Комиссарша

24 июня 2022 - Денис Маркелов

Веру Антоновну Непряхину в Рублёвске многие не любили. Звали её за глаза Комиссаршей и считали женщиной суровой и нелюдимой.
Особенно побаивались Веру Антоновну её ученицы, они смотрели на неё с каким-то щенячьим благоговением. У многих девочек отцы не вернулись с фронта, и они побаивались этой явно чёрной вдовы, как огня.
Особенно были трусливы Оля Былинкина и Таня Саврасова. Таня в отличие от Оли была брюнеткой с умными серыми глазами. Её волосы были схвачены забавными резинками, делающие нечто похожее на маленькие не то ушки, не то рожки. Таня сидела с Олей за одной партой.
Они казались многим учителям закадычными подругами. Их объединила общая беда- их отцы умерли от ран в каких-то военных госпиталях. А может просто решили не напрягать своих супруг своим послевоенным уродством.
Но обе девочки истово верили в то, что их отцы живы. Они старательно вглядывались в лица инвалидов на базарной площади, охотно подавая им съекономленные на школьных завтракакх деньги.
Но к тому же они время от времени посещали большой собор в соседнем городе, на довольно большой площади. Собор был возведён в далёком шестнадцатом веке и казался обеим школьницам удивительно красивым теремом.
Чтобы оказаться в соборе, надо было переехать довольно широкую реку. Зимой через реку ехали на санях и на машинах, а летом переправлялись на пароме.
Под своими школьными платьями обе подружкии умело прятали нательные крестики. Оля завидовала Наташе, у той крестик был серебряным. Ведь она приехала в Рублёвск из самой Москвы.
И хотя подружки жили в одинаковых домах с неболшьшими огородцами, они всё же были совершенно разными. Оля была немного глупее и казалась скорее маленькой глорничной. Её полупшеничные,полуржаные волосы были заплетены в две невозможно нелепых косицы.
Тела девочек напоминали собой поставленные опары для пкасхальных куличей. Они были слишком уж взрослыми для своих тринадцати лет. Школьные платья почти рвались по швам от яростного напора их взрослеющих тел.
В тот год в их школе всё было не так. В первых числах марта скончался Иосиф Сталин. Все ученицы от первоклассниц до выпускниц шмыгаои носами и вытирали редкие жгуче солёные слёзы. У гипсового бюста стоял траурный пост. Подругам довелось постоять в нём. Оля тупол щмыгала, а Таня стояла в молчании стиснув зубы
Спустя месяц обе подруги добрались до величественного собора. Они затесались в редкую толпу из старушек и стояли довольно нервно оглядывая расписанные стены и редкие потемневшие от времени иконы.
Обеим девушкам очень хотелось вернуть обратно своих умерших отцов. Они были уверены в том, что в бумаги вкралась какая-нибудь ошибка.
Выходя из храма, они постарались незаметно дать денег одной глуповато улыбающейся бабе и жалким одиноким инвалидом. Оба смотрели на них такими далкими взглядами, что у Нади и Оли по спине проюежал тонкий ручеёк пота.
Домой они вернулись только на следующий день в воскресенье. Вернулись, будучи вполне уверенными, в том что никто из знакомых их не мог увидеть.

Вера Антоновна всегда была уверена в своей прямоте. Ученицы Былинкина и Саврасова её всегда чем-то раздражали. Они были слишком уж станорежимны для счестных оветских учениц.
Вера Антоновна чувствовала себя совершенно старой и немощной. Её жизнь была уже впроошлом, бурная и мрачная жизнь, слишкуом напоминающая яростную ночную бурю.
Её муж был некогда комиссаром. Он умело лавировал и миновал все политические рифы. Его не мсключили партии, не отрпавили на лесоповалд. Он умер сворей смертью, оставив её вполне заслуженной и суровой вдовой.
Она начинала свой путь работницей ВЧК. Этакой бесстрастной валькирией в кожанке. После, она стала учиться на учительницу и за какие-то десять лет сделала неплохую, почти невозможную не других женщин карьеру.
В послевоенные годы, схоронив мужа, она жила спартанской жизнью. Обливала своё усохающее тело холодной водой, зимой нырпяла в прорубь. Страстть к спартанству внушил ей отец. Он говорил, что любой революционерке нужно пройти огонь и воду. О медных трубах он, вероятно, просто запамятовал.
Слух о том, что Бынилкина с Саврасовой тайком ходят в церковь, летал по школе давно. Их выдавали какие-то слишком постные, совершенно стаарорежимные лица.
Готовясь к занятиям физкультурой, они нехотя снимали свои дурацкие кофейные платья, стягивали шёлковые рубашки и панталоны,меняя из на футболки и нелепые спортивные трусы.
Хотя, поскольку школа была исключительно женской, они вполне могли бегать совершенно нагими, потешно подрагивая своими набухающими грудями, более похожими на сочные осенние груши.
Былинкина и Саврасогва были особенно, почти неприличнор грудасты и явно наполнялись неведомой другим девочкам страстью.
Вера Антоновна часто предсатвляла их обеих нагими. Представляла и была готова терзать их нагие тела.
В детстве она ипытала немало боли и стыда. Стояла и на горохе и позорного столба, словно бы древнеримская мученица. Отец явно собирался сделать их неё мученицу за веру. А она предпочла вере - революцию.
Теперь в своей кожанке и в узкой суконной юьке она готовилась к экзекуции. Готовилась расправиться с ненавистными лже-пионерками. Те были ей откровенно противны. От обеих сладковато пахло ненавистным елеем. Словно бы обеих девочек, словно бы двух хрюшек искупали в елее ль макушки доо пяирк.

Былинкину и Саврасову вызвали в каьинети к директриссе прямо с урока алгебры. Они послушно встали и взяв портфели послущно вышли в коридор..
Ноги сами повели их в директорский кабинет. Обе девочки были принаряжены. Обе носили на своих платьях парадные фартуки и оттого как-то странно краснели, вспоминая недавний траур.
В кабинете было сумрачно. Где-то сбоку погромыхивали трофейные немецкие часы. А сама Вера Антоновна выседала за своим массивным двухтумбовым столом с дорогим письменным прибором и такой уже привычной министерской ламной с зеленым абажуром.
- Так, значит, явились?! – бросила она, поднимаясь из-за стола, словно бы орлица, вставшая со своего горного гнезда.
- Явились, - почти в унисон пробубнили смущенные подружки.
- Так, раздевайтесь...
Девочки занервничали. Им показалось, что они ослышались.
Былинкинак бросала робкие взгляды на Саврасову. А Саврасова отвечала ей тем же.
Кровь ударила им в головы, лица стали неприлично румяными.
Первой не выдержала более покорная и всегда готовая к компромиссу Былинкина. Она вздохнула и стала бороться с завязкой на своём фартуке.
Саврасова не смогла противиться напору страха. Она делала всё то же самое, что и её подруга, без особого прощаясь сначала с форменным платьем и белым передником, а затм и с нижним бельём.
Эта одежда была причлична скорее милой бесгласной кукле, чем советской пионерке. А настоящая Таня Саврасова скоро стояла перед ненавистой директриссой совершенно голая.
Ей впервые хотелось веселиться, словно бы вся эта сцена была не наяву, а в кино. Наверянка, другие более взрослые девушки стояли так перед ненавистными им эссесовцами, не боясьт смерти, и совершенно не стыдясь своих нагих тел.
- А это что такое? – вдруг как-то по-змеиному осведомилась товарищ Непряхина. – Что это за пережиток прошлого?
Её тонкий костистый палец указывал на два малозаметных крестика.
Девушки взрогнули. Им вдруг захотелось прочитать и «Верую», и «Отче Наш». былог бы забавно посмотреть, как ненавистная директрисса тотчас превратится в лягцшку и противно замечется прыгая по дорогому паркету.
Нет, она могла стать и мышью и тотчас оказаться в лапах у школьной кошки. Та отменно умела ловить мышей – серая и зеленоглазая сибирская красавица.
- Ваши платья останутся тут. А вы сами пойдёте сейчас в актовый зал, - проговорила она.
- Нам голыми идти? – уточнила Саврасова, честно борясь с искусом тотчас же обмочиться
- «Зачем?»,- прикрываясь полными рукамии, пролепетала Былинкина.
- Там увидишь. А то вообразила из себя Жанну д, Арк.

Идти по школьным коридорам, голыми - было иодновременно стыдно, и весело.
Оля и Таня почти позабыли о своеё такой преступной нагрте. Они шли гуськом. Первой шла Таня, позволяя Оле любоваться своими полными ягодицами.
Всё напоминало глупый патриотическимй сон. Обеим девушкам показалось, что конвоируюшая их директрисса лействительно вооружена. Она по прежнему щеголяла по школе с кобурой, и было неясно, находится ли там настоящий пистолет или просто игрушечный пугач.
Зал с белыми колоннами был абсолютно пуст. Все стулья были выгнесены прочь, и на паркетинах радостно поблёскивали солнечные зайчики.
На сцене была поставлена большая лавка. На ней могли уместься сразу двое тел. Девочки переглянулись и всё осознали без слов.
Их собирались выпороть. Выпороть до крови. Наконец-то они могли по-настоящему пострадать. Сделать что-то особенное для своих так и не вернувшихся с фронта отцов.
Таня вздрогнула всем своим розовым телом и испуганно замычала.
Она больше всего боялась подло по-дощкольному обмочиться. Пустить звонкую певучкю струю в самый неподходящий момент.
Она жалела Олю Былинкину, жалела, как родную сестру. Они успели сдружиться и даже поверить в их мнимое родство.

Словно бы выстрел, хлопнула дверь. Таня вздрогнула и, не выдержав, дала волю своему мочевому пузырю. Этот самый пузырь редко её предавал, разве что пару раз в тёмном зале, когда на экране убивали краснодонскиих героев.
Тогда, после сеанса, Таня была готова выпить неразбавленного уксуса. Она всегда была уверена в том, что смела, ужасно смела.

В комнату вошли мужчины. Это были физрук и ночной сторож. Жилистые и безжалостные они слишком походили на средневековых палачей. Эта парочка вгоняла всех учениц в краску. От их низменного вида у всех девочек подло тряслись колени.

...Первой на лавку положили Олю. Таня не смогла смотреть на муки подруги. Она крепко зажмурилась. И не только зажмурилась, ео и закрыла указательными пальцами свои покрасневшие уши.
Оля боялась лишницй раз шевельнуть языком. Крики, позорные крики рвались из её груди. А розги безжалостно полосовали ей яголицы и спину.
Боль сначала обжигала, потом начинала становиться приятной. Оля разулыбалась, ловя неожиданную радость, словно бы это были не розги, а распаренный банный веник.
Она погружалась в какой-то радостный сон. Никогда раньше она так не веселилась. Ей даже было наплевать на оставленное в директорком кабинете школьное платье.
Оля мычала какой-то свой, особо радостный, гимн.
Таня слышала это торжествующее мычание и радовалась, радовалась, словно бы на неё светили софитами и ловили её нагое тело объективом большой кинокамеры.
- Хватит с неё... Давай другую.
Таня была готова сменить подругу. Она, словно бы на конвейер встала – тихо и покорно подплыла к скамейке и легла на неё тупо бурчащим животом.
Её крепко привязали к этому позорному одру. Таня крепко зажмурилась и испуганно сжала свой чересчур трусливый сфинктер.
Ведь сегодня она обхелась праздничными пирожками и варёными яйцами. Объелась не желая, чтобы еда пропадала зря.
Мать всегда желала видеть её полной и сытой с грудями больше похожими на два коровьих вымени.
Ей внушали мысль о том, что она должна вырасти настоящей красавицей, чтобы выйти замуж не за простого рабочего, а, по крайней мере, за академика или кого—нибудь ещё.
Таня кивала головой и соглашалась с матерью. Вске нормальные женщины желают иметь мужа-героя.
Теперь один из таких вот мужчин порол её рознами. Таня проиготовилась к стыду и боли, а вместо этого испытывала ранее незнаемую ею телесную радость. Она старалась утишить эту радость, даже пару раз порщала по скучной скамейке, но боль не перестала наполняться этим ужасным восторгом.
Таня тотчас же припомнила рассказы о пдревних мучениц. Те, наверное, тоже точно так же оргазмировали от своих мук. Они просто погружались в райские кущи, погружались и забывали о всех земных муках.
Танея очень жалела, что не могла пока совершгитрь ни одного приличного подвига. Она была для этого слишком мала. Другие втаскивалди из прорубей тонущих детей, выхаживал большых собак, а она просто еда мамины пирожки и ожидала очень скорой и приятной вполне законной свадьбы.
Она хотелав не жить до глупой1 и унылогй старости, а умереть тут на скамейке от боли и стыда. Сьттвд дёг её изнутри, а удары рохог станловились на ритм какой-то революционной песни.
Она не выдержалаи словно бы трубач в оркеастре, решила вступить со своим долггождакнным соло.

Вера Антоновна молча, проводила мучениц до своего кабинета. Время в школе застыла, как вода в апрельской луже. Боль и чтыл были бы лучшими снадобьями для гордыни.
Вера Антоновнак вспомнила миленькую шумливую гимназистку, вспомнила, как сама тупо и гадко ёпзала голым животом по лавке, когда её голенькую и зарёваную методично сёк отцовский дворник.
Тогда на её вполне идеальные ягодицы обрушился целый град удларов. Каащось жто были настоящие кругляши из природного льда. И эти кругляши вгоняли её в старх и в трепеть.
Именно после той не вполне заслуженной порки, она и прокляла отца, решительно сорвав с шеи свой нателтьный крестик. Ей совершенно не хотелось идти в гимназию и лицемереть то перед суровой начальницей, то перед отцом Александром, полноватым и вполне сытым священником. Он был идеальным служителем Божьим,, в меру дородным и добрым. Его рассказы о библейской истории, о всех тех чудесках, которые творил Иисус Христос теперь ей казались приукрпащенной и сладкой дожью.
Она хотела сказки не небесах. а на Земле. Скахки для всех.
Теперь эти две дурёхи затсавили её вспомснить своё обманчивонго отрочество. Она теперь была готова забыть всё, особенно своё золотое и ясное детство.
Её счастливое детство оклнчательно испорттила сначала война, а затем неожиданно пришедшая революция. Знакомые отцв яростно, словно бы испуганные мыши, искали надёжного убежища. Ни золото, ни бриллианнты, ни даже такие5 ещё надёжные деньти теперь не имели цены. Все те, уто гордился своими одеяниями оставались перед этим страшным ветром совершенно голыми, словно бы мерзкие осенние деревья.
С того времени прошло почти сорок лет. Теперь было другое, не менее загадочное время. В любой момент могло случиться что угодно.
Особеннно теперь, когда не было всесильного усатого вождя. Вера Антоновна привыкла поклоняться Сталину, как Богу. Привыкла искать у него защиты.
Теперь, спустя месяц после его смерти, она сама хотела умереть. Наверняка эти две дурёхи расскажут всем об этой лурпвцкой экзекуции.

Былинкина и Саврасова проболели целвй месяц.
Они ничего не знали о смерти Веры Антоновны Непряхиной. Та умерда совершенно внезапно за своим директорским столом на сладующий день после этой отвратительной экзекуции.
Поговаривали, что её убили, подмашев в чай какое-то опсное снадобье.. Но убийц так и не нашли. Непряхину похоронили на старом Рублёвском кладбище. И очень скоро забыли про старую и безжалостную комиссаршу...
23 июня 2022

Регистрационный номер №0507253

от 24 июня 2022

[Скрыть] Регистрационный номер 0507253 выдан для произведения: Веру Антоновну Непряхину в Рублёвске многие не любили. Звали её за глаза Комиссаршей и считали женщиной суровой и нелюдимой.
Особенно побаивались Веру Антоногвну её ученицы, они смотрели на неё с каким-то щенячьим благогованием. У многих девочек отцы не вернулись с фронта, и они побаивались этой явно чёрной вдовы, как огня.
Особенно были трусливы Оля Былинкина и Таня Саврасова. Таня в отличие от Оли была брюнеткой с умными серыми глазами. Ей волосы были схвачены забавными резинками, делающие нечто похожее на меленькие не то ушки, не то рожки. Таня сидела с Олей за одной партой.
Они казались многим закадычными подругами. Их объединяла общая беда- их отцы умерли от ран в каких-то военных госпиталях. А может просто решили не напрягать своих супруг своим послевоенным уродством.
Но обе девочки верили в то, что их отцы живы. Они старательно вглядывались в лица инвалидов на базарной площади, охотно подавая им съекономленные на школьных завтракакх деньги.
Но к томку эе они от времени посещали большой собор в соседнем городе, на довольно большой площади. Собор был возведён в далёком шестнадцатом веке и казался обеим удивительно красивым теремом.
Чтобы оказаться в соборе, надо было переехать довольно широкую реку. Зимой через реку ехали на санях и на машинах, а летом переправлялись на пароме.
Под своими школьными платьями обе подружкии умело прятали нательные крестики. Оля завидовала Наташе, у той крестик был серебряным. Ведь она приехала в Рублёвск из самой Москвы.
И хотя подружки жили в одинаковых домах с неболшьшими огородцами, они всё же были совершенно разными. Оля была немного глупее и казалась скорее маленькой глорничной. Её полупшеничные,полуржаные волосы были заплетены в две невозможно нелепых косицы.
Тела девочек напоминали собой поставленные опары для пкасхальных куличей. Они были слишком уж взрослыми для своих тринадцати лет. Школьные платья почти рвались по швам от яростного напора их взрослеющих тел.
В тот год в их школе всё было не так. В первых числах марта скончался Иосиф Сталин. Все ученицы от первоклассниц до выпускниц шмыгаои носами и вытирали редкие жгуче солёные слёзы. У гипсового бюста стоял траурный пост. Подругам довелось постоять в нём. Оля тупол щмыгала, а Таня стояла в молчании стиснув зубы
Спустя месяц обе подруги добрались до величественного собора. Они затесались в редкую толпу из старушек и стояли довольно нервно оглядывая расписанные стены и редкие потемневшие от времени иконы.
Обеим девушкам очень хотелось вернуть обратно своих умерших отцов. Они были уверены в том, что в бумаги вкралась какая-нибудь ошибка.
Выходя из храма, они постарались незаметно дать денег одной глуповато улыбающейся бабе и жалким одиноким инвалидом. Оба смотрели на них такими далкими взглядами, что у Нади и Оли по спине проюежал тонкий ручеёк пота.
Домой они вернулись только на следующий день в воскресенье. Вернулись, будучи вполне уверенными, в том что никто из знакомых их не мог увидеть.

Вера Антоновна всегда была уверена в своей прямоте. Ученицы Былинкина и Саврасова её всегда чем-то раздражали. Они были слишком уж станорежимны для счестных оветских учениц.
Вера Антоновна чувствовала себя совершенно старой и немощной. Её жизнь была уже впроошлом, бурная и мрачная жизнь, слишкуом напоминающая яростную ночную бурю.
Её муж был некогда комиссаром. Он умело лавировал и миновал все политические рифы. Его не мсключили партии, не отрпавили на лесоповалд. Он умер сворей смертью, оставив её вполне заслуженной и суровой вдовой.
Она начинала свой путь работницей ВЧК. Этакой бесстрастной валькирией в кожанке. После, она стала учиться на учительницу и за какие-то десять лет сделала неплохую, почти невозможную не других карьеру.
В послевоенные годы, схоронив мужа, она жила спартанской жизнью. Обливала своё усохающее тело холодной водой, зимой нырпяла в прорубь. Страстть к спартанству внушил ей отец. Он говорил, что любой революционерке нужно пройти огонь и воду. О медных трубах он, вероятно, просто запамятовал.
Слух о том, что Бынилкина с Саврасовой тайком ходят в церковь, летал по школе давно. Их выдавали какие-то слишком постные, совершенно стаарорежимные лица.
Готовясь к занятиям физкультурой, они нехотя снимали свои дурацкие кофейные платья, стягивали шёлковые рубашки и панталоны,меняя из на футболки и нелепые спортивные трусы.
Хотя, поскольку школа была исключительно женской, бегать они могли совершенно нагими, потешно подрагивая своими набухающими грудями, более похожими на сочные осенние груши.
Былинкина и Саврасогва были особенно, почти неприличнор грудасты и явно наполнялись неведомой другим девочкам страстью.
Вера Антоновна часто предсатвляла их обьеих нагими. Представляла и была готова терзать их нагие тела.
В детстве она ипытала немало боли и стыда. Стояла и на горохе и позорного столба, словно бы древнеримская мкченица. Отец сявно обирался сделать их неё мученицу за веру. А она предпочла вере - революцию.
Теперь в своей кожанке и в узкой суконной юьке она готовилась к экзекуции. Готовилась расправиться с ненавистными лже-пионерками. Те были ей откровенно противны. От обеих сладковато пахло ненавистным елеем. Словно бы обеих девочек, словно бы двух хрюшек искупали в елее ль макушки доо пяирк.

Былинкину и Саврасову вызвали в каьинети к директриссе прямо с урока алгебры. Они послушно встали и взяв портфели послущно вышли в коридор..
Ноги сами повели их в директорский кабинет. Обе девочки были принаряжены. Обе носили на своих платьях парадные фартуки и оттого как-то странно краснели, вспоминая недавний траур.
В кабинете было сумрачно. Где-то сбоку погромыхивали трофейные немецкие часы. А сама Вера Антоновна выседала за своим массивным двухтумбовым столом с дорогим письменным прибором и такой уже привычной министерской ламной с зеленым абажуром.
- Так, значит, явились. – бросила она, поднимаясь из-за стола, словно бы орлица, вставшая со своего горного гнезда.
- Явились, - почти в унисон пробубнили смущенные подружки.
- Так, раздевайтесь...
Девочки занервничали. Им показалось, что они ослышались.
Былинкинак бросала робкие взгляды на Саврасову. А Саврасова отвечала ей тем же.
Кровь ударила им в головы, лица стали неприлично румяными.
Первой не выдержала более покорная и всегда готовая к компромиссу Былинкина. Она вздохнула и стала бороться с завязкой на своём фартуке.
Саврасова не смогла противиться напору страха. Она делала всё то же самое, что и её подруга, без особого прощаясь сначала с форменным платьем и белым передником, а затм и с нижним бельём.
Эта одежда была причлична скорее милой бесгласной кукле, чем советской пионерке. А настоящая Таня Саврасова скоро стояла перед ненавистой директриссовй совершенно голой.
Ей впервые хлтелось веселиться, словно бы вся эта сцена была не наяву, а в кино. Наверянка, другие более взрослые девушки стояли так перед ненавистными им эссесовцами, не боясьт смерти, и совершенно не стыдясь своих нагих тел.
- А это что такое? – вдруг как-то по-змеиному осведомилась товарищ Непряхина. – Что это за пережиток прошлого.
Её тонкий костистый палец указывал на два малозаметных крестика.
Девушки взрогнули. Им вдруг захотелось прочитать и «Верую», и «Отче Наш». былог бы забавно посмотреть, как ненавистная директрисса тотчас превратится в лягцшку и противно замечется прыгая по дорогому паркету.
Нет, она могла стать и мышью и тотчас оказаться в лапах у школьной кошки. Та отменно умела ловить мышей – серая и зеленоглазая сибирская красавица.
- Ваши платья останутся тут. А вы сами пойдёте зейчас в актовый зал, - проговорила она.
- Голыми идти? – уточнила Саврасова, честно борясь с искусом тотчас же обмочиться
- «Зачем?»,- прикрываясь полными рукамии, пролепетала Былинкина.
- Там увидишь. А то вообразила из себя Жанну д, Арк.

Идти по школьным коридорам, голыми - было иодновременно стыдно, и весело.
Оля и Таня почти позабыли о своеё такой преступной нагрте. Они шли гуськом. Первой шла Таня, позволяя Оле любоваться своими полными ягодицами.
Всё напоминало глупый патриотическимй сон. Обеим девушкам показалось, что конвоируюшая их директрисса лействительно вооружена. Она по прежнему щеголяла по школе с кобурой, и было неясно, находится ли там настоящий пистолет или просто игрушечный пугач.
Зал с белыми колоннами был абсолютно пуст. Все стулья были выгнесены прочь, и на паркетинах радостно поблёскивали солнечные зайчики.
На сцене была поставлена большая лавка. На ней могли уместься сразу двое тел. Девочки переглянулись и всё осознали без слов.
Их собирались выпороть. Выпороть до крови. Наконец-то они могли по-настоящему пострадать. Сделать что-то особенное для своих так и не вернувшихся с фронта отцов.
Таня вздрогнула всем своим розовым телом и испуганно замычала.
Она больше всего боялась подло по-дощкольному обмочиться. Пустить звонкую певучкю струю в самый неподходящий момент.
Она жалела Олю Былинкину, жалела, как родную сестру. Они успели сдружиться и даже поверить в их мнимое родство.

Словно бы выстрел, хлопнула дверь. Таня вздрогнула и, не выдержав, дала волю своему мочевому пузырю. Этот самый пузырь редко её предавал, разве что пару раз в тёмном зале, когда на экране убивали краснодонскиих героев.
Тогда, после сеанса, Таня была готова выпить неразбавленного уксуса. Она всегда была уверена в том, что смела, ужасно смела.

В комнату вошли мужчины. Жилистые и безжалостные они слишком походили н а средневековых палачей. Эти двое вгоняли всех учениц в краску. От их низменного вида у всех девочек подло тряслись колени.

...Первой на лавку положили Олю. Таня не могла смотреть на муки подруги. Она крепко зажмурилась. И не только зажмурилась, ео и закрыла указательными пальцами свои покрасневшие уши.
Оля боялась лишницй раз шевельнуть языком. Крики, позорные крики рвались из её груди. А розги безжалостно полосовали ей яголицы и спину.
Боль сначала обжигала, потом начинала становиться приятной. Оля разулыбалась, ловя неожиданную радость, словно бы это были не розги, а распаренный банный веник.
Она погружалась в какой-то радостный сон. Никогда раньше она так не веселилась. Ей даже было наплевать на оставленное в директорком кабинете школьное платье.
Оля мычала какой-то свой, особо радостный, гимн.
Таня слышала это торжествующее мычание и радовалась, ркадовалась, словно бы на неё светили софитами и ловили её нагое тело объективом большой кинокамеры.
- Хватит с неё... Давай другую.
Таня была готова сменить подругу. Она, словно бы на конвейер встала – тихо и покорно подплыла к скамейке и легла на неё тупо бурчащим животом.
Её крепко привязали к этому позорному одру. Таня крепко зажмурилась и испуганно сжала свой чересчур трусливый сфинктер.
Ведь сегодня она обхелась праздничными пирожками и варёными яйцами. Объелась не желая, чтобы еда пропадала зря.
Мать всегда желала видеть её полной и сытой с грудями больше похожими на два коровьих вымени.
Ей внушали мысль о том, что она должна вырасти настоящей красавицей, чтобы выйти замуж не за простого рабочего, а, по крайней мере, за академика или кого—нибудь ещё.
Таня кивала головой и соглашалась с матерью. Вске нормальные женщины желают иметь мужа-героя.
Теперь один из таких вот мужчин порол её рознами. Таня проиготовилась к стыду и боли, а вместо этого испытывала ранее незнаемую ею телесную радость. Она старалась утишить эту радость, даже пару раз порщала по скучной скамейке, но боль не перестала наполняться этим ужасным восторгом.
Таня тотчас же припомнила рассказы о пдревних мучениц. Те, наверное, тоже точно так же оргазмировали от своих мук. Они просто погружались в райские кущи, погружались и забывали о всех земных муках.
Танея очень жалела, что не могла пока совершгитрь ни одного приличного подвига. Она была для этого слишком мала. Другие втаскивалди из прорубей тонущих детей, выхаживал большых собак, а она просто еда мамины пирожки и ожидала очень скорой и приятной вполне законной свадьбы.
Она хотелав не жить до глупой1 и унылогй старости, а умереть тут на скамейке от боли и стыда. Сьттвд дёг её изнутри, а удары рохог станловились на ритм какой-то революционной песни.
Она не выдержалаи словно бы трубач в оркеастре, решила вступить со своим долггождакнным соло.

Вера Антоновна молча, проводила мучениц до своего кабинета. Время в школе застыла, как вода в апрельской луже. Боль и чтыл были бы лучшими снадобьями для гордыни.
Вера Антоновнак вспомнила миленькую шумливую гимназистку, вспомнила, как сама тупо и гадко ёпзала голым животом по лавке, когда её голенькую и зарёваную методично сёк отцовский дворник.
Тогда на её вполне идеальные ягодицы обрушился целый град удларов. Каащось жто были настоящие кругляши из природного льда. И эти кругляши вгоняли её в старх и в трепеть.
Именно после той не вполне заслуженной порки, она и прокляла отца, решительно сорвав с шеи свой нателтьный крестик. Ей совершенно не хотелось идти в гимназию и лицемереть то перед суровой начальницей, то перед отцом Александром, полноватым и вполне сытым священником. Он был идеальным служителем Божьим,, в меру дородным и добрым. Его рассказы о библейской истории, о всех тех чудесках, которые творил Иисус Христос теперь ей казались приукрпащенной и сладкой дожью.
Она хотела сказки не небесах. а на Земле. Скахки для всех.
Теперь эти две дурёхи затсавили её вспомснить своё обманчивонго отрочество. Она теперь была готова забыть всё, особенно своё золотое и ясное детство.
Её счастливое детство оклнчательно испорттила сначала война, а затем неожиданно пришедшая революция. Знакомые отцв яростно, словно бы испуганные мыши, искали надёжного убежища. Ни золото, ни бриллианнты, ни даже такие5 ещё надёжные деньти теперь не имели цены. Все те, уто гордился своими одеяниями оставались перед этим страшным ветром совершенно голыми, словно бы мерзкие осенние деревья.
С того времени прошло почти сорок лет. Теперь было другое, не менее загадочное время. В любой момент могло случиться что угодно.
Особеннно теперь, когда не было всесильного усатого вождя. Вера Антоновна привыкла поклоняться Сталину, как Богу. Привыкла искать у него защиты.
Теперь, спустя месяц после его смерти, она сама хотела умереть. Наверняка эти две дурёхи расскажут всем об этой лурпвцкой экзекуции.

Былинкина и Саврасова проболели целвй месяц.
Они ничего не знали о смерти Веры Антоновны Непряхиной. Та умерда совершенно внезапно за своим директорским столом на сладующий день после этой отвратительной экзекуции.
Поговаривали, что её убили, подмашев в чай какое-то опсное снадобье.. Но убийц так и не нашли. Непряхину похоронили на старом Рублёвском кладбище. И очень скоро забыли про старую и безжалостную комиссаршу...
23 июня 2022

Июль

Июнь

Рейтинг: +4 424 просмотра

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (4)