Известно: в начале августа в средней полосе наступает затишье, трёхнедельная пауза между двумя мощными грибными волнами. Профессиональные любители «тихой охоты» не суетятся понапрасну: июль иссушил почву, и даже после настоящего грибного дождя в лес идти можно дней через десять – мицелий, прежде чем дать плодовые тела, отмокнуть должен!
Я же к числу названных профессионалов не отношусь, поэтому отправляюсь в лес именно в межсезонье, причём, под вечер. Почему в межсезонье? Потому что не бывает совсем уж «безгрибных» сезонов! А почему под вечер? Чтобы выйти на охоту тогда, когда другие такие же любители, потирая заспанные глаза, ещё будут толкаться у дверей первой электрички. Всё, что мне нужно – нож, лукошко, палатка и друг-единомышленник, готовый на пару дней забыть о цивилизации.
И вот однажды в четверг, после дождичка, случившегося в позапрошлый понедельник, в 19:35 мы с Серёгой ступили на грунтовку с перрона одной дальней, чрезвычайно дальней станции. До ближайшего леса шли километров восемь. Легкомысленные берёзы уже приветствуют осень пока ещё редкими прядями жёлтой листвы, иногда сверкнут багрянцем наивные осины, и только суровые ели, строгие в чёткости силуэтов, кажутся неизменными в любой день любого месяца. Пока золотящееся светило не ушло на отдых, нужно успеть отыскать что-нибудь для ужина.
Как же хороши молодые подосиновики, как же, стервецы, красивы! Небольшие, как шахматные ладьи, с алыми фонариками на макушках! Поклонишься одному, глядь – второй: стоит, словно подкарауливает. Добрый килограмм был набран минут за сорок, можно остановиться.
В процессе разведки места для ночлега мы прошли насквозь узкий участок леса и выбрались к неизвестной деревне, вставшей на берегу тощего безымянного озера. Первые звёзды вяло покачивались на зеркальной его поверхности. В избах топились печи, дым выходил из труб и, поднявшись метров на десять, так и оставался висеть неподвижно, образуя в густеющем воздухе единое голубоватое облако. В его непорочном аромате ощущались и романтика дальних странствий, и уют домашнего очага, и непременно вкусный походный ужин. Обостряемые ночью запахи остывающей почвы, свежей листвы, подсыхающего сена и, конечно, продуктов жизнедеятельности крупного рогатого скота только усиливали общее чувство наслаждения, знакомое каждому, кто хоть разок побывал в подобной ситуации.
Обогнув поселение по околице, прошли ещё 1400 метров вдоль озера. Из-за леса начала выползать луна, а на западе, на фоне не полностью погасшего неба ещё различалась маковка с крестом, принадлежащая местной церквушке. У восточной стены последней, в небольшой балке, «под кровом чёрных сосн и вязов наклоненных, которые окрест, развесившись, стоят», находилось старое, вероятно, заброшенное кладбище. Пробиваясь сквозь листву, лунные зайчики достигали глянцевой поверхности дореволюционных надгробий из чёрного гранита, вызывая их зловеще-таинственное сияние.
– Не-ет! – говорю. – Спать рядом с могилами как-то не привлекает.
Прошли семьсот метров обратно и, чуть отдалившись в сторону от дороги, набрели на отделённую цепью кустов прелестную поляну, безоговорочно выигравшую конкурс на лучшее место для привала. Жарко: после быстрой ходьбы с «полной выкладкой», как после хорошей парнóй, тело казалось окутанным прочной оболочкой горячего воздуха. Серёга снял рубашку, затем, немного передохнув, взялся за палатку. Я тоже обнажил торс и достал из рюкзака свечу – костёр разжигать лучше от свечи, а не от спички.
Та-ак! А сам-то костёр из чего делать? Ветви окрестных кустов – ядрёные, сочные, без применения нефтепродуктов не поджечь, а выискивать сейчас сухие веточки – затея столь же успешная, что и пытаться надеть лыжи, забравшись в канализационный люк.
– А ну, друган, – машинально убираю свечу в карман штанов. – Бросай палатку! Пошли-ка на кладбище! Там сухого валежника – много. Пару лесин притащим – и топливного кризиса как не бывало.
– Но как же ужин? Я проголодался, – возразил, было, Денис, но быстро понял: без повторного визита к могилам – не обойтись.
Подходящие по сухости и размеру сучья нашлись не сразу – пришлось проползти половину погоста. Но вот искомое обнаружено, и сейчас, довольные, мы быстренько встанем и быстренько вернёмся с добычей к месту привала. Только дух слегка переведём…
Внезапно в ночное безмолвие, изредка нарушаемое дальними гудками поездов, вторгаются чей-то коллективный хохот и музыка. Мы затаились: контакт с аборигенами в наши планы не входил. Минуты через две на казавшейся отсюда белой дороге образовалась ватага молодёжи: если судить по голосам – трое парней и четверо девчонок. Даже не молодёжи, а так, подростков лет шестнадцати. Один пёр на плече длинный колбасообразный магнитофон, оглашающий окрестности песнями группы «Технология»; спину второго украшала гитара, третий непонятно зачем тащил чайник.
– Местная шелупонь, – шепчу.
– Нет! – уверенно ответил друг. – Это дачники городские.
– На каком основании базируется столь категорический вывод?
– В двенадцатом часу ночи сельская молодёжь придаётся совсем иным развлечениям, уж поверь! А носить самогонку в чайнике – удел только городских чистоплюев!
– С чего ж ты взял, что там – самогонка?
– А, по-твоему, что? Думаешь, они решили ночью на кладбище чайку нехилого испить? Адреналина лёгкого деткам захотелось в последнее школьное лето! Чтоб потом хвалиться в классе, сколько бухла взяли, кто первым нажрался и кто потом круче всех харчами хвастался...
– Но почему именно на кладбище? – недоумеваю.
– Чё ж тут неясного? «От людей на деревне не спрятаться», а покойники не настучат. Адреналин, опять же.
Визитёры тем временем подошли совсем близко. Я прилёг на чьё-то глубоко вросшее в землю надгробие, мысленно извинившись перед его обитателем, Серёга расположился шестью метрами правее, в зоне зрительной связи. Пройдя по центральной аллее некрополя, подростки оккупировали груду обломков памятников, очевидно, принадлежавших не особо знатным покойникам. Лунный свет чётко озарял и куски серого известняка, и самих отважных искателей приключений. Вполне понятное для пребывания в данном не совсем обычном месте жутковатое чувство напрочь вытеснилось предвкушением чего-то интересного: что ж будет дальше?
2.
Максюша – лидер по натуре, он обожает спорт и с кистевым эспандером не расстаётся даже на уроках. Сверстники уважают Максюшу за справедливость [ничего удивительного: при таких бицепсах справедливым кажется любое его суждение]. С ним считаются педагоги, для которых ребёнок стал опорой, посредником между ними и остальными учащимися. А той трогательной заботой, с какой он относится к своей девушке, любуются не только родители и учителя, но даже околоподъездные бабки! И чтоб кто-то хоть раз увидел Максюшу раздражённым или услыхал от него хоть одно жаргонное слово!..
Димуля стал гордостью школы давно, едва перейдя из младшего звена в среднее, благодаря певческим способностям и незакомплексованному характеру. Крашенные под золото алюминиевые кубки и картонные дипломы за первые места в разносортных конкурсах самодеятельности с завидной регулярностью поставляются в кабинет директора. К шестнадцати годам мальчик самостоятельно освоил гитару и начал сочинять песни. Об этом знают все, но никто их пока не слышал: он не имеет привычки хвастаться своим дарованием. Исключительной скромностью сына родители гордятся не меньше, чем его творческими способностями, а учителя всем ставят Димулю в пример: ребёнок не только нашёл себе столь прекрасное увлечение, но и смог найти себя в нём, – это, безусловно, стократ лучше, чем вдыхание паров ацетона по подворотням [хотя кто сказал, что одно другое исключает?]!
Ваняточка же никакими талантами не блещет, да и нрав у мальчика, пожалуй, имеет несколько излишнюю крутость, но зато как сильно он любит маму! Перед каждым праздником готов буквально лизать туфли учителям, умоляя поставить пятёрку – МАМЕ В ПОДАРОК! И седовласые тётки не смели терзать неокрепшую подростковую психику, в этот период – такую беззащитную и уязвимую! Конечно, они ставили «5», тайком смахивая слезу умиления и в глубине души завидуя: мол, от моего-то оболтуса такого не дождёшься.
Аннушка-светленькая и её тёзка-тёмненькая считаются первыми красавицами в гимназии, но отношения между ними сложились отнюдь не сопернические, наоборот, на редкость тёплые и нежные. Даже такую святыню, как девичьи альбомы, Аннушки с лёгкостью показывают друг другу. На занятиях девочки появляются всегда свеженькими, аккуратненькими, словно только распустившиеся тюльпанчики; без кричащих излишеств в одежде и косметике. И не дай бог хоть одной прийти с неподготовленными уроками!
А у Светули с Санулей в школе и вовсе появилось прозвище «сиамские близнецы», настолько неразлучны девчонки, настолько привыкли всё делить пополам. Они и внешне чем-то схожи. Педагогов особенно умиляет та стойкость, с какой «близняшки» отшивают любых, пытающихся их совратить, парней, и какой так недостаёт другим старшеклассницам.
В течение учебного года друзья могут видеться лишь на каникулах, поэтому основное общение происходит летом, в деревне. Вместе им никогда не бывает скучно: несмотря на разность статусов и симпатий, подростки всегда находят что-то такое, что в равной степени интересно каждому.
3.
– Давай, кентяра, плескани мальцá, – вынимая складной стаканчик, приказал Максюша Ваняточке. Последний подобострастно наклонил чайник.
– Нам, на-ам! – воскликнули обе Аннушки, когда Максюша выпил. Ваняточка налил им под завязку.
– Будешь? – спросила светленькая, прикасаясь пухленькими губками к вожделенной жидкости, но тёмненькая промолчала. – Я кому базарю, слышь, кошёлка? Оставить тебе?
– Детка, релакс! Конечно, буду, – тёмненькая за запястье схватила подругину руку со стаканом и остатки его содержимого ссадила в глотку.
– Слышь, кент, не борзей! Мне, давай, капни, – Димуля взял стакан у Аннушек.
– Живей хлебай, тут очередь! – нараспев произнесла Сануля, после слова «хлебай» сплюнув фирменной струйкой сквозь зубы.
– Чё тебе ждать этого кренделя? – Ваняточка радушно протянул ей чайник, она отработанным жестом обхватила эмалированный носик сперва левой рукой, затем – губками, и сделала смачное глотательное движение. Хранитель чайника следом сам припал к влажному носику.
– Мне пока не надо, – надменно изрекла Светуля, достав из Максюшиного кармана «беломорину». Профессиональным взмахом трёх пальцев она согнула папиросу в виде буквы Z. Ваняточка со спичками услужливо подскочил к девочке.
– Отдохни, лошарик, а то хлебало-то вскрою! – Максюша пхнул его левой ладонью в лоб, но несильно – чтобы тот не опрокинул чайник. – Это моя девушка! Спрячь свои позорняцкие спичёнки!
Светуля, причмокивая, прикурила от собственной зажигалки и пересела к Максюше на колени.
– Ну, кент, базарь, чё там у тя есть? – он обратился к Димуле.
– Да, ребят, заче-ем? – закокетничал юный бард.
– Чтоб бухло не было на халяву, как в прошлый раз, втыкнул? Или пой, или четвертной гони, – спокойно пояснил Максюша и приказал Ваняточке: – Вырубай шарманку! Премьера, слушать всем внимательно!
Димуля покорно передвинул гитару на живот и, набрав левой рукой аккорд Am, оттопыренным средним пальцем правой руки, будто показывая струнам «фак», извлёк залихватское тремоло. Оно прозвучало примерно так же, как если бы годовалый ребёнок туда-сюда водил игрушечной сабелькой по прутьям своей кроватки.
– Неразделённая любовь!.. Я возлюбил отца за то, что этот мир он превознёс, не замечая в сéбе ложь, – прохрипел автор и, переставив левые пальцы на аккорд Е7, продолжил: – И что мне делать он велел, то делал безотказно я, ведь я хотел, я так хотел, чтоб он любил только меня! – гитарист снова издал десятисекундное тремоло. – Ми-и-ир – это эрекция [Dm], жи-и-изнь – это ложь [Аm]! Живи-и-и, пока не умрёшь [Е7]!.. Моя любовь к тебе сильна [видимо, это пошёл второй куплет], твоё созданье равнодушно. Не будет в людях никогда любви – им от любви так душно. Чтоб человек не смел мешать минé тебе любить отлично, я буду люд уничтожать, чтоб ты меня любила лично! Миррр – это эрекция, жизззнь – это ложь! Живи, пока не умрррёшь! Живи, пока не умрёшь! Живи, пока не умррёшшшььь!!![1]
После трёхсекундного молчания публика разразилась аплодисментами.
– Здо-оровско! – в предоргазменном состоянии простонала Аннушка-светленькая, тряхнув обесцвеченным хайром, уложенным в стиле «скирда позапрошлогодней соломы».
– …Одной рукой стихи строчил, другою яростно… писал музыку… Мо-ло-бздец! – Максюша резюмировал мнение остальных слушателей. Компания начала второе «приложение» к чайнику.
Сделалось зябко: казавшаяся прочной оболочка горячего воздуха давно рассеялась, зато комары стали наглеть: живое тело в данном месте для них является диковиной, поэтому насекомые всем скопом устремились сюда, словно чукчи к севшему посреди тундры вертолёту. А натереться репеллентом мы не успели…
– Однажды один мужик, – тем временем зловеще начал Ваняточка, – в кафе познакомился с девушкой. Влюбился, там, в неё. А у неё было красивое такое, белое платье, типа, как свадебное.
– И он его снял, да? – смеясь, перебил Димуля.
– Нет, пролил на него вино. Извинялся долго-долго, потом говорит: «Раз я виноват, то железно, отстираю всё без базара». Взял у неё адрес. Назавтра приходит, а ему отвечают: «Она умерла семь лет назад». Он не понял ни фига, имя, адрес, проверил – всё верно. Откопали гроб, открыли – она ни капли не изменилась, а на её платье – те самые пятна от вина… – в ожидании восхищения оратор устремил взгляд на Санулю.
– Чё, уже надо бояться? – издевательски спросил Максюша. – Да это лажа голимая! Все слышали давно, правда, киска? – он присосался к Светулиным устам, Ваняточка в бессильной зависти сглотнул слюну.
– Тише ты, – прошептала девочка, отодвигаясь. – У Клавдии Степановны, вон, муж в запрошлом году умер – до сих пор его призрак приходит и говорит: «Почему ты быстро меня схоронила?».
– Фи-игня! – рассмеялся Максюша, к нему присоединились обе Аннушки.
– А вот не фигня, – вступил Димуля. – Я сам слыхал, он по ночам приходит и говорит: «Накорми! Я жрать хочу!». И продукты пропадают. И ложки сами по дому летают. Правда, зуб даю!
– А в табло насыплю? Кончай тайгу пылесосить! Это – фи-игня! – повторил Максюша. – Так бомжи в чужих квартирах селятся, жрут там всё, а хозяевам внушают, что те их не видят. Давай, плескани ещё по чуть-чуть.
В общем, ясно: детки попросту наглотались той галиматьи про полтергейст, которую в своё время намеренно стали сливать через СМИ, чтоб отвлечь население от надвигавшегося продовольственного кризиса. Последний давно миновал, а навоз в умах легковнушаемых граждан остался ещё в изрядном количестве, оттого все и стремятся поделиться им с ближними.
– Тебе, может, и фигня, а я – верю, – выпив, проговорила Сануля. – И потише тут ори: рядом могилы утопленников, их тени уже сто лет по ночам бродят. Я сама слышала…
– Давай, фуфло не гони! – отпарировал Максюша. – Утопленников хоронят за оградой, а не у храма. Чё, никто больше ничего реально страшного не расскажет?
– Один чувак был у колдуна и видел, как духов вызывают, даже базарил с ними, – не без гордости изрёк Ваняточка, закусывая огромным яблоком.
– Чё, без зáкуси – слабó? – вставил пытающийся казаться крутым Димуля. – А-а, не-ет, как же: мамочка унюхает и заругает!
– Пошла она на фиг! Задолбала на мóзги капать! И ты отвали, это тебе не песенки строчить. Я даже знаю, как он это делает! Надо загадать имя покойника, сжечь из своей головы два волоска, вдохнуть пепел и сказать: «Такой-то – такой-то, приди ко мне, скажи, как жить на земле?».
– Ты чё, дурак? – перебила Аннушка-тёмненькая, надувая большущий жвачечный пузырь. – Кто ж так духов вызывает! Нужно ночью на кладбище сплести венок из крапивы, раздеться догола, надеть его и прочитать заклинание «Шиндер – мындер – лапупындер»!
– Оструела, тёлка? – воскликнула светленькая, прикуривая. – Так не покойников вызывают, а духов из будущего!
– Сама оструела! – обиделась девочка. – Пра-авда, Задорнов говорил!
От такой ссылки я хохотнул в голос, от демаскировки спасло только то, что смешок утонул в ржании остальной публики.
– Ну, ты ду-ура! Он же прикалывался!
– Да-а? Но по ящику показывали! – от огорчения Аннушка поперхнулась жвачкой, специфически блестевшие глазки наполнились слезами, это стало заметным даже в темноте.
Не зная, что сказать, Димуля тоже прикурил, затем молча протянул пачку тёмненькой.
– Не хочу! – обиженно буркнула девочка, оттолкнув руку дающего.
– Да ла-адно тебе, бери!
– «Опал»? Лажовые не уважаю! Курю только «Лаки стрингс», пора бы запомнить!..
Компания опять разразилась хохотом.
– Сколько раз тебя учить: «Лаки страйк», а не «стрингс», – утирая слезу, возгласила Сануля.
– «Лаки стрингс» – это «счастливые стринги», трусы такие в одну нитку, знаешь? – великодушно пояснил Максюша.
Бедная Аннушка, во хмелю, видать, делающаяся особенно легко ранимой, готова была всплакнуть, но Сануля нарушила чуть затянувшуюся паузу.
– Я знаю, как реально вызвать духов, – встав и немного потряся отсиженной задницей, девочка подошла к моим кустам настолько близко, что я уловил тошнотворный запах бражки. Ну да, разумеется: до самогонки «из горлá» детки ещё не дозрели.
– Ну, скажи, скажи, послушаем…
– Не могу, – сплюнув, она произнесла с высокомерием. – Заклинание – настоящее, с ним шутить реально опасно.
– А-ага, канешна! – отозвалась Светуля. – Не знаешь ничерта, так и не трынди!
– Не знаю, говоришь? А ты попробуй в ночь с четверга на пятницу встать спиной к церкви и сказать: «Дух, приди, дух, приди да порядок наведи!».
– Щас он придёт, ага-а! – начал было Максюша, но в этот момент очередной крылатый вампир пребольно впился в мою шею. Инстинктивно шлёпаю по ужаленному месту. Молодёжь, услышав звонкий удар, одномоментно заткнулась. Иного пути у меня не было...
– Ы-ы-га-а! Ы-ы-ы-га-а-а-а-а!!! – протяжным фальцетом произношу из своего укрытия. – За-ачем, за-а-аче-ем ты меня зва-ала? За-аче-ем трево-ожила? – скрестив руки на груди и зажав между ними свечу, начинаю медленно восставать, шурша ногами по успевшей опасть листве.
Народ остолбенел каждый в своей позе – словно по команде «Море волнуется – три!». Замерла даже бражка, начавшая выливаться из наклонённого Ваняточкой чайника, а брошенный кем-то окурок так и завис в воздухе. В мерцании лунных зайчиков детки отчётливо видели мои выцветшие волосы и сахарно-белые тощие ключицы, смуглое лицо на фоне остального казалось пустым местом, только белки глаз изредка поблёскивали, да ещё зубы, словно выпуклые зеркала, иногда отражали случайный лунный лучик. Я продолжил:
– Опя-ать напила-ась? Я ж тебе запрети-ил, в нату-уре! Кого привела мне сего-одня, клу-уша? Д-давай! – чуть отступив назад, взлезаю на метровый каменный куб, вероятно, оставшийся от памятника, и медленно вставая, начинаю возноситься над кустами. – Веди-и и-их, я жду-у! Хочу свежей пло-оти!
– Надо с ним поговорить, надо поговорить, – через четверть минуты громко зашептала тёмненькая.
– Господи, спаси, господи, спаси! – вторил ей Димуля.
– Сгинь, дурень, сгинь, дурень, сгинь! – квартетно запричитали моментом протрезвевшие девочки, крестясь обеими руками что есть мóчи [ну, и мочú тоже, разумеется].
– А-а-а-а! – ору, хватаясь за сердце. – За что-о? За что-о-о-о-о?
– Сгинь, дурень, сгинь, дурень! – завопили все семеро.
– Ы-ы-га-а-а-а!!! – кричу ещё громче, с надрывом, с хрипом, переходящим в визг, и, скрючиваясь, постепенно опускаюсь на землю. – Я ещё приду-у и заберу-у тебя, ду-ура! Всех вас заберу-у!!!
Тишина. Что делать дальше – не знали ни я, ни детки. Обстановку разрядил Серёга. Он раскрыл рот, словно собираясь произнести [o], сложил ладони лодочками и сильно хлопнул перед губами. Извлечённый таким образом оглушительный звук напомнил взрыв гремучего газа. Растревоженные предыдущей сценой галки теперь проснулись окончательно и с недовольным гвалтом дружно вспорхнули с верхушек деревьев, крылами заслоняя луну. Зрелище, надо сказать, впечатлило даже меня. «Байки из склепа» – так, сказка про курочку Рябу!
– У-у-у-ф-ф-ф! – шумно выдыхаю, шевеля ветками.
Максюша, как подобает лидеру, первым вышел из ступорозного состояния. Грубо оттолкнув Светулю в мои кусты, со свистом рассекая воздух конечностями, он ринулся прочь так, что дорожка задымилась. Остальные, пихая друг друга локтями, пустились вслед, бросив и чайник, и гитару, и магнитофон. Жаль, этих юнцов не видит тренер нашей сборной по лёгкой атлетике! Только кинутая Светуля никак не могла подняться. Тихонько хныча, ручонками она бессильно хваталась за воздух. В общем, надо помочь девочке.
– Приве-ет! – томно произношу вполголоса и, просунув руку сквозь кусты, щипаю её за попу.
– В-ви-и-и-и! – басом взвыла несчастная и рванула во тьму напрямик, по могилам, через ограды и заросли.
– Видишь, как оно бывает? – отдышавшись, я встал, желая размять затёкшие мышцы.
– Интересно, куда она ломанулась? – спросил друг. – Деревня ж не там.
Словно в ответ секунд через тридцать раздался отдалённый всплеск воды, сопроводившийся очередным леденящим душу воплем.
– Тонет! – дуэтом воскликнули мы и кинулись на крик.
Сколько пришлось пробежать – минуту или пять – неизвестно: в подобных ситуациях чувство времени теряется напрочь. Но вот показалось озеро. Лунные блики сияли на его поверхности, словно серебристые мазки, щедро нанесённые кистью на полоску из волнистого тонированного стекла. Светуля барахталась метрах в семи от берега. Скинув штаны, Серёга поднырнул под небольшую накатившую волну и исчез. Долго, очень долго его не было видно, но вот друг высунулся точно перед горе-пловчихой.
– Давай к берегу, ду-ура! – негромко пробасил он, собираясь обхватить её за плечи.
– Ма-ама-а-а! Утопленник!!! – заорала она так, что даже у меня уши заложило, и выбежала по воде аки пóсуху, устремившись прямо ко мне.
– Мама вон там, дура! – ловлю её в объятия и поворачиваю лицом в сторону изб. Потом вижу, как изящные глазки медленно увеличиваются раза в четыре, как плавно отвисает нижняя челюсть, и, кажется, проходит целая вечность, прежде чем звонкий, словно лопата из нержавейки, визг достигает моих ушей. И в следующий момент, закатив глаза, Светуля мякнет в моих руках.
– Во, доигрались-то! Чё ж теперь делать? – спрашиваю растерянно. – Отнести её в деревню?
– Пожалуй, – согласился друг, подбирая штаны. – Кстати, с виду – лужа лужей, а под водой там метра через четыре обрыв такой неслабый!
Я взял Светулю за лодыжки, Серёга – за подмышки. Так и понесли, вперёд ногами и лицом вниз, чтоб язык в трахею не запал. Озёрная вода струилась с её одежды. Несколько раз девочка конвульсивно дёрнулась, но, видимо, решив, что это черти транспортируют её в ад, снова затихла. Зато деревня стала оживать: разбуженные собаки, одни перекрикивая других, разбавили безмолвие сердитым лаем. Значит, остальные детки благополучно добрались домой.
– Хватит, много ей чести, – одномоментно произнесли мы, дойдя до оставленной палатки, и опустили свою ношу на траву.
– Жить будет, – изрёк друг, пощупав Светулино запястье, после чего взялся за полотенце. Я тоже вытерся, надел рубашку.
– Собираем манатки и валим в лес! Ну и переполох тут сейчас начнётся!
– Какой, на фиг, «переполох»! Предки им всыплют по первое число за пьянство, да и всё.
– Н-да? А как думаешь, сами-то предки чем занимаются, если детки ихние запросто ночью по кладбищам бухают?
– Да и чёрт с ними! С этой-то что делать? – спросил Серёга, погружая палатку в рюкзак.
– Ничё, оклемается.
Я лицом к дороге усадил бесчувственную Светулю под ближайшее дерево, голову приклонил на левое плечо, а на рукав её джинсовой курточки несколько раз капнул вынутым из аптечки нашатырным спиртом.
– Обождём, – настойчиво повелел друг, прижимаясь к кустам. Я присоединился.
Оживляющая жидкость подействовала секунд через сто. Девочка резко вздрогнула, завалившись на бок, потом, обняв дерево, тяжело встала, осмотрелась, очевидно, силясь понять, на том она свете или ещё на этом, и почему – мокрая. Чувство реальности, судя по всему, постепенно возвратилось, и девчонка, тихонько заскулив, выбралась на дорогу и понуро побрела в деревню, приседая от каждого шороха. Серёга напоследок снова хотел звучно хлопнуть в ладоши, но я жестом остановил его.
– Не надо, а то она вообще тут окочурится.
– Да-а, – протянул друг. – Деткам, конечно, никто всерьёз не поверит, тем не менее, на карте страны одним прóклятым местом станет больше…
[1] Ни в коей мере не хочу приписывать себе авторство процитированной песни!
Помочь сайту
Поздравления
