанию и с самого первого класса все звали её только по фамилии. Многие вообще считали, что это имя. Жила она на окраине города в «хрущевской» новостройке. Крошечная двухкомнатная квартирка с небольшой проходной комнаткой и комнатёнкой, в которой кроме кровати ничего больше не помещалось. До последнего времени они жили в этой квартире вчетвером – отец – офицер-танкист, мать, Ладушка и её старший брат. В тот год, когда Ладушка окончила школу, отца перевели служить в Венгрию, и они с братом-студентом пединститута остались вдвоём. Поступать в институт Ладушка не захотела, а окончила курсы машинисток-стенографисток и стала на дому принимать частные заказы. Через эту надомную деятельность мы с ней и познакомились. Я был аспирантом, и мне всё время нужно было что-то печатать: то рефераты, то статьи, то ещё что-нибудь. Кафедральная машинистка печатала только по личному указанию зав.  кафедрой, кланяться которому мне не хотелось, в институтском машбюро очередь месяца на два, вот я и нашёл себе недорогую машинистку. К моменту нашего знакомства её брат окончил институт, и был отправлен на три года учительствовать в какую-то деревню, так что жила Ладушка одна. Я бывал у неё нечасто, но каждый раз просто отдыхал душой, согреваемый её доброжелательным теплом. Аспирантура подошла к концу. Уже была поставлена на очередь защита моей диссертации и получено распределение в очень престижный и богатый НИИ в Новосибирске, куда я должен был отбыть недели через две. Я купил цветы и торт и зашёл к Ладушке проститься.

Она была как всегда добра и приветлива, но явно чем-то озабочена. Мы пили чай и я выпытал у неё, что звонил брат, что он на днях возвращается домой, да не один, а с беременной женой. «Сам понимаешь, что мне нужно искать жильё, а с этим большие проблемы. Квартиру снять не удастся, да и платить за неё слишком накладно – заработок-то у меня нерегулярный: месяц густо, два пусто, а платить надо вовремя. Комнату снять легче, но соседям может не понравиться треск машинки, а я и по ночам печатаю, если срочно. Так что проблем выше головы». «Замуж тебе надо выходить, вот все проблемы и решатся». «Я бы вышла, да никто не зовёт, - рассмеялась Ладушка». «Я бы позвал, да ты ведь откажешь, - подыграл я». «А ты попробуй, вдруг получится, - печально улыбнулась она». Я попробовал. Через четыре дня приехал брат с женой, а через неделю мы с Ладушкой уехали в Новосибирск.

  Доктор замолчал, и мне показалось, что он решает: продолжить дальше или немедленно прекратить этот душевный эксгибиционизм. Пересилило желание выговориться, и он продолжил:
- У меня, знаете ли, аналитический склад ума и, наблюдая за семейной жизнью своих приятелей, я пришёл к парадоксальному выводу: семьи, пережившие страстную любовь до замужества, редко бывают счастливы. Зря улыбаетесь. Через несколько лет, когда страсти успокаиваются и семейная жизнь входит в нормальное русло с детьми, их болезнями и прочими бытовыми проблемами, та, молодая страстная любовь становится удавкой, сжимающей горло и не позволяющей дышать полной грудью. Точнее, конечно, не сама любовь, а воспоминание о ней. Это бесконечное сравнение «раньшего» с нынешним порождает чувство вечной неудовлетворённости сущим, толкает на поиски безвозвратно ушедшего прошлого и приводит к распаду семьи. У нас с Ладушкой всего этого не было. Мы были скорее друзьями, нежели любовниками. Нам выделили комнату в семейном общежитии. Я с головой окунулся в интересную работу, Ладушка быстро обросла новой клиентурой. Жили мирно, дружно, в отпуск ездили на Байкал, на Алтай, сплавлялись по уральским рекам. Через четыре года Ладушка родила дочурку, и нам выделили однокомнатную квартиру. Ещё через шесть лет я защитил докторскую, и нам дали двухкомнатную в научном посёлке. А там, знаете ли, красота – зелено, школа прямо во дворе, напротив школы Дворец пионеров с различными кружками. Характер у дочурки вышел самостоятельный – с первого класса и в школу, и уроки делать, и кружки выбирать и посещать, всё сама. Так и прожили двенадцать лет.

  Доктор несколько раз вздохнул и заговорил неожиданно тяжёлыми рублеными фразами:
- Город активно строился. Было создано огромное строительное управление. Он служил  начальником строительства какого-то объекта. Лет на пять старше Ладушки, он был энергичен и переполнен идеями по повышению эффективности строительства. Не знаю, кто порекомендовал ему Ладушку, но однажды он примчался к ней на газике с рваным брезентовым верхом, в грязных резиновых сапогах, пропахший соляркой, бетоном и красками. Он заявил, что нужна толковая машинистка для написания доклада, который отправится в строительные верха. Сообщил, что у него совсем нет времени, поэтому он будет приезжать, когда сможет, предварительно позвонив. Потом бросился к телефону, долго кого-то распекал, не слишком выбирая выражения, и умчался на своём газике в неизвестность. За ужином, добродушно посмеиваясь, Ладушка поведала мне о новом клиенте, но я, занятый своими проблемами, слушал плохо и сразу забыл её рассказ.

Он появился через несколько дней, конечно, без звонка. Сбросил на площадке перед дверью грязные сапоги, влез в мои тапочки и скомандовал: «Работаем!» Ладушка печатала с голоса. Он говорил минут двадцать, перескакивая с одного на другое, потом снова отматерил кого-то по телефону и убежал, чтобы вернуться через неделю. Так продолжалось месяца три. Работа не продвигалась. «Всё не то», говорил он, прочитав написанное в прошлый раз, и начинал всё сначала. Потом он исчез. Через месяц Ладушка заскучала, потом затосковала и вдруг поняла, что к ней пришла первая в жизни любовь.

 Доктор замолчал на целую минуту, несколько раз тяжко вздохнул, но продолжил:
- Любовь делает людей деятельными, знаете ли. Ладушка позвонила в Стройуправление, выяснила, где находится руководимый им объект, и поехала. Контора располагалась в каком-то наскоро сколоченном бараке. Перед дверью с надписью «Начальник» в просторном «предбаннике» толпился народ. Ладушка спросила, кто в очереди крайний; ей не ответили, лишь посмотрели, как на убогую. Она прождала час три, пока народ не разошёлся, и вошла в кабинет. Он сидел за обшарпанным столом, серый, уставший и злой. Ладушку он не узнал и грубо спросил: «По какому вопросу? Если насчёт работы, то в кадры». «Я пришла узнать, куда вы пропали и что мне делать с нашим докладом?» Он не смутился, не извинился, а только проговорил сердитой скороговоркой: «Видите, что творится? У меня два подъёмных крана вышли из строя. Из графика выбились напрочь. Премия накрылась, народ разбегается. Минуты свободной нет. Тут не до доклада. Придётся отложить до лучших времён, только, боюсь, они никогда не наступят». «Жаль. Я в строительстве ничего не смыслю, но мне ваши идеи показались здравыми. У меня есть предложение: возьмите меня к себе секретарём. Я вам и с делами разобраться помогу, и доклад сумеем напечатать». Он удивлённо посмотрел на Ладушку и усмехнулся: «Во-первых, я не такой большой начальник, чтобы мне по штату секретарь полагался, а во-вторых, тут стройка, нравы простые и матом ругаются». «Мат, - рассмеялась Ладушка, - я от вас и у себя дома наслушалась, переживу, а секретарь не положен, так оформите меня на рабочую должность. Какая мне разница, как называться? Дело бы сделать». Через два дня маляру-штукатуру третьего разряда Ладушке поставили в «предбаннике» стол, привезли из дома пишущую машинку, и она приступила к секретарским обязанностям.

Когда она сообщила мне, что устроилась работать секретарём-машинисткой в дирекцию строительства, я одобрил её решение, совершенно не связав его с исчезнувшим клиентом. Впрочем, я даже не знал, что он исчез. Я забыл об его существовании сразу после того первого рассказа о нём. Ладушка быстро навела в приёмной порядок. «Вы по какому вопросу? - ласково спрашивала она очередного посетителя, - Это вопрос бухгалтерии, (отдела снабжения, прораба). Почему вы считаете, что начальник строительства должен работать за всех?» Через месяц у него появилось время для работы над докладом, а через год и сам доклад был отправлен по инстанциям. «Ну вот, - сказал он ей, - дело сделано. Теперь вы уволитесь?» В его голосе ей послышалось искреннее сожаление, и сердце Ладушки радостно запрыгало в груди. «Нет, мне нравится моя работа». Прошло два года. Они закончили тот объект и другой, перешли на третий. Внезапно его начали вызывать на всевозможные совещания, заседания и комиссии, с которых он приходил то злой, то задумчивый. Однажды он вернулся весёлый, взвинченный и слегка навеселе. «Приняли наш доклад, оценили, - радостно сообщил он Ладушке, - меня назначили замом начальника Стройуправления. Буду теперь свои идеи в жизнь претворять». Её сердце радостно застучало и тут же остановилось. «А как же я?» - убито спросила она. «Вы со мной. Куда же я без вас, Ладушка!» Они переехали в здание стройуправления в центре города. Он – в большой светлый кабинет, она – в его приёмную в должности секретаря-референта.

Летели годы. В нашей с Ладушкой жизни ничего не менялось, кроме возраста. Росла дочь. В восьмом классе она серьёзно увлеклась химией, записалась в кружок сначала при Дворце пионеров, потом при химическом институте, выиграла городскую химическую олимпиаду и твёрдо решила поступать в МГУ. Школу закончила без медали, три четвёрки, но с капитальными знаниями, уехала, и, представьте, поступила без блата и репетиторов. Мы с Ладушкой остались вдвоём, и она переселилась в дочкину комнату.
В начале следующего года его вызвали в Москву. Он вернулся дней через десять сияющий и счастливый. «Свершилось, Ладушка, - радостно сообщил он, - меня в Москву в министерство переводят». «А как же я?» - тихо прошептала она, заранее зная ответ. Он пропустил её вопрос мимо ушей, рассказал, что на его место пришлют человека из соседней области, выразил уверенность, что она с ним сработается и велел срочно начать готовить дела для передачи. «Мне всего неделю на переезд дали».
Неделя пролетела быстро. Поезд на Москву уходил около двенадцати ночи, и после окончания рабочего дня начальство собралось в его бывшем кабинете проводить «ответственного работника министерства». Были все: начальник управления, его замы, включая и нового заместителя. Была и Ладушка. Говорили положенные тосты, выражали надежду, что там, в горних высях, он не забудет родное управление и поможет, чем сможет. Он в ответ благодарил начальство, которое «вырастило его и дало путёвку в жизнь», обещал не забывать, помогать и прочее. В заключение похвалил прекрасного работника Ладушку и наказал новому заму беречь её. Застолье закончилось и все отправились на вокзал. Ладушка прибрала кабинет, перемыла посуду и поехала домой. Наутро она положила на стол новому начальнику заявление об уходе. Тот притворно поохал, выразил сожаление, но было видно, что очень доволен, и милостиво позволил ей не отрабатывать положенные две недели. Когда Ладушка сказала, что уволилась, я не удивился и даже обрадовался – последнюю неделю она ходила какая-то бледная, осунувшаяся и усталая.

Прошло ровно десять дней. Утром она не встала проводить меня на работу. Я зашёл к ней в комнату. Ладушка лежала в кровати уже остывшая. Врачи сказали, что у неё остановилось сердце, а я думаю, она сама его остановила. Как вы считаете, может человек по своему желанию остановить сердце? Я думаю, может.
Доктор всхлипнул и замолчал. Надо было что-то сказать, но я не представлял что и спросил:
- А откуда вы всё это узнали, это она вам рассказала?
- Что вы, что вы, - замахал он руками, - я ничего не знал, даже не догадывался, и она никогда вида не подавала, что у неё что-то не так. Понимаете, она ведь не изменяла мне, а значит, ни врать, ни притворяться ей не нужно было. Во время всей этой истории мы жили абсолютно так же, как и до её начала. Это уже больше месяца прошло с сороковин, когда я собрался дочери письмо написать, а бумаги линованной нет. Я, знаете, не люблю на нелинованных листах писать. Зашёл я в ладушкину комнату, ящик стола выдвинул, а там три толстых тетради лежат. Хотел я оттуда листок взять, а это оказался её дневник. Ладушка писать его начала, когда поняла, что её любовь настигла. Больше-то бедняжке поделиться не с кем было. Там две последние страницы жуткие. На предпоследней описаны его проводы и её переживания, когда он её как вещь передал, а на последней: «Пустота. Как дальше жить?» и ниже «Зачем дальше жить?» Страшно. До сих пор мурашки по спине.
- А он что же, женатый был?
- Не знаю, в дневнике про это ничего нет. Зная Ладушку, могу утверждать, что её это совершенно не интересовало. Она же не претендовала на ответную любовь, не в любовницы или жёны набивалась. Ладушка его любила бескорыстно, для себя, что ли. Я даже не знаю, как его зовут. В дневнике всё «он» да «он».
 Доктор окончательно замолчал, углубившись в свои воспоминания. Я тоже молчал, боясь спугнуть его светлую грусть.

Минут через двадцать в купе ввалились инженеры.
- А официанточка ничего, попкой так и вертит, так и крутит.
- Ты буфетчицу-то хорошо разглядел? Вот женщина-мечта! Надо к ней вечером подкатиться.
- Нужен ты ей. Видел, какие у неё перстни на пальцах? Будь уверен – у неё всё в порядке.
- Не скажи. А вдруг у меня имеется именно то, чего ей в жизни не хватает.
Акушер ткнул реаниматора пальцем в бок, и инженеры разразились дружным жеребячьим смехом.
 
 
 
 
 

 

ПЕРСТЕНЬ ТАМЕРЛАНА

ЧЕТВЕРОСТИШИЕ