Помочь сайту
Поздравления
Слепой танкист. Гл. 3
8 июня 2016 -
Дмитрий Криушов
Не помня себя от гнева, Степан нервно дёргал рычаги, гоня на всей скорости в деревню. Мысленно поминая нехорошими словами и председателя, и всё районное начальство, вслух он лишь время от времени рычал:
- Уж я тебе задам! … Колька, чётче командуй! Чего у тебя опять нога виснет?! Предупреждай о повороте! Ух, и задам! Тварь очкастая! Останавливаемся в метре от крыльца, ясно?
- Так точно, - проорал ему в ухо Петров-младший. – В метре от крыльца! Изгородь точно ломаем?
- Точно!
Наподобие урагана ворвавшись во двор правления и поломав жерди жалкого забора, танк остановился буквально в шаге от входа. Пёс с обидной немецкой кличкой тут же забился к себе в конуру и принялся оттуда тоскливо подвывать, в конюшне встревожено застучала копытами Пятёрочка, и, наконец, из-за порога осторожно выглянул Меркушин с пистолетом в руке. Разглядев в неведомой угрозе всего лишь навсего свой колхозный трактор с бочками в кузове, он в сердцах сплюнул:
- Какого чёрта, Степан?! Чего творишь?!
- Это ты – чего творишь?! – юркой ящерицей выскользнув через люк, спрыгнул на землю танкист и бросил через плечо: - Курсанты, бегом на склад! Собирать болты с гайками! Живо!
Убедившись, что топоток босых пяток удалился на значительное расстояние, Степан приблизился к крыльцу, в ярости сжимая кулаки:
- Это как понимать, товарищ председатель? Мы с тобой как договаривались?! Какого лешего ты не в свои дела лезешь?! Отвечай, покуда не прибил!
- Опя-яять началось, - засунул пистолет в карман Сергей Михайлович. – Может, хоть зайдёшь сперва, объяснишься? Изгороди ему ломать! Из зарплаты вычту, так и знай! – уже из коридора крикнул он.
- Не гневи, - уже без прежнего запала рявкнул танкист и, нащупав перила, шагнул в здание правления колхоза. – Ты где там спрятался, иуда?
- Иуда Искариот, между прочим, первым революционером был, - меланхолично отозвался Сергей.- Ему даже памятник здесь, в Сталинграде… ну, тогда – ещё в Царицыне, поставили[1].
- Да ну?! – от недоумения опустились у Степана руки. – Брешешь. Не бывает памятников предателям.
- А революционерам – бывают. Иуда, если хочешь знать, был первым, кто восстал против продажной и ханжеской христианской морали. И всей своей жизнью, и даже смертью доказал, что с ней можно и даже нужно бороться. Герой он, а не предатель.
- Бред какой-то, - нащупав скамью, оторопело уселся на неё танкист. – Он же повесился! А герои не вешаются….
- Повесился он оттого, что опередил своё время. Не в той социально-экономической обстановке родился, вот и повесился.
- Всё равно бред, - стянув с головы пилотку, вытер ею потное лицо Попов и вдруг вспомнил пример из уроков литературы. – Нам то же самое, про эту твою обстановку и грех самоубийства в школе рассказывали. Вот скажи мне, гуманитарий: Катерина, что из «Грозы» - тоже революционерка, или как? По-моему, так дура она, и Островский этот, что про неё написал – тоже дурак. Герои добро делают, родину защищают, детишек воспитывают, а не вешаются.
- А ты не ханжествуй. Радуйся, что при Советской власти родился, а не при кровавом царизме, да что приказывают, исполняй. Зачем забор поломал?
- А ты почто баб жать послал?! – вспомнил о цель своего вторжения танкист. – Ты что, совсем сдурел?! Рожь-то ещё не поспела, а ты – жать! На поле я один хозяин, и нечего в мои дела соваться!
- Так! Ты, хозяин чёртов! – припечатал Сергей по столу ладонью. – Хозяин у нас один - народ, а ты – самозванец! Что сказано, то и делай! Тебе – пахать, да боронить, бабам – сеять и жать, ясно?!
- Ясно! – ударил в ответ по затрещавшему столу кулаком Степан. – Яснее ясного! Я пашу и бороню, бабы сеют – чего тут неясного? А я объясню тебе, тунеядец, что мне неясно: ты сам-то чего за это время сделал? Я же тебя Христом-богом умолял не мешать, а ты чего? Урожай весь решил сгноить? Даже малолетнему сопляку известно, что зелёное зерно заплесневеет и сгниёт! Знаешь, как это называется? Вредительство это, товарищ председатель, - перегнувшись через стол, зловеще прошептал Попов. - Расстрел это, гражданин Меркушин. Без суда и следствия. И когда у меня будут брать показания против тебя, я врать не собираюсь. Я тебя честно предупредил: сгниёт урожай. Так-то, брат. Думай.
Председатель понимающе покивал, неспешно закурил, пуская в потолок кольца дыма и, наблюдая за их таянием, тихо проговорил:
- Знаешь, Стёпа, а ведь похоже на то, что меня и так, и так расстреляют. Другие председатели, вон, уде третью неделю как докладывают о намолоте, даже говорят, сколько центнеров с гектара у них выходит, а у меня – ничего, нуль! Так что расстрелом ты зря меня пугаешь, не первый ты.
- Мы и сеять начали на три недели позже других, - мягко заметил Степан. – Как только танк в строй поставили, так и начали. Надо принимать во внимание. Значит, и жать мы должны начинать позже.
- А мне не дают позже!!! Этим надо, чтобы сейчас! – уже с истерикой воскликнул Меркушин. – И что мне прикажешь делать?! Ну, советуй! Главный механик, советуй! Агроном, ёш твою медь, советуй!
Степан думал недолго, однако мнение своё высказывать не спешил, взвешивая «за» и «против». Смущало его лишь одно: а решится ли на временный подлог сам председатель?
- А лично тебе что мешает рапортовать? Чуть похуже, чем прочие председатели, но всё же рапортовать? – не решился сразу уж «в лоб» выдвигать предложение танкист.
- При… приписками заниматься?! – замахал руками Меркушин.
- Не приписками, а… сейчас скажу, как. Алексей Григорьевич, царство ему небесное, это «опережающим тактическим действием» называл, вот как! А ещё – «прогнозируемым результатом».
Поперхнувшись, председатель сморгнул:
- Это, эээ… твой бывший командир, который? Похоже, крепко любил ты его, Стёпа, - рассеянно нацепил он очки и уже сквозь них страдальчески посмотрел на своего вероломного гостя. – Любил, вижу. И меня невесть зачем любишь. Понимаешь ведь, что опять в одну упряжку встаём, нет? Что за ложь вновь вместе отвечать придётся? По лицу вижу, что понимаешь. Только вот ответь мне: зачем?! У тебя же ребёнок скоро будет, о нём-то подумал?
Слова о грядущем пополнении семьи заставили расплыться в блаженной улыбке лицо Степана, жёсткие черты его расправились, а на бельмах словно бы заиграл солнечный зайчик. С минуту помолчав и помечтав, он вернулся к реалиям:
- Подумал, да. Вот ради него-то я хлеб губить и не дам. Ни тебе, ни кому другому. Хлеб – это святое. Дай мне ещё три недели, и урожай у тебя будет лучше, чем у остальных. Всё и сожнём, и обмолотим. В два счёта! У тебя же молотилка на сгоревшем складе осталась, я её к танку приспособлю – и в два счёта обмолотим! – поневоле приукрашивал действительность Попов. – Ты только пиши свои рапорты! Продержись всего три недели, и увидишь: мы всё наверстаем! Положись на меня, я знаю, что говорю.
Танкист понимал, что он говорит неправду; похоже, понимал это и председатель, но обоим столь хотелось верить в благополучный исход дела, что они пожали друг другу руки. Помолчав, они также почти без слов выпили по чашке чая, и только по окончании чаепития, выкурив вторую горькую папиросу, Меркушин решил возобновить разговор о главном:
- Что тебе надо для обмолота?
- Первым делом – сухое просторное помещение, чтобы и молотилка туда вошла, и снопы было удобно подавать, и зерно складировать. Ну, и чтобы танк рядом поставить, выхлопными трубами наружу. Может, сарай какой большой остался? Или там… школа? А что, школа очень хорошо подойдёт. Квадратов бы сто, а?
- Школа не подойдёт. Нет больше школы. Церковь – есть, а школы – нет, сгорела она. И сараев таких больших тоже нет. Ничего нет. Церковь тебе подойдёт? Только вот у неё купола опять-таки нет. Напрочь. Зато площадь соответствующая. Что скажешь?
Идея председателя устроить из церкви сарай для обмолота и хранения зерна была изначально противна сердцу Степана, но мало-помалу он убедил себя, что другого выбора нет. Да и так ли уж далеко хлеб отлежит от церкви, если подумать? Ведь хлеб – это тело Христово, когда он на причастии, верно ведь? И что станет страшного, когда ещё до освящения хлебушко будет храниться в церкви? Только надо его в алтаре складировать, непременно именно там, возле апсид, на святом месте. Бог даст, и благословится. Само собой. Разве что баб туда пускать нельзя будет, пусть мальчишки, да старики зерно ссыпают.
- Согласен, - решился танкист, и его голос обрёл былую твёрдость. – Теперь соглашайся ты. Надо немедленно отозвать с полей наших баб, пускай они лучше церковь в божий вид приводят. Вместо купола надо доски настелить. Место внутри… кхм… для танка и механизмов приготовить, - ужасался он собственным словам, но оттого лишь начинал сердиться на свою нерешительность. – Командование я беру на себя. С тебя – сбор всех, кто ползает, что-то знает и что-то умеет. Завтра. В семь ноль-ноль возле церкви. А я поехал домой, мыться и спать. Не могу больше, устал. И чтобы Машка была у меня под боком, понял?
- Понял, - разглядывая нечто неведомое на дне своей чашки, пожал плечом председатель. – Одного я не могу понять: отчего это, чтобы убить человека, довольно одной капли яда, а чтобы сделать его здоровым, и целого моря мало? Неправильно это. А, семи смертям не бывать, - запрокинув голову, со свистом всосал он последние капли чая.
- Ты чего это?! – застыл на пороге танкист.
- Да не буду я травиться, не бойся. Лучше застрелюсь. Но – не сегодня. До завтра, Степан Феопемтович.
- До завтра….
Завтрашний день начинался лучше некуда: Степан отлично выспался, его форма была идеально выстирана и даже отутюжена, а ещё он утром слушал, как у Машеньки в животике кто-то стукается и булькает. И это «кто-то» - явно своё, родное. Чувствуя себя чуть ли не генералом, Попов подъехал к церкви прямо на «Удальце», а Маша, как и положено генеральше, восседала в кузове возле бочек с газолином, маслом и водой. Что она там делала – неведомо, но немногочисленный народ, собравшийся на площади, при появлении танка вдруг начал кричать «Ура».
Дальнейшее напоминало сплошной кошмар, и первым звоночком был шёпот неведомой старухи, вцепившейся клещом танкисту в локоть: «Батюшка Степан Феопемтович, не гневи Бога, не трожь церковь Христову!». Степан попытался было отмахнуться, но тут справа запричитал другой «клещ»: «Ты же наш, православный, мы видим! И душа у тебя добрая, и дела твои благи, низкий поклон наш тебе за это. Не трожь, Христом заклинаем»!
- Эй, чего вы тут на старшего механика напали?! Кыш отсель, старичьё, делом занимайтесь! Несите доски! – отогнал прилипчивых старух от танкиста председатель. – Здорово, Степан, - ухватил он слепца за ладонь, горячо её пожимая. – Ну что, как спалось?
- Лёжа, - расстроенный старухами, буркнул Попов. – Веди уже, будем помещение смотреть.
Так уж заведено в подлунном мире, что беда одна никогда не приходит: мало того, что из храма божьего предстоит соорудить мирское, надобное лишь для пропитания ненасытной человеческой утробы, помещение, так оказалось, что танк в церковь ни передом, ни задом, и никаким боком, попросту не влезает. Вывод один: надо ломать стены.
Ощупывая стены рукой и поглядывая на блёкло-жёлтые окна, танкист встал перед бывшим алтарём и истово перекрестился. Затем он ударил себя кулаком в грудь и обернулся к Меркушину:
- Не осуждай. Не могу иначе. Отвечай лучше: ветер здесь чаще всего с севера, или же с юга дует?
- С запада… с юго-запада. А зачем тебе это?
- Значит, надо разбирать стену здесь, - зло стуча каблуками по деревянному полу, проследовал до северного придела Степан. – Три метра шириной и столько же в высоту. Кирпичи чтобы мне не воровали, а складывали вот здесь, - указал он слева от себя пальцем. – Под фундамент для молотилки пригодится. Крышу накрыть внахлёст, окна закрыть ставнями. На исполнение – три дня. Чтобы к вечеру воскресенья было всё готово. Командуй, Сергей Михайлович, - дрогнул он голосом. – Сам командуй. Извини, но… не могу я на этом присутствовать, понимаешь? И про въезд для танка не забудь. Прости. Пойду я….
Глядя вслед сгорбившейся фигуре Попова, председатель, подобно рыбе, вытащенной на сушу, беспомощно хлопал ртом, и лишь когда тот достиг входа, окликнул:
- А ты куда?
- На склад, - не оглядываясь, буркнул танкист. – Механизмы смотреть.
День испытания молотилки на холостом ходу был прерван заполошным криком чумазой девчушки, прибежавшей с полей в храм:
- Взорвалися! Взорвалися, дяденьки! – заметалось в сводах отчаянное эхо. – Бабушка-а! А-ааа! Взо…зо… ся! И тётенька-аааа…!
Из-за всхлипываний и подвываний дальнейшее разобрать было почти невозможно, выяснилось лишь, что во время покоса на мине подорвалась какая-то местная баба Дуся, а некую тётку, что косила траву рядом с погибшей, её товарки с поля живой тоже до землянки не донесли. По дороге скончалась, сердешная. Кровью истекла. Степан на такие новости поначалу лишь пожал плечом – на войне без жертв не бывает, но тут его прошиб холодный пот: Марья же вчера про покосы что-то говорила! А он, дурак, лишь спросил, не рожь ли сызнова председатель приказал жать и, узнав, что только траву, успокоился. Тупица! Недотёпа! А вдруг…?! Вдруг Машенька и есть та тётка, что….
Это безумная идея волной страха захлестнула Степана с головой, и он мигом позабыл про испытания. Не помня себя, он разбросал в стороны горестно причитающих колхозников и накинулся на принесшую это известие девчушку, с силой тряся её за худенькие плечики:
- А моя Маша как?! Марья Попова как? Жена моя!!! Ну! Знаешь её? Знаешь? Цела она, цела?
- Знаю-знаю, дяденька Степан! Це… цела она, только отпусти меня! Больно!
Опомнившись, танкист оставил девочку в покое, машинально перекрестил её и слепо зашарил взглядом, отыскивая среди теней коротенькую фигурку председателя.
- Меркушин! Сергей! – крутил он головой. – Отзовись!
- Да здесь я, здесь. Пойдём-ка на улицу, там и…, - перешёл председатель на шёпот, - поскандалишь. Не при людях же, ну? Топай за мной, скандалист-самоучка. Айда, главный механик! – уже в голос добавил он и скрылся в проломе стены.
- Главный, главный…, - никак не удавалось танкисту унять дрожь в руках.
Сергей Михайлович поджидал танкиста за углом, нервно куря свою вонючую цигарку. По её-то запаху Попов и определил, где находится жертва его справедливого гнева. Впрочем, опасаясь быть услышанным колхозниками, Степан решил держать себя в руках и говорить до поры, до времени лишь по существу:
- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант!
- Да оставь ты! – досадливо отмахнулся Сергей. – Не на плацу. Самому тошно. Больно мне, понимаешь? Нет, не понимаешь ты, похоже, - взыскующе глядя в лицо Попову, покачал он головой. – Но… может, я и сам виноват, что тебе раньше об этом не сказал. Каюсь, но иначе нельзя. Да, я без совета с тобой послал баб на покосы, но сено нам позарез нужно. Всем! Овцы эти проклятые скоро приедут, а их зимой чем-то кормить надо.
Эта несуразная новость настолько огорошила танкиста, что он даже позабыл нервничать и гневаться.
- Овцы, как сказали, хорошие, алтайские, - продолжил разъяснения Меркушин. – Уже загрузили два вагона, а сколько из них доедет – не знаю.
- Лучше бы их всех по дороге съели, - растерянно пробормотал Попов. – Только овец нам не хватало. Хотя…, - затеребил он нижнюю губу. - А бараны тоже будут?
- Бараны? Не знаю…. Ветеринар будет, а про баранов ничего не написано.
- Лучше бы бараны, от них хоть приплод. Эх вы, умники…, - удручённо вздохнул Степан. - Ладно, поживём – увидим. Ты это, товарищ Меркушин: займись-ка пока похоронами, а с молотилкой я сам справлюсь. Езжай, родных там утешь и всё такое прочее. Слова нужные для них найди. Умеешь же?
Испытания молотилки прошли вполне успешно, и даже недозревшее зерно, пусть и не с первого захода, но поддавалось обмолоту. В итоге получался, разумеется, лишь негодный к хранению продукт, но ушлые бабы додумались его сушить на противнях, молоть на ручных жерновах, и печь из него душистый, с лёгким горьковатым привкусом хлеб. И этот хлеб был – свой! Первый послевоенный хлеб. И пусть большая война ещё шла где-то на западе, но здесь, между красавицей Волгой и разгульным Доном, уже началась мирная жизнь.
Почти. И это «почти» крайне заботило Степана: уже через день после гибели двух колхозниц чуть было не случилась следующая смерть. И слава богу, что от запала не взорвался основной боезапас! От срабатывания же взрывателя больших увечий не бывает – от силы пальцы пообрывает, или же глаза вышибет. Здесь же обошлось и вовсе сущим пустяком – синяками и искорёженной косой-литовкой.
Быть может, не находись в полях его драгоценная Машенька, танкист отнёсся бы и к этому случаю вполне равнодушно, но осознание того, что в любой момент может погибнуть твой самый дорогой человек, изводило его настолько, что он был готов ехать на танке впереди косиц и расчищать для них путь. Смысла это, разумеется, не имело ни малейшего, но… но когда ты можешь хоть как-то обезопасить своих родных, то почти невозможно сидеть сложа руки. Вспомнив, что его покойный командир Григорьич поминал как-то про танковые минные тралы во времена Финской войны, Попов загорелся идеей создать подобную железяку из того обгоревшего хлама, что бесполезно валятся на бывшем складе сельхозтехники.
В надежде, что товарищ Меркушин сумеет если не раздобыть чертежи трала, то хотя бы сможет описать принцип его работы, Степан по нескольку раз на дню посылал курсантов за председателем в правление колхоза, но Сергея Михайловича каждый раз на месте не случалось. Записка на дверях, что-де уехал в район – была, замок висел, а ни Пятёрочки, ни её хозяина – ни слуху, ни духу. Танкист уже грешным делом начал опасаться, что с Сергеем случилось что-то непоправимое, что того арестовали за самоуправство с танком, а может – за слово какое необдуманное, но каждое новое утро начиналось с одного и того же: кто-то из братьев Петровых бежал до правления, но всякий раз возвращался ни с чем.
Впрочем, единожды случилось исключение из сложившегося распорядка: в третий день работ на складе сельхозинветаря Колька привёл с собой совершенно приунывшего и вонючего Гиммлера. Чем тот вонял, было совершенно очевидно: если собаку не кормят хозяева, она находит пропитание сама. И лучше не думать, чем питался этот ласковый очкастый кобель без человеческого присмотра. А потому лучше накормить пса жидким варевом с пищевыми отбросами, нежели чем ждать, что он с полей притащит что-нибудь страшное. В качестве благодарности, так сказать.
Под вечер восьмого дня отлучки председателя на улице вдруг заслышался чихающий звук грузовика, по всей видимости – «полуторки». Гиммлер услышал машину первым и отчаянно приветствовал её лаем, со временем переходящим в тоскливое подвывание. Встревожившись от собачьего воя и на всякий случай сняв пистолет с предохранителя, танкист приказал курсантам укрыться за полуразрушенными стенами склада и украдкой выглянул наружу: что-то едет, и немаленькое. Откуда здесь этот грузовик? Чего ему здесь понадобилось? Или же это за урожаем приехали?! Тогда совсем конец: товарищ Меркушин уже вторую неделю о намолоте в район докладывает, а тут…. Или уже – докладывал? Неделя, как его арестовали? А теперь, выходит, энкавэдэшники и за остальными виновниками приехали? А может, это и вовсе СМЕРШ?
- Эй, уважаемый товарищ! – тормознула напротив бывшего склада машина. – Здравствуйте!
- Здравия желаю…, - пробормотал танкист, борясь с биением сердца.
- Прошу прощения, что Вас побеспокоил, но Вы не подскажете, как бы мне найти главного механика Попова? Очень надо, понимаете?
- Чего?! – словно сигналя семафором, часто заморгал Степан. – Попова надо? Ну, я это. А чего надо?
- Очень, очень славно! – хлопнула дверкой тень и, громко топая сапогами, остановилась перед танкистом. – Очень рад познакомиться, очень! Позвольте представиться: Александр Александрович, а по званию я – старший сержант.
У Попова разом отлегло от души: похоже, что не НКВД. По голосу – лет пятидесяти от роду, но всего лишь старший сержант. Маленький к тому же, невзрачненький, от силы – метр шестьдесят пять. Отчего-то сходу лебезит. И говор какой-то странный. Нет, наверняка не из органов. Или – хитрит, прикидывается?
Демонстративно положив пистолет на обгоревшее бревно сруба, Степан с наигранной ленцой в голосе спросил:
- И чего тебе здесь надо, старший сержант?
- Мне? Не… не мне это надо, а…, - стараясь не обращать внимания на смешки из кузова полуторки и не глядеть на уродливого собеседника, замекал Александр Александрович. – Дак… всем это надо, и Вам надо. Очень. Вот, распоряженьице для Вас здесь, ознакомьтесь, - зашуршал он бумагой. – Читайте! Прошу.
- Да ты что, слепой?! – поднял танкист на приезжего бельма. - Сам читай, дурак.
- Ой! – впервые взглянул в глаза танкиста приезжий и залебезил по-новой: - Простите! Очень! Я… это как прикажете. Читаю, да? Читаю: «Городищенский райком ВКПб Насонов, председатель колхоза «Заря» Меркушин главному механику колхоза «Заря» Попову. Приказ. Двухдневный срок обеспечить приёмку ста сорока семи голов рогатого скота, обустроить выпас и ограждения. Ускорить заготовку кормов на зиму. В помощь высылаем отделение красноармейцев». А потом товарищ Меркушин зачем-то очень просил добавить, что бараны тоже будут. Но это уже устно. Всё.
Хмыкнув, танкист подумал: «один баран уже есть» и убрал пистолет в карман. Ему отчего-то враз стало скучно и захотелось выпить. Сильно выпить. Нет, нельзя так больше каждой машины пугаться, а то ненароком и сам бараном станешь. И чего Меркушин столь долго молчал?! Нельзя же так. Хоть бы весточку послал, а то сразу раз, и машина. Кстати!
- У тебя, сержант, там кто в кузове блеет? – ткнул пальцем в сторону машины Степан. – Бар-рраны? Отчего непор-рядок?! Отвечать!
Последние слова были произнесены настолько властным голосом, что всякие смешки разом прекратились, а водитель на всякий случай заглушил двигатель. И тут Попов почувствовал, сердцем услышал, что такое власть. Его, окончившего всего семь классов сельской школы, двадцатилетнего мальчишки и – боялись! Аж вздохнуть, похоже, и то боятся! Это же сколько народу его сейчас боится…. Неужто только потому – что он главный механик? Ох, деда, деда…. Ох, и задал бы ты мне сейчас за это баловство взбучку, да такую нешуточную! Выпорол бы так, что сидеть - неделю не сядешь. А батя… батя, наверное, одобрил бы, он всегда говаривал, что надо держать куш. Схватил, мол, одной рукой, хватай второй, а вырывается – зубами цепляйся, иначе пропадёшь.
Так и не решив, чью сторону – дедову, или же отцову, держать, танкист с укоризной обратился к приезжему:
- Чего молчишь, сержант? В кузове у тебя кто?
- Со… солдаты… Со… сапёры….
- Всё ясно. Приказывай своим людям строиться, сержант. Курсанты, за мной, - махнул Степан рукой мальчишкам. – Запоминать всех солдат в лицо, ясно? Если кто станет отлынивать от работ, докладывать мне. Ясно? Не слышу!
- Так точно, - без особой радости в голосе ответил Никита, а Колька добавил: - Но ябедничать мы не будем.
- Чего?!
- Не будем…. Как хотите наказывайте, но ябедничать мы не согласны.
Опешив от такой наглости, танкист сперва подумал, что он ослышался; затем его рука сама собой потянулась к пряжке ремня, чтобы, как издревле заведено, хорошенько выпороть сопливых ослушников, и тут он вспомнил самого себя в детстве. Тоже ведь никого не выдавал – закон это. Сам пропадай, а товарища выручай. Выпороть, конечно, надо бы, да вот…. А может, одними словами получится? Вдруг, да получится? Надо только мать получше вспомнить, батю, и то, что они говорили, чтобы ребятишкам стыдно стало. Так стыдно, что хоть под землю провались.
И Степан провалился в собственные воспоминания, а когда из них вынырнул, то по примеру матушки присел перед курсантами на корточки и так же, как она, мягко покачал головой:
- Верно говорите. Ябедничать – грех. Умышлять злое против ближнего своего – грех. Суесловить о ближнем – тоже грех, и грех этот непростителен, смертелен, - вслед за материнской заговорила в нём горячая кровь отца и деда. – Праздное слово – грех, праведное же – правда! Говорите только правду, ребятки. Война же сейчас. Я… нет, я даже не стану говорить вам о присяге, скажу просто: война, она ведь лжи не терпит. Убивает она, и убивает всех подряд – и лжецов, и правдивых. Стоит лишь кому-то одному соврать – и сотни лягут. И нету…, - устал от столь долгой речи танкист, вытирая пот со лба. – Почём зря лягут они. Навсегда, понимаете, братцы мои?! Как эта ваша баба Дуся. В чём таком она была виновата? Да ни в чём! Просто кто-то соврал, смолчал, просмотрел, и нет больше Дуси! Ошмётки одни остались! От неё! А потому…, - совершенно выдохся Степан. – Слушай мой приказ: докладывать мне всю правду, что видят ваши глаза и слышат ваши уши. И…и помните. И знайте: вот здесь, - постучал он по карману, - пистолет, который вы мне подарили. И я вас не пожалею, если из-за вас на мине подорвётся кто-то ещё. Из вашего подарка, и пристрелю. Всем всё ясно?
– Так точно! – к удивлению танкиста бодро отозвались мальчишки.
- Эка…, - непроизвольно произнёс Степан и, поднявшись на ноги, почувствовал себя чуть ли не вершителем судеб.
Выйдя к строю красноармейцев, танкист посчитал: восемь человек. Вроде: на фоне грузовика толком не разглядишь. И что сейчас с ними со всеми делать? Мажорное настроение тут же сменилось на минорное. Боже упаси, ещё и кормить их придётся. Почесав в затылке, он указал пальцем:
- Машина тоже в моём распоряжении?
- Обязательно в Вашем, товарищ главный механик! – радостно откликнулся сержант, и в его голосе явно слышалось желание угодить.
От этой угодливости Попова аж передёрнуло – что за человечишко этот Александрович? Какого лешего?! В отцы, поди, по годам ему годится, а лебезит, как тля болотная! Навязался же чёрт по православную душу…. Передумав плеваться от омерзения, Степан сглотнул слюну и махнул рукой:
- Всем грузиться в кузов. Ты, сержант, тоже. Выполнять! Курсанты! В кузов! Едем к правлению.
Эх, лучше бы танкист сел вместе с остальными в кузове: в кабине трясло хуже, чем в бричке председателя. И ухватиться-то, как назло, не за что. В танке, вон, и сидеть удобно, и ногам упор есть, рычаги в руках, а в этой полуторке за что держаться? За скамейку?
Вроде бы и невелик путь, но за ту малость, что отделяла склад от правления, Степан на колдобинах разбитой войной дороги успел и вспотеть, и набить шишку на затылке. И всё из-за проклятого зрения! Было бы оно – хоть знал бы, когда и за что хвататься, а тут болтаешься на седушке, как китайский болванчик. Хорошо хоть, водитель помалкивает, а то и вовсе скверно могло бы выйти. И так-то хочется в ухо ему заехать, да вот только свободной руки не хватает.
Будучи совершенно озлобленным и от этого до безрассудства решительным, Степан приказал водителю ехать к управе через задние дворы.
- Там может быть опастно, Степан Феопемтович, - впервые подал голос водила.
Танкист удивлённо покосился влево:
- Отчего знаешь?
- Наши-то молодежь ишшо, пороху не нюхали, - свернул-таки на зады водитель. – Мины сплошь и рядом оставляют. Как бы не наехать, Степан Феопемтович.
- Да езжай ты! Я же не о том спрашивал! Откуда ты… откуда моё имя-отчество знаешь?
- Мы ж с Уралу, - пожал плечами водитель. – Мы всё видим. И чё под землёю, видим, и чё…, - вновь запрыгала машина на кочках. – Ух ты, ведьма полосатая! Как бы не застрять, - из стороны в сторону задёргало полуторку. – Держись, механик! Выскочим!
Несколько раз подпрыгнув, да так, что танкист набил ещё одну шишку, но уже над бровью, машина наконец выкатилась на травку и вскоре стала. Выдохнув, Степан обратился к рулевому, поглаживая ушиб:
- Приехали?
- Мы своё слово держим. Говорил – выскочим, вот и выскочили.
- Да чтоб у тебя чирей выскочил! – зло поправил пилотку Попов, надвигая её на правый бок. – Боже упаси, глаз заплывёт – в нарядах сгною!
- И это выдюжу, - последовал равнодушный ответ. – Тебе, Степан Феопемтович, как - дверку открыть или сам справишься?
В ярости позабыв, где у полуторки находится ручка, Степан нервно зашарил ладонью по дверце машины, и тут та отворилась сама.
- Так бы сразу и сказал, Степан Феопемтович, - донёсся снизу голос шофёра. – Эх, гордынюшка ты наша молодецкая…. Тебе лет-то сколько, товарищ главный механик?
- Двадцать, а что? – спрыгнул Степан на землю. – Тебе-то какое дело?! Да ты… как тебя зовут, солдат?
- Кто Егором, кто Егорием, а в документах я Георгием числюсь. Как хочешь, так и зови. Мне всё одинаково.
Опешив от такого домашнего обращения, танкист не нашёл ничего лучше, как спросить:
- А фамилия?
- Жилины мы, - загремел водитель в кабине чем-то жестяным и захлопнул дверку. – А колодец тута где, Степан Феопемтович?
- Какой колодец? Зачем он тебе?
- Водицы в радиатор долить, - поскрипел тот ведром и, чуток помолчав, вздохнул. – Да, не свезло тебе, сынок. Даже где колодец, не ведашь. Ладно, сам найду, - пошагал он вдоль дороги.
Махнув на дурного шофера рукой, Степан отослал красноармейцев заниматься на спортивную площадку, сам же вместе с Александровичем занял облюбованную скамеечку перед правлением. С неприязнью отметив, как тот шумно дышит и сморкается, Попов окончательно пришёл к выводу, что командир у сапёров – дрянь и слабак. Уж лучше бы Егора на его место назначили, а этого мухортика за баранку посадили. Хотя нет: за рулём тот и себя, и других бы убил. И как только таких в армию берут?
- Докладывай, сержант, о личном составе.
- Так вон же он, товарищ главный механик….
Да уж, хорошенький ответ. В самую точку, что называется. И за какие такие заслуги этому Александровичу сержанта присвоили? К тому же – старшего! Нет, точно не обманул товарищ Меркушин: бараны будут. Или же этот чудик и есть обещанный ветеринар? Тогда, конечно, другое дело.
- Ты, сержант, до войны кем был? – с надеждой в голосе спросил Степан.
- Землемером, товарищ главный механик, - с готовностью отозвался приезжий. – И отец мой был землемером, и дед тоже. При царе ещё. Нас вся Ровненская волость знала. Оттого меня сюда, к сапёрам, и назначили, - помолчал он и, не дождавшись ответа, торопливо продолжил: - В окружении не был, ранений не имею. Наград пока тоже. Вроде всё.
Пожевав сожжёнными губами, танкист махнул пальцами:
- Теперь столь же подробно докладывай о личном составе.
Потомственный землемер замер, просморкался и извиняющимся тоном проблеял:
- Я солдат только по фамилиям знаю, товарищ Попов. Нам с личными делами знакомиться не положено…. У начальства они.
Степану было уже не смешно, и даже не грустно. Наверное, его состояние можно было бы назвать полным недоумением, но он уже навидался за войну такого, что орган, отвечающий за удивление, давно перестал на что-то реагировать. Сказали, - надо, - значит – надо. И наоборот. Наоборот даже лучше: не надо сейчас выходить из себя, не надо лупить этого полоумного землемера по башке, как бы этого ни хотелось. А жаль: вон же она, сереет на фоне неба, и хорошо так сереет, близенько. Эх, сейчас бы с правой…! Да по уху! Аж руки чешутся. Но – «не надо».
- Жилина сюда кликни. С него и начну, - погладил Степан шишку над бровью. – Да пусть железяку какую с собой прихватит. Бегом!
Ума на то, чтобы понять, зачем товарищу главному механику понадобилась железка, землемеру хватило, и он тут же умчался искать шофёра. Степан только плечами пожал: ну что за командир? Любой другой на его месте послал бы подчинённого, а этот сам ножки топчет. Или он таким образом вновь угодить старается?
Шофер подошёл минут через пять и первым делом тяжело лязгнул по столу:
- Подшипники, Степан Феопемтович. Чистые, я их насухо протёр.
- Спасибо, Егор, - с наслаждением приложил железяку к брови Степан. – Наряды отменяются. Пошутил я. Присаживайся, разговор есть.
- Спрашивай, - расположился на противоположной стороне стола Жилин.
- Слушай, а в кого ты такой наглый, Егор? – полюбопытствовал Попов. – По Уставу не обращаешься, «тыкаешь» старшим по званию.… Отчего?
- У нас «выкать» отродясь не принято, мы люди простые, работящие. Прости, но и с тобой я тоже церемониев разводить не буду. Не нравлюсь – сызнова на фронт попрошусь, да вот только ребятишек жалко…, - кивнул он на спортплощадку, откуда доносился дружный смех соревнующихся в «американку» солдат. – Никудышные они покуда сапёры, учить их, да учить.
- Так… это вы в моём танке снаряды оставили?
- Я.
- Но… зачем?!
- Увидел, как у твоего безногого председателя на танк глаза разгорелись, вот и оставил. Решил, что ему нужнее. А уж зачем – не моё дело.
Хохотнув, Степан поменял подшипник и, наслаждаясь его тяжёлой прохладой, припомнил, как всполошился Меркушин от известия о бесхозных боеприпасах. Ох, и рожа же у него тогда была, наверное! Жалко, что не видел. Смешная, поди….
- А твоё дело тогда какое? – вернулся к действительности танкист, с сожалением захлопнув ящик с воспоминаниями. – Нет, что ты рулевой, это понятно, но что ещё?
- Ребят делу учу, - просто ответил Егор. – А коли хочешь узнать, чё я не на передовой, так ты перехоти. Есть причины. Да и здесь, Степан Феопемтович, работы по горло, разве что пули не свистят. Зато….
- Зато мин в десять раз больше, чем на передовой, - досказал за него мысль Попов. – Секретов[2]-то много?
- Тут не шибко, а за Городищем аж тройные встречались. Но те, видать, немцы ставили: итальянцы попроще будут, а румыны и вовсе землицей присыпают, и вся недолга.
- С тем тебя и спрашиваю, - наклонился над столом Степан. – Ты, Егор, про минные тралы знаешь чего? Покойный командир рассказывал, что в Финскую были такие, а? Были? У нас же народ на полях чуть ли не каждую неделю гибнет, понимаешь?
- Тралы были. А сейчас они ещё лучше стали. Только ты, Степан Феопемтович, даже не надейся, не дадут. Или… ты сам хочешь такой сделать?
- Хочу. Очень хочу. Поможешь?
- Помогу, коли сам сможешь, - задумался Жилин. – Вишь, кака закавыка: их из старых танковых катков делают, а у тебя их нет. Нету же?
- Нету….
- Ладно…, - с треском поскрёб щетину водитель, прикидывая что-то в уме. – А цемент у тебя есть?
- Это-то зачем?
- Катки из бетонных кругляшей можно отлить. Но это – ненадолго. Противопехотные ещё худо-бедно держит, а чё посерьёзнее – вдребезги. Короче, на день-два работы.
Степан понурился: быть может, на председательском трофейном складе цемент и есть, но явно не в том количестве, чтобы бетонные катки через день, да каждый день лить. Надо что-то попроще и подоступнее, только вот что?
- Плохо дело, - задумчиво постучал он себя подшипником по лбу. – Придётся из того, что есть, делать. Ты…, - сосредоточившись, отложил Попов подшипник в сторону. – Скажи мне, ты сам этот трал видел? Какой он из себя?
- Проще пареной репы. Спереди к танку присобачивается треугольная рама, у неё опять-таки спереди крепкая ось, а на оси – два здоровенных тяжёлых барабана. Диаметром этак с метр. Обязательно с шипами, иначе мины только на бугорках соберёшь, а в ямках пропустишь.
- Хорошенькая репка…, - выдохнул Степан. – И где же я её такую тебе сыщу? А если…, - пришла ему в голову спасительная идея, - если мы на ось бочки из-под горючки насадим, а? А внутрь для весу мокрого песку набьём?
- А шипы?
- В бока длинных болтов накрутим! Их у меня полно! Как тебе? – в азарте потёр танкист руки.
- Херню городишь, товарищ механик. Совсем головой не думаешь, - без малейшей издёвки в голосе, роняя слова, словно гири, проговорил Егор, и менторским тоном продолжил: - Уже через сотню метров стенки бочек прогнутся, и не болты это станут, а бородавки. Другое думай. Чё у тебя в хозяйстве ещё круглое, да тяжёлое есть?
Из круглого, да тяжёлого если что и приходило в голову танкисту, так это мельничный жернов, причём дедовым голосом: «Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море». Так ничего и не надумав, Степан с надеждой спросил:
- Может, ты сам чего надумаешь? Я ведь даже и не знаю, что у меня на складе есть. Ну, это откуда ты нас забирал, - уточнил он. – Поехали туда, а? Посмотришь…?
- Посмотрю, отчего бы не посмотреть, - поднялся из-за стола Егор. – Но сперва поснедать надобно.
- Чего?
- Перекусить. Командуй, Степан Феопемтович.
«Ну вот, так и знал, - заговорила в танкисте жадность. – Теперь корми этих сапёров. Всю деревню обожрут, черти». Вслух этого Степан говорить, разумеется, не стал но, по-видимому, отчаянье настолько явственно отразилось на его челе, что водитель досадливо крякнул:
- Да не боись ты, механик. Не объедим мы тебя, у нас свои харчи есть. Показывай, где кашеварить.
- Да ты чего, я ж не…, - устыдился своего низменного чувства танкист, и тут же устыдился вторично, но уже – своих жалких оправданий. – Прости, Егор. И так, и так накормили бы, конечно, но если у тебя свой харч, то и вовсе хорошо. Где там мои сорванцы? Эй, курсанты, ко мне! – обернулся он к спортплощадке, где, по его мнению, были мальчишки. - Строиться!
Через полминуты перед столом стоял строй, но состоял он не только из «деревенских курсантов», а выстроились все, кто был на площадке, и возглавил строй, похоже, сам Александрович. Разве что водитель отчего-то остался стоять в стороне.
- Разрешите доложить, товарищ главный механик! – раздался голос сержанта. – Вверенное вам отделение построено!
Попов хотел было оборвать его, отругать за излишнюю прыть; затем он подумал спросить того с ехидцей, кем тот себя считает – курсантом или же сержантом, но передумал: уж до такой степени унижать командира перед подчинёнными будет нехорошо. Совсем нехорошо, неправильно. И так-то у бедолаги авторитета с гулькин нос, а тут… нет, нехорошо это. Такое только с глазу на глаз говорится.
- Курсанты – ко мне, остальным – разойтись, - проследил взглядом за распадающимся строем Степан. – Никита, ты показываешь товарищу Жилину, - кивнул он подбородком на водителя, - летнюю печку, чтобы на всех обед сготовить, а ты, Колька, подь-ка ко мне. Поближе, на ушко что скажу, - зашептал он. – У нас тут кто-то самогонку варит. Знаю, варит, и не тряси башкой. Сбегай к ней, принеси штоф. Скажи, что расплачусь позже. Только незаметно!
Едва только Колькин топоток стих, к Попову наклонился Егор:
- А ты, как я посмотрю, золотой души человек. Рад, что не ошибся в тебе, - горячо пожал он руку танкиста. – Нам же… здесь фронтовые не положены, а без этого дела…, – щёлкнув себя по горлу, с извиняющейся ноткой в голосе пояснил Жилин, – тоскую я, понимаешь? Душа забвения просит. Вижу, понимаешь. Ну, всё. Я кашеварить, а ты думай. Вдруг чё сам с тралом и надумаешь.
О трале думалось плохо, больше думалось о Машке и о том, что сегодня придётся пить. Хотя… сколько же это он не выпивал? Считай, целое лето без малого, да от весны хвостик прихватил. Месяца три, наверное. Интересно, а какое сегодня число? Вроде бы последняя декада августа должна быть, а может – и сентябрь уже. Нет, точно не сентябрь: перед отъездом Меркушин сводку за 12-е число читал. И что же он, гад, так надолго запропастился? Хоть бы узнать, что на фронтах творится…. Впрочем! Может, у Александровича свежие газеты есть?
- Старший сержант Александрович, ко мне! - оглянулся Степан в сторону спортплощадки.
Через мгновение перед Поповым возник тяжело дышащий силуэт:
- Старший сержа….
- Да…! – сердито отмахнулся от него танкист. – Садись уже ты! Вот, сбил с мысли…. Что-то важное хотел тебе сказать, а ты сбил! Ладно. Скажи, у тебя свежие газеты есть?
- Никак нет, товарищ главный механик!
- Тьфу ты! А как ты тогда политинформацию солдатам проводишь?
- К нам обычно через день батальонный политрук приезжает, вот он и проводит, а я таких прав не имею.
- Да уж…, - задумчиво поскрёб Степан щетину. – А сегодня он приедет?
- Не знаю, - после некоторого размышления ответил землемер. – С нашего квадрата-то мы снялись, а знает ли он нашу нынешнюю дислокацию – не могу знать.
- Плохо дело. Ладно, расскажи хоть, что он там в последний раз читал. А то я уже недели с две сводок не слышал. Как оно там, на фронте?
Высморкавшись, сержант покашлял и, слегка растягивая слова, начал:
- Наши доблестные войска продолжают успешное наступление на Харьков. Фашистских танков каждый день сотнями подбивают, самолёты – десятками, да и фрицев в плен берут тыщами. Вражеская оборона трещит по всем швам. Вот…. Да, недавно мы Изюм освободили, а ещё….
- Какой такой Изюм?! – взвился танкист. – Изюм мы ещё весной взяли! Чего ты городишь, сержант?!
- Так мы же, това.. варищ главный механик, то туда, то сюда, - принялся жалобно оправдываться землемер. – Говорят, это стратегия такая….
- Сам ты ни туда, ни сюда! – в гневе ударил кулаком по столу Степан. – Пошёл вон! Бездельник!
Несколько раз злобно прошептав «Бездельник! Где только таких берут! Бездельник…», танкист поостыл, унял гнев и уже вскоре пожалел, что раньше времени прогнал сержанта: про родную псковщину-то так его и не спросил. Что же касаемо Изюма… может, и не врал землемер? Мы же на самом деле летом где-то там отступали, то есть – отходили, а уж зачем – бог весть. Может, и вправду стратегия такая? Кто их, этих генералов, поймёт. А, наплевать и растереть! Скоро вернётся председатель, вот у него всё толком и разузнаем.
В раздумьях, чем бы полезным сейчас заняться, Попов наугад спросил:
- Есть кто здесь из курсантов? Эй, Никита, ты где?
- Я здесь есть, - донеслось из-за плеча танкиста. – Только я Колька, а не Никита, товарищ командир. Позвать его?
- Ишь, подкрался, – обратился на голос Попов. – Ты чего, уже вернулся? И как?
- Вот, - робко звякнул посудой курсант. – Ваше приказание выполнено.
- Хвалю. Молодец, - отчего-то враз пересохло в горле у Степана. – Ты это… в бочку с холодной водой его опусти пока, но чтобы никто не заметил! А ещё лучше – товарищу Жилину снеси, у него не пропадёт. Может быть…, - добавил он уже про себя.
Проводив взглядом Колькин силуэт, Степан нервно поёрзал на скамейке: а не слишком ли он доверяет Жилину? Вдруг тот прямо сейчас не сдержится, напьётся, и пропала идея с тралом? Вдруг шофер… нет, глупости всё это, Егор не такой. Но проконтролировать всё-таки надо. Чуть погодя, чтобы недоверием не обидеть.
Устав слушать птичек и наблюдать за, то разгорающимся, то гаснущим в облаках солнышком, танкист вышел из-за стола. Ориентируясь на угол конторы, он осторожно, чтобы не споткнуться, обошёл дом, дальнейший же путь ему подсказали обоняние и слух: возле чего-то бурлящего и ароматного курсанты вполголоса препирались друг с дружкой. Сперва Попов не понял, о чём речь, но тут Колька зашипел особенно яростно: «Ссыкло ты, Никитка! Журавель сегодня точно напьётся! Знаешь, сколько я им с водилой самогонки принёс?! Да этого им дня на три хватит! Давай сорвёмся после отбоя, а то я один не справлюсь»!
- Сам ты ссыкло…, - одновременно с ритмичным металлическим поскрёбыванием, по всей видимости - Никитка помешивал в котле варево, - обиженно зазвучал его голос. – Не ссу я, я так…. Предусмотрительный я. Ты что, думаешь - если Журавель худой, так и выпить не горазд? Дядю Ромку помнишь?
- О - ооо!
- Во! Дрищ же был, а бухал бочками! А этот Жилин? Тот ещё бугай. Такой, верно, и дядьку Рому перепьёт.
- Да плевать-то нам на водилу! – не отставал от брата Колька. – Главное, чтоб наш Журавель отрубился. Ну, чего ты? Когда ещё? Скоро уборочная начнётся, и вовсе не поспеем!
Покуда Никита молчал, до танкиста дошло: «журавлём»-то сопляки прозвали его, Степана! Вот ведь…. Какие же они все… неблагодарные! Неужели он со стороны так смешно выглядит? Во напасть-то! И зачем он свою палку выбросил? Танкист попытался взглянуть на себя чужими глазами, и зрелище вышло куда как потешным: при каждом шаге бережётся ведь, коленки повыше задирает, шею вытягивает, да и руки, надо думать, тоже наростопырку. Вылитый журавель. Хорошо хоть, не цапель, али журавчик какой. Кхм…. А, пустое – пусть зовут промеж собой, как хотят; от прозвищ ещё никто не умирал. Вон, даже у царей они были: Грозные там всякие, Долгорукие, Палкины, а последнего, Кровавого, так вовсе расстреляли. Опа! Значит, всё-таки умирают.
Ничуть не огорчившись сим обстоятельством, Степан решил прекратить подслушивание и, сделав первый шаг почти неслышно, дальше пошёл «журавлём», громко ступая:
- Жилин! Егор, ты где? Курсанты, вы здесь?
- Так точно! – откликнулись мальчишки. – Здесь мы, товарищ командир! Приказаний ждём!
- А Жилин где?
- Туда, в кусты пошёл, товарищ командир, - несмело ответил Колька, и добавил: - Но не за этим! Он с этим, с вашим, туда пошёл, вот….
- И давно?
- Ну… солил я минут пять назад, итого – минут десять.
Весть о кустах и скрывшемся в них Егором свела природный оптимизм Степана до минимума. Пьёт, поди, сейчас, гад уральский, да посмеивается. Без закуски. Так его не то, что на три дня – на всю неделю хватит. Надо было сразу за Колькой идти, и не думать о всяких там церемониях! Поди, сыщи сейчас этого Жилина….
Дабы отвлечься от чёрных дум, Попов принюхался к вареву:
- Чем это здесь у вас так вкусно пахнет?
- Лавровый лист бросил! Скоро снимать, - причмокивая, отозвался Никита. – Объедение будет – пальчики оближешь! Совсем скоро, товарищ командир. Обождите малость.
«Лавровый лист»…, - задумался Степан. – Помню такое растение. Мамка ещё говорила, что больно уж дорогое оно. Да и на уроках истории тоже рассказывали, что из него венки для цезарей плели. Значит…. Да не может того быть! Наверное, это какой-нибудь другой лавровый лист. Из кустов, вон, понадёргали, да бахвалятся почём зря. Но где там в этих кустах потерялся Егор?! Змей всевидящий, чтоб его! А может, Кольку послать на его поиски?
Решив до «снидания» не спешить с розысками заблудшего шофёра, Попов протянул ладонь:
- Ложку на пробу дай.
Почувствовав, как между пальцев ему засовывают какую-то палочку, Степан чуть ли не задохнулся от нахлынувших из деревенского детства воспоминаний: деревянная ложка! Как же давно он такой не кушал! Из такой невесомой, и такой увесистой! Полная ведь, поди! Ах ты, родненькая моя! Ручку разве что надо подровнять, а то упор для пальца слабоват, но ведь не одним только видом красна ложка? Подув на ложку, танкист вобрал в себя ноздрями запах, в недоумении качнул головой и осторожно прикоснулся губами к вареву. Всё ещё не доверяя собственным чувствам, Степан попросил повтора и окончательно утвердился во мнении: не врёт Никитка. Настоящий лавровый лист. Только от него бывает такой аромат, и такой тягучий привкус.
Тут Попов унёсся в воспоминаниях в позапрошлый, сорок первый год. В те свои страшные курсантские времена, когда немец был у стен Москвы, времени на подготовку было в обрез, зато кормили их, как на убой. Хотя… наверное, так оно и было. Но не стоит о минувшем вспоминать с горечью, куда как лучше поминать его хорошим. Ведь повар-то у них в училище был лучше некуда! То ли грузин, а может – осетин или армянин, но именно он впервые познакомил тогда ещё юного и необстрелянного Степку с лавровым листом, научил, куда, как и когда надо добавлять его в блюда. Эх, и до чего же вкусно готовил кавказец! Помнится, курсанты свои плошки не с голодухи – для смакования облизывали! Ох, и сласть….
Но даже это не сравнится с простым ломтём хлеба и кринкой молока вечером после покоса. Ах, и до чего же хорошо было тогда, до войны! Как радостно по округе разливались песни, и как сладко пели по ночам соловьи! А у тебя под боком – она, такая близкая желанная…. Как же её там звали-то? Соседская же! Фамилия – Мартынова, это точно, а звали её… просто как-то звали, но не Катька и не Дашка, а… нет, сейчас точно не вспомнить. Или – Нюшка? Да что же это такое с памятью?! Имя свой первой любви, которую даже и не поцеловал ни разу, и то забыл. А ведь думал, что та любовь – навек…. Как же ты оказывается, короток, век.
- Вам что, не понравилось, товарищ командир? – с опаской в голосе проговорил Никита.
- С чего ты взял?
- Морщитесь.
- А…. Да нет. Хорошо всё, вкусно, - вернул кашевару ложку танкист. – Хвалю, курсант. Жилина-то так и нет?
- Есть! То есть – был…, - растерянно ответил Петров-старший. – Только что был, и…. Коль, ты не видал, куда дядя Егор пошёл?
- Обратно в кусты. Что-то там в машине забрал и… а, вон и он идёт!
- Чё, потеряли, да? А вот он я весь, и не потерялся! – с неестественным задором возвестил о своём появлении Жилин. – Ты, товарищ механик, даже не надейся: я в тайге не теряюсь, а здесь, в этих полях, мне это всё… ну, ты меня понял.
- Похоже, понял, - удручённо вздохнул Степан. – Пойдём-ка к твоей полуторке, я там кой-чего забыл. Забрать надо.
- Так это! – грузно потопал к машине Егор и похлопал её по крылу. – Хоть всё забирай! Ничего не жалко!
Танкист постарался не сердиться и не думать о нарушителе дисциплины, но от этого стало ещё хуже: мысль тут же перескочила на «журавля» и на то, смеются ли над ним сейчас курсанты, или нет. Заставив себя не слишком высоко ступать и не раскидывать руки, он нос-к-носу подошёл к водителю:
- Я тебе зачем самогонку доверил?! Какого лешего ты её выпил?!
- А чё у вас вёдер нет?! Какое ни возьми – ржавое, да дырявое!
- При чём здесь вёдра?!
- А охладить? В чём я должен тебе её охладить, а? Вот и пришлось пробовать…. Да я совсем чуть-чуть, на мизинчик. Не сердись ты, ну!
Насчёт «охладить» танкист был полностью согласен, но зачем перед охлаждением надо было пить?! Нет, это не загадка, разумеется, даже напротив – это повод для взыскания, но стоит ли торопить события?
- Вёдррра. Ррржавые, дыррявые, - едва не задыхаясь от перегара, наклонил голову ко лбу Жилина Степан. – При чём?!
- Ой, Степан ты Феопемтыч…, - мягко положив Попову ладонь на плечо, вздохнул Егор, - молодой ты ишшо, горячий. Таким и оставайся. Но да о том потом поговорим. Хочешь ругать, что я выпил – ругай. Ругай, но знай: не умеет делать качественный продукт твоя старуха! Сивухой аж шибает. Спасибо, хоть табаку или чаю туда не всыпала. А то совсем бы не знал, как пить будем. А так щас всё в полном порядке.
Степан слушал и совершенно ничего не понимал. Чего этот Жилин мелет?! Чай какой-то, вёдра, старуха…. Молодым ещё обозвал! Да видел бы этот Егор, что пережил Степан – мигом бы язык прикусил! «Горячий» ему! А вот и не буду я «горячим»! Спокойно будем спрашивать. Это большим начальникам человеческая правда без надобности, а танкист с водителем всегда общий язык найдёт.
- Если тебе нужен чай, или там табак – я тебе дам. Найду. И вёдра тоже есть, но они на конюшне, - никак не мог нащупать нужный вопрос Попов. - Но с чего ты взял, что именно старуха самогонку гнала? Или там… ну… знаешь ты её, что ли?
- Да откуда? – пожал плечом Егор. – Сам подумай, механик: ну откуда я её могу знать? Но варила точно баба, а ещё вернее – старушенция. Задору нет. Мужик так не сварит - он как для себя делает. А тут…. Не, можа, она тоже пьёт, но чуточку, а остальное для… для тебя, вон, да для соседей. Оттого и табаком напиток не травит, понял? За такое и прибить могут, - авторитетно закончил лекцию Жилин и взялся за ручку машины. – Я сюда зачем-то шёл…. А! Ты же чего-то забрать хотел! Чё забыл-то?
- Да так, ничего. Отругать хотел.
- Полегчало?
Невольно рассмеявшись, Степан махнул рукой:
- Ещё нет. С тралом поможешь – точно полегчает, а так…. Нет, точно поснидать пора.
Как оказалось по возвращении, котёл с душистым варевом ребята с летней печки сняли сами, и теперь только ждали от танкиста распоряжения. С последним у Степана вышло туго: с одной стороны, ему хотелось поговорить с Жилиным без свидетелей, с другой же – с сапёрами тоже надо что-то делать. Такой уймы мужиков в подчинении у Попова ещё не было, и поэтому он был в растерянности, как ему следует поступить. Да ещё жара эта проклятая, аж последние мозги плавятся! Хоть бы дождь поскорее пошёл, что ли? Но на небе, как ни приглядывайся, всюду одно солнце. Куда только облачка подевались? Вот уж никогда бы не подумал, что любимое солнышко может так донимать….
Со вздохом примирившись с мыслью, что ни от небесного светила, ни от полупьяного водилы помощи не дождёшься, Степан кивнул подбородком на правление:
- Что-то солдат не слыхать. Они что, без обеда решили остаться?
- Спят они, - меланхолично отозвался Егор.
- А сержант?
- На крыльце. Калачиком.
Степан открыл было в возмущении рот, но тут же его в недоумении захлопнул: быть может, он плохо знает Устав? И здесь, в тылу, сапёрам он без надобности? Нет, что на фронте порой не до него – это яснее ясного: там каждый боец без команды спит при первой же возможности, а жрёт почище всякой саранчи, иначе не выжить, но здесь-то?!
- Что, и караулов даже не выставили?
- Я не заметил, - уклончиво ответил Жилин.
На душе у Попова заскребли кошки: надо срочно укреплять дисциплину. Но… как? Мало того, что ему, рядовому инвалиду, дали в подчинение целое отделение – это полбеды: были бы глаза, справился. Но глаз-то, так-растак, нет! А это уже настоящая беда.
- Остынет же, товарищ командир…, - звякнув посудой, жалобно проговорил Никита.
- Не остынет, - решился Степан. – Курсанты, режьте хлеб, а этим лежебокам, - вновь махнул он на контору, но уже с пренебрежением, - что останется, то останется. Опоздавшим – кости! Верно, Егор?
- Так точно! – впервые по Уставу откликнулся шофёр, но тут же всё испортил: – По чарочке?
- Иди ты! Я те дам «по чарочке»!
- Ну чё ты за человек такой, Степан Феопемтович! – нараспев и с укоризной проговорил Жилин. – Это же святое….
В сердцах плюнув, танкист внял мольбам и ради фронтового братства согласился:
- Святое. Не спорю. По пятьдесят – сейчас, и столько же вечером. Курсантам не давать! И вообще… где моя тарелка?! Хлеб где? Шевелитесь, черти, ну!
После более чем сытного обеда у всех, даже у Степана, начали слипаться глаза. А тут ещё Егор принялся чуть ли не в лицо курить. Курит, да заевшей пластинкой блаженно приговаривает: «Хорошо-то как… хорошо… давно так хорошо не было… хорошо…». Прям-таки завораживает! Так и хочется ему в ответ кивнуть головой, - «хорошо», - уронить её на скрещенные руки, и уснуть тут же, за столом. Ведь и правда же – хорошо!
Танкист с трудом переборол столь вожделенное искушение, вспомнил о жене и устыдился: она-то, бедняжка беременная, где-то в поле сейчас, голодная, а её мужик, выходит… словно бы и не мужик, выходит. Настоящий мужик в дом всё тащит, а он, Степка, лишь бы утробу набить. Стиснув зубы, он помотал головой, с хрустом расправил плечи и поднялся на ноги:
- Всем умываться холодной водой! Егор, веди меня к бочке! Не могу я, засну сейчас. Обкормили, гады…. Выношу благодарность, курсанты. С записью, фуххх…. За дело надо браться, братцы, за дело….
За дело принялись, как говорится, «ни шатко, ни валко»: едва передвигая ноги, Попов с Жилиным, призвав с собой в качестве рабочей силы курсантов, только минут через двадцать добрели до сгоревшего склада. Но даже и тут проклятый водитель работать не спешил: облюбовал себе брёвнышко, присел на него, и закурил. Блаженно затянувшись, похлопал рядом с собой ладонью:
- Присаживайся, танкист. В ногах правды нет. А вы, ребятки, пошукайте покуда на складе что-нибудь тяжёлое, большое и круглое. Навроде ободов колёс, но чтобы много было. Бегом! Чё стоим-то?!
- Выполнять, курсанты, - верно истолковал их заминку Степан. – Задача первостатейной важности. Ступайте.
Нащупав бревно, Попов подсел к водителю и вздохнул:
- Не верю я…. Чую, ничего путного мы здесь не найдём. Я тут почти всё обшарил. Колёса с обгорелого старья снимать? Так от них толку, как от козла молока. Лёгкие. Плохо дело, - яростно заскрёб он ногтями давно не мытую голову.
Ухмыльнувшись на слова танкиста, Егор пошарил за пазухой, достал оттуда фляжку и, изрядно из неё отхлебнув, протянул Степану:
- На, держи.
- Что это? – не сразу сообразил Попов. – Самогон, что ли?
- Он, родимый. Ты выпей, выпей, и дела наладятся.
- Я же тебе сказал: по пятьдесят – и всё! Какого…, - задохнулся от возмущения танкист.
- Правильно говоришь: договаривались по пятьдесят, - согласно кивнул Егор. – Но выпили-то мы с тобой пока всего по одной, верно? Щас, выходит, по второй. До пятидесяти нам ещё пить и пить….
- Ну, ты и жук…, - выдохнул Степан.
С сомнением побулькав содержимым фляжки, он резко выдохнул и накрепко присосался к голышку. Занюхав рукавом, танкист вернул самогон, сравнивая его с тем, что приносила Машка:
- Нормальный первач, можно даже не закусывать. Высший класс пойло. Зачем понапрасну хаешь-то?
Жилин с жалостливой укоризной посмотрел на Попова, но, убедившись в бесплодности такого взгляда, лишь убрал фляжку обратно во внутренний карман:
- Ты у нас на Урале не был, Феопемтыч. Вот война окончится, дай бог, живы останемся, так я тебе обязательно нашей ирбиткой угощу. На кедраче…, - мечтательно прикрыл глаза он, и вдруг прищурился, буравя танкиста острым взглядом: - Я ж с тобой сюда не просто так пошёл, - приподнялся он, выглядывая за полуобрушенной стеной склада курсантов, и продолжил заговорщическим тоном. – Думаю, деревню твою я ни с какой другой не путаю. За складом у тебя овраг есть, нет?
- Вроде есть, - не вполне уверенно ответил Степан.- Нет, точно есть! Я ещё ругался, что за яма посреди дороги. Даже танк, и тот весь взбулындало.
- И?
- Курсанты сказали, что овраг это, и что до войны здесь мосток был. А зачем тебе овраг?
Егор снова привстал, посмотрел, чем занимаются курсанты, вернулся на место, нащупал в кармане фляжку, но от искушения воздержался. Тщательно притоптав окурок, он наклонился к танкисту:
- С весны, когда мы вашу деревню разминировали, знаком мне этот овражек. Дело тебе хочу предложить, дело!
- Ну?
- Говорить? Хорошо, говорю: я тебе делаю трал из того, что валяется в твоём овраге, а с тебя – самогонный аппарат. Идёт?
- Аппара… где ж я тебе его возьму?!
- Твоё дело, - остался доволен реакцией танкиста Жилин. – Ты же у нас главный механик, вот ты и думай.
И механик задумался. Вроде бы, всё просто: взять, и отнять. Если курсанты запираться станут, и даже под страхом быть разжалованными откажутся называть самогонщицу, всегда есть Машка. Убедить её, что забота о будущем ребёнке должна быть на первом месте – только рот открыть. Мигом всё расскажет: и кто варит, и где варит, и даже почём продаёт.
Но… неправильно это как-то, да и шум на всю округу будет. Надо добром, да миром. В добровольном порядке, так сказать. Справимся. Народ уговаривать – это тебе не в любви признаваться, здесь и приврать можно. И ещё как приврём, коли так надо!
- Хорошо, будет тебе аппарат, - протянул ладонь для рукопожатия танкист, но наткнулся лишь на фляжку.
- По третьей, - пояснил Егор. – Для закрепления дела.
Послушно сделав глоток, Попов вернул фляжку, и тут его одолели сомнения: а не брешет ли водила? Вдруг аппарат заберёт, а трал так и не сделает? Как тогда оправдываться? Позора ведь не оберёшься…. И тут он услышал, что Жилин встаёт, и вот уже он пошёл куда-то направо.
- Ты…, - в недоумении протянул руку к удаляющейся тени Степан.
- Я щас! Проверю на всякий случай, не ошибся ли с деревней, и вернусь. Ты сиди, сиди. Кури, я скоро.
Эх, умел бы танкист курить – обязательно затянулся бы. Глядишь, и время летело бы побыстрее. Тут же сиди и мучайся: а ну как Жилин ошибся? Что тогда? Степана так и подмывало проследовать за любителем самогонки, но он боялся заплутать без провожатых, а кричать «ау» посреди деревни – хуже некуда. Курсанты, и те засмеют. И так-то «журавлём» прозвали, а уж чего они придумают после ауканья, и думать не хочется.
Егор вернулся уже через минуту, радостно потирая руки:
- Ну что, по четвёртой?
- Да ты сдурел, что ли?! Накачать решил?
- Сделку обмыть надо, без этого никак. Иль ты не знаешь, как дела на Ирбитской ярманке делались? Только так и делались. Тем паче что здесь, - потряс он флягой возле уха, - разве что по бульку и осталось. Давай, быстро допиваем, и за дело!
Допить оказалось куда как проще, чем выполнить задуманное Егором. И суть была не в том, что Жилин предложил соорудить трал из культиваторных дисков, что во множестве валялись в овраге, а в том, что водитель с танкистом диаметрально разошлись по поводу будущей конструкции. Степан, обрадованный нежданной находкой, уже видел себя минным тральщиком и потому требовал срочно нацепить кругляки на ось какой-нибудь сгоревшей косилки. Жилин же ему возражал, что войсковой трал весит около четырёх тонн, и никакая гражданская ось такую нагрузку не выдержит, да и вообще – не так надо всё делать, а с умом и надёжно, а потому спор вскоре дошёл до обид и аргументов типа «сам дурак».
Быть может, доморощенные инженеры ругались бы и дальше, но тут Жилин заметил, что Стёпкины курсанты, позабыв о своём задании, жадно слушают старших и даже порой меж собой перешёптываются, хихикая в кулак. Не подав вида, что он увидел мальчишек, Егор придержал Степана за плечо:
- Прав ты, Феопемтыч. Прости, что спорю с тобой понапрасну. Хочешь проверить – проверяй.
- Как так?! – явно не ожидал такого поворота событий Попов. – А как?
Эх, ежели бы знал Жилин, как! Может, взять один диск, прикинуть, сколько он весит, затем посчитать, сколько их войдёт на ось, умножить, да сложить?
- А вот так, слушай сюда: тебе на трал нужно…, - принялся водитель загибать пальцы, но не для счёта, а чтобы собрать воедино мысли, - метра по полтора дисков с каждой стороны. Давай возьмём сейчас с тобой диски, сложим их в стопку нужной высоты, а чё? Дело-то нехитрое: сосчитаем, да на вес одной штуки умножим. Ну, как тебе моя мысля?
«Мысля» подвыпившему Степану понравилась, но просто так сдавать свои позиции он не желал. Надо показать этому «всевидящему», что и мы не лыком шиты! Умное надо что-то сказать, вот! Про гуманитариев! Но – по делу.
- Это ты правильно…, - зацепилась в уме танкиста маленьким коготком за что-то очень важное догадка. – Это ты правильно…. Практика, она критерий теории, как говорил Карл Маркс.
У Жилина от изумления аж брови на лоб полезли: вот уж этого-то он от танкиста никак не ожидал! Этот Попов что, совсем от самогонки свихнулся? В голову ему ударило?
- А теория, если массами овладеть, она по закону диалектики практикой становится, - словно лягушки, вперемешку выпрыгивали из уст Степана слова, услышанные им от товарища Меркушина перед принятием его в кандидаты партии. – Но это уже Ленин сказал. В тезисах.
Почувствовав, что он ради пустого умничанья совсем заврался, танкист настороженно прислушался: а вдруг над ним уже смеются? Эх, глаза бы, глаза! Как же тяжко-то без вас, глаза. А, будь, что будет, вспомним уроки физики:
- Приказываю начинать с теории! Незачем образованному человеку руки пачкать. Будем массу трала по формулам считать. Теоретически. Пи эр квадрат надо умножить на высоту и плотность. Егор, ты удельный вес железа помнишь?
На что Жилин был тёртый-перетёртый, но этот обгоревший юнец его поставил в тупик. Самого Ленина с Марксом, и запросто к тралу привязать – каково? Формулы какие-то невесть зачем требует…. Да откуда рудничному взрывнику знать, что это за квадратные пи такие? Пробурил, где надо, закладные отверстия, вставил в них динамитные шашки, и тикай куда подальше, покуда самого породой не завалило. И никаких тебе теорий, всё на глазок, да по опыту.
- В науках не силён, - признался Егор.
- Зря, - устремил взор Попов поверх брёвен склада. - А вы, курсанты? Физику учили же?
- Мы этого ещё не проходили, - за всех ответил Колька. – Но если надо, учебники найдём.
- Да не надо, сами с усами, - важничая, обернулся к шоферу Степан. – Егор, диаметр у дисков какой?
- Сантиметров шестьдесят-семьдесят, ежели по большому кругу считать.
- Слушай мою команду, - хотелось показать себя самым главным и умным захмелевшему танкисту. - Шестьдесят пять делим на два. Получаем радиус, затем возведём его в квадрат и помножим на… на что, курсанты?
- На… высоту, да? А ещё… не помню, товарищ командир, - неуверенно отозвался Никита.
- Двойка тебе! Неуд! Ладно, сейчас сам всё посчитаю! В уме, вот! – самоуверенно заявил Попов.
Уже через полминуты Степан проклинал эту самую самоуверенность, а ещё – непомерную свою гордыню. Кто его за язык тянул сказать, что он в уме, без бумажки, высчитает теоретическую массу трала?! Ведь даже ни единого раза до конца досчитать не получается: покуда умножаешь одно на другое, забываешь третье, как вспомнишь его – так и вовсе в голове бардак туманный. Что-то совсем развезло от этой самогонки…. Неуд тебе, неуд, Стёпка Попов!
Разуверившись в собственных навыках умственного счёта, танкист закусил губу и чуть не рычал на себя: как теперь выкручиваться-то? Не признаваться же, что мозги у главного механика уже совсем не варят! А ведь бывало, что и трёхзначные числа меж собою в уме перемножал, а теперь и такой малости сделать не в силах.
- Хорошо, я посчитал, - сосредоточенно проговорил Попов. – Но это – я. Начинаем урок физики, курсанты. Учить вас буду. Берите бумагу и карандаш, записывайте! Готовы?
- В «Удальце» же всё, товарищ командир!
- Я что, вас учить должен, где бумагу взять?! – разозлился больше на себя, чем на курсантов, Степан. – Взяли веточку, и где-нибудь на песке записывайте! Отставить! Лучше до танка сбегайте. Выполнять.
Жилин, проводив глазами мальчишек, положил ладонь на плечо Попова:
- Слышь, брат…, - запнулся он, и продолжил сочувственным голосом. – Ты, брат, меня хоть бей-колоти, но послушай: не ври ты больше. Никогда.
- Чего?!
- Да у тебя на роже всё написано, о чём ты думаешь! Хорошо это, думаешь? Сам-то подумай, а? Щас поясню, - поначалу горячившись, спохватился Егор и перешёл на шёпот. – Ты, брат, сам себя, вон, со стороны не видишь, а я-то вижу. Ну и все прочие там. Тоже видят. Разучился ты врать, брат, совсем разучился. Как ты дальше с этим будешь жить - не знаю, но придётся привыкать. Судьба у тебя такая, да…. Так что послушай моего совета: ты или молчи, или правду говори. Ну, нету у тебя больше выбора, понимаешь?
Бывший уральский взрывник умолк, и ему стало не по себе: он представил себе жизнь без вранья, и вместо честного мира в уме рисовалась лишь свара, да война. Сколько ведь ни припоминай, а за правду люди друг дружку по мордасам лупят куда как чаще, чем за ложь. Из-за той, проклятой, да нечистой, мужики зачастую даже потом братаются, и прилюдно в грехах каются; за правду же – отчаянно и навсегда обижаются. В драку из-за неё, по самое горло в кровь, лезут. Недаром же старики говорят, что в каждом деле лжа – крепь правежа. Навроде мха она для общества, или там льна, что промеж брёвен при стройке конопатят. И, коли не законопатишь – сквозняки тебя доймут, а в холода ты, правдолюб, и вовсе насмерть сгинешь.
Неужто и этот слепец сгинет? - искоса взглянул Егор на потерянное лицо танкиста. – Молодой ведь совсем. Жалко. Ему и так, поди, несладко, а тут ему ещё и не врать советуют. Замордуют ведь за правду мужика, ежели что случись. Но пусть он лучше хоть знает, чего избегать, чем прёт, как… танк. Соломенный.
- Молчи, - заметив, что губы Степана разомкнулись, торкнул его в бок Жилин. – Курсанты возвращаются.
- Сам слышу. После договорим.
Теоретический расчёт веса будущего трала много времени не отнял, зато его результаты заставили понервничать как танкиста, так и водителя: одни культиваторные диски выходили на три с половиной тонны, а если к этому прибавить вес рамы, то перспектива рисовалась далеко не радужной.
- Значит, ты всё-таки думаешь, что зарываться будет? – уже раз в третий вопрошал Степан сапёра, с редким упорством продолжая: – Нет, надо попробовать, надо! Врёшь ты всё.
Егору порядком поднадоело объяснять, что трал под собственной тяжестью при столь малом диаметре катков будет неминуемо проминать землю больше нужного и, как следствие, уже не просто катиться по ней, а толкать её перед собой. Но как втолковать столь простую истину этому упрямому слепцу? Ишь, как раскраснелся-то, болезный. Понял, верно, что ничего не получится, а всё одно кочевряжится, да на своём стоит.
- Да. Я вру. Всё вру, - пожал плечами Жилин. – Так что не слушай меня даже. Делай всё сам, как хочешь.
- А аппарат?! Он тебе чего, уже не нужен?
Егор с укоризной взглянул на Попова:
- Не знаю, как у вас на Волге, а у нас на Урале халтурой мзды не ищут. Мы по-честному привыкли. Хочешь сработать по-своему – другого дурака себе ищи. И плевать-то я хотел на твой аппарат. Ясно?
Столь категоричный отказ привёл танкиста в совершенное уныние. Вроде бы, вот она была – задумка, и какая задумка! Гектаров бы с тыщу, покуда трал совсем в клочья не разорвало, сумел бы разминировать. А теперь, выходит, сызнова косите, бабоньки, на минном поле…. И тут Степана словно бритвой пронзила мысль:
- Ясно! Но и ты уясни: если хоть одна эта ваша алтайская коза на мине взлетит на воздух, я так и скажу, что это именно ты мне отказал с тралом, понял?!
Танкисту было очень стыдно за свои слова, но… не до совести сейчас. Прочь её, грызущую! Пусть она других толстокожих грызёт, а своя деревенская баба Дуся куда важнее этого заезжего уральца, что опять, вонючка, курить принялся! И чего ради он тогда здесь расселся, если помогать не хочет?! Шёл бы себе, вон, загон для коз сооружал! Баран! Чего это он? – навострил ухо Степан. – Блеет, что ли? Или смеётся так? Вот ведь… баран!
- Ты всё сказал? Ох, паря, паря…, - оставив снисходительные ухмылки, выдохнул взрывник. – Ой, и плохи же твои дела, паря. И вслух-то ты врать не мастак, а как молчать примешься – так и вовсе смех.
- Что – совсем?!
- Совсем, - озабоченно взглянул Жилин на свои часы. – И времени тоже нет совсем. Решайся, братишка, только быстро. С тебя – диски и столько самогона, сколько есть. Весь, до капли.
- Зачем это?
- Здесь неподалёку бригада ремонтников есть, так там у меня земляки. Но без сугреву они работать не будут. За ночь скидают твой трал в лучшем виде, и никто про то не узнает. Так что выгребай весь товар у своей самогонщицы, и поехали.
Степан понятия не имел, сколько у неведомой старушенции осталось зелья, и есть ли оно вообще, но… Егор же сказал, - «сколько есть»? Вот пусть так оно и будет. Разве что сперва надо одну малость уточнить.
- То есть – я тебе самогонки, сколько её есть, ты мне трал, и мы квиты?
- Вроде да.
- Так даже лучше, - посомневавшись, кивнул танкист. – Тогда давай живо сюда свою полуторку, грузимся, и поехали.
Жилин удивлённо посмотрел на танкиста и, не найдя в чертах лица собеседника явных признаков слабоумия, лишь прижал ладонь к его лбу:
- Странно: жара нет, а мелешь невесть чё. Как я тебе на полуторке три с лишним тонны увезу?! Ну?!
- Ну, да…, - смутился Степан. – А может, по частям тогда? В несколько ходок, а?
- А обратно? Нет, ты точно заболел.
- Да не заболел я! – огрызнулся танкист и развёл руками. – А как тогда?!
- На танке, как! Вон он у тебя стоит! – махнул ладонью в сторону оврага Егор. – На нём увезём, с ним же и привезём!
- Тогда его точно отнимут, - в испуге отшатнулся от водителя Попов. – Нельзя его никому показывать! Начальство, как о нём пронюхает, тут же отымет! Не, так точно не пойдёт.
- Ой, дурак, дурак…, - с укоризной вздохнул Егор. - Да про твоего «Удальца» уже давно все знают. Покуда нет распоряжения сверху – хоть в Сталинград на ём езжай. Однакож, как оно придёт, так и на дне Волги его сыщут. Понял, нет?
Если уж совсем начистоту, то Степан давно подозревал, что все его попытки сохранить танкотрактор в тайне придутся псу под хвост, но… настолько хотелось, так мечталось, что о нём никто не узнает! До чего ж обидно чувствовать себя обойдённым, - да что там обойдённым! – Дураком! Только дураки на лучшее и надеются. Вот, выходит, и он понадеялся. Дурак. Безнадёжный. Здесь и сомневаться нечего. Похоже на то, что пропал танк, заберут его. А потому надо сломя голову соглашаться на всё и без роздыху тралить, тралить, тралить. Пока сам не сдохнешь.
- Слушай меня, Егор. Курсантов к твоим ремонтникам мы не берём. Ни к чему их впутывать. Это моё первое условие, – нервно вытер испарину со лба Попов. - И чего это мы с тобой на самом солнцепёке расселись?! Жарко же! Ладно. Эххх…. Вот заноза же ты…. Откуда только ты такой взялся? Хуже коробейника, ей-богу…. Жила ты, одним словом. Теперь второе, чтобы уж совсем всё. Что говорить будем, если НКВД спросит?
- Тебе баб беречь надо; мне – овец. Ты сам сказал. Как могу, так и выкручиваюсь. Чё, совсем не понимаешь? – заглянул в лицо танкисту Жилин. – Времена-то, браток, с войной сильно поменялись. Щас тебе уже не сорок первый, и даже не сорок второй, так-то. Щас каждый командир своё право на пользу имеет. Чё ты придумал для победы полезного, то и твоё, даже наградить за это могут. Воля! Так что не боись, Степан Феопемтыч. Не пострамим. Давай, грузимся, забираем пойло, аппарат, и к ремонтникам. Ихний лейтёха, - вновь бросил взгляд на часы Егор, - во! Уже минут пятнадцать, как на ночь к своей бабе сбёг. Любовь у них там, понимаешь? Торопиться надо.
- Пока любовь не кончилась? – попытался было пошутить Попов.
- Да нет, брат. С этакой-то кралей…, - смачно причмокнул Жилин. – До утра точно не кончится. Эх, мне бы его года, да погоны, я бы….
- Какие такие погоны? – осторожно побрёл Степан вокруг склада к танку.
- Ты чё, с луны упал?! – удивился Егор. – Мы уж с января-месяца как при царе служим.
- При каком таком… царе?! – оторопев, встал Попов на месте, словно вкопанный. – Иосиф Виссарионович, он чего… царём стал?!
Жилин хотел было ляпнуть, - «Кто ж ему помешает?», но, рассудив, что слепец может принять его слова за чистую монету, просто взял Степанову ладонь и положил к себе на плечо:
- Погон чуешь? Вот, - увидев кивок танкиста, продолжил он. – Коли лычек нет – рядовой. Одна узкая, как у меня – ефрейтор, значица; две узенькие – младший сержант, ну, и так далее. У офицеров – звёзды. Словом, всё, как при царе. Но – без царя. А товарищ Сталин по-прежнему вождь и учитель, а не царь.
Степан недоверчиво ощупал один погон, на всякий случай провёл ладонью по второму и, убедившись, что они схожи, почувствовал горечь на сердце. Обидно ему стало, что жизнь, она мимо где-то вся проходит; что она вся снаружи, среди зрячих, при свете солнышка кипит и зреет; что она, эта проклятая жизнь, куда-то там в светлое будущее движется. Но – без него. Он весь здесь, как жаба в болоте, и потому судьба его отныне – сидеть по самые уши в этом болоте и не квакать. И людей-то насмешишь, да и сам под статью попадёшь.
И зачем только он в эту партию полез? Попугаем быть? Повторять то, что тебе сказали? Господи, до чего же одиноко-то впотьмах ходить! Ради прозрения ему! Операция! Ан – не выходит никак прозревать, и чем дальше, тем страшнее. Ква….
- Ты чё такой квёлый-то? – озабоченно спросил Егор, присматриваясь к Степану. – Хорошо же всё! Щас поедем, всё заделаем, ну? Не жмурись, Степан Феопемтыч!
- Чего? Какой? – без малейшего интереса проговорил Попов, машинально возобновив движение вокруг склада.
- Да никакой! Квёлый, вот какой, - заметив препятствие, кинулся догонять танкиста Жилин, и едва удержал того от падения. – Бревно же, бревно! Ногу выше! Давай-давай, за меня держись.
Минут за двадцать скидав в самодельный кузов «Умельца» культиваторные диски, единомышленники доехали до землянки самогонщицы. Командовал танком, как обычно, Колька, но его руководство почти и не требовалось: уже метров за пятьдесят по висящему в воздухе сивушному перегару стало ясно, что злачное место где-то рядом. Степан даже не стал дожидаться, пока курсант надавит ему на плечи, и заглушил двигатель аккурат напротив столбов, на которых когда-то висели ворота.
- Здесь же? – обернулся он назад.
- Здеся, товарищ командир. Вон она, баба Леся, нас уже встречает. Справа!
Степан неуверенно выбрался из танка, раздумывая, с чего бы начать разговор со старухой. Начальника из себя строить – бесполезно, просителя же – унизительно. По-человечьи надо как-то, как в детстве учили.
- Здравствуйте, бабушка Леся, - почтительно поклонился он направо.
- Какая я тебе «бабушка»?! – с хрипотцой в голосе отозвался силуэт. – Свою родню уже не признаёшь, племянничек? Это ж я, тётка Лександра! На свадьбе у вас с Машкой была, помнишь? Ты меня ещё с невестой перепутал, да коленку мою под столом наглаживал, ну?
Покраснев до самых корней волос, Попов смешался: ох, было же дело, было! Ой, стыдоба…! Хорошо хоть, не всё тётка рассказала, а так, по правде-то… он ведь не только коленку под столом-то наглаживал. А она, дура, молчала, и только поёрзывала. Господи, господи, за что же такое наказание-то? А теперь, выходит, она ещё и самогонщица….
Лександра наблюдала за смущением сродного племянника, и ей это смущение было по-бабски приятно. А что? Не старуха ещё, чай, полтинник всего – подумаешь! На ощупь-то, оказывается, от молодухи не отличишь. Эх, молодец Стёпка! Совсем ведь было зимой отчаялась, в зеркало на себя глядя: седая вся, как лунь, морда в морщинах, глаза – что у собаки побитой, да на ногах пальцев не хватает. Развалина, одним словом. И тут – Стёпка! Словно бы двойная свадьба! Её, тёртую-перетёртую, за девчонку принял! Нет, не прожита, не брошена ещё до конца жизнь. Мы ещё поживём. Попируем, погуляем. Будет у меня ещё счастье, непременно будет.
Как оказалось, встреча с самогонщицей явилась неожиданностью не только для Степана, но и для ефрейтора Жилина. Обождав, покуда родственники намолчатся, он подкрался к хозяйке сзади и прошептал ей на ушко:
- Здравствуй, Лесенька! А я тебя повсюду искал.
- Его… Егорушка…, - зачарованно обернулась Александра. – Ты-то как здесь?
- Я же говорю тебе – искал.
Танкист с недоумением смотрел, как две тени то сходятся воедино, то распадаются; он слышал, как они шепчутся, но ровным счётом ничего не понимал. Нет, то, что Жилин откуда-то знает самогонщицу, то есть – тётку Лесю, это понятно. Но ведь он говорил, что никого в этой деревне не знает? Врал, выходит. Всё он врал. Так и с тралом, поди, соврёт.
Кашлянув в кулак, Степан односложно спросил:
- Ну?
- Баранки гну, - задорно отозвался Егор. – А ты, Степан Феопемтович, везунчик! Такую тётку отхватил! Героическую, можно сказать. Да, Лесенька?
- Да чего ж? – потупилась та.
- Ишь ты, маков цвет! – расцеловал ефрейтор женщину в обе щеки. – Страсть как маки люблю. Так! Товарищ главный механик, ты можешь отдыхать, я сам обо всём договорюсь. Мы скоро. Скоро ведь, Лесенька?
Женщина лишь промурлыкала что-то в ответ, и танкист остался наедине с курсантами. Беспомощно присев на обочину дороги, он пожал плечами:
- Здорово же живёшь! Это как так…? Хэ! Тётка, бл…! Героическая. Дурь какая-то.
- Зря вы ругаетесь, товарищ командир, - робко проговорил Никита. – Баба Леся и вправду герой, у неё даже грамота специальная с печатью есть. Она здесь при фрицах их танки портила, а они её пытали.
- Как так? – вновь повторил свой вопрос Степан. – Почему ничего не знаю? А ну, рассказывайте.
Напрасно танкист сказал во множественном числе: мальчишки тут же начали, перебивая друг дружку, горячо и вперемешку повествовать о злобном румыне, о сахаре, о фашистах с молотками, сельпо и чёрных-пречёрных мотоциклах. Помотав головой, он рявкнул:
- А ну, всем заткнуться! Говорит курсант Никита Петров. Давай, всё по порядку. С чего всё началось, и как это…. Связно, вообщем! С самого начала. Кто такая эта Александра? На самом деле?
- Тутошняя она, товарищ командир….
- Она ещё целый год в городе училась! – перебил брата Колька.
- Не перебивай, - прошипел Никита. – Что год в городе на заведующую училась, это да. Потом она в нашем сельпо торговала, а муж ейный главным механиком у нас в колхозе был. Прямо как вы, товарищ командир. Только он постарше вас был и самогонку гнал. Убили его в самом начале войны. А потом и дядю… ой, забыл. Как их звали-то, Коль? Не помнишь? – обернулся Никитка к брату. - Ну, да ладно. Короче, потом у бабы Леси ещё двух сыновей убили, а дядя Максим ещё живой, вроде. Дочь ещё осталась, но она где-то там, за рекой, - указал он подбородком в сторону Волги. - Я хорошо рассказываю, товарищ командир?
- Хорошо, хорошо. Дальше давай. Про сахар и про фашистов, - нисколько не надеясь, что тётушка скоро отпустит Егора, кивнул Степан.
- Так вот о чём я и говорю! – воодушевился одобрением мальчишка. – С сельпо, с него-то всё и началось! И с самогонки, само собой. Как война началась, да мужика у бабы Леси убили, так она вместо него самогон гнать начала. А за то, что мы его разносим, она нас с братом сахаром угощала, вот….
- За это грамоты с печатями не дают, - цыкнул зубом танкист, ощущая, что от повторения слова «сахар» у него с голода заныл желудок. – Короче давай.
- Потом фашисты пришли! Тут… всякое оно было. Собаки, они и есть собаки, - вдруг стало лицо Никитки совсем злым, даже – старым, как у маленького старичка или карлика. – Не хочу об этом. Да! А баба Леся как гнала первач, так и гнала. Фрицам его продавала. Ну… вечерами ходили они ещё к ней, пока избу её не сожгли. Но это уже из-за сахара. Она его тайком в баки танков подсыпала, чтоб те сломались, а потом её поймали. Молотком по пальцам ног били, чтоб сказала, значит, кто её подучил. Вон там…, прямо возле церкви… прямо молотком били! Оралаааа…, - дрожа голосом, закряхтел Никита, прижал руки к сердцу, и зашмыгал носом. – Не могу…. Я сейчас…. Повесить….
- Я доскажу, товарищ командир. Можно? – словно бы за школьной партой, поднял руку Колька. – Она же и на самом деле героиня, наша баба Леся!
- Верю.
- Да так это, так! Она же не выдала никого, а они передумали. Сказали, что потом повесят. В райцентре. Если выживет, мол. Дом ейный спалили, а саму в церковный подвал кинули. Голую. А потом у неё пальцы стали гнить, так она их сама топором отрубила. Я того не видел, и Никита тоже не видел, но так это. Не зря же она на одних пятках ковыляет.
- Вот оно как, значит…, - хмыкнул Степан и задумался.
Поразмыслить было над чем: никак у танкиста из самогонщицы не выходило правильной героини. Что зелье гонит – пущай её, хотя и это плохо: ведь из чего-то она гонит? Наверняка же из народного, колхозного. А потом – сахар! Явно же из сельпо своровала. К тому же - фрицы к ней по ночам похаживали. Не чаю же попить, поди. Вдвойне изменница, выходит. Да и сейчас, вон, с Егором кувыркается. Для этого дела пальцы не особо нужны.
Сплюнув, Попов смутился от собственной скабрезности и принялся загибать пальцы в пользу тётки: то, что никого не выдала под пытками – мизинец. Такие муки не каждый мужик стерпит. Безымянный: танки портила. После сахара в горючке движок сразу на капиталку отправляй. Верная смерть ему от сахара. Научил же её кто-то диверсионной работе! А она, выходит, его не предала. Загибаем средний палец. Потом, коли до сих пор за самогон, да за шашни с фашистами её не арестовали, значит, кто-то очень важный её прикрывает. Верно, тот самый, кого она не выдала. Вот петрушка какая выходит! Самогонщице, и грамоту выдали! И вот ещё что, - потёр загнутые пальцы Степан, и отложил последний. – Тётка ведь она Машкина, хоть и прохиндейка. Всё ей едино – что с немчурой ли шашни водить, что с Егором валандаться.
Танкист попытался было прислушаться к окружающим звукам, но ничего, что бы распалило его «праведный гнев командира», со стороны тёткиного жилища не доносилось. И хорошо. Будем думать о тётке только хорошее. Может, у них там с Егором настоящая любовь? Вон, как они встрече-то обрадовались. С другой стороны, у водилы на этом его Урале наверняка семья есть. Хотя… пять минут счастья – это ведь тоже счастье? Пускай тётка порадуется. Баба же она. А баб ему, Степке, никогда понять не суждено. Да никому это не дано. Наверное, даже сами бабы не понимают, чего и зачем они делают. Ан ведь нет – порою способны на такое, что мужикам перед ними только шапки ломать и остаётся. Бог им, Евиным дочерям, судья.
Тут Степан задумался, какова она была из себя, эта допотопная Ева, и какие её черты перешли, допустим, к родной матушке, или же к Машке. Ладно, Машку мы знаем лишь наощупь, но что получится, допустим, если мысленно сравнить маму и кого-нибудь из родни, желательно – дальней? Слепец зажмуривался, даже прикрывал глаза ладонями, чтобы вспомнить лица родичей, но отчего-то вместо них перед его мысленным взором вставал лишь портрет Надежды Константиновны Крупской, что висел у них в школе возле учительской. Он гнал от себя прочь это навязчивое видение, однако жена вождя мирового пролетариата возвращалась вновь и вновь, словно бы раз и навсегда утверждая, что Ева – это именно она, Крупская.
Наконец это мучительное наваждение было пресечено самым решительным образом: с весёлым скрипом распахнулась дверца землянки и послышался задорный голос Егора:
- Товарищ главный механик, твоё приказание выполнено! Контакт с местным населением налажен!
- Ну-ну, наладчик…, - скептически заметил Степан, что из землянки на свет божий показалось что-то бесформенное с двумя головами, а значит – тётушка накрепко вцепилась в Жилина, и теперь того до самой смерти не отпустит. – Поедем-то когда?
- Щас загрузимся, и поедем, - бодро отозвался ефрейтор. – А чё это тут мальчишки до сих пор делают? Нам, Феопемтыч, они уже без надобности. А ну, брысь отседа, голопятые!
То, что Жилин и так-то уже изрядно превысил свои полномочия и вёл себя, как в собственном дворе, Степан ещё терпел, но понукать подчинёнными…. Нет, этого мы не позволим. Пускай, вон, Александровичем командует, коли тому так нравится.
- Это вам, товарищ ефрейтор, не голопятые какие, а курсанты РККА, ясно?! – набычился Попов. - Что вы себе позволяете?!
- Виноват, товарищ командир! – в мановение ока распалась двухголовая тень. – Готов понести заслуженное наказание!
- Так-то лучше. Будет тебе наказание, - мстительно, но без озлобления сердца проговорил танкист, размышляя, за каким благовидным предлогом отослать мальчишек.
Ведь придумать-то что-то надо! Не сказать же им – «подите, погуляйте»! Задание надо им дать, и чем важнее, тем лучше. Кстати: недаром же ему Александрович припомнился! Вот тут-то ты, голубчик, и пригодился. Пускай будущие офицеры потренируются, как командовать надо. Пусть будут нарочными, причём – ответственными, чтобы исполнение приказа проследили.
- Курсанты, строиться, - указал перед собой ладонью танкист. – Слушай мою команду, и запоминай. Сейчас вы бежите к старшему сержанту Александровичу и передаёте ему мой приказ точно и буквально.
После этих слов тень Егора вдруг закашлялась и замаячила рукой. Решив, что тот после «праздника жизни» закурил и поперхнулся дымом, механик продолжил:
- Хочу, чтобы за сегодняшний вечер он выбрал поле для пастбища своих баранов, проверил его на наличие мин и приготовил на завтра материалы для строительства изгороди. Пусть берёт, где хочет, но только с нежилых усадеб. Забор правления, или живёт где кто, чтоб не трогал. Да чего ты там всё кашляешь, Егор?
- Разрешите обратиться, товарищ командир!
- Ну, говори.
- Я бы хотел так… приватно, так сказать. Наедине, - сдвинулась его тень налево.
Недовольно проследовав вслед за ней, Степан сделал с десяток шагов:
- Ну, говори.
Жилин, попереминавшись с ноги на ногу и повздыхав, смущённо пробормотал:
- Ты уж шибко-то на меня не серчай, Степан Феопемтыч. Набедокурил, знаю. Дык встреча-то какая! Я ведь твою тётку и на самом деле искал, а она вона где….
- Ты меня за этим звал?
- Обратно я дурак, выходит, - досадливо крякнул Жилин. – Не за тем, конечно. Слушай меня… нет, не так! Ты кем до своего ранения был? Взводным? Или ротным? Чем командовал-то?
- Ничем я не командовал. Механиком-водителем танка был, а зачем тебе это?
- Да?! – удивлённо вскинул брови Жилин. – А я-то думал…. Ай, да и ляд с ним! Сейчас всё одно ты начальник. Я чего тебе хотел сказать-то, - горячо шептал Егор, будучи не в силах изложить свою мысль связно. – Ты пойми, механик: наш сержант, он страсть как начальства, да бумажек всяких боится! Аж до дрожи! А коли нету ничего – то и ему плевать. Совсем! По той бумаге, что он к тебе привёз, отвечаешь ты, а коли от тебя ему письменного приказа нет – завалит дело, как пить дать – завалит. Бумажная душа он. Без бумаги ничего не боится.
- Чего-то ты нарассказывал…, - с сомнением покачал головой танкист. – Так уж ничего и не боится?
- Вот, усмехаешься, не веришь. Да как же тебе это объяснить-то?! – прижал кулак к губам Егор, собираясь с мыслями. – Хорошо! Вот тебе пример, месяца два взад это было. Работаем мы, ковыряем земельку потихоньку, выпиваем, и тут приходит к сержанту бумага: срочно очистить такой-то квартал. И – как отрезало! От зари и до зари, и все тверёзые, как киргизы. Так это ещё не всё! Он ведь ещё каждую найденную мину сам доставал! Всех подальше отгонит, и колдует с ней, пока не обезвредит. Скажу честно: не одну жизнь он тогда спас. Даже, может, и мою: не приметил я тогда двойного секрета, а он сделал, как надо.
- Ишь ты… а я-то думал, что он дрянь человечишко, - растерянно произнёс Степан. – Надо будет извиниться, как думаешь?
- Да дрянь он! Ну, не так всё это…, - в отчаянии вскинул руки Жилин. – Ты пойми, механик: коль нету у него бумажки, нету на ём ответственности – так пущай хоть все подорвутся – ему плевать. Страх у него только перед бумажкой! Перед прямым приказом начальства страх! Да он жизнью готов рискнуть, лишь бы под суд, да трибунал не угодить! Теперь понял, нет?
- Нет.
- Ай, балда! Не извиняюсь! Словом, если ты сейчас пацанов пошлёшь просто так, чтобы те на словах передали – жди беды. И хорошо будет, если эти недоношенные сапёры просто не будут ничего делать. А подорвётся из них кто? Кто ответственный? Ты! А Александрович потом ещё и напишет, что мы с тобой самогонку пили, да пьяными валялись, понял?! Тебя-то, слепого, помилуют, небось, а я только-только счастие своё обрёл! И я за него зубами держаться буду, понял?! Понял, ты?!
Степан от ушата выплеснутых на него эмоций лишь очумело хлопал веками, да слушал, как тень напротив пыхтит раскочегаренным паровозом. С присвистом так, но всё реже и реже. Выпустил пар, похоже. Никуда больше не едет. Эх, был бы Стёпка поумнее, поопытней, понял бы, что за горючее у Жилина внутри котла, а так… чего Егор так раскипятился-то? Из-за тётки Леси, наверное. «Счастье» ему. Вот-вот, сызнова оно проклятое, счастье это. Какое на войне может быть счастье?
И тут на грудь танкиста сладкой змеёй прилегла истома: он вспомнил о Машеньке и ребёночке, что уже совсем-совсем скоро должен народиться на свет. Неужто это, и не счастье? Война-то, она когда-нибудь кончится, а семейное счастье навсегда останется.
- Приказ ты будешь писать? – в раздумье спросил танкист.
- Свят-свят! – отшатнулся Жилин. – Какой из меня писарь?! Лесенька сама за нас всё напишет. В лучшем виде будет. Она знаешь, какая грамотная? Да ты сам увидишь. Пойдём-ка в земляночку, Степан Феопемтыч, там и напишем всё, а заодним и…, - густо дохнул он перегаром, обнимая танкиста за плечо, - анисовки отведаем. Собственного её приготовления! Хочешь анисовки, поди? Аромат, как от ангелов небесных, веришь? Пойдём, пойдём, не пожалеешь.
Степан не выдержал напора ефрейтора и, ведомый им, покорно побрёл к тёткиному жилью, с улыбкой размышляя, могут ли ангелы пахнуть анисовой самогонкой. Отложив до времени этот вопрос, он протиснулся в низенький вход землянки и, то и дело стукаясь о потолок головой, присел на указанное место. К его удивлению, в самом помещении сивухой почти не воняло, даже напротив – пахло чем-то вкусным и домашним.
Словно бы угадав причину его замешательства, хозяйка выставила на стол выпивку, а на закуску предложила краснобокие яблоки:
- Всё чистое, мытое. Здесь у меня помещение жилое, до блеску вычищенное, вот…. А весь продукт я там, за дровяным тамбуром, произвожу. Откушайте, мужички, не побрезгуйте вдовьим угощением.
Совершенно не представляя, где находится это «там», Попов попытался что-то разглядеть в темноте, но в тёткиной землянке света было явно не больше, чем на тайном складе Меркушина. Да, что-то слегка мерцает справа на столе, но даже слабых очертаний предметов не распознать. Что ж, нам не привыкать во тьме ходить….
Тут свет вспыхнул ярче, и к Степану склонилось пятно тёткиного лица:
- Так тебе лучше?
- Да…, - прищурился танкист к обретшему контуры окружающему. – Это керосинка у тебя, да?
- Трофейная. Хочешь, подарю?
- Зачем она мне?
- Тогда держи, - вложила Степану в ладонь стакан Леся. – За «лампу Ильича» хочу выпить. Чтоб всё как раньше было. На кой ляд нам это трофейное? Давайте, мужики. За мир.
Звякнули друг о друга стаканы и, как ни хотелось механику поскорее покончить с делами, однако пить пришлось и ему. Быть может, тёткина анисовка была и на самом деле хороша, но танкист, увы, понимал в спиртном вряд ли лучше, чем свинья в ананасах. Алкоголь он воспринимал как яд, и пил его не ради удовольствия, как некоторые, а для того, чтобы отравиться и забыться. Не умереть навсегда, а именно что забыться, отдохнуть от боли и усталости души. Чтобы хоть на часок, но полегчало, отлегло. Чтоб незрячими глазами радугу увидеть. Бывало, спьяну ляжешь на спину, прикроешь веки, надавишь пальцами на глаза – и вот она тебе, радуга. А с нею – и звёзды, и круги какие-то разноцветные, хоть руками их лови. Красиво….
- Ишь, разулыбался-то, - заслышал Степан шёпот Жилина. – Понравилось, видать. Я ж тебе говорил, механик: чисто же ангельский напиток. Али скажешь, что соврал?
- Моча-мочой, - понюхал опустевший стакан танкист. – Хотя, может, и ангельская. Совсем не пробирает.
- Так мы щас…!
- Сейчас мы приказ будем писать и трал делать, ясно?! Саботажники!
Попов яростно выкрикнул ещё несколько гневных фраз и вдруг почувствовал, что с ним что-то не то. Похоже, анисовка всё-таки не совсем моча. На воздух хочется, на воздух. Но сперва – приказ! Дело прежде всего!
Зачем-то сунув стакан в карман, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чувствуя, что жизнь до неприличия хороша, и это – неправильно. Это надо срочно исправлять. Пожрать надо что-то, иначе совсем беда будет.
- Где там яблоки ваши? И – пишите!
- Так ты чего, голодный? – всполошилась тётка. – Так у меня кашка есть, я разом подогрею! Вот тебе покуда яблочко, а я мигом.
- Сидеть! Писать! Некогда нам каш!
За те несколько минут, покуда тётушка под диктовку Жилина писала приказ, Степан успел изгрызть с полдюжины яблок, причём первые три он проглотил вместе с семечками, и почти не жуя. Погладив себя по набитому животу, он прислушался к собственным ощущениям и с удивлением понял, что жизнь после яблок стала только краше. Наверное, надо было соглашаться на кашу. Радость нашу. Тьфу ты, пропасть!
- Что примолкли, голубки? Написали?
- Лесечка уже чистовик дописывает, Степан Феопемтыч, - с нежностью посмотрел Егор на возлюбленную. - Скоро уже. Подпишешь, и можно ехать. А за успех дела я предлагаю ещё по бульку. Не жмурись, за успех же! Где твой стакан?
В животе у Степана что-то тревожно буркнуло, словно бы напоминая, что даже самая распрекрасная жизнь полна неожиданностей.
- Сперва прочитаете вслух, подпишу, а там посмотрим, - неуверенно ответил он.
Прислушиваясь к революции в собственном желудке, танкист вполуха прослушал текст приказа, походя удивился его складности и трижды упомянутому слову «осторожность» и в надежде, что анисовка излечит внезапную напасть, выставил стакан:
- Полный. А то в животе что-то закрутило.
- Тогда тебе, племяш, чего покрепче надо, - засуетилась хозяйка и достала из закутка другую бутыль. – Эту, конечно, не ангелы гнали, а совсем даже наоборот, зато всякую хворь как рукой сымает. Комары на лету дохнут! Так что ты, Стёпка, не дыши и залпом пей.
Зелье оказалось на самом деле словно бы дьявольским: все внутренности вмиг ожгло огнём, а из глаз потекли слёзы. Едва отдышавшись, Попов приложил руку к животу: мёртвая тишина. Зато в голове шумит, как…. Как сейчас танком-то управлять?! Ой, беда…. С трудом поднявшись на непослушные ноги, он медленно, чтобы не закружилась голова, поклонился:
- Спасибо тебе, хозяюшка, за хлеб-соль, за что писала, тоже, но пора и честь знать. Егор, веди меня на свежий воздух.
Чуток оклемавшись под ветерком, танкист подозвал курсантов:
- Вот приказ, срочно доставьте его старшему сержанту Александровичу. За исполнением проследить, потом обо всём доложить. Бегом-арш!
Проводив взором две шустрые тени, Степан перевёл взгляд на солнышко: совсем уж оно низко стало. Стемнеет скоро. Фара на танке, конечно, есть, и даже запасная лампочка в наличии имеется, но всё равно боязно, что они где-нибудь впотьмах заплутают. К тому же, Егор – не Колька, его учить ещё придётся. Да и самому хоть спички в глаза вставляй. Совсем они уже слипаются от этой чёртовой самогонки. А этот Жилин всё носит, и носит…. Он чего, всю тёткину землянку решил на танк сгрузить?
- Ты чего там так долго возишься? – отчаянно борясь со сном, в отчаянии выкрикнул Попов. – Нам же ещё ехать, и ехать! Как я тебе в таком виде… ик! – до твоей базы ехать?!
- О-оо…, - присмотрелся к нему ефрейтор. – Укатали сивку крутые горки. Так: ложись-ка ты покуда спать, а до места доставлю тебя в лучшем виде. Лесь, ты всё поняла?
- Я мигом, только за матрасиком сбегаю! – замахала ладошками тётя Леся и уже через несколько секунд вернулась с полосатым рулоном. – Но вы мне его верните, мужики! И пустую тару тоже!
- Всё сделаем в лучшем виде, Лесенька, - чмокнул её в щёчку Егор. - Тебе где лучше постелить, механик - внутри или снаружи? Не, давай лучше внутри, а то в кузове диски. Боже упаси, придавят тебя ещё по дороге. Амортизаторов-то чё, на твоём танке совсем нет?
- Половина, - потянулся вслед за Жилиным к люку Степан, и запоздало спохватился: - А ты чего, и танк водить можешь?
- Не ссы, не впервой! Тут же как… ох, места-то как мало. Калачиком придётся тебе спать, - возился внутри машины Егор, расстилая матрасик. – Нашли мы, допусти, танк брошенный где. Разминировали его, если фрицы какой подарочек нам оставили, заправили, да на базу с комфортом. Чё ноги-то топтать? Премия опять-таки…. Всё, готово! Залезай, и поехали!
Как они доехали до ремонтной базы, и что там происходило дальше, Степан не имел не малейшего представления, поскольку уснул сразу же после того, как дизель танка привычно заурчал, а голова удобно примостилась на согнутом локте. Попов словно бы враз провалился в какую-то чёрную немую пустоту, которой избегают даже сны, и ничто не беспокоило его до самого утра, когда в голове вдруг возникла навязчивая мелодия. Причём настолько заунывная, что в груди разом стало тесно, а внизу живота – больно. Очумело пошарив вокруг руками, танкист ничего не разобрал, разве что чей-то знакомый голос вовне убеждал его, что он – не одинок в этом мире, но этот самый мир….
- «…Позабыт, позабро-оше-ен
С малады-ых, ю-уных лет.
Я оста-аался сиротою,
Щастья в жизни мне неет»…, - с безысходною тоской рвал душу Жилин. – Ох, нету мне счастья, горемычному, нету…. Все дрыхнут, а мне тут одному за всех работай, - забренчало железо. – Да наворачивайся же ты, падла! О, и пошла же, любушка ты моя! Иди-иди, щас… щас я тебя так приголублю, что ляжки вспотеют! Так…так…, ещё чуток…, - не прекращался лязг металла.
Наконец-то сообразив, что он – в своём родном танке, а на улице не какой-то там неведомый дебошир безобразничает, а всего лишь ефрейтор, Степан пополз к свету, льющемуся из квадрата люка. Высунувшись наружу, он с радостным удивлением обнаружил, что проспал всю ночь, а на дворе – утро. Вон, даже фигуру Жилина видать.
- Ты чего это тут завываешь? – выбрался из танка Попов.
- А чё? Хорошая же песня, душевная. Слова-то какие трагические, а? Ты дальше вот послушай:
«Вот умру я-а, умру я-а,
Пахар-ронют меня-аа,
И никто не узнае-еет,
Где маги-илка мая-аа»! Красиво же, трогательно! Ну?
- По мне, так про «танки наши быстры» - лучше. Где тут у вас сортир?
- Везде. Или тебе подумать приспичило? Тогда давай лучше провожу, - отложил гаечный ключ Егор.
Степан недолго подумал и решил, что посетить солдатскую уборную он всегда успеет. Невелико удовольствие. Чуток отойдя в сторонку, он с наслаждением расправил косточки:
- Спал, как убитый. Если бы не твоё завывание, и дальше бы спал. Спал бы себе, и спал…. А ты-то чего так рано встал?
- А я и не ложился, товарищ главный механик, - вновь взялся за инструмент ефрейтор. – Трал вон твой доделываю. Щас со второй стороны контргайку накручу, и почитай что, и всё. Вроде. Тьфу-тьфу-тьфу.
Машинально сплюнув вслед за Жилиным, Попов недоверчиво подошёл к чему-то длинному, напоминавшему очертаниями толстенное бревно со здоровенными ветками с одного боку. Затем он, словно бы не веря в саму возможность создания всего за одну ночь минного трала, - а уж своим глазам – тем более, - осторожно положил ладонь на неведомую конструкцию и убедился, что это – железо. Сплошь железо. «Ветки» изготовлены, похоже, из рельсов, а «бревно»….
- Это мои культиваторные диски, да? – догадался он.
- Они, родимые, - покряхтывая, крутил гайку Егор. – Я для облегчения весу их то тарелочками, то донышками сварил, по парочке так. А промеж собою шпорами связал. На ось зенитную пушку употребил, так что… вроде бы и всё, - вытер он пот со лба. – Принимай работу, начальник.
Танкист продолжил наощупь обследовать творение уральского умельца, и сомнение никак не желало покидать его душу. Да, вроде бы всё прочное, основательное, но до чего же оно огромное и нелепое! Ну, никак не верится, что такая штуковина тралить может. Развалится, небось, на первой же мине. Да и как ей, дурой такой, управлять?! Это же не телега тебе какая, что просто прицепил сзади – она сама и поедет, это… а может, Егор и про то, как управлять тралом, знает? Учиться, как говорят, никогда не поздно. Но до чего же болваном-то не хочется выглядеть! Зачем только он эту кашу заварил?
- И… как это работает? – оставив гордыню, спросил Степан.
- А ты что, трал ни разу вживую не видел? – присев на пенёчек, с наслаждением затянулся махоркой Жилин. – Ну, нет, так нет. Расскажу. Покуда ты тут спал, мы к нижней передней плоскости танка проушину приварили. Кстати, те два снаряда, что возле баллонов лежали, я у тебя изъял. Ещё подорвёшься невзначай. Да и незачем тебе их, без пушки-то. Тебе и пулемётные-то диски, коли вдуматься, не нужны, но… короче, не заметил я их.
- Я тоже не заметил, - на всякий случай открестился от скрытых боеприпасов Попов.
- Твоё дело, - одобрительно кивнул Жилин. – Так вот: к этой самой проушине мы шкворнем крепим опорную балку трала….
- Чего?
- Вон тот рельс, который поперёк оси. Да, да, щупаешь ты щас его. Щас руку влево, ага, чуть подальше… цепь чуешь? Да дай сюда свою ладонь! – не вытерпел растерянности слепца Егор и, ухватив его за руку, принялся водить ею по деталям трала. – Чуешь цепь? Так вот, она цепляется за крюки рымов, и айда вперёд. Чё глазами хлопаешь, не понял?
- Не-а, - почувствовал свою полную беспомощность Степан. – Я, наверное, не смогу.
- Ерунда, ещё как сможешь! Это просто с похмелья у тебя настроение такое, а как очухаешься, сразу всё и поймёшь. Я знаю, парень ты башковитый, так что пойдём-ка…, - мягко взял танкиста под локоть ефрейтор.
- Не буду я пить! – вырвался Степан. – Вы тут все что, сдурели?! С самого утра, и похмеляться?!
- Странный ты человек, механик, - ухмыльнулся Жилин. – Неужто ты думаешь, что чё-нибудь осталось? Да хрен там! Всё выдули, черти. Пошли, позавтракаем.
Завтрак был, увы, крайне незамысловатым, да и изобилием тоже не отличался: что для взрослого мужика пара остывших картофелин в мундире? Так, на один зубок. Степан мигом проглотил свою порцию и в надежде если не на тушёнку, то хотя бы на добавку, демонстративно повернул голову к Жилину.
- Да, дрянь здесь картошка. Мелковата, - понимающе кивнул ефрейтор. – Вот у нас картошка, так картошка! С два моих кулака! Щас чай будем пить. Пустой, без сахара. И хлеба тоже нет.
- Не привыкать…, - с сожалением причмокнул танкист и задумался. – Слушай, Егор: а у тебя мины здесь часом нет? Противопехотной?
- Трал спытать хочешь? Дело говоришь, - разлил Жилин по кружкам кипяток. – Да и ремонтничков наших тоже будить пора, а то через час лейтенант пожалует. Ох, и ору бу-удет…. Да минет нас чаша сия. Давай, быстро пьём, и за дело.
Сперва Егор научил Степана вслепую разбираться с методом крепления трала к танку; затем – способу его перецепки для разворота и походного положения и обратно. Времени на всё, про всё, ушло порядочно, а потому Жилин то и дело поглядывал на часы. Убедившись, что основное танкист уяснил, ефрейтор споро куда-то сбегал и, вернувшись, пояснил:
- Мину твою принёс, щас ставить буду. Ты сам за рычаги сядешь, или мне доверишь?
- Сам, конечно, - немного волнуясь, ответил Попов. – Ты только командуй, куда ехать.
Результат испытания трала Степана порядком разочаровал: ну, бабахнуло себе, и бабахнуло. Как в обычном танке, когда на противопехотку наедешь. Даже меньше. Осколки, правда, по броне чвиркнули, но да это как слону дробина. Теперь надо посмотреть, что сталось с самим тралом. Спешно выбравшись из люка, танкист со всех сил подёргал конструкцию, затем пощупал и, ничего странного не обнаружив, позвал ефрейтора:
- Слышь, Егор, а каким местом мы наехали-то? Где щупать?
- Да вот этим, видать, - придирчиво осмотрел дело рук своих Жилин. – На самом верху, чуть правее. Ты ж ещё с метр, как проехал после подрыва, и только затем встал. Нащупал?
- Не-а….
- Значит, и щупать неча. Не баба, поди. О! Вот и пьянь наша голопузая повылезала, - хохотнул Егор. – На свет божий, да с карабинами! Эх, поглядел бы ты щас на них, Стёпка! Ей-богу же, ухохочешься. Чё всполошились-то, бодунные вы мои? – задорно окликнул он полусонных ремонтников. – Ружьишки-то свои оставьте, добрые разбойнички, нету у меня для вас больше ничего. Дочиста обобрали вы меня, тати нощные. Растудыть вашу по третие колено. Я ж вам, дуракам, говорил вчерась, олухи: оставьте себе на опохмел, а вы хлещете, как…. Ай, да ну вас!
- А... чего это за взрыв был? - отозвался кто-то из нестройной толпы.
- Спытания это были, спытания. Всё порядочком, трал держит. Ну, теперича мы поехали, а вы…, - покачал головой Жилин, - прибрались бы вы лучше здесь, робятушки, да в порядок себя привели. Лейтенант-то ваш уже минут через двадцать будет, не будите лиха. Ну, бывайте, мужики. Ждите в гости! Давай, Степан, переводим трал в походное, и поехали отсюдова скорей. С ног валюсь.
Танкист хотел было съязвить, - По Лесеньке соскучился? – Или же заметить, что самогонки надо меньше пить, однако памятуя, что сам-то он дрых без задних ног, когда Егор в поте лица трудился, промолчал. Так же молча единомышленники притянули трал в походное положение и тронулись в обратный путь.
Командовал Жилин как-то вяло, и потому Степан всю дорогу тревожился – а не заснул ли рулевой? Но нет – время от времени Егор клал ступню на нужное плечо механика-водителя, и они снова куда-то сворачивали. Попов за эту поездку от волнения взмок так, как не бывало даже в бою: там все страхи только сначала, а после уже не до них, да и не видать их почти. Теперь же, из-за слепоты и поднятой перед самым люком чёрной махины трала страхов не видно совсем, и тем на душе ещё страшней. Это же как вслепую по минному полю идти!
Получив от Егора сигнал «стоп», танкист неуверенно заглушил двигатель, снял каску, и вытер пот со лба. Откинувшись на спинку сиденья, он обернулся к Жилину, шепча пересохшими губами:
- Что, приехали?
- Я бы даже сказал – приплыли. Встречают нас уже. Транспарантов только не видать.
- Чего?! Кто встречает?
- Мой сержант и твои курсанты.
- И чего им надо?
- Ты начальник, ты и спрашивай.
Рассудив, что слова ефрейтора не лишены логики, танкист вылез на броню, и наконец увидел обступившие трал силуэты. Три штуки. Счастливое число. О чём там говорил Егор? А, неважно!
- Почему цветов не вижу?! – насупился танкист. - Победителям цветы положены, а вы чего тут? Докладывайте!
- Докладываю! – ещё больше вытянулась самая длинная из теней. - Старший сержант Александрович! Отправился на ваши поиски! В качестве проводников мною были привлечены курсанты!
- Без моего разрешения? – для пущего эффекта округлил Попов глаза. – Да как ты посмел?! Какого лешего?! Бумагу мою получил?!
- Так… так точно, - закивал командир отделения. – Получил, товарищ главный механик!
- И что сделал?! Где ты сейчас должен быть, сержант?! Ты должен выпасы свои огораживать, а не за мной следить! Огородил?
- Почти….
- Ясно! - устрашающе рыкнул Степан. – Курсант Николай Петров, докладывай: на сколько процентов закончена изгородь?
- На двадцать восемь колышков! – бойко отозвался Колька.
- Мы всю ночь разминированием занимались! – фальцетом выкрикнул Александрович. – Почти не спали, сейчас ведутся работы по сооружению изгороди!
- Ты уверен? – с ноткой сочувствия спросил танкист.
- Я, това….
- Не перебивай! Слушай! Сейчас мы едем до твоего этого загона, считаем колышки, и… не смотри, что я – слепой. Сам лично для тебя колышек вобью, да потолще. А потом тебя на него насажу, ясно?! Как при Иване Грозном, смотрел такой фильм?
- Так точно.
Очень уж не понравилась танкисту интонация, с которой был произнесён ответ: вроде бы, и обычные, уставные слова, но в них было столько затаённой злобы и желчи, что иначе, нежели как обещание лютой мести, их и истолковать невозможно.
- Товарищ главный механик, наклонись-ка к люку, кой-чё покажу тебе, - прогудел в танке голос Жилина.
Досадуя на свои чересчур резкие слова, Степан опустился на четвереньки и просунул голову в люк:
- Чего тут у тебя?
- Теперь наш землемер на тебя точно кляузу напишет, - прошептал Егор. – Но раз уж так пошло, и дальше бей его. Бей, но сам при ём ошибок не допускай: грубость с подчинёнными простительна, промахи в руководстве – нет. Тут я чё заметил-то? – заговорил он в полный голос. – Негоже тебе с курсантами на танке, да в трофейных касках разъезжать. На тебе три шлемофона, от сердца отрываю. Само собой, не новые, но уж….
- Ух, ты! Вот уж подарок, так подарок! – чуть ли не с благоговением надел Степан один из них. – Человеком себя чувствуешь! Ну, спасибо, удружил!
- А вот ещё чё… я тебя хотел… просить, - грузно выбрался наружу Жилин и приставил ладонь к виску. – Товарищ главный механик, разрешите отбыть на отдых!
- Дак… разрешаю! Благодарю за службу, ефрейтор!
- Служу Советскому Союзу!
Глядя, как его тень удаляется от танка, Степан не удержался, и не по уставу выкрикнул напутствие:
- Егор! Удачи тебе!
- Не промахнусь!
Как только фигура Жилина растаяла в общей серой полумгле, Попов перевёл взгляд на Александровича:
- Ну?
- Э-эээ….
- Тьфу! Совсем дурак, что ли?! Ты лезешь в кузов, или ручку тебе подать? Барчук хренов! Или ты – барыня? – яростно хотелось танкисту нахамить неприятному для него человеку. – Курсант Николай Петров, занять командирское место! Никите занять своё! А барин пускай пёхом топает! Поехали к загону, посчитаем колышки.
Залез ли в кузов сержант, или на самом деле обиделся и пошёл пешком, Степану было плевать и, как только Колька скомандовал «начало движения», он врубил первую передачу. Но стоило им лишь сдвинуться с места, как двигатель вдруг зачихал, дёрнулся, и совсем затих. Недоумевая, Попов попытался было завести дизель заново, но тот лишь натужно проворачивался, грозя до конца посадить аккумуляторные батареи. А это значит ни что иное, как… как дурня ты свалял, товарищ главный механик. На пустых баках никуда не уедешь, а ты, бездельник, даже уровень топлива перед выездом не проверил. И что сейчас делать?! Хорошо, если газолин в кузове ещё остался, а если нет? Ведь, скорее всего, что его там нет: пуста была бочка, как помнится. А где взять новую – Бог весть: дорогу-то к складу один Меркушин знает. Нежто так и стоять вечно посреди дороги?! Ой-я, беда ты моя, бедынька… а ведь скоро здесь ещё и овец всяких там погонят…. Стыдоба-то, стыдоба…..
В отчаянии Степан схватился за лоб, но, обнаружив на нём шлемофон, разом опомнился: он танкист, или кто? Русский мужик, или баба косолапая? Должен же быть выход, должен! Не совсем «приплыли» ещё, врёт всё Жилин. Но… почему напасти вечно сыпятся одна за другой?!
- Слушай мою команду, курсанты: проверить уровень топлива. Если в баках сухо, долить из бочки. И вот ещё что: тут товарищ Жилин подарок вам сделал. Сказал, что два шлемофона для вас где-то здесь. Разрешаю надеть. Исполнять!
Сказать по чести, шлемофоны парнишки приметили сразу, как только залезли в танк, и единственное, что удерживало курсантов от примерки обновок, так это отсутствие разрешения. Получив же его, они мигом разобрали их, и почувствовали себя уже не просто рядовыми курсантами, но чуть ли не настоящими танкистами. Ведь что такое пилотка? Их вон, сколько по полям в грязи валяется, а тут – шлемофоны! Почти что чистые! Вон, даже горелым не попахивают нисколько.
Худшие опасения Степана полностью оправдались: в баках горючего не осталось совсем, в запасной бочке же – на один чих. Выходит, настало время выбирать – посмешищем ли выглядеть, или же тайну Меркушина разгласить. Безо всякой надежды, что председатель-таки вернулся, танкист всё же спросил:
- Сергей Михайлович-то что, так из района не приехал?
- Никак нет, товарищ командир, - отозвался Никита.
- Значит, так тому и быть. Чем хуже, тем лучше, - оставил последние сомнения Попов. – Видели, куда мы с председателем за газолином ездим?
- К станции юннатов, товарищ командир.
- К кому?!
- К нам, к юннатам…, - чуточку замешкался Никитка, - к юным натуралистам.
- И чего вы там, сволочи такие, делали?! – почудилось вдруг танкисту, что склад Меркушина, и склад курсантов – одно и то же.
- Мы… мы, товарищ командир, там до войны культурные яблони к некультурным прививали. К диким, то есть.
Вспомнив, что по мичуринской науке что-то там к чему-то и на самом деле прививается, Степан проглотил вопрос «Зачем?», и перешёл к сути:
- Склад ГСМ… горюче-смазочных там видели?
- Никак нет, - хором ответили мальчишки, и их глаза азартно загорелись.
- А найти сможете?
- Это куда вы ездили?
- Куда ездили.
- Да это хоть с закрытыми глазами! Ой, простите, товарищ командир, - спохватился Колька. – Просто за лето вы там уже такую дорогу проложили, что… ну, даже ночью её видно.
- Ясно, - словно бы прощаясь, погладил танкист броню «Удальца».
И что за невезение такое?! Хотел было сохранить танк в тайне – не получилось; припрятал снаряды – отняли; трал в первый же день рассекречен, а тут, выходит, что и с фашистским складом всё шито белыми нитками. Просто ничего и ни от кого не утаишь, как ни старайся. Все обо всём знают. Разве что вот распознать, кто родится у них с Машкой – мальчик, или девочка, никто не может. Ах, как мечталось бы пацана! Хотя и девочка тоже ничего – подрастёт чуток, матери помогать будет. Но следующий уж точно парень должен быть. Мужик! И чего Машка с этим делом так долго тянет?
Кстати, о деле: чего это он вместо того, чтобы во всю прыть шагать к складу, сейчас стоит, да мечтает попусту?! Когда ей надо, тогда и родит!
- Давайте поспешать, курсанты. Нам ещё бочку досюда катить. Ведите!
Самым трудным в этой затее оказалось вытащить двухсоткилограммовую тяжесть со склада наружу. С Меркушиным-то они уже наловчились это делать, да и сил у председательской лошадки побольше, чем у полуголодных мальчонок. Здесь же… сверху их ставишь – не тянут они вверх по лестнице; ставить снизу – страшно. А ну, как сорвётся бочка, да в блин подавит?
Наконец Степану удалось ухватиться за дно бочки поудобнее, он поднатужился из всех сил, и выпихнул трофей на белый свет. Разве что при этом где-то в пояснице нехорошо хрустнуло, да так, что не согнуться теперь. И в боку тоже как клещами сжало. Едва со склада выполз. Если до деревни спина не пройдёт, придётся вечером баню по-настоящему, до калёного пара топить. Тогда уж точно пройдёт. В такой баньке не только спина – всякая хворь пройдёт. Одна досада: веников здесь настоящих нет. Ни берёзы тебе, ни дуба, ни можжевельника, одна крапива. Знать бы ещё, где её надрать.
Под горку бочка катилась словно бы сама собой, курсанты лишь иногда подправляли её палками, да подпинывали на кочках – красота! Ежели бы не спина – шагай себе, слушай ребячью роготню, да тёплому ветерку радуйся. Но - не выходит радоваться: каждый шаг, как гвоздь в спину, да такой длины, что аж до мозга достаёт. Вот напасть-то, так напасть! Скорей бы уж дойти, заправиться, и в баньку!
Ребята разглядели, что с их командиром что-то не так, только возле танка. Намереваясь было с удалью в голосе отчитаться, что приказание выполнено, Колька обернулся к танкисту и застыл с открытым ртом: тот был белый совсем, словно бы кровь из него вся разом вышла. И - шатается!
- Что с вами, товарищ командир? – разом прихватили мальчишки Степана за локти. – Вам плохо?
- Спину надорвал. Похоже, что совсем, - прошептал механик, без особого восторга наблюдая за кругами и звёздами, ритмично колышущимися у него перед глазами. – Положите меня на землю. И сбегайте за Жилиным, он поможет. Ложите уже, не могу стоять.
Никита, как старший по возрасту, остался возле командира, Колька же опрометью помчался к землянке самогонщицы. Особенно рады ему там, разумеется, не были но, услышав о случившейся с Поповым напастью, мигом собрались и уже через десяток минут были возле болящего.
- Вот дурак-то я, дурак старый, - нежно придерживая голову Степана, шептал Егор, вглядываясь в белёсые очи танкиста. – Погулять дураку захотелось… одного бросил… прости ты меня, Христа ради, Феопемтыч!
- А ну, не скули! – решительно отодвинула его тётя Леся. – Разбабился тут спьяну! Нечего над живым причитать! Ты ведь живой ещё, племяшка? Ну?
- Не… знаю…, - попытался было пошевелить руками Степан, но сил на это не хватило. – В ожоговом лучше было… тётушка…. Там всё… просто болело… а тут…будто помер. Ничего не болит. Лежишь себе, и лежишь….
- Чего? – приложила ухо к его губам тётка. – Громче сказать можешь? Ничего не слышу!
Танкист хотел было повторить погромче, он даже вдохнул поглубже, набирая полную грудь, но тут желание говорить пропало: слишком уж разило от тётушки. Как-то чуждо пахло, совсем не по-домашнему. А к чему чужому человеку всякое там рассказывать?! Тем паче, что и рассказывать-то нечего. И незачем. И так всё хорошо. Словно бы в лодочке плывёшь - вёсла отпустил, лёг на спину, и смотришь в ночное небо. Вода тебя несёт, баюкает… а уж куда принесёт тебя твоя лодочка – разве ж это так важно? Хотя на душе малость всё равно томно, муторно, и подсасывает как-то нехорошо. Но да это пройдёт. Вот уткнётся лодочка носом в берег, и пройдёт.
- Ты не смей мне тут помирать! – неприятно резанул слух Степана хриплый мужской голос. – Из танка горящего вылез, а сейчас что? Живи, да радуйся! У тебя же дитё скоро должно народиться, помнишь это? Я его кормить не буду! И Леся тоже не будет, - продолжал гудеть Жилин. – Своего сына, и сиротой хочешь оставить? Или хочешь его увидеть? Отвечай: ты сына увидеть хочешь?!
От этих слов томление в груди танкиста стало и вовсе нестерпимым, оно засвербило, потекло ручейками по всем жилкам, слилось воедино в разбухших венах и, когда достигло мозга, Степан вдруг испугался, что его лодочку может прибить совсем не туда. Не к свету и любви, но туда, где нет, и не будет Машеньки, нет курсантов и председателя, и где никогда не играют дети. Потому, что их там нет. Надо браться за вёсла, надо! Пока не поздно!
Стиснув зубы, Попов разлепил веки и вернулся к действительности. Вот они, тени, здесь. Не бросили, выходит, его одного в лодочке. Они тоже в ней плывут. Шепчутся о чём-то.
- О, глянь, бельмами завертел! Живой!
- Он ещё тебя, заполошного, переживёт, - погладила Лександра по голове Степана. - Притомился малой просто, оголодал, да спину потянул. Ничего с ним не станется. Ну-ка, Жорка, дуй за своей полуторкой. Отвезём мужика домой, парить, да кормить. Живо! Колька, ты сбегай к Аннушке, пущай она до Машки поспешает, - взяла тётка бразды правления в свои руки. – А ты, Никита, готовь жерди для носилок. Я ж тут пока пощупаю, что к чему. Стёпка, расслабься, сейчас я….
- Не хочу я щупаться! – напрягся Попов, и попытался сесть.
Уже через мгновение он, сражённый молниеносной болью, лежал без сознания. Укоризненно вздохнув, тётушка выпростала его рубашку из штанов и принялась ощупывать живот. Что-то нашёптывая себе под нос, она перешла на бока, потом с крайней осторожностью подсунула ладошку под спину слепца и столь же нежно её вытянула.
- И… как? – дрожа губами, спросил её Никита.
- Жерди-то? – смерила самогонщица взглядом две доски, которые притащил мальчишка. – Толстоваты, но сойдут. Брезент на него натянем, и носилки готовы. Чего стоишь-то, как вкопанный? Лезь уже в кузов!
Было похоже, что курсант совершенно не понял смысл сказанного, и продолжал, дрожа подбородком, пялиться на любимого командира. Даже шлемофон зачем-то с башки снял. Хорошо, хоть не плачет. Махнув на парнишку рукой, тётка сама залезла на танк и сбросила с него рулон брезента. Увы, но даже это не возымело на Никиту ни малейшего воздействия, и Лександра отвесила ему хорошего леща по затылку:
- Не стой столбом! И что за мужики пошли: один разбабился, другой – разнюнился. Ну!
- А? – пригибая голову, почесал макушку Никитка, и на всякий случай надел шлемофон.
- Давай носилки вязать! Курсант, мля ….
[1] Памятник Иуде был установлен в 1918-м году, но не в Царицыне, а в Свияжске. Его привезли на специальном «Военно-передвижном фронтовом литературном поезде имени Ленина» из Москвы. Командовал поездом Л.Д. Троцкий, в его бригаде были Д. Бедный, В. Вишневский и прочие «пролетарские поэты и писатели». Памятник был изготовлен из гипса серо-багрового цвета и представлял собой обнажённого мужчину, рвущего на шее узы. По воспоминаниям очевидцев, лицом походил на Троцкого.
[2] Две и более мин, срабатывающие при разминировании верхней.
Рейтинг: 0
368 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
