Багровые рубцы

 В День защитника Отечества я зашел в закусочную. Взял 150 грамм крепкой. За столиками сидело по 2, 3, где – 4 человека. Подсаживаться к беседующим – неловко, но пустых столиков не оказалось. В дальнем углу заметил одиноко сидящего человека.
 - Вы позволите? – спросил я его.
 - Позволю, - не поднимая глаз, ответил он.
На столе стояла тарелка с небогатой закуской и начатая бутылка водки.
За два захода я опорожнил свой стаканчик, доел бутерброд и, собрав посуду, встал, чтобы уйти.
- С праздником, - отходя, бросил в сторону молчаливого соседа.
- Сядьте, - властно, не поднимая глаз, сказал он. – Так не поздравляют.
Возражать не имело смысла.
Он налил мне, затем себе.
Коснувшись стопками, мы выпили.
- Вы служили? – спросил «одинокий».
- Служил. Срочную. На севере. В батальоне обеспечения. Как говорят, защищал тылы.
- Звание?
- Да какое там звание. Ефрейтор. Как у Гитлера, - попробовал отшутиться я.
Сосед улыбку не поддержал.
- Не шутите так. Гитлер, кроме того, был Главнокомандующим.
…А я – несрочную, - после паузы продолжил он. - Вернее – бессрочную.
И на севере – тоже. Но больше – на юге.
- Вам повезло.
Его резкий взгляд вонзился в мои глаза.
- Как сказать, - медленно произнес он. – Во всяком случае, я действительно что-то защищал.
- От кого?
- От арабов, турков, немцев, французских легионеров и прочей продажной нечисти.
- Вы воевали против иностранцев?
- Против наемников, - поправил он.
- А если спросили, - вновь не спеша продолжал собеседник, - так попытайтесь ответить: кого на чужой земле защищают наемники?
Я молчал.
- Не ответите. И мне было не до ответов. Но воюя против них, я стрелял… Стрелял в тех, кто целился в меня.
А Вы говорите: повезло.
Гитлер всю Европу прошел, но до Кавказа только прикоснулся. А эти там уже вовсю копошатся. Так-то вот. Но мы и теперь Кавказ удержим. Это я точно знаю. Северный, конечно.
- Вы в каком звании воевали? – поинтересовался я.
- В разных. Офицерских. Был офицером, – задумчиво ответил он.
- Впрочем, - не был, - глубоко вздохнув, поправился тут же. – Та служба остается, как след в окаменевшей породе. Или, как бугор шрама от раны на теле, который зарастает только снаружи.
- От раны? – переспросил я, не понимая сравнения.
- От раны.
Вы слышали песню с таким припевом:
                                    «Господа офицеры,
                                     Я прошу Вас учесть:
                                     Кто сберег свои нервы,
                                     Тот не спас свою честь?»
 
- Честно говоря, не помню.
- А я не забуду никогда, потому что пел ее и под музыку, и под взрывы, бормотал сквозь собственные приказы.
Помню всё – от первой до последней строчки.
Те раны ноют под кожей по сегодняшний день.
Тогда, сквозь взрывы и приказы, через стук своего сердца я пел, чтобы не ощущать благодушного – хлюпик и презренного – сволочь! Пел, когда сердце разрывалось, когда надрывалось и когда обрывалось... при пересчете потерь.
Его широко открытые глаза смотрели сквозь меня.
- Если, смалодушничав, ты по-отечески пощадил маминького сынка, то после боя будешь подписывать похоронку. А, если оказался сволочью, - будешь вручать награду. Истерзанному, израненному, инвалиду, но победителю, который через страх и боль преодолел себя, чтобы выжить и выполнить приказ. Вручать – Сыну Отечества!
Он помолчал и продолжал: - Приходилось все острее точить нож. А потом резать. Когда режешь по живому, …когда режешь по себе, то, порой, долг и жалость, совесть и жестокость остаются в разных тарелках. Кто ты после этого, хирург или палач?! Командир – и только. Выбора нет. Порезанный, остаешься жить, не всегда радуясь этому. А потом продолжаешь точить. Зачем? Чтобы резать. Через тебя проходят тысячи новобранцев. Они становятся мужиками. А ты – изрезанной тушей. И уже – не офицер, а – отставник. На руках своей совести и недолюбленной жены. Если она это выдержала. …Моя не осилила.
После боя замполит или, как теперь зовут - зам. по работе с личным составом, приносил письма тех, кого уже никогда не причисляли к личному. Обезличенно их называли «груз». Писали те, кто рожал, кто растил. Те, кто с сердечной надеждой на офицеров, вручал их нам. Кому же теперь читать эти письма? Порой, я перечитывал их до самого скелета и холодел от того, что ответа не будет никогда!
Отвечать буду перед Богом.
Наступила пауза. Не спеша, отставник наполнил оба стаканчика до краев и тяжело встал. Выправка выдала долгие годы в строю. Высоко подняв локоть, негромко произнес: - За Защитников!
Он выпил стоя. Не чокаясь.
…Кто-то из присутствующих улыбнулся, кто-то замолчал, а кто-то опустил глаза.
Я приподнялся и, как смог, повторил тяжелый праздничный тост, до капли проглотив горькую жидкость и всю ту боль, что вышла из-под багряных рубцов.

© Copyright: Вячеслав Грант, 2014

Регистрационный номер №0205451

от 31 марта 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0205451 выдан для произведения:

 

 Не люблю больших компаний. Там всегда шумно и много спиртного. Во всяком случае, больше, чем надо. А дома слишком одиноко.

 В День защитника Отечества я зашел в закусочную. Взял 150 грамм крепкой. За столиками сидело по 2, 3, где – 4 человека. Подсаживаться к беседующим – неловко, но пустых столиков не оказалось. В дальнем углу заметил одиноко сидящего человека.
 - Вы позволите? – спросил я его.
 - Позволю, - не поднимая глаз, ответил он.
На столе стояла тарелка с небогатой закуской и начатая бутылка водки.
За два захода я опорожнил свой стаканчик, доел бутерброд и, собрав посуду, встал, чтобы уйти.
- С праздником, - отходя, бросил в сторону молчаливого соседа.
- Сядьте, - властно, не поднимая глаз, сказал он. – Так не поздравляют.
Возражать не имело смысла.
Он налил мне, затем себе.
Коснувшись стопками, мы выпили.
- Вы служили? – спросил «одинокий».
- Служил. Срочную. На севере. В батальоне обеспечения. Как говорят, защищал тылы.
- Звание?
- Да какое там звание. Ефрейтор. Как у Гитлера, - попробовал отшутиться я.
Сосед улыбку не поддержал.
- Не шутите так. Гитлер, кроме того, был Главнокомандующим.
…А я – несрочную, - после паузы продолжил он. - Вернее – бессрочную.
И на севере – тоже. Но больше – на юге.
- Вам повезло.
Его резкий взгляд вонзился в мои глаза.
- Как сказать, - медленно произнес он. – Во всяком случае, я действительно что-то защищал.
- От кого?
- От арабов, турков, немцев, французских легионеров и прочей продажной нечисти.
- Вы воевали против иностранцев?
- Против наемников, - поправил он.
- А если спросили, - вновь не спеша продолжал собеседник, - так попытайтесь ответить: кого на чужой земле защищают наемники?
Я молчал.
- Не ответите. И мне было не до ответов. Но воюя против них, я стрелял… Стрелял в тех, кто целился в меня.
А Вы говорите: повезло.
Гитлер всю Европу прошел, но до Кавказа только прикоснулся. А эти там уже вовсю копошатся. Так-то вот. Но мы и теперь Кавказ удержим. Это я точно знаю. Северный, конечно.
- Вы в каком звании воевали? – поинтересовался я.
- В разных. Офицерских. Был офицером, – задумчиво ответил он.
- Впрочем, - не был, - глубоко вздохнув, поправился тут же. – Та служба остается, как след в окаменевшей породе. Или, как бугор шрама от раны на теле, который зарастает только снаружи.
- От раны? – переспросил я, не понимая сравнения.
- От раны.
Вы слышали песню с таким припевом:
                                    «Господа офицеры,
                                     Я прошу Вас учесть:
                                     Кто сберег свои нервы,
                                     Тот не спас свою честь?»
 
- Честно говоря, не помню.
- А я не забуду никогда, потому что пел ее и под музыку, и под взрывы, бормотал сквозь собственные приказы.
Помню всё – от первой до последней строчки.
Те раны ноют под кожей по сегодняшний день.
Тогда, сквозь взрывы и приказы, через стук своего сердца я пел, чтобы не ощущать благодушного – хлюпик и презренного – сволочь! Пел, когда сердце разрывалось, когда надрывалось и когда обрывалось... при пересчете потерь.
Его широко открытые глаза смотрели сквозь меня.
- Если, смалодушничав, ты по-отечески пощадил маминького сынка, то после боя будешь подписывать похоронку. А, если оказался сволочью, - будешь вручать награду. Истерзанному, израненному, инвалиду, но победителю, который через страх и боль преодолел себя, чтобы выжить и выполнить приказ. Вручать – Сыну Отечества!
Он помолчал и продолжал: - Приходилось все острее точить нож. А потом резать. Когда режешь по живому, …когда режешь по себе, то, порой, долг и жалость, совесть и жестокость остаются в разных тарелках. Кто ты после этого, хирург или палач?! Командир – и только. Выбора нет. Порезанный, остаешься жить, не всегда радуясь этому. А потом продолжаешь точить. Зачем? Чтобы резать. Через тебя проходят тысячи новобранцев. Они становятся мужиками. А ты – изрезанной тушей. И уже – не офицер, а – отставник. На руках своей совести и недолюбленной жены. Если она это выдержала. …Моя не осилила.
После боя замполит или, как теперь зовут - зам. по работе с личным составом, приносил письма тех, кого уже никогда не причисляли к личному. Обезличенно их называли «груз». Писали те, кто рожал, кто растил. Те, кто с сердечной надеждой на офицеров, вручал их нам. Кому же теперь читать эти письма? Порой, я перечитывал их до самого скелета и холодел от того, что ответа не будет никогда!
Отвечать буду перед Богом.
Наступила пауза. Не спеша, отставник наполнил оба стаканчика до краев и тяжело встал. Выправка выдала долгие годы в строю. Высоко подняв локоть, негромко произнес: - За Защитников!
Он выпил стоя. Не чокаясь.
…Кто-то из присутствующих улыбнулся, кто-то замолчал, а кто-то опустил глаза.
Я приподнялся и, как смог, повторил тяжелый праздничный тост, до капли проглотив горькую жидкость и всю ту боль, что вышла из-под багряных рубцов.

 

Такой вот праздник