[Скрыть]
Регистрационный номер 0146640 выдан для произведения:
«Я знаю, от чего я бегу, но не знаю, чего ищу» (Монтень)
«Невозможно убежать от самого себя».
Это произнесла женщина, стоявшая у окна спиной ко мне. Что-то в ее силуэте казалось смутно и странно знакомым, и голос был знаком — низковатый, с легкой хрипотцой. Хотя в тот момент мне почудилось, что голос звучит одновременно и от окна, и внутри меня. Вдруг женщина обернулась, и я с ужасом увидела себя. И это не было отражение в зеркале. На меня смотрела я.
То, что выглядело моим точным воспроизведением, покачивалось в призрачном пространстве и ухмылялось. «Паршиво выглядит… выгляжу», — мелькнуло в голове не к месту. Женщина откинула со лба прядь черных волос и, буквально пригвоздив меня к кровати зеленым рысьим взглядом, изрекла: «Ты можешь сбежать от Хозяина. Но еще никому не удавалось убежать от самого себя».
Я хотела посоветовать ей заткнуться, а себе — проснуться. Но что-то заставило меня подойти к балконной двери и распахнуть ее. Вместо привычной панорамы города с высоты птичьего полета за дверью оказалась терраса, вымощенная темным от времени камнем с остатками разбитого кафеля. Массивная балюстрада по периметру выглядела такой же старой, в трещинах и щербинах. Стояла давящая тишина, перебиваемая редкими монотонными шлепками капель по мокрым листьям.
Я подошла к перилам и провела рукой по белёному камню. Руке стало мокро и холодно. Затем шагнула в разрушенный проем балюстрады и провалилась во влажную траву. Вокруг теснились заросли кустов с тяжелым горьким ароматом, за ними сквозь призрачный туман виднелась стена высоких деревьев. Неба наверху не было. Мне стало не по себе.
Сквозь кусты что-то блеснуло. Я раздвинула ветки и увидела небольшую прогалину, посередине которой лежало огромное зеркало. Осторожно приблизившись, я попыталась заглянуть в него, но… отражения не увидела.
Вскрикнула и бросилась назад сквозь заросли.
Путаясь в траве, спотыкаясь об разбитые камни террасы, я очнулась только в своей комнате. Сердце истошно колотилось мячиком в горле, замирая загнанным зверьком в кончиках пальцев.
На подоконнике сидела сова и моргала поочередно то одним, то другим желтым глазом.
«А где та женщина?» — почему-то спросила я у совы.
«Здесь никого нет. Кроме, разумеется, тебя, Ева», — отозвалась сова и невозмутимо подергала какое-то перышко из-под крыла. И задумчиво добавила: «Скоро рассвет…»
* * *
Сон цеплялся за Еву, словно корни тысячи кувшинок в заброшенном пруду, затягивая и маня. А солнечный свет пробивался сквозь темную зелень сна где-то сверху и тоже манил, обещал.
Ева глубоко вздохнула и вынырнула на поверхность — туда, где свет.
«Рубикон», — первая мысль наяву. «Сегодняшний день — Рубикон. И никто не помешает мне его перейти. Никто». Она сбросила туманные остатки странного сна и пружинисто вскочила с постели, спихнув недовольно рыкнувшего Мухтара.
— Мухинский, подъем! Мне — кофе, тебе — овсянку! Сегодняшний день будет долгим и тяжелым.
Кофейный дух приплыл в спальню, и полусонный пес поплелся на запах —
это означало, что в мисочке уже должна находиться утренняя каша с молоком. Что-то было не так. Миска была до сих пор пустая, нетронутая чашка с кофе стояла на столе, а хозяйка застыла перед темным экраном ноутбука. Это было настолько не похоже на нее, вечно спешащую, нетерпеливую, подвижную, что Мухтар тактично уселся в сторонке, не пытаясь даже подать голос. Сквозь его блондинистую челку блестели недоуменные карие глазки, уши нетопыря настороженно торчали в разные стороны, а голое тельце цвета мокрой мыши нервно вздрагивало.
Ева очнулась, включила ноутбук, отправила несколько писем, сверила время нужного рейса, забронировала авто на месте прибытия, а затем через дебри паролей зашла в почтовый ящик, где значился только один адресат. Она набрала текст и остановилась, держа руки на клавишах. Пальцы дрожали.
На весь экран виднелось только четыре слова: Farewell, my Knight Errant! И подпись — Painter.
«С тем, другим, меня связывает всё, кроме любви, а с тобой — ничего, кроме любви. Спасибо тебе за всё, что было, и прости за то, что не случится уже никогда. Но я навсегда запомню терпкий вкус наших ночных разговоров, от которых замирало сердце и кружилась голова… Прощай, таинственный незнакомец! Я должна выбрать другой путь. Где не будет тайн и лжи, где никто не заставит меня делать то, что я не хочу и не могу, где я не услышу больше «Приказы не обсуждаются!». Где я никогда не увижу тебя. Как там, у Рильке… «но в мире ином друг друга они не узнали»…
Ева вздохнула и нажала «enter».
Затем подошла к стене, повернула маленькую акварель Бакста в скромной рамке на 180 градусов и отступила на шаг. Стена отъехала, открыв просторную комнату, что-то среднее между гардеробной, театральной гримеркой и складом каких-то сложных инструментов и аппаратуры. Ева покопалась в одном из ящиков и достала оттуда обыкновенную отвертку и большой молоток.
Отверткой раскрутила ноутбук, вытащила жесткий диск. Раскрошила его на мелкие кусочки и выбросила в окно. Посмотрела, как летят вниз блестящие крошки, бывшие только что кладезем информации, и продолжила работу.
Серебристое тело ноутбука с недоеденным яблочком на крышке содрогнулось под ударом, а Ева сосредоточенно била молотком до тех пор, пока на полу не остался искореженный трупик совершенной техники.
— Leb wohl, mein Herr! — подвела черту Ева, разглядывая с удовлетворением композицию из раскуроченного ноутбука, стопки листков с какими-то печатями и подписями, нескольких карточек «Visa» и связки автомобильных ключей с брелоком в виде прыгающего ягуара. Сверху водрузила флакон из ярко-синего стекла с еле уловимым характерным ароматом: «Это мне больше не понадобится».
…Ева задумчиво повертела в пальцах сигарету с золотым ободком, положила ее, щелкнула зажигалкой и долго пристально смотрела на огонь. А затем мысленно сожгла мосты. Все свои мосты. «Как сказал один умный китаец, иногда лучшим освещением предстоящего пути являются мосты, пылающие сзади», — пробормотала Ева, подхватила небольшой чемодан и собачью переноску с притихшим Мухтаром, и захлопнула за собой дверь.
В безграничном пространстве роскошного пентхауса, с взрывающим среднестатистический мозг дизайном — шедевром лохматого креативщика с безумными глазами, — и видом на весь город, осталось всё её прошлое и легкий аромат вербены, задержавшийся в воздухе.
* * *
Потрепанный «Фольксваген» с шашечками уже стоял у порога дома. Флегматичный пухлощекий водитель сидел в машине и постукивал короткими пальцами в такт жалобным воплям отечественного шансонье о лебеде в пруду, качающим в соответствии с рифмой какую-то звезду.
«Почему прислали «Фольксваген», меня предупредили, что будет «Рено», вот я и ищу его, а тут вы…», — недоуменно с оттенком раздражения проговорила женщина, заказавшая такси. Расположилась на заднем сидении с собачьей переноской-корзинкой, из которой всё время доносились вздохи и сопение, и попросила выключить музыку, выразительно поморщившись.
Таксист пожал плечами и молча задвинул чемодан в багажник, громко при этом хлопнув крышкой.
Такси неслось по пустынным в этот ранний час улицам, мимо сонно мигающих светофоров, мимо витрин и окон, сливающихся в сплошную пунктирную линию, в сторону аэропорта. Снежные хлопья истошно метались под дворниками на лобовом стекле, превращая пролетающие мимо высотки в инфернальных исполинов.
Женщина откинула голову на подголовник, рассеянно поглаживая замшевую спинку смешного песика. Вдруг что-то заставило ее повернуть голову к окну.
На безлюдной улице стоял припаркованный черный «Фольксваген-Пассат».
«Стойте!» — крикнула женщина. Таксист вынырнул из флегматического анабиоза и очумело нажал на тормоз. Колодки взвизгнули и машина замерла, клюнув передом. Пассажирка, прильнув к боковому стеклу, смотрела на черный автомобиль под тонким снежным покрывалом и еле слышно шептала, улыбаясь: «Пашка, дружочек мой верный… Как же ты без меня, а?..»
Таксист барабанил пальцами по рулю и терпеливо ждал. Пассажиры — они всякие бывают.
Вдруг раздался оглушительный взрыв, вырвавший его разом из равновесия: «Ох и ни… себе!!!». На том месте, где только что стоял «Фольксваген», пылал огонь и в безмятежное утреннее небо вздымался столб черного дыма.
Женщина оцепенела, в ее расширившихся зрачках сверкали отблески огня, а рука, прижатая к стеклу, побелела.
«У него просто разорвалось сердце», — глухим голосом сказала она, не отрываясь глядя на полыхающий костер. Таксист с непониманием уставился на свою пассажирку. А она повернула голову, посмотрела на водителя глазами смертельно раненой рыси и тихо сказала: «Поехали. Опоздаем в аэропорт».
* * *
Ева смотрела в иллюминатор на испуганное солнце, выскользнувшее из цепких объятий свинцовых туч, которые вздымались клочьями, словно шерсть на бездомной собаке.
Она летела на запад, опережая время, что гналось за ней вчерашним днем через часовые пояса, испещренные сеткой меридианов. «Не догонишь», — мстительно сказала вчерашнему дню Ева.
Это были самые страшные часы из всей его собачьей жизни. В багажном отсеке было темно, тесно и страшно. Сначала Мухтар скулил и трясся, вспоминая с тоской Еву и Евину норковую шубку, на которой так сладко было дремать вечерами в ожидании хозяйки. Потом подвывал и, окончательно потеряв самообладание, стал заполошно лаять. Желтоглазое пернатое пугало в соседней клетке индифферентно созерцало собачью истерику. За пугалом в огромной клетке дремал старый мастиф, которому было вообще на всё наплевать. Слева тихо стонал толстый рыжий котяра, а справа — шипел и сверкал ультрамариновыми глазами худосочный злобный сиамец. Из клетки, видневшейся в углу за котами, сквозь прутья торчал кончик пушистого полосатого хвоста, и там всё время чем-то хрустели. Судя по всему — бесконечно обедал енот.
«Ноев ковчег, как сказала бы Ева. Я чувствую, что в этом Ноевом ковчеге мы непременно свалимся куда-нибудь. И конечно — в океан. Нас долго и безуспешно будут искать, потом поиски прекратятся. А мы, проболтавшись на обломках самолета, — если повезет выжить при крушении, разумеется, — в конце концов, выползем на пустынный берег необитаемого острова с одинокой пальмой посередине. И будем голодать, потом есть друг друга…», — Мухтар покосился на рыжего кота, — «а я…». Из шоколадных глаз градом покатились слезы, пес дрожал и икал, судорожные всхлипы спазмом перехватили горло…
Внезапно самолет дернулся и затрясся, как припадочный, что-то загудело на низкой ноте, потом подключился свист, немного еще тряхнуло и всё разом смолкло.
Пес всхлипнул в последний раз и подумал, видимо, тоже в последний раз: «Всё. Упали».
«Идиот», — донеслось из клетки перед носом. Глазастое пугало задумчиво тюкнуло какое-то зернышко на полу клетки и, моргнув одним круглым глазом, с презрением процедило: «Мы приземлились».
Мухтар открыл глаза и увидел, как люди в оранжевых комбинезонах деловито грузят клетки обитателей Ноева ковчега в тележки и, громко перекрикиваясь на незнакомом языке, катят гавкающий, рыкающий и мяукающий груз к зданию аэровокзала. «Ой, мамочка, хоть бы не потеряться. Где это я? Где моя Ева-а-а?..», — тихо завывал охрипшим голосом бедный пес, уверенный, что теперь-то уж произойдет самое худшее — его с Евой доставят в разные города.
Вдруг широкие двери, к которым их подкатили люди в комбинезонах, раскрылись, и Мухтар увидел свою обожаемую, ненаглядную, единственную, свое божество, своего вожака — хозяйку. Она встревоженно металась взглядом по шеренге клеток, корзинок и переносок; увидев свое сокровище, заулыбалась, заспешила к нему, подхватила на руки и звонко чмокнула в теплый кожаный нос. «А! А! А!!..» — стонал пес, молотя лысым хвостом с кисточкой, и растворяясь в нахлынувшей лавине счастья и восторга.
Неожиданно прямо перед его носом шмякнули клетку с глазастой соседкой по багажному отсеку. Сова выглядела важно и невозмутимо. Офицер таможенной службы барабанил пальцами по прутьям клетки и оглядывался по сторонам.
— Ну что же, если не объявится хозяин, придется отнести птицу в карантинный отдел, пусть они уже думают, что с ней дальше делать.
Мухтар настороженно застыл, поглядывая на хозяйку, которая почему-то не сводила глаз с совы.
— Это моя сова! — вдруг вскричала Ева, будто испугавшись, что ничейную птицу вот-вот увезут. И уже совершенно вопреки собственному здравому смыслу убежденно заявила:
— Её зовут Эмма, — и быстро схватила клетку с совой.
«Что??! Эта мечта таксидермиста поедет с нами? И… будет с нами жить??» — с ужасом думал несчастный Мухтар, рассчитывая, что после всех кошмаров турбулентности он получит абсолютный покой, тишину и усиленное питание. Во всяком случае, всё это выражали его выпученные карие глаза. Тут хозяйка опять чмокнула его в нос, потрепала по загривку и сунула какое-то хрустящее лакомство божественного вкуса. И уверенность в усиленном питании и привилегированном положении вернулась.
Ева с псом под мышкой стремительно шагала к парковке, толкая впереди себя тележку с чемоданом и клеткой. Антрацитово вспыхивали ее волосы на солнце, глаза искрились зеленым огнем, и она впервые за долгое время безмятежно улыбалась.
Из аэропорта «Хитроу» путь Евы лежал на северо-запад, в Шотландию.
Вряд ли она могла бы внятно объяснить, почему конечной целью была именно Шотландия. В недрах ее подсознания бродили то ли призраки прошлых жизней, осевшие в глубине генетической памяти, и по ошибке иногда выныривавшие смутной тоской по звукам волынок, бархатным лугам в белых овечьих пятнышках, стриженым челкам соломенных крыш, лиловым вересковым холмам, серым скалам и прибрежной аквамариновости в белых хлопьях пены.
То ли были какие-то еще более невероятные и необъяснимые причины.
Путь к побережью на севере Шотландии был долгим и утомительным. Пес и сова на заднем сидении наконец устали от оживленного выяснения отношений и притихли. Мухтар спал, разбросав лапы и похрапывая, а Эмма то дремала, то пялилась, не мигая, в окно.
Совершенно разбитая, уставшая, будто взяла гималайский семитысячник, Ева буквально вывалилась из автомобиля, затормозив у одинокого придорожного мотеля, где для нее должны были оставить ключи от будущего жилища. Выпив наскоро чашку кофе и накормив своих животных, она снова села за руль, чтобы преодолеть последний десяток километров пути, длинного, словно нить Ариадны.
Дорога нырнула с холма и плавно поползла снова вверх. На вершине холма Ева затормозила, вышла из машины и… замерла, потрясенная увиденным. У ног лежал блистательный в своей вечной красоте мир — чудесный, необыкновенный, неповторимый!
Вдали на голубых горах, подернутых жемчужной негой тумана, дремали облака, к ним льнули пепельные холмы, обрамленные нефритовыми лугами, в ожидании вересковых чудес, где-то за перелесками хрустально смеялся невидимый ручей, а в низинах на нежной травяной зелени стыдливо белели снежные заплатки. Небо, замирая от красоты окружающей земли, падало в лазурный океан, отчеркнутый темной линией горизонта, бирюзовые волны заигрывали со скалистым берегом с изломанным характером, неприступным и невозмутимым. Казалось, что вот-вот оживут древние кельтские легенды о Долине Радости, и мелькнут вдалеке феи на белых лошадях, и выйдет из темнеющего леса единорог.
А в центре этого волшебного сине-зеленого мира сверкала цветовым акцентом белая башня заброшенного маяка с пятнышком карминной черепичной крыши — как будто великан-художник мазнул напоследок белилами по полотну и капнул кармином.
«Кажется, я — дома», — подумала Ева.
Старый маяк смотрел на нее глазами ее новой жизни. Ева вытащила из кармана ключи от маяка, крутнула их на пальце, покачала головой и со словами: «Отличная подбирается компания — сова, собака, я и океан», села в машину и покатила с холма к побережью, навстречу своему будущему дому.
* * *
Первый раз Эмма заговорила с ней на третий день после приезда. Ей не понравился вид из окна, на которое поставили ее клетку. Видимо, до этого все было нормально. Ева тогда просто онемела и подумала о себе невесть что. Еще какое-то время нервно вздрагивала каждый раз, когда сова что-то изрекала, потом привыкла.
Ева с ужасом сознавала, что ей всё больше и больше интересны разговоры с совой, умной, ироничной, внимательной, деликатной. Идеальный собеседник.
Днем Эмма отсыпалась, по вечерам болтала с Евой, а по ночам неизменно куда-то исчезала, избегая вопросов на тему ее ночной жизни.
Как ни странно, именно по ее настоянию Ева снова занялась живописью, заброшенной, когда начался тот неприятный период в ее жизни, при воспоминании о котором ей хотелось испытать длительный и неизлечимый приступ амнезии.
Наверху в башне, под самой крышей, оказалось помещение, прямо созданное под мастерскую, со световым фонарем и большим окном с видом на океан. Ева по полдня пропадала там, с необыкновенным воодушевлением работая над несколькими полотнами одновременно. Наконец ей надоело переставлять подрамники на мольберте, и в итоге она приволокла еще три мольберта и расположила их полукругом. Это были странные картины с необычным пространством и мифическими персонажами. Вскоре все картины были закончены, а мастерская оказалась завалена еще кучей набросков. В соседнем городке Ева показала несколько работ в галерее, там всё понравилось, и её работы приняли. И на этом надолго замолчали. Картины упорно не продавались.
Но однажды из города примчался очумевший арт-директор и сообщил, что все картины куплены, хотя заказчик категорически пожелал остаться неизвестным. Сунул чек на астрономическую сумму Еве и испарился.
Ева долго смотрела на чек. И вдруг расплакалась. «Неадекватная реакция», — заключила Эмма. Вздохнула и упорхнула по своим совиным делам.
…Хозяин, казалось, наконец-то потерял ее след. Ставший привычным уклад жизни на маяке казался Еве незыблемым, словно британский трон. Утренние пробежки по берегу с Мухтаром, потом два часа в мастерской, поездка за продуктами и красками в соседний городок раз в неделю, каждое утро — чашка кофе, каждый вечер — посиделки в кресле на закате. Только вечерние беседы с Эммой становились почему-то всё более грустными, чаще они просто молчали, глядя вдвоем на танцующие в очаге языки пламени. Да иногда зыбкие воспоминания о давней любви, неумолимо таявшие день за днем, напоминали о себе уколами в сердце.
Четки дней замыкались кольцом, и казалось, что теперь так будет вечно. Если ничто не помешает.
* * *
В то раннее утро туман был особенно прожорлив. Он съел далекие горы, проглотил пологие холмы, поросшие вереском, и выжидающе затаился в долине. Башня маяка застыла выбеленной костью на краю каменистого обрыва, слегка подрагивая от усиливавшегося влажного ветра с океана.
Ева проснулась внезапно от необычно низкого, хриплого рычания Мухтара. Она нашарила кнопку выключателя ночника и… то, что она увидела, заставило разжатой пружиной вскочить на ноги.
В дверном проеме стоял человек в светлой куртке с обтекаемым лицом и веселыми глазами палача.
Ева скосила глаза на матово блестевший ствол глушителя и тоже улыбнулась.
— Вам просили передать, что ничто не может выйти из-под контроля Хозяина, — вежливым тоном банковского служащего произнес человек и застенчиво улыбнулся, деловито щелкая затвором и направляя ствол прямехонько в Евин лоб.
«Вот и славно. Финал может быть и таким. Надеюсь, это будет не больно и быстро», — пронеслась в ее голове мысль, неотвратимая, как падающий топор.
Она зажмурила глаза. В ту же секунду сбоку метнулась серая тень, и одновременно раздался глухой хлопок выстрела, отчаянный собачий визг и жуткий крик.
В комнате удушливо пахло порохом, ненавистью и смертью. На полу корчился, изрыгая проклятия, человек с рваной раной на руке, из которой хлестала кровь, а в полуметре от него валялся пистолет. Рядом в бурой луже замерло отчаянно неподвижное собачье тельце.
Время приобрело вязкость и тягучесть, казалось, что секунды с трудом преодолевают свое движение и все, что произошло дальше, словно разделилось на две временные параллели. В мире убийцы секунды двигались чуть-чуть медленнее, чем в Евином измерении, и этого было достаточно, чтобы она схватила пистолет на мгновение раньше, чем он. От выстрела Еву больно ударила обратная волна в руку. Вязкое время взорвалось и остановилось. На светлой ткани куртки гостя в самом центре груди медленно расплывалось многозначительное пятно. Его остановившиеся глаза смотрели с обидой и недоумением.
— Ты убил мою собаку, — объяснила ему Ева и с отвращением отбросила пистолет в угол.
Ева стояла на верхней площадке маяка. Ветер беспечно гонял облака по низкому небу и швырялся пенными хлопьями волн. Океан пах остро и пьяняще. Так пахнет свобода.
Взгляд Евы скользил по сизому северному небу, по облакам, застывшим идиллическими кучками взбитых сливок, по изумрудным холмам и далеким голубоватым склонам гор. Всё выглядело величественно и вечно.
«Как хорошо… Подходящее утро для того, чтобы подвести черту», — подумала она и обернулась на шорох крыльев. На перила приземлилась Эмма и воззрилась своими янтарными глазами на Еву, стоящую у самого края низкого ограждения, изъеденного ржавчиной.
— Ты, как всегда, вовремя, Эмма.
— Ну… я не могла пропустить такой захватывающий финал. Любопытно будет наблюдать твой полет. Ты и в самом деле полагаешь, что это будет изысканно и элегантно — шмякнуться на прибрежные камни? — хихикнула сова.
— Мне всё равно. Я теряю всех, кого люблю. Не вижу смысла дальше увеличивать список…
— В самом деле? А как же я? — обиженно поинтересовалась Эмма.
— Что «ты»? Ты — это я. А я себя больше не люблю.
— Серьезный аргумент. Ну что же, прощай! Только не спеши в Тир Тарнгри… В царстве мертвых не бывает солнечного зайчика на сонной щеке, прохладной росы на босых ногах, терпкого вкуса доброго вина и аромата кофе. Ну, разве что там, возможно, играют волынки… Но не факт. Так что не спеши! Все когда-нибудь встретятся там, в Долине Радости, но пусть этот путь для тебя будет долгим. И… хотя бы дождись, пожалуйста, звонка колокольчика, — странно сказала напоследок и взмыла в воздух, тяжело хлопая крыльями. В бездонном куполе неба она долго виднелась запятой и вконец исчезла маленькой точкой на фоне сизых гор.
Ева сделала шаг за ограду, дребезжащую на ветру. И остановилась, раскинув руки. От сильных порывов ветра маяк дрожал, гудел старыми камнями, хлопал разбитым слуховым окном, скрипел деревянными балками, словно старая шхуна, решившая отчалить в последний рейс. Ева продолжала стоять, с наслаждением ощущая на распростертых руках колючие брызги воды, принесенные ветром из океанских просторов. А ветер шептал ей на ухо о дальних странах и древних городах, исступленно трепал волосы, и она замерла в ощущении птицы, парящей над бесконечностью.
Внизу робко звякнул дверной колокольчик, замолк и зазвенел снова, требовательно и без остановки.
«Это ничего не меняет. Часом раньше, часом позже… Кого же еще черт принес, весь сценарий испортил!»
Ева спустилась по шаткой винтовой лестнице и с раздражением распахнула дверь, содрогавшуюся от ударов.
У порога стоял незнакомый человек. «Одного киллера ему мало показалось. Второго для страховки прислал», — тоскливо подумала Ева, уставившись на гостя. Тот смотрел на неё странно — полутревожно-полунасмешливо — и часто дышал. Пистолета с глушителем не наблюдалось.
— Непросто было найти тебя, Художница. И в самом деле — на краю света, — засмеялся незнакомец и махнул рукой куда-то в сторону океана.
Что-то кольнуло в сердце Евы. Она знает его давным давно. Так ей показалось.
— Вы кто?
— Странствующий рыцарь.
— А где же конь? И меч…
— Дорога была долгая. Я потерял коня, сломал меч. Даже сапоги стоптал, пока тебя искал. Тебя это смущает?
— Нет, — сказала Ева и прижалась щекой к его груди.
* * *
…Женщина, сидящая в крайнем левом ряду огромного «боинга», глянула в иллюминатор и зажмурила глаза от солнечного луча, вынырнувшего из сплошного массива ватных облаков над океаном. Она повернула лицо к мужчине рядом:
— Мне жаль покидать Шотландию. Ну что же, Новая Зеландия, так Новая Зеландия. Тоже «край света».
— Всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо, Эмма, — сказал мужчина и необычайно нежно, легонько подул на черный завиток над виском спутницы, — Необыкновенный аромат. Что это?
— Запах вербены, — сощурила свои зеленоватые рысьи глаза женщина.
Помочь сайту
Поздравления
