Драматические сцены, прозванные издателями «Маленькие трагедии», переписаны набело Александром Пушкиным в Болдине недели за две в 1830 году. А первые замыслы появились за четыре года до того. Узнал о смерти давней возлюбленной Амалии Ризнич, написал стихотворение, а на обороте листа оставил записку: «Скупой. Ромул и Рем. Моцарт и Сальери. Д.Жуан. Иисус. Беральд Савойский. Павел I. Влюбленный бес. Димитрий и Марина. Курбский». Как видим, три сюжета: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» - здесь уже присутствуют. Позднее к ним прибавится «Пир во время чумы», который есть перевод (за исключением песен Мери и Вальсингама) малоизвестной английской пьесы «Чумной город».
Болдинское вынужденное заточение (холерный карантин) перед свадьбой было узловой точкой в творческой и человеческой судьбе Пушкина. Как будто некая великая сила остановила его здесь и заставила проработать «вечные мысли о главном». Наиболее яркий результат этой работы – драматические сцены, не развёрнутые в большие полотна, но сконцентрировавшие прежде всего самого автора на давно уже бередящих дух вопросах.
Не стану присоединять к циклу сцену из «Фауста», которую тоже относят сюда издатели, размышляющие до сих пор над загадочной пометой «октавы», оставленной перед первой сценой автором. Видимо, намеревался-таки сделать некий пролог, идя следом за классическими драматическими канонами, да передумал. Да и при чём здесь скучающий Фауст? Если Пушкин в Болдине и скучал, то это совсем иного рода скука была, скорее, даже не скука, а тревога перед новой жизнью, которой зачем-то предшествует холерная опасность.
Итак, «Скупой рыцарь». Правильно, с чего же ещё и начать, как не с проклятого денежного вопроса? Сцены из Ченстоновой трагикомедии якобы. Настоящая литературная мистификация – сочинение Александра Пушкина во всех буквах. А в жизни тоже мистификация – изобретается приданое Натальи Гончаровой. Жених и невеста не так уж и состоятельны: чтоб свадьбу играть, надо с поместьями торги провернуть – из-за чего в Болдино и покатило наше поэтическое солнце. А папенька пушкинский, Сергей Львович, не очень понимает, зачем сын в эту аферу с женитьбой лезет, помогать имущественно не торопится. И представьте себе, из всей этой житейской суеты рождается образ старика, ничего, кроме своих сундуков с золотом, не любящего. Казалось бы, рыцарь, символ чести, а скупость честь на корню губит. Готов единственного сына в смертных грехах обвинить, оболгать его, перед лицом смерти кричит лишь о ключах от заповедных сундуков своих…
Легенду об отравлении Моцарта Пушкин узнал тоже где-то в 1826 году, газеты тогдашние очень по этому поводу шумели. И несчастный Сальери благодаря его перу предстал перед потомками вечным завистником и злодеем. Но уж очень важен был вопрос о таланте. Точнее даже – о гении. Не бездарный противопоставлен гению, а способный. Сальери, кстати, и в самом деле композитор был весьма недурной. Но как смириться ему с тем, что рядом тот, кто совершенно не придаёт значения этому своему гению, гармонично соединяет возвышенное и земное, не служит благоговейно гармонии, а сам есть её воплощение? Его же надо ограничить, чтобы люди не осознали своё ничтожество! Но грустный Моцарт мудро замечает перед недалёкой уже смертью: «Гений и злодейство – вещи несовместные». Вот ведь штуковина какая: просто способный человек на злодейство горазд, а гений – никогда.
Теперь о любви. Тоже вопросец не праздный. Или «Каменный гость» - это всё-таки не о любви? Играл Дон Гуан в свою занимательную игру «страсти нежной» долго, всех, казалось, превзошёл, осмелел до того, что на свидание с добродетельной вдовой статую убитого им же мужа приглашает. А судьба возьми да и отыграй ему свой ход: хвать каменной десницей за руку, не воруй чужого, не для тебя такие чистые ангелы, как это вдовица. Проглядеть перекличку с ситуацией самого Пушкина трудно: юная Гончарова – и в самом деле ангел среди всех, кого он знает. Правильно ли то, что женится он на ней? Плакал ведь на мальчишнике потом, к цыганке гадать бегал, и счастлив был, и мучим предчувствиями…
В «Пире во время чумы» смерть не венчает историю, но она постоянно в ней присутствует. Что делать человеку, чтобы она отступила? Она уже забрала мать, жену, друзей, во всём городе живых осталось несколько человек. Священник предлагает скорбеть и плакать. Вальсингам сочиняет гимн чуме (да-да: «есть упоение в бою у бездны мрачной на краю» – это оттуда!), смотрит смерти прямо в глаза, он старается победить свой страх и отогнать эту корчащую рожи смерть подальше: «всё, всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья - бессмертья, может быть, залог!» Но погибнет он или выживет – на этот вопрос драма ответа не даёт, она оставляет Вальсингама просто в глубокой задумчивости.
После Болдина сам Александр Пушкин проживёт ещё семь лет, очень не похожих на все предыдущие. А его смерть мы почему-то до сих пор чувствуем как нечто глубоко личное, она воспринимается как ужасная несправедливость, неправильность. Он почему-то нам всем родственник.
Помочь сайту
Поздравления
