НАДЕЖДА

              НАДЕЖДА

Весело потрескивал небольшой костер, кипятился чай на огне в солдатском котелке. Двое бродяг грелись у огня, бесе­дуя между собой. Нет, они никогда не воровали, никого не грабили и не убивали, а просто так сложились обстоятельства, что им пришлось «копытить» тайгу, чтобы корм добывать, как-то убить время, да и денег заработать. И приходилось им добывать себе на пропитание сбором ягод шиповника.

Хорошо Еноту (Володя сам себя так прозвал): не было у него семьи, жил с родителями. Бывало, что они кормили его, хотя и не вылазил мужик из тайги, а все тащил на базар, но деньги у него долго не держались. Не хотел Енот ударно работать на социалистическую систему. Она столько бед ему принесла, когда попал он под закон о борьбе с пьянством, и ни за что карали мужика советские органы, лишая его права быть человеком, направляя три раза его в ЛТП.

  Медик по образованию, очень грамотный и начитанный, Енот страдал по-своему, но кто ему мог помочь? Госу­дарство, которым правили вор на воре и вором погоняли? Держалось такое государство на обмане простых людей, бес­пощадно их, уничтожая и высасывая из них всеми правдами и неправдами последние соки.

Уходил Енот с весны на природу и жил там, у речки до поздней осени, и сейчас «копытил» тайгу: иначе не прожи­вешь. Второй, Сергей Быстров, только недавно приехал из тайги, где исполнял на лесоповале каторжную работу, кото­рая не жалела людей. Они, рано или поздно, были обречены там, на гибель, ибо никаких нормальных условий для жизни и работы в тайге у людей не было. Жили там они Богом забытые в грязи да на холоде. А начальству и там жилось, как в санатории: охота круглый год, рыбалки, ягодка, А мужики в это время горбились у сломанного трактора, лазили по грязи на четвереньках. Иначе ничего не заработаешь, нет кубов — нет денег!

Не мог рабочий человек на все это спокойно смотреть, а местным некуда было податься. У них здесь семья, и хоть какая-то, но работа. Кормиться-то надо. Плюнул Быстров на такую каторгу и подался к своей семье, хотя не сладко ему было и дома. Плохо он жил со своей женой, а ведь помог ей вырастить сына. Тому всего два годика было, когда сошлись они, и свои дети потом были. Это обычная история, для таких невезучих людей, как он. И был он в своей семье чужим: не хотела жена, чтобы он был лучше других, или жил по-человечески. Все потихоньку ему подлости творила, пользовалась его добротой. Может, Сергей ей мешал, может, любила она другого человека, но жизнь оборачивалась так, что Быстров — пьяница и никчемный человек. А ведь он ушел на работу со школьной скамьи, в рабочем коллективе его уважали, и не мог он быть плохим, просто не было у него на это времени. А семейная жизнь — потемки, и может, только перед смертью супруги всю правду узнают, кто, чем жил. А может, и никогда не узнают. А бывает, что неправда и раньше выле­зет наружу — всякое бывает в жизни.

Устраивался Сергей на новый завод в надежде заработать там квартиру, да и «горячий» стаж добрать надо: четыре года всего, а надо было десять лет, вот и ждал там место кузнеца. Страна рушилась, и с работой были большие проблемы. Кончился рабочий коммунизм, когда работы всякой море было.

Так и бродили Сергей с Енотом по тайге, убивали время, а у костра беседовали о жизни. Слушал Енот Быстрова, не перебивал его, чем он мог помочь мужику? Хорошо, что сам Енот один, а то, как послушаешь Сергея, то всякую веру в справедливость потеряешь.

Допили свой чай мужики, и пора собираться в дорогу. Взвалили тяжелые короба на плечи и двинулись в путь. Шли без перекуров, отдыхали уже на дороге, ожидая автобу­са, и он вскоре подошел. Устроились они на заднем сиде­нье, короба с ягодой поставили в углу, никому не мешая. Подошла молодая женщина, красиво одетая, интеллигентная, «не нашего поля ягодка», и попросила продать немного шиповника.

— Набирайте, — сказал Сергей, — сколько вам надо.

Застеснялась женщина:

— Вы уж лучше сами!

Насыпал ей Енот ягод в полиэтиленовый мешочек, взял деньги и отдал Сергею: «Твоя ягода, твои и деньги».

Что-то было притягательное в лице женщины: может, ее манера говорить, но в память Сергею она запала. Да и разго­ворились они немного, пока ехали в автобусе. Как ни стран­но, женщина была одинока, потому что на реплику Енота: «Надо мужей своих в тайгу посылать, а не держать возле юбки», — она ответила, что нет хороших мужей и уже по­здно искать таковых. Хотела незнакомка еще ягоды для се­стры взять. И чуть позже она, немного помявшись, дала теле­фон и назвала свою фамилию и имя.

Так в жизни Сергея появилась Надежда. «И имя-то, ка­кое, — думал Быстров, — а смысл слова — великий, никогда у него не было Нади, и надежды на что-то лучшее в жизни — тоже. А тут сразу и Надя, и надежда, и обе в одном лице». Но не мог Сергей обманывать людей, просто не в его это пра­вилах было. Есть у него и жена, и семья у него есть, только счастья не было.

Так и осталось короткое воспоминание о встрече в па­мяти у Быстрова, тлело, как искорка, в его сознании, а через год и свидеться пришлось.

Совсем в петлю загнала жизнь Быстрова и все медлен­нее затягивала ее, того и гляди, перехватит горло. А жене все было нипочем: жила только для себя и своего сына. Каж­дый день после работы дома его ждал скандал. Доходило до того, что и стирал сам себе Быстров и варил сам.

Выпить спиртного дома — катастрофа. Все деньги жена считала до копеечки. Вчера деньги отдал, а сегодня и на бутылку пива фиг получишь; нет денег — и все. А спросишь, где деньги, ведь только вчера получил, она отвечала:

— Ты же пьяница, ты все деньги пропиваешь, что ты еще хочешь от меня?

Только забыла прелестная жена, сколько лет работал без обедов Быстров? Пожалуй, лет десять из пятнадцати, что прожили они вместе. И еще упустила она из виду, что ни­когда в жизни не курил Быстров. Так стоило ли так корить мужика за выпитую бутылку? Возьми две, если одной мало, только уважь мужика. Не убивай в нем человека — простая истина! А она еще и в милицию писать заявления налади­лась...

Открывает глаза Быстров, а у постели стоят слуги по­рядка — герои, один к одному. Берут его, как рецидивиста, простого работягу, выламывают ему руки и при детях ведут в воронок.

— Есть заявление от жены, вот и паспорт твой.

Никогда его жена в дорогу не собирала, когда он уходил

в тайгу, и не встречала, когда возвращался. Два слова сказать не умела, а в заявлениях все гладко да четко написано — постигла науку. Обидно мужику. Вволю кормил Сергей клопов по милости своей жены, но все прощал ей ради детей своих, все успокаивал себя. А они все дальше и дальше отстраня­лись от него, им стыдно становилось за своего отца. Все было пра­вильно, так и было задумано мамой, или она не думала об этом. Выписать Сергея из собственной квартиры старалась любым путем. Все шло к тому, чтобы осталась одна формальность: официально раз­вестись.

Не возражал Быстров, устал от такой несправедливости. Понял, что пятнадцать лет надо вычеркнуть из своей жизни. Жил для кого-то, а самому оставалась только мелочь в кармане, и та вся пятаками, да копеечками — нищим стал, и в душе — тоже мельчал.

Но подлая душа супруги не успокоилась, еще не доби­ла она мужика совсем, и решила его из квартиры выжить и больше не пускать никогда, а на улице зима, не лето красное.

— Ты еще у меня под дверью будешь стоять и проще­ния просить! — ехидно угрожала жена через дверь Сергею.

— А за что прощения просить, — недоумевал Быстров, — ведь все подлости мне и семье ты творила, а я только рас­хлебывал эту грязь все пятнадцать лет.

Вырастила своего сына, ему уже девятнадцать лет, и квартира уже нужна, далекие планы были у жены. И горько становилось Сергею от того, как подло жена с ним поступа­ет.

— Я десять лет живу с тобой, и плачу алименты своим детям. А ты ведь знаешь, от кого родила сына, но бережёшь его, выродка, не подала на алименты — боишься, что он плохо о тебе подумает. Сыну её, а не Быстрову эти алименты были нужны. Знал бы сын, что у него «хороший» папа есть. Обидно, ведь отец жив, и на алиментах сэкономил, хороший папа. Вот и «Вол­гу» он купил за счет такой экономии, а это по тем временам большие деньги были.

Неправда все это, не надо было жалеть жену в молодос­ти. Но ведь можно было все по-хорошему сделать сейчас, и развес­тись спокойно, и с жильем разобраться, но самим, без мили­ции. Жизнь таких жён не исправляет, а хуже делает, озлобляет их. И решил Сергей вырвать эту колючку из своего сердца. Вы­пил он, сколько мог, но легче на душе не стало. «Все, это последняя бутылка в моей жизни, слово даю!» — поклялся он себе.

Передурил, и успокоился мужик: силен был ещё, бродяга, ведь столько дел он не сделал, в красивейших местах не бывал, не палил костры поминальные по своей поганой жизни, в которой одна беда сменяет другую, а хорошему человеку места нет. Но раз жив разум — значит, есть надежда на лучшее! Не может человек жить без всякой надежды, он хозяин своей жизни.

Робко набрал Сергей телефонный номер; ведь уже год про­шел, и столько воды утекло, а память женская, известно, ко­роткая, но сказал Наде, как бросил вызов судьбе: «Это я...»

Помнила Надя ту встречу в автобусе, только почему так долго молчал Сергей, понять не могла. Слово за слово — разговорились они, прощупывая друг друга, но все короче становились паузы между словами, и ближе их души. Воз­вращался Быстров из редакции можно сказать, счастливым. Была причина для этого уважительная: обещали напечатать стихи в газете, его стихи, первые.

Поделился радостью с Надеждой, та тоже обрадова­лась за него. Раз пишет стихи, то не подлый он человек. Договорились встретиться прямо сейчас, не откладывая ни минуты.

Не узнали друг друга Быстров и Надежда, и не было в этом ничего удивительного. Но встретились с радостью. Хоть и хрупкой казалась Надя, но чувствовалось в ней воля боль­шая, душевная сила. Могла она, словом зажечь человека и словом же успокоить его. Быстро пролетело время за разго­вором, пора было и расставаться. Тепло они распрощались. Оста­вил ей Быстров свою рукопись почитать, уважил просьбу Нади. Ему нечего было скрывать от нее. По жизни его путь тернистый, а он неудачник и бродяга. Пусть читает! Все равно он уже, ни во что не верит, пусть хоть приоткроется Наде кусочек его души, не жалко.

Читала Надя и не могла поверить: стихи все больше захватывали ее: такая боль в них, такая жизненная радость, такая красота природы. Откуда это все у этого бродяги? Видно, душа у него нежная, только нет ей покоя: так и мечется она неразборчиво от плохого к плохому.

И чувствовала Надя, что еще не высказался этот чело­век, ему бы хорошей жизнью пожить хоть чуть-чуть, а отбили руки у мужика, только душу его не смогли до конца сломать. И тяжело стало у нее на сердце, обидно за человека, пропа­дет ведь. Но металась и ее душа: жизнь ведь не сказка, тут все наяву видать.

А Сергею, наверное, так тяжело. Надо помочь ему! И опять Надя забыла про себя. Вот так она всю свою жизнь: без раздумий, головой в самый омут. Встретились у Нади дома. Угощала Надя чаем, суетилась вокруг Сергея, а тому так хорошо было посидеть в тишине, спокойно поговорить.

Поняла Надя его душу, ничего не скрылось от нее, даже невысказанное. Ведь было и такое, что не всем дано по­нять.

Поздно было уходить Сергею: автобусы не ходят, метро нет, такси дорого, да и Надя боялась за него: ночью ходить небезопасно сейчас...

Отвыкла от ласки Надя совсем;

— Ты ведь хороший, Сережа, — шептала она, — за что тебе так плохо в жизни? Ты не можешь быть плохим, — и доверчиво к нему прижалась.

Целовал ее податливые губы Сергей:

— Спасибо, хоть ты поверила, моя Надежда, одна-един- ственная!

...Весело потрескивал костер, в солдатском котелке ки­пел чай с лимонником, чуть в сторонке, в горке золы, пек­лась картошка. Счастливая на бревне сидела Надя и смотрела­ на Быстрова: крепкий мужик, с таким не пропадешь. Именно таких не хватает женам. Потому они и сходят с ума. Сами не живут, и другим нет покоя. Была бы моя воля, никому бы не отдала Сергея, но и держать нельзя: грех большой, дети ведь остались, как они без отца будут. А мать и не думает о них...

Подошел Быстров с охапкой дров, поправил костер, дос­тал печеную картошку: «Угощайся, Надюша», — и весело поцеловал ее.

— Была бы возможность — везде бы тебя водил за со­бою. Не хочу я тебя оставлять одну. К прежней жизни воз­врата уже нет, надо хоть немного и самому пожить. Еще столько дел несделанных у меня, если бы ты знала! Хотя бы маленькая поддержка была — я бы горы перевернул. Но кто поймет мою душу?

— Целый год ты не терял свою Надежду. А нашел меня и раскис, — смеялась Надя. — Вглядись, бродяга: тут твое счастье, тут твоя Надежда! — и поцеловала Сергея. — Никогда я тебя одного не оставлю, так и знай! Так и запомни!