За 3000 миль от Рима. Главы 1,2

                                                                                                                                     
                                           Лучшее, что дает нам история  -   это возбуждаемый ею энтузиазм.

 

                                                                                                                                                   Иоганн Вольфганг Гете

 

 

 

                                                 Глава 1

 

 

 Великий Город умирал. Не в первый и не последний может быть раз.

 

- Это кара. За гордыню и жадность. И слабоволие. Не так, не так должно бы жить…, - Ярслах слышал рыдания своего хозяина по ночам, но молодость скоро брала свое и он, повернувшись на другой бок, покойно засыпал.

 

Они вышли из убежища на седьмой день после падения Храма. Еды хватило бы, наверное, еще на полмесяца или более. Тайное подземелье было задумано отцом Мордухая, копалось и устраивалось по ночам; имелся даже источник воды. Кроме отца и сына про это убежище не знал никто. Зачем же выходить?

 

Много позже Ярслах понял, что ожидание исхода для Мордухая было еще невыносимее, чем для него. Все произошло буднично. Пыль и дым уже улеглись, но запах гари и тяжелый трупный дух отравляли воздух улиц Великого Города. Они прошли не более двух домов, когда им встретились римляне. Они оба были так измучены, худы и одеты в сущие обноски, что их и не обыскивали, а просто погнали перед собой. Мордухай вознес благодарственные слова. Драгоценные свитки и приборы для письма остались при них – хитрость с нищенским одеянием удалась.

 

Их пригнали на площадь – пересечение улиц Медников и Козерога. Здесь уже была собрана толпа голов в двести. Пробыли на этом месте четыре дня. Прибавление в количестве изо дня в день было все меньше и меньше, и кто-то из начальствующих дал приказ на отправление. Три дня под бичами и почти без еды шли до прибрежного города-порта. Там были погружены на корабли и отправлены в полуночную сторону.

 

 Плыли долго, и по времени, и по тяжелым лишениям. В дополнение к отвратительной и скудной пище, к издевательствам надсмотрщиков добавился холод (задул северный ветер), чем дальше, тем больше терзавший рабов.

 

***

 

Пиратов обманул мирный торговый вид одинокого судна. Две быстроходные галеры, вырвавшись стремительно из скрытной бухты, прилепились к бортам. Лукавые римляне попрятались. Гребцы бросили весла, парус обвис, кормчий (паяц) простирал руки к небесам. Чудный миг удачи! Пираты поднялись на судно и встретили образцовый воинский строй. Мало того, что римлян по численности было чуть ли не на треть больше. С голой грудью, с тесаком или коротким копьем против брони и опытных вояк не поборешься.

 

 В клеть к обращенным в рабство жителей Великого города попали только трое из нападавших – римляне увлеклись убийством. Двое были сильно изранены и только лежали и стенали. Третий – бронзоволицый, по имени Омар, тоже попробовавший римского меча, был зол, бодр и весел.

 

Дальше была череда приморских невольничьих рынков. Ярслах это уже испытал, что до Мордухая – то он был в состоянии полного безразличия к внешней жизни. В конце концов в Пантикапее их, полностью отупелых, в составе группы в пятнадцать голов купил какой-то перс с крашеной завитой бородой и с бельмом на глазу.

 

 На следующее утро караван с невольниками отправился вглубь неведомой земли. Ярслах все оглядывался на море, как будто знал, что больше никогда его не увидит.

 

Шестьдесят четыре дня шествия… По одной из ветвей Великого шелкового пути, как понял и поведал Ярслаху Мордухай.

 

На шестьдесят пятый дошли и остановились в пыльном, небольшом, одним из десятков пройденных, азиатском городке. Глинобитные домишки, развернутые глухими стенами к узеньким улочкам. Редкие чахлые деревца, солоноватая вода в арыках, полупустая базарная площадь. Зной с раннего утра до позднего вечера и душные ночи. Пройденный перед этим город по имени Шичкент (так послышалось Мордухаю) был неизмеримо больше и богаче, но в нем только переночевали. В этой же дыре прожили четыре дня.

 

Зачем – стало понятно на пятый. В полдень пятого дня к персу явились гости. Трое. Один, сразу обративший на себя внимание, высокий, светлокудрый, таких уже отвыкли видеть за многие дни странствия, да еще и задававший вопросы к Мордухаю с чистейшей эллинской речью. Двое других были незнакомого роду – племени, по обличью явно варвары. Тоже высокого роста, но темноволосые, лохматые, смуглые, черноглазые. Одеты все трое были одинаково – в куртки и штаны из шкуры неизвестного животного, вроде лошади. Светлокудрый же отличался еще и тем, что волосы его охватывала синяя повязка (шелковая, - отметил Мордухай.) На поясах у всех троих висели мечи в кожаных ножнах.

- Кто вы, откуда, как стали рабами? – спросил светлокудрый Мордухая.

- Как? – переспросил он, назвав имя Великого города на греческий манер, - римляне? Волки все не могут насытиться. Так-та… ак. Значит вы – иудеи, - с ноткой сожаления произнес светлокудрый, - не тех я просил привести проклятого перса. Но, я вижу – ты учен, Мордухай, - и народ твой своей историей уходит в глубь веков. Что ж, не стоит спорить с Богами.

 

  Крашенный перс с ахами и вздохами, долго спорящий, впрочем, довольно почтительно со странными людьми, в конце концов с горестным выражением лица согласно кивнул головой. Во двор принесли несколько тугих тяжелых свертков в человеческий рост длиной. Перс, взглянув на невольников с некоторым сочувствием, прощально махнул им рукой и ушел в одну из дверей караван – сарая.

 

  Через сорок семь дней они плыли в лодке на полночь, увлекаемые течением реки, с крутым гористым правым берегом, поросшим незнакомым лесом со странными ветвями и листьями, с редко появляющимися, непохожими на ранее виданных, животными. Левый берег был пойменным, усыпан гладким мелким камнем, а вдали, вдали – вплоть до окоёма – виднелся тот же здешний лес. За все прошедшие дни светлокудрый почти не разговаривал с ними, новые рабы же не имели воли спрашивать своего хозяина.

 

Совершенный долгий переход к реке, сначала по тощей степи, потом через горы, ничем примечательным не был отмечен. Случилось только одно. На второй день движения, откуда-то появилась фигура мужчины, с макушки до пят завернутая в серую ткань. Фигура, подняв вверх обе руки в означение мирных намерений, приблизилась к светлокудрому и что – то зашептала ему на ухо. Так к двум невольным путешественникам добавился третий, вроде бы по своей охоте.

 

На сорок восьмой день молчание закончилось.

 - Всё, – сказал светлокудрый, - вы уже не рабы, потому, что нет такого понятия на земле племени Воо-Уго, вы – гости, хотя и не по своей воле. Купец и прочие с ним уверены, что вас купили для того, чтобы принести в жертву местным богам,- он слегка скривил губы, - что ж, такие мысли я (он подчеркнул это «я») и старался им внушать, иначе…. « Их нрав жесток и страшен, – берегись!», - слова великого трагика охраняют нас лучше, чем отборное собачье остерегает стадо овец. Ни в жертву, ни в ущерб здоровью и ни в ущерб вашему достоинству будет ваше пребывание на этой земле.

Помолчав и посмотрев на двух своих темноволосых товарищей, добавил:

- Говорят, пока не порочной, - взглянув на выражение лиц прибывших, мягко улыбнулся, - вижу, что Вас, почтенный, потрясло мое знание стихов великого Эсхила, и тебе, уважаемый юноша, тоже показалось это удивительным. Тайны нет, я родился на берегу Всемирного Моря, Пантолеон мое имя, из эллинов, прославленных в веках, а затем обманутых и низвергнутых проклятым Римом. Что до тягостного для вас молчания в предшествующие дни, то должно сказать – щупальца римского спрута простираются далеко во все стороны света. Я и мои товарищи молчали до сих пор, что бы не дать Фатуму – Судьбе прицепиться к неосторожному слову и не поломать так счастливо складывающееся ваше будущее. Теперь мы на свободной земле, все может быть, как и везде, но тут мы ни от кого не зависим в выборе.

 

В это время серая фигура вдруг поднялась, сбросила с себя покрывало и явилась Омаром.

- То – то, - подумал Мордухай, - мне его одеяние, что – то напоминало, да ведь это покрывало сушилось во дворе, где мы прожили четыре дня.

 

И начались нескончаемые беседы. Светлокудрый Пантолеон поведал свою историю.

- Хитромудрые римляне объявили Элладу (они говорят – Грецию) независимой. Постыдная ложь. Они разорили мой народ, цветущие полисы пришли в запустение. К своему стыду должен признаться, что я бросил своих родителей, оказавшихся на пороге нищеты. Впрочем, что я мог сделать. Под чужим именем поступил в так называемые вспомогательные войска. Оказался в Малой Азии, сражались с персами, отвоевывая для Рима новые провинции. Молод был, глуп. Через два года поумнел и с шестью тоже поумневшими сбежал из легиона. Прихватили с собой мешок казначея – дело прошлое, хотя, если по справедливости, это была не кража, а получение законной платы за службу во вспомогательных войсках. Сколько миль мы прошли – не счесть… - Миль? – переспросил Ярслах.

- Да, юноша. Римская миля – это тысяча сдвоенных шагов, - пояснил Пантолеон, - воинских шагов легионеров: левой-правой, левой-правой…

Он усмехнулся и продолжил:

- Товарищей своих по пути растерял: кого убили в случайной встрече с такими же, как мы, бродягами; кто – то присмотрел себе женщину в селении, где решились встать на ночлег; последний просто исчез – пошел за хворостом для костра и не вернулся. В этот городок я пришел чуть меньше трех лет назад. Золото из казначейского мешка дало мне здесь и кров, и пищу, и положение не рядового жителя. Как-то на рынке невольников увидел двух юнцов, из невиданного раньше народа. Дешево продавались, поскольку ничего не умели и ни одного языка не знали. Я их взял и вот: посмотрите в каких молодцов они за полтора года превратились. Хоть сейчас в гоплиты. Впрочем, луками они владеют так, что тут уж мне пришлось у них учиться. А когда освоили эллинскую речь, они рассказали про свою родину, про то, что они Сыны Леса, про Золотые Рога, про… Про Свободу. Я решил уйти с ними, но все же хотелось иметь рядом и соплеменников. Просил эту крашенную персидскую куклу… Он привел вас – никого другого, мол, не было. Вот так.

 

Что мог рассказать о своей жизни Ярслах? В пять лет отроду его то ли похитили, то ли попросту продали в рабство. Какие – то годы он подобно тополиному пуху был носим ветром, пока его не занесло в дом человека, в котором он нашел своего господина, учителя и…

- Отца, - закончил Мордухай и Ярслах, отвернувши голову, заплакал как ребенок, стыдясь и не стыдясь своих слез.

 

Сам же Мордухай овладевал вниманием своих спутников надолго, нисколько, впрочем, их не утомляя, скорее наоборот.

 

  Два темноволосых спутника Пантолеона ничего не рассказывали, лишь иногда задавали вопросы. По виду дикие (как у того же Эсхила - отметил Мордухай), по речи же почти как жители городов-государств Эллады, лишившейся материального влияния, но сохранившейся навсегда в мире мыслей, идей и чувств всего человечества. Омар молчал и было непонятно: слушал ли он рассказчиков.

 

  - Уважаемый Мордухай, я преклоняюсь перед Вашей мудростью и перед страданиями, которые постигли Вас и народ Ваш, - Пантолеон наклонился и почтительно прикоснулся губами к иссохшейся руке Мордухая, а Ярслах в этот момент возлюбил эллина Пантолеона как родного брата, которого у него никогда не было или он не помнил.

 

 После одной из историй Мордухая, истории забавной, Пантолеон, отсмеявшись, спросил:

- Как там родина моя, Никтаполис, все зеленеет своими оливковыми рощицами и белеет храмами богов?

Ни Омар, ни Ярслах про Никтаполис ничего не знали, как не знали про самое существование такого города. Мордухай же, помрачнев, сказал:

- Нет более такого города на лице земли, разрушен, сожжен и уничтожен руками римлян за восстание граждан против жестоких притеснений, пять лет тому…

- Что …,- начал было Пантолеон, но осекся, опустился на скамью и надолго замолчал. Потом сдавленно начал говорить:

- Мы стояли глубоким строем в четырнадцать рядов. Они бросились на нас бесчисленной стаей разъярённых зверей. Мы дрогнули? Да, мы дрогнули… Мы сражались не за свое дело… Мы были союзниками… Союзниками варваров против варваров… Мы выправились, положив до полутысячи своих, мы запели Пэан, как в стародавние славные времена – ударили, вы не можете себе представить, что такое фаланга эллинов в наступательном порыве. Враги были сметены, не то что пленного – ни одного раненого после фаланги не осталось… Для чего? Кого?

И он согнулся, замолчал… Сочувствуя его горю, никто к нему до самого ночлега не обращался.

 

В густых сумерках пристали к берегу, зажгли костер, начали готовить пищу. Пантолеон вдруг привстал от костра, насторожился, глядя в сторону темных зарослей. Вскочил, повернулся, закрывая своим большим телом сидящих у костра и крикнул:

- Опасность! К бою! - и тут щелкнула тетива лука, толстая стрела вонзилась в его горло. Пантолеон ещё какое-то время стоял, борясь со смертью, и начал медленно оседать. За эти мгновения двое его лохматых ученика успели схватиться за луки. В заросли ушли две посланные ими стрелы, за ними ещё две. В кустах раздался крик боли, треск веток и всё стихло.

Под прикрытием двух лучников Омар взвалил тело эллина на плечи, оттащил в лодку. Они стремительно отплыли от коварного берега.

- Это были Люди Сверху, - непонятно сказал один из молодых друзей Пантолеона.

 

Над мелким холмиком каждым было сказано в память усопшего. Последним говорил Омар. Сынов Воо-Уго и Ярслаха речь его оставила равнодушными, но Мордухая больно задели слова:

- …ведь могли же, должны были понять суть Рима, не то что в союзники…, убийцу надо прибивать, не дожидаясь, когда он наберет силу. А тут неизбежно следует – услужение, а затем полная погибель.

Глаза Омара были сухи, голос не прерывался, но умудренного Мордухая молокосос Омар обмануть не мог. Да и сбился всё же в конце:

- А ведь всех нас своим телом закрыл, - и поперхнулся, вроде как закашлялся.

 

Дальше плыли впятером. Прерывая тягостное молчание, Мордухай спросил (на греческом) сколько еще плыть.

- Пять восходов, - был ответ.

- Будем учиться языку, - поставил задачу Мордухай, Ярслах согласно кивнул, Омар хмуро смотрел в движущуюся воду.

 

 Глава 2

 

Бедно, очень бедно жило племя Воо-Уго. Еды, правда, хватало – кормили и Лес и Река, только пору ранней весны приходилось перетерпеть впроголодь. Тогда выручали заготовленные впрок кедровый орех, квашенный папоротник и сушеные грибы. Шишку били и шелушили на орех мужчины; папоротник, грибы, ягода – это целиком забота женщин.

 

Что ещё отметил Мордухай?

Одёжка была кой – какая, обувка – посмешище для земель средиземноморских. Пуще того оружие, орудия – сплошь дерево, камень и кость. Девять длинных бронзовых ножей, семь копьев с бронзовыми наконечниками, сколько-то кинжалов на все племя из трехсот человек мужчин.

Жилище. Пещера на высоте четырёх локтей от подножия старой, полу обвалившейся горы. Примитивно? Конечно. Подумав, Мордухай не нашёл решения, как можно было бы построить каменный дом, имея те средства, что были в наличии у племени Воо-Уго.

Что с первых же часов пребывания среди племени Сынов Леса ощутил Мордухай, так это доброжелательность и гостеприимство, со днями он всё больше укреплялся в том, что первые впечатления оказались истинными.

 

***

Присмотревшись к вновь пришедшим, Великий Шам пригласил Мордухая на прогулку по берегу Реки. Они, беседуя, дошли до места, где с обрыва вела к самой воде петляющая тропа.

- Давайте спустимся, уважаемый, - предложил Великий Шам.

Они прошли, приостанавливаясь, чтобы не заскользить вниз, до обреза воды. Стоя на каменной площадке, в половину локтя возвышающейся над водой, Мордухай смотрел на быстрое течение Реки, смутно различая противоположный берег.

- Величественное зрелище, я не видел столь больших рек, - промолвил искренне Мордухай, но оказалось, что смотрел он не в ту сторону.

- Обернитесь, - сказал Великий Шам.

Повернувшись, Мордухай оказался лицом к лицу с огромным камнем, крутым лбом выступающим из обрывистого берега. Камень-гора был на расстоянии десяти локтей от подножия покрыт рисунками.

Мордухай замер в изумлении.

 

…Что-то еще напрашивалось, проявлялось после долгого стояния у этих изображений. Чего-то не доставало. Напрашивалось, вертелось, вот-вот… Ну, же! Мордухай, наконец, все же понял в чем дело, спустя пяти песчаных секторов. Не было геройских подвигов. Люди не убивали людей. Ему вспомнились фрески и изображения на сосудах, которые остались после древних эллинов, спятивших на войне. Избиения, увековеченные волей фараонов. Вспомнились кровавые сцены на пиршественных чашах римлян, тоже воинственной своры, но с более выраженным практицизмом. Эти убивали не ради искусства – на круглой монете катилась непобедимость римских легионов. А персы, а иудеи… Мордухаю стало стыдно перед этими камнями варваров за историю цивилизованных народов.

 

Мордухай задумался. Библия, величайшая книга из сохранившегося наследия предков, говорит о том, что жизнь без насилия на Земле длилась от создания Адама до гибели его сына Авеля. При всем долголетии библейских персонажей, сколько же это? Пятьдесят лет, сто? От создания Адама до первой насильственной смерти на Земле. Сто!? Вот вам и Золотой Век! Это бы осмыслить: как так, продержаться после съедения яблока познания Добра и Зла, целых сто лет. Некого было убивать? Некому было убивать? Незачем было убивать? И в голову не приходило, что можно убить? Не было выгоды, впрочем, это опять же – незачем? Еще? Еще — это выбор Бога. Дарам земледельца он предпочел дары скотовода. С этого началась тысячелетняя вражда. Волны кочевников с Востока время от времени били в берега Запада, мстя за Авеля. Запад обрушивался фалангами на Восток, мстя за своих погибших. Долг крови растет и растет, не найти средства, как остановить это безумие.

 

Мордухай не смог бы объяснить, казалось бы, крутое изменение – словно река внезапно сменила русло – течение своей мысли.

Что же – Он прав? Люби ближнего своего… Отец Мордухая – молчаливый и угрюмый Якуб, никогда не упоминал о Нем, по крайней мере, при Мордухае. А вот дед Шимон, светла его память, говорил. Да что.. Мальцом был Мордухай, мало что понимал, память оставила смутные воспоминания. Одно только явственно помнит: римляне Его распяли, но Он воскрес и вознесся, потому что был Мессией. Дед умер, у отца спрашивать Мордухай так и не решился. Потом сгинул и отец – отправился с караваном куда – то в Аравию и не вернулся.

 

Мордухай пытался осторожно поделиться своими мыслями с Великим Шамом. Тот отвечал такой же осторожностью:

- Когда один человек не может повлиять – не важно, в каких целях – на другого человека, он говорит:

- Эта утка слишком высоко летит, - подразумевая досаду охотников, когда они не могут достать стрелой летящую добычу.

- Птица высокого полета, - пробормотал Мордухай.

- Как? – поразился Великий Шам. – Изыскан твой язык, уважаемый Мордухай.

 

Мордухай улыбнулся, извинился и рассказал своему собеседнику про культуру далеких средиземноморских стран. Очень сжато, но хватило на два песчаных сегмента.

Ещё после половины сегмента двое будущих собеседников пришли к молчаливому интуитивному – если выражаться современным языком – согласию: не называть Нечто Высшее ни именами, и не ссылаться на них без крайней необходимости. Поэтому их диалог часто перемежался паузами, которые далее не упоминаются. Иногда ставятся многоточия, иногда не ставятся. И всё же временами Имена прорываются.

 

Когда рассказчик закончил и вытер рукавом пот со своего чела, Великий Шам вынес своё суждение:

- Твой рассказ воистину раскрыл глубины мысли человека. Мне надо думать и думать. Всё же я склоняюсь к тому, что прав был Сократ.

- Как? – поразился Мордухай.

- Я имею ввиду то, что он говорил о народовластии. Я наслышан о том, что происходит в далеких странах достаточно, чтобы понять – народ Воо-Уго живёт в счастливом младенчестве.

- Кем же и как он управляется? – с живым интересом спросил Мордухай.

- Общепризнанным главой является Вождь. Да. Хм… Оказывается не так-то просто объяснить, как мы живём. Нынешний Вождь руководит всем, что связано с охотой и защитой племени. Всё остальное совершается установленным многими годами порядком и обычаями. За их соблюдением следит Великий Шам, поправляет при нарушении. Вождь может оспорить принятое Великим Шамом решение. Тогда предмет спора выносится на рассмотрение совета мужчин всего народа Воо-Угу, как совет решит, так и будет.

- И как часто возникают разногласия?

- На моей памяти дважды, давно. Великим Шамом тогда был другой человек. Мой учитель, мудрее человека я не встречал. Что же до разногласия, время давно минувшее и как ни неловко перед чужеземцем, я поведаю. В те годы вождем племени Воо-Уго стал… Нет, надо начать иначе. Как то случилось, что наступившее после снегов теплое время, когда появляются первые ростки, сменилось небывалой жарой. А по прошествии одной луны на землю посыпались огненные стрелы. Наш Лес загорелся вблизи, с разных сторон. Я помню то время – было трудно дышать. Звери частью погибли в огне, остальные разбежались в другие места, а племя было обречено на голодную смерть.

 

Вождь, который управлял нами тогда, был стар и дряхл. Если говорить откровенно, то и не требовалось племени в те годы никакого управления – всё шло заведенным порядком. Были, как и во все времена буяны, были семейные дрязги. Улаживалось. На буяна находилась узда, неисправимых изгоняли, дрязги гасились соседями.

Огонь, пожирающий наш Лес, перевернул нашу жизнь. Старый вождь был честен, он сказал:

- Простите меня – я не знаю, что делать, ухожу со стыдом.

Он, в самом деле, ушёл в Лес, один, и больше мы его не видели.

 

Вот тогда появился в центре круга Совета, выпрыгнул, Тот Вождь, не буду называть его имени, пусть так и будет – Тот. Говорят, что ничем особым ранее он не выделялся, может только был более молчаливым среди сверстников. Сколько ему тогда было, двадцать пять, много тридцать Холодов.

Выскочив в центр круга, он закричал:

- Я спасу племя Воо-Уго. Я знаю. Я клянусь, что спасу! Духи Леса со мной!

Это было так смело высказано, что потрясенный небывалой ссылкой на поддержку Высшей Силы, Совет выбрал его вождём.

Тот энергично взялся за дело. Наперво, он взобрался на самый высокий кедр. Добрался почти до макушки, где и мальчонке худенькому было бы поостеречься – обломиться может тонкая верхушка. Смотрел он долго на четыре стороны, а, когда слез, потребовал к себе пятерых лучших охотников. Они снарядились и ушли в сторону восхода Золотых Рогов.

 

Их не было с половину Луны, за это время умерло пять стариков, семь младенцев и двое мужчин. Племя пребывало в горестном ожидании гибели, то, что в отчаянии придумывали матери, что мог подсказать сородичам тогдашний Великий Шам не могло поддержать жизнь людей.

 

И всё же они дожили до возвращения ушедших. Тот выполнил своё обещание. Он и четверо, вернувшихся с ним, принесли самые сочные куски лосятины. Сколько смогли унести. Тут же были отправлены из самых крепких мужчин, чтобы донести оставленное по дороге. Затем, те кто утолил голод, отправились к неизвестному ранее озеру, где находился, оставленный Тем, один из пяти. Пришедшие поразились улову – озеро кишело рыбой.

Великий Шам опустил голову:

- Да, это было так. Племя спаслось от голодной смерти благодаря Тому.

Он исподлобья глянул на собеседника:

- Кажется, я отклонился от ответа на Ваш вопрос?

- Вы не уклонились, глубокоуважаемый, - мягко отвечал Мордухай, - воистину, всё начинается с того, что семя вовремя попадает в благоприятную почву и сначала даёт ожидаемые побеги, но всё дело в плодах. Не так ли?

 

Великий Шам ощутил легкое раздражение – вот же провидец – но тут же устыдился своего чувства и погасил его.

- Ты прав, уважаемый, - уже без внутреннего сопротивления признал он, - плоды оказались, если не ядовиты, то и не съедобны. Последовавшее величание Того, как спасителя Сынов Леса, видимо превышало какую-то высоту, установленную кем-то, что привело к печальным…

Великий Шам затруднился с подбором слова, а Мордухай был достаточно умен, чтобы удержаться в данном случае от подсказки.

 

Великий Шам, наконец-то усмехнувшись над собой, и, кашлянув, продолжил:

- В то время у одного из наших хороших охотников случилась болезнь глаз, сначала слезились, гноились и совсем перестал видеть. Что мог делать? Поддерживать костер по ночам – это он научился. Но ведь были старики постарше его, зрячие. Обычай племени гласил – отца, не имеющего возможности добывать пропитание, должен содержать старший сын, по гибели старшего – следующий по рождению. Если у мужчины нет сыновей – содержит старший зять и так далее. Нет ни сыновей, ни дочерей - содержат братья и сестры. Никого из перечисленных родственников нет, что ж - тогда он переходит под опеку всего племени, за этим должен смотреть Великий Шам.

 

У потерявшего зрение охотника было два сына. Старший, уже подошедший к расцвету сил и младший, ещё выходящий на охоту для ''подай-принеси-сбегай''.

Старший не любил отца, он – это не моё мнение – любил сильно себя, отцу не помогал вовсе, чего там - постелить что-нибудь помягче, куска мяса не приносил, да и не подходил никогда после того как отец ослеп.

Младший сын и готов бы был помочь изо-всех своих силёнок. Опасался нарушить обычай. Обычай говорил твёрдо: содержит немощного отца старший сын.

 

Заметив отклонение от обычая, мой Учитель вошёл в существо дела и присудил старшему сыну отдавать на содержание ослепшего отца пятую часть своей охотничьей добычи.

 

Великий Шам кашлянул раз и другой. Говорить дальше иноземцу? Преодолел:

- Старший сын потерявшего зрение охотника был близким другом Того и пожаловался на притеснение от Великого Шама. Что именно он наговорил, знают только лесные птицы, но Тот решение оспорил. До Совета тогда дело не дошло – Великий Шам проявил мягкость, что же … ему судья. Было принято решение, что ввиду загруженности старшего сына обще племенными делами, содержание слепого отца возлагается на младшего сына. Ему, конечно, помогли, поставив напарником к… опытному и добычливому охотнику. Только, надо сказать, что решение, принятое под давлением Того, оставило во рту племени такой же привкус, как разгрызенная кедровая ветка, сорванная, когда уже сошел снег.

Тот, не заметив недовольства людей, вопреки здравому смыслу вознесся ещё более в самомнении. Как же – оспорил Великого Шама и победил.

 

Рассказчик замолчал. Мордухай тоже удержался от того, чтобы задать естественно напрашивающийся вопрос. Он понимал, как неприятно Великому Шаму говорить чужаку о темных пятнах в истории племени.

Вновь бросив на Мордухая испытывающий взгляд исподлобья, Великий Шам – раз уже упомянул о двух случаях – решил продолжить начатое, но уже кратко и смутно. Впрочем, сама история была запутанной. И, более неприятной, мягко говоря, для чести народа Воо-Угу.

 

Мордухай смог понять – а не понятое домыслить – следующее.

В обычае племени было, чтобы мужчина и женщина перед тем, как стать мужем и женой, получали благословение от Великого Шама. Ритуал, на первый взгляд казавшийся простым соблюдением древнего обряда, по сути решал: могут ли молодые составить счастливую пару. Великий Шам должен был учесть очень многое. От степени родства брачующихся до их черт характера.

 

Тогда к нему пришли Он и Она. Имени Его рассказчик не назвал, упомянул, что парень славился удачей в рыбном промысле и дальше называл Рыболовом. А вот про Неё сказал:

- Ты, наверное, видел Хал-Лу, она любила Рыболова с детских лет, всё племя знало про их любовь. Наша красавица Юл-Ла – единственный плод, успевший зародиться на дереве этой любви.

 

Тот вождь оспорил решение Великого Шама, заявив о невозможности брака из-за болезни Рыболова, по его – он говорил – достоверным сведениям, претендент в мужья Хал-Ле мочится с кровью.

Это был подлый ход. Общеизвестно, что Великий Шам обязан знать о здоровье каждого соплеменника. От только родившегося до собирающегося в последний путь к… Если Великий Шам допускает больного мужчину к соединению с женщиной, то он либо слеп, либо корыстен и, в любом случае, не достоин своего высокого звания.

 

Великий Шам на этот раз не уступил, никак не мог уступить. Окончательное решение было вынесено на Совет мужчин племени. Собрали мужчин из всех Домов племени через пять восходов Золотых Рогов. Тот вождь высказал своё решение. Великий Шам очень кратко ответил, что по его мнению препятствий к тому, чтобы соединились Рыболов и Хал-Ла, нет.

 

Там, на Совете, нашелся один из уважаемых в племени охотников, который встал и громко спросил Того вождя откуда он узнал о болезни Рыболова. Тот, подняв подбородок, высказался в том смысле, что не допускает и мысли, что кто-то сомневался бы в правоте его слов.

 

Тогда задавший вопрос охотник вышел в середину круга и достал из-за пазухи пять продолговатых предметов. При рассмотрении это оказались отрезки кишок, перевязанных с обеих сторон и заполненных жидкостью соломенного цвета.

Охотник сказал, что жидкость эта – моча Рыболова и, что мешочки эти были заполнены Рыболовом на последних пяти восходах Золотых Рогов в присутствии трех мужчин из трёх Домов племени. Тут поднялись двое, известные племени мужчины, согласно наклонили головы.

- Так выходит – что было раньше не знаем, - сказал Охотник, оставляя Тому лазейку для сохранения лица, - сейчас же Рыболов здоровей меня, в смысле общения с молодой женой.

Прокатился смешок и стих, племя смотрело во все глаза на Того, тяжелый был этот взгляд Сынов Леса.

 

Тот понял, что перечить воле племени сейчас опасно. С дергающейся жилкой у левого глаза выдавил из себя:

- Что ж я рад, что Рыболов исцелился. Снимаю свое возражение.

 

Рыболов и Хал-Ла стали мужем и женой. Не надолго. Через две Луны Рыболов не вернулся с Реки. Нашёлся свидетель, видевший, как Рыболов поскользнулся на мокрой от утренней росы траве и упал с обрыва в Реку. И не всплыл, хотя плавал не хуже рыбы, которую ловил.

 

На следующий день к Хал-Ле пришёл младший брат Того, предложил, как потом стало известно, стать его женой. Многие слышали, как громко кричала Хал-Ла, и видели, что он ушёл, зажимая рукой левую щеку. Когда он в последующие дни не мог есть, а только пил, стало понятно, что у него сломана челюсть.

 

Через два дня пришли люди из самого нижнего Дома, принесли тело, выброшенное Рекой на отмель в излучине. Тело было избито о камни, а из правого бока торчал обломок кремниевого ножа. Хал-Ла опознала Рыболова по родинке в потайном месте.

 

Пока Великий Шам собирал Совет мужчин, Тот ушёл в Лес со всей своей роднёй и друзьями. Больше об ушедших ничего не слыхали.

 

Умудренному жизнью и книгами Мордухаю не стоило большого труда сложить полную картину происшедшего, как мозаичный рисунок из цветных камушков.

Он было собрался что-то сказать, но наткнулся на строгий и в то же время молящий взгляд Великого Шама, понял его и спросил о другом:

- Много ли Домов у племени Воо-Угу?