Открытка.  Дореволюционная пл. Чухлинка.   (реставрация - Вячеслав Сергеечев).

                                                       Андреевский мост

      Жизнь в детдоме была тягостной. Хотелось не столько нормальной еды вволю, сколько спокойной домашней обстановки, материнской любви и ласки. И вот моё детское терпение кончилось. Я больше не мог находиться в детдоме. Встав рано утром, задолго до скудного завтрака, я сбежал из детдома. До платформы Плющево было рукой подать. Тогда это была деревянная платформа, не то что сейчас. Сел на электричку и поехал к тёте Капе, которая жила на территории Пироговской больницы (Первой градской) в общежитии. Работала она хирургической медсестрой в корпусе, где на крыше был огромный церковный купол. Я быстро нашёл мою дорогую тётушку, так как неоднократно бывал у ней раньше. Тетя Капа очень обрадовалась, увидев меня. Узнав, что я сбежал из детдома, не выдержав всех его тягот, она расплакалась и сказала, что берёт меня жить к себе в общежитие. Я запрыгал от радости, захлопав в ладоши. Общежитие моей тётушки находилось на территории больницы в крайнем корпусе, что в трёх минутах ходьбы от Калужской площади. (По-старому). Тётя Капа была к этому времени уже замужем. Маленькая комнатушка находилась на втором этаже с окном во дворик, поэтому в комнате всегда было сумрачно, даже в солнечный день. Ширина комнаты была метра два, а длина метров пять. У левой стены находилась полутороспальная кровать для тётушки с мужем, а места для моей кровати не было, поэтому я спал на полу у окна на ватном больничном матрасе. Рядом с кроватью был небольшой обеденный столик, мимо которого надо было проходить боком. Было тесновато, но я был счастлив, ибо всегда было что поесть, а главное, – это забота и ласка, которыми моя дорогая тётушка снабжала меня в изобилии.

      Началась новая, радостная для меня жизнь, полная домашнего уюта и покоя. Никаких там подъё-мов в 7-мь утра, никаких тумаков от детдомовских вожаков и их приспешников, никаких унижений от равнодушных воспитателей. Определили меня в школу, что находилась напротив больницы через дорогу. Зимой в этой школе я учился, а на лето выезжал в пионерский лагерь, где было всё для нормального отдыха и развлечений. За территорией больницы был крутой спуск к парку имени Горького. В этот парк вход был платным, но мы попадали в парк через многочисленные дыры в ограде, которые постоянно заделывались администрацией парка, но которые вновь и вновь появлялись, отнюдь не по волшебной палочке, хотя железные прутья ограды были достаточно толстыми. Короче говоря, вся ближайшая округа постоянно паслась в этом парке круглый год, не платя ни копейки. В парке было очень интересно: многочисленные аттракционы, комнаты смеха, кинотеатры, эстрады, спортивные площадки и огромное колесо обозрения.

      Зимой в парке Горького был великолепный каток, который притягивал нас, детвору, как магнитом.

      Тетя Капа купила мне великолепные коньки на ботинках, что было в ту пору дорогим подарком. Я радостно надел эти коньки, спустился на носочках, чтобы не испортить заточку, с каменной лестницы общежития и покатил к парку Горького. Подъезжаю к ограде, залезаю в дырку, а меня там встречают с распростёртыми объятиями два дружинника с красными повязками на рукавах. Хватают меня в охапку, снимают с меня мои новенькие коньки на ботинках – мечту всех моих предыдущих лет, и спрашивают:

      – Сам пойдёшь с нами в отделение милиции при парке, или нам тебя тащить на себе?

      Я в слёзы: "Отпустите меня, дяденьки, я больше не буду".

      – Отпустим, – говорят, – но за коньками придёшь с родителями. А если тебя ещё раз поймаем, то отшлёпаем, мало не покажется. Полезай обратно в дырку.

      Я в одних шерстяных носках полез в дырку, проклиная свою неосторожность, – надо было смотреть "в оба", ведь дружинники хоть и редко, но и раньше устраивали засады, пытаясь, навести порядок. Прихожу домой зарёванным. Тётушка целует меня, гладит по головке, успокаивает, причитая:

      – Не плачь, мой золотой, вызволим твои коньки.

      Однако, вызволить коньки на ботинках не удалось:

      – Какие коньки, какого размера, кто отобрал, как выглядели дружинники?

      Остался я без коньков на ботинках, но продолжал и далее лазить в ту же самую дырку в парк, но уже глядя в оба глаза, нет ли там дружинников. Пришлось кататься, как и раньше, на коньках, которые прикручивались к валенкам верёвками с палкой.

      Не менее интересно было в нашем парке и летом, где я пропадал всё свободное от школы и домашних заданий время. Как хорошо было посидеть на набережной Москва-реки! Справа был виден массивный и надёжный Крымский мост – украшение и достопримечательность города.

      А слева Андреевский мост, рядом с которым расположен старинный Андреевский монастырь.

      Хорошо порыбачить с набережной парка Горького, но лучше клюёт с набережной Нескучного сада. А совсем хорошо ловится рыбка под Андреевским мостом. Как-то весенним утром я взял удочку и полез, как всегда, в дырку ограды нашего парка, внимательно присмотревшись, нет ли там дружинников. Иду сразу к Нескучному саду. Накапываю там червей и далее продвигаюсь к Андреевскому мосту. Москва-река разлилась и немного подзатопила гранитный парапет. По реке неторопливыми стайками плыли последние льдинки. Листва ещё не успела своим изумрудом украсить ветви деревьев.

      Усаживаюсь под мостом, насаживаю пожирней червяка на крючок, поплёвываю на него, как заправский рыбак, и собираюсь забросить удочку подальше от берега, но не тут-то было.

      Меня окрикивает какой-то коротышка, намного моложе меня, а с ним верзила с курносым носом, лицо которого мне показалось знакомым.

      – Вали-ка отсюда, это наше место! – сказал Коротышка.

      – Вали, пока цел! – поддакнул Верзила с курносым носом.

      – Вы что, купили это место? – неуверенно промямлил я, опасливо присматриваясь к Верзиле.

      – Это наше законное место, – продолжал Коротышка, – мы всегда здесь рыбачим. Вали!

      – Что, места что ли мало? Садитесь рядом, – пытаюсь я упереться.

      – Мало! Ты нам всю рыбу распугаешь, – не по возрасту нагло отвечает Коротышка. – Вали!

      Верзила с курносым носом, видя, что я не двигаюсь с места, стал угрожающе приближаться ко мне. Он взял меня за грудки, присматриваясь ко мне и намереваясь силой вышвырнуть с заветного места. Затем курносый Верзила проговорил ехидно:

      – Что-то твоя морда мне раньше где-то встречалась. Признавайся, где тебя я бил? Уж не в Чухлинке ли? Постой, постой! Да не ты ли у меня вертелся под носом в квартире художника Фёдора Андреевича, когда я учился у него живописи? Вроде бы как ты. Как-то я тебя не сразу узнал. Подрос, да и чёлку отрастил. Сашок, – это свой паря. Пусть порыбачит с нами, он нам не помеха.

      Тут и я вспомнил про курносого парнишку, который несколько лет назад брал уроки живописи у моего отца, копируя его всадника на коне. Я немного отошёл от них в сторону и забросил свою нехитрую снасть. Они же деловито расположились на своём заветном месте и стали готовить свою удочку. Удилище у них было получше моего: длинное такое, толстое и ровное, не то, что мой маленький и корявый прутик. Мой крючок небольшой, с ноготок, а у них огромный тройник, как мои три мизинца. Лесочка у меня тоненькая, слабенькая, а у них толстая, крепкая. У меня грузило на леске с горошину, а у них увесистый кусок свинца.

      – Чудаки, – думаю я, – здесь ничего кроме мелкой плотвички и не ловится. Они что, крокодила хотят поймать?

      Смотрю, Коротышка достаёт из сумки дохлую мышку. Он неумело насаживает её на тройник, поплёвывает на мышку и, широко размахнувшись, забрасывает её в Москва-реку. Затем, не выпуская из рук удилища, он стал зорко всматриваться в поплавок. Поплавок медленно стал сдвигаться вниз по течению, но вскоре остановился, слегка покачиваясь на лёгкой водной зыби. Значит, грузило легло на дно.

      Верзила с курносым носом, молча, наблюдал за всем этим только с самого начала, а затем растянулся на берегу, раздевшись до трусов, и начал загорать на ласковом весеннем солнышке, не обращая никакого внимания на своего дружка. Время шло, но ничего не менялось. Также грело солнышко, также покачивался на водной глади их поплавок, также зорко всматривался в поплавок Коротышка. Наконец Верзила поднял голову:

      – Сашок, смотри! Сынок художника поймал уже несколько плотвичек, а у тебя не клюёт. Похоже, что мы сегодня останемся без обеда. Брось ты эту затею поймать сома: врёт твой монах. Сомы здесь не водятся. Давай перейдём на плотвичек. Рыбки охота потрескать, аж скулы сводит.

      Но Коротышка и ухом не ведёт. Он сосредоточенно продолжает пялиться на свой поплавок. Близился полдень, но ситуация не менялась. Я таскал из Москва-реки одну плотвичку за другой. Курносый завистливо поглядывал в мою сторону, а у Коротышки дело не клеилось. Его поплавок не шевелился. Неожиданно курносый Верзила радостно воскликнул:

      – Сашок, смотри! Монах тащится.

      – Толян, дай ему по морде, чтобы не врал в следующий раз. Нету тут сомов и никогда не было, – зло сказал Коротышка.

      К нам подходит молодой человек неопределённого возраста. Был он высок и худ, как вяленая вобла. На его жёлтом лице были небольшие обвисшие усики и тощая, небольшая бородёнка. Вид у него был болезненный и измождённый.

      Он то и дело подносил ладошку ко рту и откашливался. Похоже, что у него была чахотка. Взгляд его больших серых глаз был смиренен и робок. Одет он был в чёрную вельветовую монашескую рясу до пят. На голове у него была шапочка монашеского типа, прикрывающая длинные волосы ниже плеч. Подошёл, мелко семеня ногами, отёр припотевший лоб своей шапочкой, виновато улыбнулся и сел рядом с Верзилой на травку:

      – Привет, дети мои!

      Хотя какие они ему были дети? Постарше их он был всего лет на пятнадцать, не более.

      – Как дела, промышляете? Бог вам в помощь.

      И монах откинулся на травку, с трудом сдерживая одышку.

      – Молодцы! На что ловите? Опять на червя? Сом на червя размениваться не будет. Я же говорил вам, что ему нужно жареную утку, или хотя бы мышку.

      – Отец Ануфрий, – отвечает Коротышка, – с самого утра ловим на мышку, как ты и велел. И не первый день. Где нам жареную утку взять? Но, похоже, нет здесь сомов, хоть обматерись.

      – Негоже, сын мой, гневить Господа нашего Бога Иисуса Христа. Слава Ему присно и во веки

Веков!

      – Да оставь ты своего бога в покое, – отвечает Коротышка, – может у нас что-то не так? Мышка невкусная, или не там ловим. Ты уверен, что именно в этом месте твой отец поймал сома?

      – Там ловишь, Сашенька, там. Только молился ли ты Богу перед рыбалкой? Сколько

благочестивых поклонов сотворил?

      – Да не привык я к твоим молитвам да поклонам, – отвечал Коротышка. – Если сомы здесь

водятся, то должны ловиться без всяких твоих примочек.

      – Не богохульствуй, сын мой Сашенька. Всё в нашем мире делается по воле нашего Создателя. Помолись смиренно, попроси у Спасителя удачи, и ты будешь вознаграждён сполна.

      – Да отвяжись ты от меня со своим спасителем. Обойдёмся без молитвы.

      – А ты своего друга Анатолия попроси. Он крещёный, Богу молится и в церковь, хоть иногда, но ходит, – не унимался отец Ануфрий.

      Курносый, вяло прислушивающийся к разговору, оживился. Он картинно встал, наигранно перекрестился и отвесил жеманно поклон, говоря:

      – Господи Иисусе! Помоги нам поймать этого проклятого сома, – страсть, как жрать хочется.

      – Негоже юродствовать и всуе поминать Господа нашего Бога, дети мои, – сказал отец Ануфрий.

      – Я сегодня на вечерней молитве помолюсь за вас и ваши грехи. Уже вечереет, давайте встретимся здесь завтра. Утро вечера мудренее.

      Он тяжело встал и, не прощаясь, ушёл, перекрестив нас на прощанье. Делать было нечего. Мы тоже быстро собрали свои пожитки и разошлись по домам...

      На следующее утро я вновь пришёл к Андреевскому мосту и стал ловить рыбу. Погода испортилась. Небо было пасмурным, временами шёл небольшой дождичек. После полудня появилось солнышко. Сразу стало веселее. Через полчаса пришли мои вчерашние знакомые Верзила и Коротышка. Они, молча, уселись рядом со мной, а затем Коротышка закинул свою удочку со свежей мышкой. Курносый Верзила, как и вчера, растянулся на травке и начал подрёмывать. Ситуация стала развиваться по вчерашнему сценарию: я таскаю одну за другой мелкую плотвичку, а у Коротышки не клюёт. Он долго терпел такое надругательство над своей персоной, но неожиданно взмолился, но не божественным образом:

      – Толян, да гони ты к чёртовой матери этого сынка художника отсюдова: из-за него у меня не клюёт!

      Но тут, как и вчера, опять появился монах отец Ануфрий.

      – Зачем хочешь обидеть, сын мой Сашенька, этого ни в чём не повинного отрока? – сказал отец Ануфрий вместо приветствия. – Господь наш Иисус Христос сказал: "Возлюби ближняго твоего, как самого себя".

      – Да как мне возлюбить его, – отвечал коротышка, – когда он таскает плотвичку одну за другой,а я только облизываюсь.

      – Имей терпение в трудах своих, и будь праведником, как учил нас наш Спаситель. Помолись и воздастся тебе сполна. С молитвою надо любое дело править и с добрым сердцем, – и отец Ануфрий, вознеся взор к небу, наложил на себя три крестных знамения и стал шептать про себя молитвы.

      – Ну, молитвы – это по твоей части. Мне некогда молиться, да я и не умею, – отвечал Коротышка.

      – Ты лучше скажи: правда ли, что под наш мост упал сбитый фашистский самолёт?

      – Правда, сын мой Сашенька, истинный крест, правда. С помощью мученика Андрея Стратилата сбили его наши зенитчики. Как говорила моя мать, царствие ей небесное, задымился, завертелся он, проклятый враже. Отвалилось от него одно крыло да и упало в болотце, что недалече от нас. Остальное рухнуло в воду прямо под мост. Божье наказание это.

      Оживился после дремоты Верзила:

      – Скажи, отец Ануфрий, а кто такой Андрей Стратилат? Уж не русский ли святой мученик?

      – Нет, сын мой Анатолий. Это римский полководец в раннюю эпоху христианства, который пострадал за веру Христову. Он командовал небольшим римским войском, направленным императором Максимином для ведения военных действий против персов. Войско столкнулось с численно превосходившим его противником, и Андрей Стратилат Таврийский, тогда еще не крещёный, но уже уверовавший во Христа, приказал своим солдатам призывать на помощь Бога христиан, и римское войско одержало блестящую победу. Извещенный об этом Антиох, главнокомандующий римлян, велел тотчас арестовать Андрея Стратилата и предать его пыткам, однако, не смог заставить его отречься от Христа. Опасаясь казнить военачальника, Антиох доложил о нём императору. Максимин предложил найти какой-нибудь предлог для его казни. Андрей Стратилат вместе со своими 2593-мя подчиненными отправился в город Тарс к епископу Петру, где все они приняли святое Крещение.

      Командующий римскими войсками в Киликии Селевк, извещенный Антиохом о бегстве Андрея Стратилата, решил догнать и уничтожить отряд, укрывшийся в горах Тавра в Киликии. Застигнутые во время молитвы в узком горном проходе, воины легко могли отразить натиск Селевка, однако предпочли добровольно предаться в руки убийц. Весь отряд был казнён. Андрея Стратилата перед казнью пытали, принуждая отречься от христианства. Но Андрей Стратилат сам лёг на раскалённую медную решётку. Ощущая жгучую боль, он стал молиться Христу, и, как только он обратился за помощью к Господу, тут явилось чудо: раскалённая решётка сразу остыла. Он выдержал испытание и не отрёкся. Епископ Петр и епископ Веррийский Нонн, захоронив их останки, стали свидетелями чуда: на месте гибели воинов тут же возник целебный источник.

      Между тем, окрестные жители, узнав о целебном источнике, стали приходить к нему и приводить своих больных. Они пили воду, мылись ею и получали исцеление от всяких болезней по молитвам святого страстотерпца Андрея Стратилата и пострадавших с ним святых мучеников, а также по благодати Господа нашего Иисуса Христа, которому с Отцом и Святым Духом да будет честь и слава ныне, присно и во веки веков. Аминь. Вечная память и хвала Божья и самому Андрею Стратилату Таврийскому, – продолжал отец Ануфрий. – В честь него и назвали наш монастырь Андреевским.

      – А есть ли фотография Андрея Стратилата, – спросил Сашок, – не отрывая своего взгляда от поплавка.

      – Что ты, сын мой! – отвечал монах. – Какие фотографии могут быть с тех далёких веков? Ведь это было в 302-ом году от рождения нашего Спасителя. Слава Ему присно и во веки веков! Но сохранились воспоминания его современников. Андрей Стратилат имел тёмные, вьющиеся волосы с проседью и небольшую бородку. И зачем нам, верным рабам Божьим, нужна фотография? Гораздо лучше иметь иконы. Иконам можно помолиться и попросить у них защиты и помощи. Есть иконы святого мученика Андрея Стратилата Таврийского.         

      И отец Ануфрий начал молиться и накладывать на себя крестные знамения, вознеся глаза к небу, будто и впрямь ему открылся лик святого мученика Андрея Стратилата.

      – А Стратилат – это его фамилия? – не унимался Сашок.

      – Стратилат – это титул, который он получил, сражаясь с Сирией, что значит главнокомандующий.

      – Отец Ануфрий, – спросил Курносый уже совсем проснувшимся от ремоты, – где Рим, а где Москва? Что у нас своих мучеников маловато?

      – Мученик Андрей Стратилат был, сын мой Анатолий, одним из первых и достойнейших мучеников за веру христианскую. Все мы дети одного Бога. Разница в происхождении не причём.

      – А что побудило построить этот монастырь? – Верзила с искренним интересом поднялся и на всякий случай перекрестился.

      – Разбили хана Гирея.

      В честь этой победы, по велению Ивана Грозного, и воздвигли этот монастырь. В Андреевском монастыре построили два Божьих храма: один храм самого Андрея Стратилата, а другой храм Иоанна Богослова. Воздадим хвалу Господу Богу нашему, сохранившему для нас эти великолепные храмы. Как много в советские времена этими нехристями было уничтожено храмов Божьих. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь.

      Отец Ануфрий закашлялся, но продолжал на себя накладывать крестные знамения одно за другим.

      – А знаете ли вы, дети мои, как в те далёкие времена называлось вот это место? – и не дожидаясь ответа, отец Ануфрий продолжал, – Поленница.

      Сашок обернулся, бросил на землю свою удочку и спросил:

      – Это что, кучка дровишек?

      – Да кучкой это назвать трудновато, – отвечал отец Ануфрий. – Здесь был знаменитый на всю Москву сплав леса – полен, если сказать по-другому.

      Славное это место. Оно помогло мне выжить зимой в 41-ом, когда фашисты подошли вплотную к Москве. Голодно было, дети мои. Голодно и холодно. В Нескучном саду тогда рыскало много диких кабанов, промышлявших желудями. Дубов-то в саду и поныне видимо-невидимо. А под дубами желудей тьма. Вот и набегало тогда к дубам подкормиться это дикое животное братство.

      Божий промысел это был, направить кабанов нам на пропитание. Иначе бы не выжили. Слава тебе, Господи, что не дал мне и многим моим собратьям тогда умереть с голоду. Так-то, дети мои. Что-то я притомился несколько. Вы тут порыбачьте, а я пойду под мой любимый дубочек в Нескучном да отдохну маненько. Может, Бог даст, так и вздремну.

      И, покашливая, отец Ануфрий поплёлся в сторону Нескучного сада.

                                                         Банда из богадельни

      Верзила снова растянулся на прибрежной травке, а Коротышка ухватился за свою удочку. Я поймал очередную плотвичку, радуясь удаче, а Коротышка, увидев это, скривился от зависти:

      – Толян, если я не поймаю вот сейчас моего сома, то, уж извини, но у этого сукина сына отниму весь его улов. Я боюсь, что он надорвётся, унося его отсюда.

      Верзила поднял голову, всматриваясь в берег Андреевского монастыря, и сказал с досадой:

      – Похоже, что за тебя это сделает банда из богадельни. Свалились они на нашу голову некстати, чёрт бы их побрал. Сейчас начнут прикалываться к нам. Прячь рыбу в кусты! – обращается ко мне Верзила.

      Я стою в нерешительности:

      – Как это отберут? Разве они посмеют? Это моя рыба. Я встал ни свет, ни заря, а они отнимут? Пусть сами наловят. Не отдам!

      Большая группа мальчиков-подростков в возрасте от 8-ми до 15-ти лет стремительно к нам приближалась. Это была живописная компания. Одеты они были странно. Один из них, самый высокий и худой, – парень с лицом питекантропа из доисторического периода, был в огромной рваной тельняшке, в которой он болтался, как колокольный язык в колоколе. На голове его был чёрный танкистский шлем с продольными кругляшками. Лица других не походили на лица детей из благородного пансионата. Кто был одет в телогрейку на голое тело, кто в солдатскую гимнастёрку. Парень, что поменьше Питекантропа, был в морском бушлате: ему бы бескозырку да юнгой на флот, но на голове была ржавая солдатская каска. Самый маленький из них – мальчик от горшка двавершка, был одет в девичий сарафан: ему бы косички да песочницу, чтобы делаткуличики, однако, в руках у него была палка. На ногах малышки были здоровенные кирзовые сапоги. Остальные были подстать этим трём. Все они были чумазы: таких, если и повести в баню, то отмоешь только хлоркой.

      Вся эта разношёрстная братия, судя по выражениям их лиц, приближалась к нам отнюдь не с ангельскими намерениями. Коротышка занервничал. Он стал перекладывать свою удочку из руки в руку, чесать переносицу, тереть одну ногу другой, балансируя на одной ноге. Неожиданно он потерял равновесие и плюхнулся в воду, благо было здесь мелко. Поднявшись, он встал в позу гоголевского городничего. Разведя руки в стороны, с которых стала выливаться попавшая в рукава его курточки вода, он повернулся в сторону Верзилы, заблаговременно ища у него защиты.

      Питекантроп, по-видимому, вожак, подошёл к нам первым и без всякого предупреждения врезал в ухо Коротышке. Тот опять плюхнулся в воду. Парень в морском бушлате снял с себя каску и ударил ею по голове Верзилы. Верзила заверещал:

      – За что бьёте, пацаны? Что мы вам плохого сделали?

      С головы курносого Верзилы тонкой струйкой потекла кровь. К нему подошёл Сарафанный малец и стал бить Верзилу палкой. Это было со стороны, наверное, забавно видеть. Верзила, который мог одним пальцем, как муху, придавить Сарафанного, закрыл голову руками и не сопротивлялся, а тот хлестал его по рукам палкой и хлестал. Сарафанный чувствовал за своей спиной силу и не унимался. Он стал больно бить Верзилу ногами в кирзовых сапогах, норовя попасть в пах. С его маленькой ножки огромный сапог соскочил и попал Верзиле в лицо. Видя это, Питекантроп заржал:

      – Бей его, суку, бей. Пусть знает, что это наша территория, и носа своего сюда больше не суёт.

      Ошарашенный увиденным, я стоял в оцепенении, прижимая к груди трёхлитровую банку с плавающими в ней плотвичками. Развязно подходит ко мне, пячущемуся потихоньку в воду, Морской Бушлат и говорит:

      – А это что за рыло? Первый раз вижу, поэтому буду бить не больно. Второй раз увижу – убью!Размахивается он и врезает мне звонкую пощёчину. От неожиданности я роняю банку в воду. Все плотвички моментально разбегаются в разные стороны, только их я и видел. Сарафанная малолетка перестаёт бить Курносого Верзилу и кричит этак весело, самодовольно:

      – Хиляйте отседова, падлы!

      Вся эта сцена произошла очень быстро и динамично. Верзила и Коротышка, не оглядываясь, быстро "похиляли" в одну сторону, а я с горящей щекой в другую.

      Придя домой, я долго рассматривал свою распухшую и покрасневшую щёку в зеркале. Пришла тётушка с работы и спрашивает меня:

      – Сынок, кто это тебя так разукрасил?

      Я отвечал, что поскользнулся и упал.

      – Ничего страшного, – улыбнулась сердобольная тётушка, – до свадьбы заживёт. Давай-ка продезинфицируем её марганцовкой от греха подальше. А где твой улов?

      – Да не клевало что-то сегодня, – соврал я.

      – Жаль, – сказала тётушка, – я свеженького подсолнечного маслица купила, морковки. Хотела сделать рыбку под маринадом.

      – Может завтра будет поклёвка, – неуверенно промямлил я, понимая, что с набережной парка Горького много плотвичек не поймать, а идти на новый мордобой не хотелось бы.

      Тётушка пошла на кухню печь блинчики, а я стал размышлять: как наловить рыбки на маринад? Думал, думал и решил, что если с рассветом прийти к Андреевскому мосту, то банда из Андреевской богадельни ещё будет спать. Решено: была, ни была – рискну. Уж очень вкусно тётушка делает плотвичку под маринадом. Она чистит рыбку, потрошит, головки отрезает для ухи, а самих плотвичек укладывает ровными рядами на дно кастрюли, перекладывая их тёртой морковкой и луком. Добавляет уксусу, подсолнечного масла, чёрного перца горошинами и томит маринад на медленном огне, приправляя в конце лаврушкой. Косточки от уксуса размякают, тушки остаются целёхонькими, пальчики оближешь.

                                                                        Сом

      Несколько раз ночью просыпался: не начался ли рассвет? Боялся проспать. Наконец, чуть стало во дворе светлеть, я тихонько встал, взял банку, удочку и червей, завёрнутых во влажную тряпицу вместе с землёй. Подхожу к Андреевскому мосту, надеясь спокойно порыбачить без посторонних, ан нет! Под мостом уже сидят Верзила, Коротышка и отец Ануфрий. Коротышка разматывает свою удочку. Монах потирает заспанные глаза кулаками и стонет, что его, немощного и больного, разбудили так рано и потащили к реке. И ради чего? Нет в мире ничего дороже, чем покой и сон.

      Как только я подошёл, сразу на меня стал шикать Коротышка:

      – Чего тебе не спиться? У нас сом, а из-за твоих плотвичек стоило ли так рано подниматься?Ступай-ка отсюда, пока банда из Андреевской богадельни не нагрянула.

      Курносый опять за меня заступился:

      – Да бог с ним, он нам не помеха. Что нового написал твой отец? – спрашивает он у меня.

      Я отвечаю, что отец бросил нас с мамой и уехал в Ригу.

      – Как здоровье твоей мамы? – спрашивает Курносый далее.

      Я отвечаю, что мама второй год, как в больнице.

      – Так ты один живёшь? – донимает меня опять Курносый Верзила.

      – Да нет, живу с тётушкой на территории Пироговской больницы.

      В разговор встревает монах отец Ануфрий:

      – Сашенька, блажени милостивии, яко тии помиловании будут. Так учил нас Иисус Христос. Окажи и ты милость этому отроку, и тебе в Царствии Небесном будет оказана милость. Да и в земной жизни будет удача. Бог даст да и поймаешь ты сома. Мышку не забыл дома? Приступай с молитвою к промыслу. Удилище только у тебя коротковато. Зайди по колено в воду. Вот так-то лучше. Стой, не шевелясь и не разговаривая с нами. Обращайся только мысленно к Богу, прославляй и благодари Господа Бога нашего как Творца, Промыслителя и Спасителя нашего, памятуя все Его дарыи милости к нам. Аминь.

      Коротышка зашёл по колено в воду, забросил подальше свою удочку с мышкой и замер. Отец Ануфрий жестами попросил нас отодвинуться подальше от реки, и мы присели поодаль на травку. Я стал копошиться с червями в тряпочке, а монах смиренно молиться, еле шевеля губами. Верзила поёжился от утреннего холодка и зевнул. Посветлело. Вот-вот должно взойти солнце. Птички ещё не расчирикались, но несколько воробьёв уже уселись на ближайшем кустике акации. Две трясогузки забегали по кромке воды, тряся своими длинными хвостами и ища пропитание. За нашими спинами солнце потихоньку появилось и стало освещать противоположный берег. Прошло ещё некоторое время.

      Неожиданно из-под воды раздалось какое-то невнятное бульканье. Поплавок Коротышки слегка дрогнул и лёг на бок. Коротышка втянул голову в плечи. Затем поплавок мягко ушёл на дно. Коротышка обернулся на монаха. Тот знаками показал ему, чтобы он не дёргал удилище. Затем поплавок вынырнул и пополз в сторону. Коротышка снова обернулся. Монах отрицательно замотал головой. Вдруг поплавок резко ушёл на дно.

      – Подсекай! – прошептал отец Ануфрий, подняв руки вверх и резко опустив их вниз. Воробьёв с куста, как ветром сдуло. Коротышка резко дёрнул удилище вверх. Удилище изогнулось крутой дугой. Леска натянулась и зазвенела. Что-то массивное тянуло леску вглубь Москва-реки.

      – Тяни к берегу, только не резко! – громко крикнул отец Ануфрий. – Не торопись, утоми рыбину. Коротышка тянул, как мог, но его затаскивало вглубь. Вот он уже и по пояс в воде.

      – Анатолий, поможем Сашку! – крикнул отец Ануфрий.

      На его лице было написано крайне возбуждённое состояние. Его обычно тусклые, усталые от болезней и невзгод глаза засверкали в экстазе. Куда только делась его болезненная бледность? Лицо зарумянилось, бородёнка затряслась, шапочка его свалилась на землю. Он первым бросился в воду, за ним Верзила. Втроём они ухватились за удилище. Отец Ануфрий командовал:

      – Тянуть удилище не вверх, а на себя, иначе оно обломится. Тянуть не резко, иначе оборвётся леска. Давать слабинку, если рыбина резко дёргает леску.

      А под водой что-то огромное и мощное ходило кругами вокруг лески. Оно стремилось утянуть всех вглубь, но наша тройка ни на шаг не отступала. Суетясь и толкаясь, больше мешая, чем помогая друг другу, наши рыбаки отчаянно сопротивлялись. Началась борьба с этим глубоководным нечто. Никто не хотел уступать. Минут 15-ть было статус-кво. Нечто могло только влево и вправо передвигаться. Назад и вглубь наши ему двигаться не давали. Потом нечто стало несколько уставать. Его движения становились всё слабее и слабее. А наши всё ближе и ближе к поверхности подтягивали то, что так отчаянно сопротивлялось в глубине реки. Наконец, мы увидели на поверхности мощный рыбий хвост, голову и поняли, что это сом.

      Коротышка и Верзила стояли по пояс в воде и чётко выполняли все указания отца Ануфрия. Его ряса всплыла колоколом и путалась у них под руками. С намокшей бороды и усов лились струйки воды, но отец Ануфрий был в этот миг прекрасен. Куда только делась его флегматичность? Куда делось его постоянное богопочитание? Он уже не причитал в своей обычной манере поклонения богу. Он в этот момент был самым обычным мирянином, азартным и бойким. Его звонкий, высокий голос резонировал сводами моста и далеко разносился над гладью утренней реки, эхом возвращаясь к нам назад. Коротышка мёртвой хваткой вцепился в удилище. Его побелевшие пальцы только хрустели в суставах, но не выпускали удилища. Казалось, что он скорее согласится расстаться со своими детскими тонкими пальцами, чем упустит добычу. Он хрипел от напряжения.

      Верзила был основной тягловой силой в этой схватке. От напряжения он подтянул свои пухлые губы к курносому носу так, что нос ещё более вздыбился. На его лбу появилась испарина, хотя в хо-лодной утренней воде было отнюдь не жарко. Он сопел, как владимирский конь-тяжеловоз на крутом подъёме. Все трое подняли такой крик, что с соседних дубов всполошилась, поднялась в воздух и раскаркалась целая стая ворон. Но наши удилища не бросали. Понемногу рыбина стала сдаваться и уже не так сильно сопротивлялась их усилиям. Она на какой-то миг стала появляться на поверхности, и мы увидели, что это очень большой сом. Примерно через полчаса, нашим рыбакам удалось выволочь на берег Москва-реки огромного сома. Таких больших рыбин я в своей жизни никогда и не видел. Сом, оказавшись на берегу, нахватался свежего утреннего воздуха и быстро обмяк. Он время от времени поворачивал свою огромную башку то в одну, то в другую сторону, вроде бы, как и сам понимая, что доползти ему до воды, конечно же, не удастся. Был он иссиня чёрного цвета и лоснился в лучах взошедшего солнца своей глянцевой и скользкой кожей. Все мы заворожено смотрели на это речное чудище, не веря случившемуся. Иногда сом начинал буянить, но ненадолго. Он понемногу затихал, только его длинные и тонкие усы вяло продолжали шевелиться в лужице под маленькими, немигающими глазками, а жабры всё реже и реже открывались. 

      Отец Ануфрий, выжимая свою намокшую бородёнку, устало промолвил:

      – Килограммов на 20-ть, кажись, потянет, а может и поболе... Как понесёте такую махину?

                                                               Кискин двор

      – Я не знаю, – ответил Коротышка. – Надо сбегать домой. У меня в чулане есть парашютная сумка из брезента. Я мигом!

      – Ну, я-то ждать не стану, дети мои. Продрог я что-то, – сказал отец Ануфрий. – Вы уж тут без меня управляйтесь. Бог вам в помощь.

      И он, как всегда покашливая, сгорбившись, поплёлся в свой монастырь, выжимая рясу на ходу. Через десять минут Коротышка вернулся, запыхавшись, с огромной сумкой. Я с завистью смотрел, как сом был уложен в сумку. Голова и часть туши сома поместились в сумку, а хвост намного выступал и волочился по земле, когда Коротышка и Верзила подняли сумку на руки. Пронеся несколько шагов тяжёлую ношу, Верзила бросил на землю сумку и сказал, обращаясь ко мне:

      – Чего стоишь рот раззявя? Хватайся за хвост, да помогай.

      – Да ну его к лешему! – возразил Коротышка. – Сами допрём.

      – Тяжеловато будет в гору, – промямлил с одышкой Верзила. – Пусть подмогнёт сынишка художника. От него не убудет.

      Меня упрашивать было не надо. Я был рад поднести сома. Но вспомнив, что я остался без улова, и не с чем возвращаться к тётушке, неуверенно попросил:

      – Немного от хвоста отрежете?

      – Обойдёшься без хвоста, – это мой сом. Сам поймай. Много вас тут нахлебников, – зло не по годам ответил Коротышка. – Хватай хвост да тащи.

      – Да не обижай ты парнишку! – сказал по-доброму Верзила. – У него отец хорошие картиныпишет, а мать сейчас в больнице. Хватайся за хвост, чего стоишь! – ласково обратился Верзила ко мне.    

      Я ухватился за хвост и мы понесли сома. Скоро наш путь стал проходить в гору. Нести стало тяжело. Верзила и Коротышка несли за удобные ручки сумки, а я, спотыкаясь, за неудобный хвост, который постоянно норовил выскользнуть у меня из рук. Верзила нёс сумку на вытянутой правой руке, а Коротышка на двух полусогнутых руках. Он быстро вспотел. Пот градом тёк с его лба и щёк, но он пыжился изо всех сил. Наконец, Коротышка взмолился:

      – Толян, дай передохнуть.Положили сумку на землю. Коротышка уселся рядом с сомом, тяжело дыша. Навстречу нам сверху стали спускаться двое мужиков. Они остановились рядом с нами, увидели огромного сома и один из них спросил с ехидцей:

      – Пацаны, откуда спёрли?

      Коротышка вскочил с земли и с азартом сказал:

      – Сами поймали!

      – Это ты-то поймал? – засмеялся Ехидный.

      – Я поймал, – с гордостью продолжал Коротышка.

      – Мал ещё! Подрасти немного, а потом научись врать поудачнее. Так тебе мы и поверили.

      – Да ты посмотри на сома! – сказал второй мужик. – Он ещё пасть разевает. Похоже, что так оно и есть. Молодцы, ребята!

      Тут стали подходить и другие люди. Они глазели на сома, удивлённо выражали восторг и также спрашивали: "Кто это поймал такую махину?"

      Коротышка крутился волчком вокруг сома и постоянно твердил всем одно и тоже:

      – Это я поймал, это я! – счастью его не было предела.

      Верзиле это скоро надоело. Он ухватился за свою ручку на сумке и стал поднимать сома. Коротышка возмутился:

      – Толян, а ты хитрый! Отдай мне твою ручку, а себе возьми мою.

      – Сашок, а не лучше ли тебе ухватиться за хвост? Ты из нас троих самый маленький, значит, тебе и тащить хвост.

      – Как это мне хвост? – Коротышка сжал свои пальцы в кулаки. В глазах его появилось злость.

      – Сам поймай, а потом командуй!

      И он один яростно рванул ручку сумки вверх так, что сом вывалился на землю и проявил неожиданную прыткость. Он стал отчаянно махать хвостом. Уклон на подъёме был значительным, что позволило сому начать двигаться к родной стихии. Этого Коротышка не ожидал. Он отчаянно завопил: "держи его!", – и бросился за сомом. Мы втроём стали пытаться поймать сома, но он был неуловим. Руки скользили по сому, но ухватить его было не за что. Сом стремительно скатывался вниз к реке.

      – За зебры его хватайте, за зебры! – кричали нам с хохотом собравшиеся из толпы.

      Но легко было сказать, тяжело сделать. Наконец, сом на секунду замешкался, угодив в рытвину. Коротышка бросился на сома грудью. Верзила придавил Коротышку к сому. Я стоял рядом, не зная что делать.

      – Что стоишь? – крикнул мне Верзила. – Тащи сумку!

      Я побежал вверх за сумкой. Втроём мы уложили отчаянно сопротивлявшегося сома в сумку и закрыли на этот раз сумку на пуговицы. Сом сразу приутих. Верзила ухватился рукой за свою ручку сумки, но Коротышка его бесцеремонно оттолкнул и сам двумя руками ухватился за удобную для себя ручку. Сома мы подняли и снова потащилисьв гору. Коротышка сопел и пыхтел от натуги, а Верзила обидчиво поджал свои пухлые губы, отвернувшись от дружка в сторону. Подходим к ограде в Нескучный сад, пролезаем в дырку и поднимаемся наверх. Перед нами высокий дом, расположенный полукругом.

      Правая его часть ещё не достроена и находится в "лесах". "Леса", как мухи, облепили строители, одетые в чёрное. Дом окружён деревянным забором, а сверху колючей проволокой. По бокам две вышки с часовыми.

      – Через Бяшин двор понесём? – спрашивает Верзила Коротышку.

      – Нет, через Кискин, – отвечает Коротышка, – через Бяшин далеко.

      – Сома не отымут? – спросил Верзила. При этом он обидчиво продолжал смотреть в сторону.

      – Не посмеют, – отвечал Коротышка пыхтя.

      Вносим сома во двор через пропускной пункт. Охранник в военной форме, увидев хвост огромного сома, бросил недокуренную папиросу и попросил:

      – Ребята, а ну покажите!

      Он присел на корточки, расстегнул пуговицы на сумке и стал заворожено смотреть на сома,который продолжал всё ещё изредка дышать:

      – Мешок с хвостом! Где поймали?

      – Под Андреевским мостом, – возбуждённо затарахтел Коротышка. – С час, наверное, он нас

мытарил. Еле вытащили, отец Ануфрий помогал.

      – Ай да молодцы, ай да молодцы! – сказал охранник нараспев, – повезло вам, шельмам. Надо же, неужели там такие водятся? Глазам своим не верю! Ну, тащите дальше, пока Киски нету.

      И охранник сел на лавку, достав новую папиросу. Мы поднатужились и снова потащили сома дальше вдоль дома. Где-то в середине дома Коротышка бросил сумку на землю и бесцеремонно обратился ко мне:

      – Иди домой, дальше мы сами управимся.

      – Сашок, – возразил Верзила, – нехорошо. Сынок художника остался без улова. Надо бы емуотрезать от хвоста маненько. Ведь без него у нас бы пупок развязался.

      Коротышка досадливо сморщился, махнул в согласие рукой, ухватился за свою ручку и мы втащили рыбину в подъезд. Поднимаемся по лифту наверх, втаскиваем сумку в квартиру Коротышки. Нас в прихожей встречает бабушка Коротышки. Увидев здоровенный хвост из сумки, бабушка всплеснула вверх руками:

      – Похоже, внучек, что ты его проклятого, всё-таки поймал? Который день от разговоров о соме голова моя раскалывалась на части, а вот это всё-таки и произошло. Неужели это ты его сам поймал?

      – Поймал, бабуля, поймал! – отвечал радостно Коротышка. – Чуть он меня в Москва-реку не утащил.

      – Да не мог ты его такого огромного сам вытащить. Наверное, твои друзья помогли? Приглашай их в дом. Сейчас я нажарю рыбы да накормлю вас, бесенят. Проголодались, наверное, тащите сома в ванну, надо его помыть.

      Затаскиваем мы сома в ванну. Сом уже заснул.Бабушка моет сома из душа, приговаривая:

      – Ловись рыбка большая да маленькая. Только в следующий раз пусть будет рыбка поменьше. У нас ведь холодильника нет. Впрочем, всем подъездом мы его за недельку и съедим.

      Режет бабушка сома крупными кусками.

      Жарит его на большой сковородке, не переставая причитать:

      – Слыхивала я от моего отца, внучек, то есть от твоего покойного прадеда, царствие ему небесное, что водятся в Москва-реке сомы, но не думала, что такие огромные. Как вы его дотащили?

     Усаживает нас бабушка за стол, накладывает всем по огромной плошке жареного сома, продолжая удивляться:

      – Ай да удальцы! Как это вам так повезло? Я-то думала, что это всё только детская забава. Ан нет, сом-то настоящий да такой вкусный.

      Тут раздаётся стук в окно. Какой-то рабочий со стройки в грязной спецовке и немецкой шапочке со шнуровкой спереди, просовывает свою голову в форточку и на ломаном русском языке говорит:

      – Хозяйка, можно хлеба?

      Бабушка берёт со стола хлеб, прикрытый салфеткой, и говорит:

      – Сейчас, фриц, отрежу.

      И протягивает рабочему ломоть хлеба в форточку. Тот в ответ благодарит бабушку по-русски и немецки:

      – Спасибо, данке.

      И пропадает. Мы продолжаем свою трапезу, заталкивая в свои рты кусок за куском хорошо прожаренного сома. Сашок, облизывая свои пальчики, беспрестанно рассказывает бабушке о том, как он ловил сома. Он говорил, что сом сильно сопротивлялся, что было очень холодно стоять в весенней Москва-реке по пояс в воде, о том, что ему всё-таки удалось вытащить сома из воды, хотя это и было очень трудно. Бабушка слушала эти рассказы своего любимого внука, улыбалась, подкладывая нам всем кусок за куском сома со сковородки, и подмигивала мне и Верзиле с заговорщицким видом. Она-то хорошо понимала, что без нас её внучек этого сома и не вытащил бы. А Сашок заливался колокольчиком и заливался. Он меньше ел, чем рассказывал. Бабушка ему постоянно напоминала:

      – Внучек, ты ешь, ешь! Остынет твой сом, потом наговоришься.

      Но Сашок не унимался, говоря, что он ещё поймает дюжину сомов.

      Тут снова в окошко раздаётся стук и в форточке появляется ещё один рабочий в немецкой шапочке со шнуровкой.

      – Дайте попить.

      – Сейчас, фриц. Внучек, налей фрицу воды, – сказала сердобольная бабушка.

      Сашок схватил алюминиевую кружку со стола, набрал на кухне воды из-под крана и подал рабочему. Тот торопливо выпивает воду и говорит на чистейшем русском языке:

      – Спасибо, но я не фриц, – и скрывается из окна.

      – Ишь, бедолага, как мается, – сказала бабушка крестясь. – И за что сей крест несёт? Ну,

с пленными фрицами дело ясное: пришли к нам с пулемётами, так теперь пусть и потрудятся на стройке нашего дома, а этот-то заключенный наш, русский, причём тут он? Неужто кого-то убил? Не приведи Господи!

      После сома напоила нас приветливая бабушка Коротышки пенистым квасом. На прощанье отрезала она от сома два здоровенных куска, завернула их в газеты и сунула в руки Верзиле и мне. Коротышке это не понравилось, но перечить бабушке он побоялся. Спускаемся мы с Верзилой во двор, идём назад в сторону выхода. Из второго подъезда выходит маленький, опрятно одетый мальчик, за ним идут двое мужчин. Мальчик направляется в нашу с Верзилой сторону, мужчины идут за ним сзади.

      – Валим назад! – резко сказал Верзила. – Киса выполз.

      И он, не дожидаясь моей реакции, торопливо повернул в обратную сторону. Я замешкался. Маленький мальчик прошёл мимо меня, а один из мужчин сказал мне строго:

      – Тебе, мальчик, лучше ходить через противоположный выход. Это не твой двор.

      Я не понял и продолжал идти в сторону знакомого мне выхода из зоны постройки дома. Тогда мужчина взял меня за ухо и сказал:

      – Тебе что, не понятно? Это Кискин двор!

      И он швырнул меня за ухо в сторону стоявшего невдалеке Верзилы. Верзила замахал мне рукой, приглашая к себе. Я оторопело пошёл быстрым шагом от мальчика и двух мужчин, потирая горящее ухо. Догоняю Верзилу, он меня хватает под руку и шепчет:

      –Валим, пока целы!

      Я, ничего не понимая, отвечаю:

      – Нам же нужно туда.

      – Молчи! После объясню, – шепчет Верзила и тащит меня к дальнему выходу из зоны.

      Торопливо отведя меня в сторону, он объясняет, что мы повстречали сынка заместителя Берии. Зовут этого мальца Резо, а домашние кличут его Киской. Двор этот Кискин. Нас всех предупредили, чтобы мы через Кискин двор не шлялись, а пользовались Бяшиным двором. И он увлекает меня на выход через второй дальний проход с охранником. На улице Верзила всё это мне пояснил: дом наполовину заселён важными государственными чиновниками и их семьями. Дом строят пленные немцы и наши заключённые. Через Кискин двор лучше не ходить. Охранники Киски, что идут за ним, бывают очень суровы. Если что не так, то бьют по морде.

      – Тебя как звать-то? – спрашивает меня Верзила. – Меня зовут Толиком. Видел спортивную площадку при подходе к дому в Нескучном? К нам иногда приходят расслабиться мастера из "Спартака" и "Динамо". Мы им подаём мячи из-за ворот. После них сами играем. В футбол играешь? Приходи, как-нибудь поиграем. Тебе до Первой Градской? Это рядом. Мне-то намного дальше. Я живу у Симоновки, что рядом с Воняловкой в нашей с тобой Чухлинке. Вон видишь товарняк идёт? Я сюда и обратно добираюсь на товарняках. На том разъезде сажусь на поезд и через час я дома. Дорога-то кольцевая.

      И Верзила пошёл от меня, не оглядываясь, держа под мышкой кусок сома в газетах. А я притащил свой кусок сома моей тётушке, и она приготовила из него отличный маринад с морковкой и специями...

                                                                 Послесловие

    Прошло много лет... Верзила стал известным и популярным артистом театра и кино Анатолием Обуховым, снявшимся в 35-ти фильмах.

  Анатолий Обухов. к/ф "Семь стариков и одна девушка", «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил».     

                                                          Александр Косарев. к/ф «Хищники».

      Коротышка стал всемирно известным актёром и кинорежиссёром Александром Косаревым, снявшим 11-ть фильмов, среди которых: "Сувенир для прокурора", "Хищники",  "Заложники дьявола" и другие.                              (фото Вячеслава Сергеечева). 

      А сынок художника написал вот эту книгу. Впоследствии выяснилось, что фразу: "Спасибо, но я не фриц", – сказал Александр Солженицын, который описал этот эпизод в своей книге "В круге первом".

                                                              Вячеслав Сергеечев, автор книги.

                                                               Киношные страдания

      Маринада из сома хватило нам с тётушкой на несколько дней. Меня снова потянуло на рыбалку. Встал несколько поздновато. Быстро оделся, сунул в сумку пару бутербродов и быстрым шагом стал спускаться к парку Горького со всей своей нехитрой рыбацкой амуницией. Опасливо лезу в дырку, выхожу к аттракционам, сворачиваю налево, прохожу к Нескучному саду. Вдали показался Андреевский мост.

      – Что это я всегда хожу по набережной? – думаю я. – Надо посмотреть: а что там выше?

     Поднимаюсь повыше. Домик небольшой, надпись: "Любительская киностудия". Заглянул из любопытства. За столом сидит мордастый мужчина в очках. Спрашивает он меня, наклонив голову и глядя поверх очков:

      – Чего тебе, мальчик?

      – Здесь снимают кино? – застенчиво спрашиваю я.

      – В принципе, здесь. А что? Хочешь сняться?

      – Да я не умею, – отвечаю я.

      – А тут и уметь-то не надо. Хочешь, я проведу с тобой кинопробу?

      Берёт он с полки небольшую кинокамеру, заводит её несколько раз, как будильник, и говорит мне:

      – Пошли на натуру. Возьми-ка из таза десяток огурцов.

      Я испугался и спрашиваю:

      – А далеко ли до натуры? Мне некогда, я иду рыбачить под Андреевский мост.

      – Рядом это, – отвечает Мордастый. – Да не суй ты огурцы по карманам. Накладывай их за пазуху. Будем снимать эпизод по рассказу Носова. Слыхал про такого?

      – Не, – мямлю я. – А это не долго? У меня ведь рыбалка запланирована, да я поздно встал. На прошлой неделе при мне один пацан сома здоровущего поймал под Андреевским мостом. Я сам видел. Не верите?

      – Верю, верю! Ты что, тоже хочешь поймать такого же сома? Знаю я Сашеньку, он частенько сюда заглядывает. Слыхал я про его сома. Повезло мальцу. Не урони огурцы-то. Попридерживай их руками. Который день маюсь я с вашим братом, а воз всё там же. Режиссёр на меня напирает: "Давай огурцовую пробу и баста!" – А где мне взять подходящего парнишку на пробу? Никто к нам в киностудию не заглядывает из ребятни. Домик-то наш на отшибе. А эти проклятые качели да карусели сильная для нас конкуренция. Да не роняй огурцы-то! Снимать будет нечего. Пошли на  натуру... А вот и сам режиссёр на подходе. Молод, конечно, да зелен, но другого у меня нет.

      Подходит молодой парень. Низенький такой, улыбчивый, лобастый и зубастый. Всё бы хорошо, только уж очень тщедушен был этот режиссёришка. Но ему шла его добродушная улыбка. Подошёл он бойко, поздоровался за руку с Мордастым, озорно глянул на меня и подмигнул:

      – Привет киногерою! Что так оробел? Смелее! Сейчас будем делать из тебя кинозвезду. Пока что огуречную, для начала. А потом, может быть, и помидорную. Где ты, Виктор Фёдорович, откопалтакого красавца? Да брось ты эту удочку! – обращается он ко мне.

      – Что вцепился в неё мёртвой хваткой. Прижимай обеими руками огурцы к животу, пока мы их не пустили под закуску. Пойдём на наш полигон. Отдай мне камеру, Виктор Фёдорович, я сам проведу кинопробу.

      – Вот и отлично, Роланчик, вот и отлично, – забубнил Мордастый. – Как ты вовремя. Иди, поработай, а я с газеткой посижу у входа. Может, ещё кого-нибудь из пацанов поймаю да приведу к тебе. Иди с богом.

      Тщедушный, весело балагуря со мной, тащит меня за дом. Недалеко от домика киностудии находился небольшой живой уголок, где в клетках содержался волк, лиса, кабан и олень. А в небольшом пруду плещутся несколько уток и белых лебедей. Я и ранее бывал здесь. Мне нрави-лось наблюдать за всей этой живностью, особенно за белыми лебедями. Проходя мимо пруда, Тщедушный остановился и предложил мне:

      – Давай покормим Борьку.

      – А кто такой Борька? – спросил я его.

      – Да вот он, красавец. Плыви к нам, наша радость.

      И Тщедушный зацокал языком, подманивая недалеко плавающего от нас крупного белого лебедя.

      Тот, величественно держа голову и приподняв слегка свои белоснежные, просвечивающиеся на солнце крылья, неторопливо подплыл к нам на расстояние вытянутой руки. Тщедушный достал из кармана хлеб и стал крошить его лебедю, приговаривая:

      – Боря, наш ненаглядный, ешь, дорогой. Не бойся, здесь все свои, никто тебя не обидит.

      Последний кусок хлеба Тщедушный протянул лебедю на ладони. Борька спокойно, без суеты и с достоинством взял хлеб своим клювом, окунулего в воду, помотал в воде клювом и, не торопясь, проглотил. Тщедушный, улыбаясь, смотрел на Борьку и вроде бы совсем про меня забыл. А Борька стал величественно кружить около нас в воде, демонстрируя нам все свои прелести. С его красного носа капали в воду капли. От капель на воде разбегались небольшие шустрые круги. Борька ещё несколько раз мотнул своей прелестной головкой. Капли с клюва веером разлетелись в стороны, сверкая на солнце. Несколько капель попали на его оперение, но тут же скатились в воду. Его белоснежное оперение живописно отражалось под ним в воде, а чёрные лапки неторопливо двигались, создавая в отражении сказочно-зыбкую опрокинутую картинку. Тщедушный поднялся с колена, помахал Борьке на прощанье рукой и потащил меня к небольшому болотцу. Устанавливает он меня на краю болотца, вытряхивает мои огурцы и начинает объяснять:

      – По сценарию ты мелкий воришка. Залезаешь в огород, рвёшь огурцы, запихиваешь их за пазуху и собираешься тикать. Но неожиданно появляется хозяин и пытается тебя поймать. Ты прижимаешь к животу огурцы и тикаешь. Понял? Делов-то тут на несколько минут. Валяй, а я буду снимать.

      Он отошёл на несколько шагов в сторону, кинокамера в его руках застрекотала. Я смотрю в объектив кинокамеры и начинаю, не отрывая своего взгляда от кинокамеры, на ощупь собирать огурцы с земли.

      – Да нет, не так! – остановил меня Тщедушный. – Ты не смотри на меня, ведь я просто тебя снимаю. Меня в натуре, по сценарию нет. Есть хозяин огорода, который совсем в другой стороне. Представь, что он стоит чуть левее меня. Выкладывай огурцы назад, начинаем второй дубль.

      Снова застрекотала кинокамера. Я зажался, выпучил глаза в сторону предполагаемого хозяина огорода и стал снова на ощупь набивать огурцами свою рубашку. Тщедушный снова остановил кинокамеру:

      – Зачем таращишься и рвёшь огурцы не глядя? Смотри что рвёшь. Хозяин ещё не появился, выкладывай огурцы назад. Начинаем третий дубль.

      Снова застрекотала кинокамера. Я стал лениво собирать разбросанные огурцы и совать их себе за пазуху, думая про себя, что попал в ненужную мне историю. Тщедушный снова остановил съёмку:

      – Да не собирай ты огурцы, как со стола. Огурцы, якобы ещё растут, их надо срывать. Понима-ешь? Снимаем четвёртый дубль.

      Застрекотала кинокамера. Я пытаюсь делать вид, что срываю огурцы с грядки. Добросовестно заталкиваю их за пазуху, опять думая про себя, что не лёгкая это профессия быть киноактёром.

      Тщедушный снова останавливает съёмку:

      – О чем ты думаешь, о предстоящей рыбалке? Ты должен думать о том, как бы поскорее нарвать огурцов да смыться, пока тебя не застукали. Изобрази на лице страх. Лихорадочно рви огурцы, долго не мешкай, вставай и пытайся убежать. Понял? Начинаю снимать пятый дубль. Старайся, а то скоро плёнка кончится.

      В который раз затарахтела камера. Я лихорадочно "рву" огурцы, заталкиваю их себе за пазуху и снова думаю про себя:

     – На кой ляд мне эта тягомотина? Под Андреевским мостом стайками ходят плотвички, может даже и ещё один сом, а я тут теряю время с этим Тщедушным. Поскорее бы отмучиться да "сделать ноги".

      Тщедушный выключил кинокамеру, бросил её с досады болтаться на свою тонкую, как у гуся, шею и возвёл руки к небу:

     – Господи, когда ты пошлёшь мне что-нибудь стоящее? Мальчик, у тебя нет ни малейших способностей к киноискусству. Иди ко всем чертям!

     Он плюнул на огурцы и поплёлся к своему домику, чертыхаясь на ходу, а я бойко пошёл под Андреевский мост, совсем не расстроившимся, а очень довольным. Наконец-то эта тягомотина закончилась. Что может быть лучше рыбалки? Через много лет я узнал, что "снимался" у самого Ролана Быкова.

                                                          Малосольные, под закусь

      Хорошо покачаться на качелях в парке имени Горького, если есть денежка. Хорошо упросить контролёра пустить на колесо обозрения без денег, если удастся. Но сколько можно ходить по парку, где так много соблазнов, с пустыми карманами? При слове мороженое рот наполняется слюной –устанешь глотать. Поэтому этого слова я никогда не произносил вслух. Но говори, не говори, а почему-то к мороженице с коробом на колёсах тянет, как магнитом. Не хочешь к ней подходить, но всё-таки подходишь. Стоишь около неё, облизываясь, и смотришь, как на её тележке лежит, запотевая на тёплом воздухе, парочка "Эскимо" на палочке в серебристой обёртке. Стоишь пять минут, десять. Стоишь полчаса. Детишки с родителями подходят к мороженице, им покупается вкусное мороженое. Они развёртывают серебряную фольгу и ... Нет, такое выдержать более 30-ти минут невозможно. Лучше уйти от мороженицы подальше. Куда пойти? Всё уже в парке осмотрено и прощупано. Остаётся одно – рыбалка. Значит, решено: к Андреевскому мосту! И никаких там киностудий. Нечего терять драгоценное время на всякую там ерунду. Кино. Хорошо смотреть кино! А сниматься? Да это такая тягомотина, что противно даже подумать. Пройду мимо киностудии, даже не посмотрев в её сторону. Конечно, пройду мимо, а если и взгляну, так только лишь одним глазом. Что там может быть интересного? Вот у Андреевского моста, так это действительно интересно.

      Надо же, Сашок поймал сома, которого мы втроём еле дотащили. Вот бы и мне поймать такого же. Киностудия. Подумаешь, киностудия! Да ещё и любительская. Надо же! Опять этот Тщедушный. Что это он с жаром объясняет Сашку? Неужели снова про свои дурацкие огурцы? Машет руками, как пугало на ветру, а на его тонкой гусиной шее болтается та же самая кинокамера. Болтается камера сильно. Как бы не оторвалась да не попала мне по башке. Сашенька стоит перед ним чистенький и опрятный, как огурчик, в белой маячке. А Тщедушный всё распаляется и распаляется. Он описывает своими тощими и костлявыми руками круги в воздухе, дует на круги, будто бы они всамделишные, как полудурок, и корчит рожи, от которых даже чертям, наверное, было бы страшно. Только откуда здесь черти? Чертей не видать, здесь лишь Тщедушный, Сашок да я, скрывающийся за кустом. Нет, чуть поодаль ещё стоит чернявенький мальчик, чуть повыше Сашка, и внимательно, с улыбочкой наблюдает, как и я, за Тщедушным. А чертей здесь нет.

      Вот Тщедушный тянет Сашка за собой на то же самое болотце. А на ходу Тщедушный тараторит безумолку. Тараторит скороговоркой, будто боится, что ему не дадут высказаться. А кому Тщедушного останавливать? Останавливать его некому, разве только чертям, но чертей-то здесь нет. Чернявенький идёт за ними. Раскладывают на земле те же самые проклятые огурцы. Сашок нагибается и начинает, таинственно оглядываясь, "срывать" огурцы и запихивать их себе за пазуху. Тщедушный застрекотал своей кинокамерой. Сашок набил целую майку огурцов и довольный поднимается с земли, придерживая огурцы руками. На лице Сашка было написано предвкушение предстоящего поедания огурцов. Наверное, он представлял себе, как придёт домой и скажет:

      – Привет, бабуля! Сегодня рыбы нет, но зато есть свеженькие огурчики.

      И высыплет всё содержимое майки в таз. Бабуля его очень обрадуется. Она возьмёт в руки самый смачный огурец, помоет его под краном, разрежет вдоль ножичком, натрёт крупной солью и скажет Сашеньке...

      – Валерик, выскакивай из засады и отнимай у Сашеньки огурцы с твоего огорода, – завопил истошно Тщедушный, не выключая кинокамеру.

      Чернявенький подскакивает к Сашку. В его глазах злость и возмущение. Он орёт на Сашка так, что эхо гулким отзвуком разверзло мирную тишину парка. Сашок, оторопело, смотрит на Чернявенького. В глазах Сашка неподдельный страх и ужас. Чернявенький хватает Сашка за майку. Рывок и все огурцы у Сашка посыпались на землю.

      – Стоп! – сказал Тщедушный. – Молодцы, ребята, ай да молодцы! Хорошо сработали. Конец съёмке этого занудного эпизода. Я же говорил, что делов-то тут на пять минут. Слава богу, осилили. Пусть Носов теперь подавится своими огурцами. По домам, ребята. А ты, Сашенька, проявил особые способности. Приходи к нам в ТЮЗ. Авось из тебя и вырастит хороший актёр. А огурцы эти возьми себе. Ешь их, проклятых, на здоровье, пока они свеженькие. Я-то больше люблю огурчики малосольные, под закусь.

      Тщедушный развернулся и ушёл в сторону домика киностудии, что-то весело насвистывая на ходу. На его лице была довольная улыбочка.

      Я вылез из засады и подошёл к Чернявенькому и Сашку:

      – Привет, Сашок! – сказал я. – И охота тебе тратить время на такую ерунду, когда под Андреевским мостом ловятся сомы да плотвички?

      – А, сынок художника, – отвечает Сашок. – Здорово! Вовсе это и не ерунда, – это кино. Быть актёром – это здорово. А сомы от меня никуда не уйдут. Всех их до единого переловлю. Вот только незадача: грузило оторвалось да улетело в Москва-реку. Надо сходить на свалку, там много свинца. Вот мы с Валериком туда и собираемся пойти. Пойдём с нами.

      – А это далеко? – спрашиваю я.

      – Да рукой подать, за полчаса доберёмся. Пойдём.

      И мы отправились за Андреевский мост на свалку. По пути нас немного подмочил дождь. Скрываясь от дождя под каким-то развесистым тополем, Сашок спросил у своего дружка:

      – Валерик, расскажи, как тебя схватили менты и поволокли в милицию.

      Валерик стал рассказывать о том, как он неделю назад ходил на эту свалку. Что свинца на свалке в тот день он отыскать не смог, а на глаза попалась бухта алюминиевого провода, которая осталась у рабочих после монтажных работ на свалке. Рабочие бросили бухту и ушли.

      – Я решил, – говорит Валерик, – что провод они бросили за ненадобностью. Как только рабочие ушли со свалки, я взял бухту и пошёл домой. Тяжёлая такая бухта, все плечи мне отдавила. Подхожу к своему бараку, а ко мне подъезжают два милиционера на мотоцикле с коляской, хватают меня за шиворот, заталкивают в коляску.

      – За что? – спрашиваю я их. – Что я сделал?

      Мент, что в коляске, засадил мне подзатыльник и говорит:

      – За то, что ты вор, – украл бухту с проводом.

      Я им говорю, что ничего не крал, что этот провод я нашёл на свалке.

      – Вот отвезём тебя в милицию, а там и разберёмся.

      Я в слёзы, а мент дал "газу" и повёз меня в милицию. Второй мент держал меня всю дорогу за шиворот, чтобы я не убежал. Привозят меня в милицию и на ковёр к их главному. Тот такой

вредный, ухватил меня за ухо и говорит:

      – Давно занимаешься воровством? Где живёшь, в какой школе учишься? Как твоя фамилия, как звать?

      Я ему торопливо сказал всё, как есть. Назвал номер нашей школы, а у самого слёзы в глазах. Начальник схватился за телефон, стал звонить в школу. Через пару часов пришёл ты с нашей училкой.

      Лидия Дмитриевна всплеснула руками:

      – Валерик, как ты посмел украсть провод? Зачем тебе это нужно? Теперь ты опозорил нашу школу. До сих пор в нашей школе были только хулиганы и двоечники, а теперь появились и воры. Стыд и срам!

      Начальник нашу училку успокаивает, говоря, что на первый раз будем считать этот инцидент недоразумением, и что он надеется на то, что такого больше не повторится.

      – Легко отделался, Валерик, – сказал Сашок. – Если попадётся нам на свалке провод бухтой, больше его брать не будем. Хватит с нас обрывков медных да свинцовых кабелей.

      Закончился дождичек. Выбираемся из-под дерева и подходим к свалке.

      Обычная свалка, каких я видел ранее предостаточно. Нагромождения железяк и стружек из-под фрезерных и токарных станков. Ничего особенного, так себе свалка. Наша чухлинская свалка побогаче. У этой только стружек под завязку, с трёхэтажный дом, наверное. Наша чухлинская зато от души завалена железячками да трофейной военной техникой. Порылись с часик мы на свалке. Набрали много обрывков кабелей в свинцовой оплётке. Свернули кабели бухтой, надели через головы на плечо, как надевают солдаты свои одеяла, и пошли довольные назад.

      – На грузила хватит, а остальное сдадим в утиль. Будет и на мороженое с газировкой, – деловито сказал Сашок.

      Подходим к Калужской заставе. Сашок говорит, обращаясь к Валерику:

      – Попить охота.

      – Зайдём ко мне, – отвечает Валерик, – бабушка подсуетилась с квасом.

      Подходим к длинному одноэтажному бараку, каких по Москве было тогда много.

      Открываемвходную дверь с торца барака. Длинный коридор без лампочек. В конце барака просматривается вторая выходная дверь. Из под наших ног врассыпную метнулась стая серых, огромных крыс и скрылась в дырах. Мои спутники на это никак не прореагировали. Я же от неожиданности вздрогнул.

      – Да не бойся ты их, – сказал Валерик. – Если их не трогать, то они не кусаются.

      – Что же вы не заведёте котов, чтобы они извели всех этих тварей? – спросил я Валерика.

      – Было много котов, да крысы их сами всех поизвели, – пояснил Валерик. – Остался только один кот у бабки Матрёны. Но он боится высунуть нос в коридор: сожрут в несколько секунд. Заходите в комнату. 

      Заходим. Небольшая комната с одним окном. Чистенько и опрятно. Слева печка, кровать и старенький диван. У окна посередине стол и насколько стульев. На столе глиняный кувшин, прикрытый полотенцем. Валерик достаёт стаканы, разливает квас. Мы пьём пенящийся, вкусный квас и покидаем это весьма скромное и небогатое жилище. Выходим в коридор. Из-под ног вылетают несколько всё тех же крыс и, не торопясь, неохотно скрываются по дыркам. Я недоумеваю:

      – Как вы это терпите? Неужели нельзя их вывести?

      Валерик равнодушно поясняет:

      – Пробовали всё, вывести их невозможно. Скорее они нас выведут. Слава богу, что на нас кидаются редко. Несколько людей, покусанных крысами, у нас имеется.

      Выходим из барака. После барачного сумрака яркое весеннее солнце ослепило нас своим сиянием.

      – Валерик, – сказал Сашок, прикрывая свои глаза от солнца ладошкой. – Несколько дней назад я видел тебя гуляющим по набережной в Нескучном с Ольгой Селезнёвой. Какие у ней красивые глаза и русые косы. Я частенько привязываю Селезнёву за эти толстенные косы к школьной парте. Уж очень она забавно при этом дёргается. Ругается она на меня за это, конечно. Но я вдобавок возьму да и оболью её чернилами. А она меня бьёт по голове своим портфелем. Не больно бьёт. Вот потеха-то! Её подружка Светка Голофеева мне рассказывала, что ты подсунул Ольге Мопассана. Правда это?

      – Сашок, я не подсовывал Мопассана, а предложил ей почитать его, – отвечает Валерик.

      – А почему ты ей не предложил Джека Лондона или Бальзака? – не унимался Сашок. – Признавайся! Наверное, ты хотел подогреть у Ольги интерес к разным там романтическим амурным сценам? Зря ты за ней ходишь по пятам, как привязанный. У Селезнёвой нет к тебе настоящего интереса, вот ты и подсовываешь ей эту фигню. А она, как рассказывает Светка, ночи напролёт под одеялом с фонариком читала до утра твоего Мопассана. Отец Селезнёвой застал её за этим занятием и устроил разнос. Скандал по этому случаю в доме был отменный. Жаль, что я не присутствовал. Хотелось бы посмотреть: может отец и отшлёпал твою Ольгу ремнём. Ты же знаешь, что Мопассан запрещённый писатель.

      – Сашок, – отвечает, краснея, Валерик. – Мопассан красиво пишет о...

      – Да знаю я! – перебивает Сашок с издёвкой друга. – Разные там ажуры-бонжуры. Лучше бы он писал, как Виктор Гюго. Его роман "Труженики моря" о сильных людях без всяких там фиглей-миглей. А твой Мопассан распускает слюни. Тьфу ты, как противно!

      – Сашок, – возражает ему Валерик, – Мопассан пробуждает у читателей интерес к прекрасным чувствам.

      – Это к любви, что ли? – и Сашок картинно стал раздавать налево и направо воздушные поцелуи.

      – Да нет, – отвечал Валерик несколько обиженно, – я спросил у Оленьки что она читала. Она ответила, что ничего кроме школьной литературы. Но ведь ей надо развиваться, как личности. Только разнообразная литература в широком смысле слова может пробудить у людей интерес к чему-то значительному, чувственному, содержательному, творческому. А если ничего не читать, то вырастут люди примитивными технарями, если не дворниками. Я надеюсь, что Оленька после Мопассана будет много читать, набираться ума-разума, и увлечётся чем-то возвышенным. Где этому можно научиться, если не в книжках? Люби книгу, иначе тебя никто не полюбит. Вдруг, у ней появится мечта стать поэтессой, как Марина Цветаева, или скульптором, как Мухина. А вдруг Оленька в будущем станет знаменитой артисткой?

      – Станет, – с иронией говорит Сашок другу. – Скорее всего, она станет самбисткой. Последний раз она мне так въехала по башке своим портфелем, что моя голова загудела,как колокол. Еле отдышался.

      Злючка она! Я ещё не раз оболью её чернилами.

      – Сашок, зачем обижаешь Оленьку? – проговорил Валерик сдержанно, потупив глаза. – Она тебе ничего плохогоне сделала.

      – А она отказалась пойти со мной в парк Горького и покататься на качелях, – отвечает Сашок мозмущённо.

      – Сашок, не обижай ты её. Оленька мне очень нравится.

      – Да вижу, не слепой, – говорит Сашок с ехидцей.

      – Ты юлой крутился около неё на набережной, а затем прыгнул в одежде с парапета в Москва-реку. А водица-тоещё холодна. Не заболел после этого «геройского» поступка? Что ты этим хотел сказать Селезнёвой?

      – Сашок, оставь ты нас с ней в покое, – просит, смущаясь, Валерик друга.

      – Ладно, наш Ромео, – ехидно, но добродушно с улыбочкой продолжает Сашок. – Только пусть твоя Джульетта хоть разок сходит со мною в парк. Я её угощу мороженым и газировкой.

      Переходим через мост на Сашину сторону. Подходим к его дому №30. Сашок спрашивает меня:

      – Зайдёшь ко мне? Отолью тебе грузило под мышку. Может, ты тоже поймаешь сома.

      – Угу, – отвечаю я.

      Поднимаемся к Сашку. Бабушки его дома не было. Разделываем кабели, срезаем свинец. Сашок достаёт большую сковородку. Ту же самую, на которой жарили сома. Ставит сковородку на газовую горелку. Накладывает свинец на сковородку. Свинец серебристыми струйками вытекает из-под горки свинцовой оплётки. Сашок берёт столовую ложку, обёртывает её полотенцем, чтобы не обжечь руки, разогревает ложку на другой комфорке и зачерпывает ею расплавленный свинец. Заливает свинец в самодельную формочку из жести. Свинец быстро застывает. Грузило под мышку готово. Остальной свинец с кабелей через полчаса на сковородке застыл. Сашок его вытряхнул на плиту.

      – На пять эскимо и газировку хватит, – говорит Сашок. – Айда в утиль...

      Прошло не так уж много лет. Ольга Селезнёва стала знаменитой артисткой театра.

    Заслуженная артистка России Ольга Ивановна Селезнёва. Сцена из спектакля театра имени Ермоловой "Айседора" (справа). Айседора Дункан – Ольга Селезнёва. Сергей Есенин – Сергей Безруков.

                                                      Надкусанный пирожок

      – Тётя Капа, – восторженно обращаюсь я к своей тётушке, – у меня есть грузило, чтобы поймать сома, однако, нет тройника. Дай мне денег на тройник и толстую леску.

      – Сынок, – отвечает тётушка озабоченно. – Может, хватит с тебя плотвичек? Сом-то тебя может утащить в Москва-реку. А где я найду себе ещё такого сынка?

      – Да не, – говорю я уверенно тётушке, – я его сам куда угодно утащу. Дай денег.

      – Ладно, – улыбается тётушка, – главное смотри, чтобы не случилось наоборот. Только баловство всё это. Сома мы ели действительно большого, только вы ли его поймали?

      – Тётя Капа, – тараторю я, – мы его поймали, мы. Дай денег.

      Даёт мне тётушка деньги. Бегу я к кинотеатру "Авангард", что стоит рядом с Калужской площадью в здании бывшей церкви.

      У этого кинотеатра с рук барыги торговали дефицитными рыболовными принадлежностями. Подхожу к одному барыге, к другому, выискивая нужные мне снасти. У одного долговязого и худющего небритого барыги я увидел большой выбор нужного мне товара. Тыкаю я пальцем в его самый большой тройник и спрашиваю:

      – Этот под какую рыбу пойдёт?

      Тот смотрит на меня снисходительно сверху вниз и говорит, почёсывая небритую щёку:

      – Этот тройник не для тебя.

       При этом от его почёсывания щеки раздался хруст, как мне показалось, на всю Калужскую Площадь.

      Такой хруст можно услышать разве что при покосе пересохшего камыша.

      – На сома пойдёт? – продолжаю я наседать на Небритого.

      – Не, на сома не пойдёт, – и он снова прошёлся своими когтями по небритой щеке с тем же камышовым хрустом, воровато оглядываясь по сторонам.

      – А на кого пойдёт? – не унимался я.

      – Ну, скажем, на тайменя в три пуда пойдёт.

      Небритый снова чесанул щёку. Интересно, думаю я про себя: из такой жёсткой щетины, как на его щеке, получилась бы отличная леска. Наверное, выдержала бы не только тайменя, а и моего пока ещё не пойманного сома в придачу.

      – А леска какая у вас есть к этому тройнику? – продолжаю я приставать к Небритому.

      Тот занёс свою руку над небритой щекой да и замер, не шевелясь и недоумённо всматриваясь в меня. Я съёжился. Небритый постоял так несколько секунд с поднятой рукой, затем чесанул от души по щеке да и говорит:

      – Малыш, ты не с подводную ли лодку хочешь поймать рыбу? В наших окрестностях такой крупной рыбы, чтобы попалась на этот тройник, отродясь не водилось. Возьми вот этот тройник, он тебе подойдёт.

      И тыкает пальцем в тройник, как у Сашка. Тыкает пальцем, а сам одной коленкой нервно бьёт по второй коленке. Стук при этом раздаётся примерно такой же, как при ударе одной деревянной ложки по другой ложке.

      Я думаю про себя: Сашок поймал большого сома, но я-то поймаю сома ещё большего. Такой маленький тройник мне не нужен.

      – Не! – говорю я со знанием дела. – Этот тройник мне не подойдёт. Мне нужен только вот этот.

      И тыкаю пальцем всё в тот же самый большой тройник Небритого.

      – А к нему, – настырно продолжаю я, – леску покрепче.

      Небритый ещё разок чесанул когтями по своей щеке всё с тем же камышовым хрустом, ещё стукнул коленками и говорит:

      – К твоему тройнику вот эта леска будет в самый аккурат.

      Я смотрю на леску, пробую кончик лески на зуб и довольно хмыкаю:

      – Не прокусывается.

      – Выкладывай, малыш, деньги на бочку, – говорит Небритый.

      Оглядываюсь вокруг. Никакой бочки не обнаружив, протягиваю все свои деньги барыге на ладошке. Барыга криво улыбнулся:

      – Малыш, маловато будет, – и снова несколько раз стукнул коленками. При этом с его лица не сходила его кривая улыбочка.

      Я отвечаю, что больше денег у меня нет. Лицо у Небритого вытянулось и поскучнело. Кривая улыбочка пропала. Губы его выдвинулись вперёд и к носу трубочкой. Он досадливо сплюнул на асфальт, растёр плевок ногой и, в очередной раз чесанув когтями по своей небритой щеке, махнул досадливо рукой и забрал мои деньги. Я благодарно киваю головой небритому барыге со стучащими коленками и бегу счастливый и радостный домой. Показываю покупку тётушке.

      – Молодец, сынок, – сказала тётушка с весёлой иронией. – На такую леску можно поймать даже бегемота. А тройник превосходен. Как он красив Будь я сомом, так проглотила бы его с удовольствием.

      Я торопливо привязал леску и тройник к удилищу, приладил грузило и поплавок.

      – Тётя Капа, жди меня с сомом, – сказал я самоуверенно тётушке. – К вечеру вернусь.

      – Жду, сынок, жду, – отвечала мне снисходительно тётушка, засовывая в мои карманы любимые мною пирожки с картошкой и жареным луком. – Допоздна не задерживайся.

      Я стрелой лечу в парк, просовываю голову в дырку, кручу головой влево, вправо, проверяя, нет ли дружинников. Сворачиваю наискосок и вприпрыжку подлетаю к Андреевскому мосту через Нескучный сад. Под мостом уже сидит с удочкой Сашок и какой-то с ним парень.

      – Сашок! – говорю я возбуждённо ему вместо приветствия. – Сейчас я сам поймаю сома не меньше твоего. Смотри, какая у меня леска и тройник.

      Сашок смотрит на леску, лениво проверяет её на крепость и говорит:

      – Это не леска, а корабельный канат. Такая леска годится только для ловли акул. А на твой тройник можно поймать даже кита. Валяй! Садись рядом, доставай мышку.

      – Ой! – сказал я. – Про мышку-то я и не подумал. А нет ли у тебя запасной мышки взаймы?

      – Запасной мышки у меня нет, – равнодушно отвечает Сашок.

      Я приуныл. Сом, как мне казалось, был мною почти пойман. Сразу настроение упало. Всё вокруг стало совершенно неинтересным. Солнце стало тусклее, в воздухе почему-то запахло тиной. Противные воробьи расчирикались некстати. Жизнь дала трещину. Машинально достаю тётушкин пирожок. Откусываю чуток от пирожка, но есть не хочется. Моё ленивое пожёвывание привлекло внимание Сашка. Он скосился на мой надкусанный пирожок. Достаю второй пирожок из кармана и протягиваю его Сашку. Тот смотрит на пирожок с интересом.

      – С чем пирожок? – спрашивает он, бросая на землю удилище.

      – С картошкой и жареным луком, – отвечаю я уныло.

      – Бяша, ты с картошкой любишь? – спрашивает Сашок дружка, протягивая ему мой пирожок.

      – Спра... спра... спрашиваешь! – отвечает тот сильно заикаясь и вырывая из рук Сашка пирожок.

      Он моментально его проглатывает почти не разжёванным. Я протягиваю Сашку второй пирожок. Тот его поглощает с такой же скоростью и глядит на мои раздувшиеся карманы. Я достаю из карманов все тётушкины пирожки. Сашок со своим другом моментально их все поедают и смотрят вожделенно на мой пирожок, слегка надкусанный. А мне есть совсем не хочется. Я расстроен до предела отсутствием мышки. Так мы сидели довольно-таки долго. Москва-река неторопливо несла свои воды мимо нас, Андреевского моста и моего не пойманного сома. Я окончательно приуныл. Молчание прервал Бяша, как его назвал Сашок. Что это за имя такое, недоумевал я? А Бяша сказал, обращаясь ко мне сочувственно:

      – Не... не... не... расстраивайся. Во... во... вот сегодня мы поймаем нашего со... со... сома, а завтра ты придёшь с мышкой и поймаешь сво... сво... своего.

      Я отрицательно замотал головой:

      – Не, мне позарез нужен сом сегодня. Я тётушке обещал.

      – А... а... а... ты привяжи крючок поменьше, ска... ска... скатай шарик из пирожка, да по... по... полови плотвичек, – продолжал Бяша.

      – Чего катать шарики? – ухмыльнулся Сашок. – Цепляй твой пирожок целиком на тройник. От такого вкусного пирожка только дурак откажется.

      Он взял из моих рук слегка надкусанный мною пирожок, откусил пол пирожка с другой стороны, нацепил остатки пирожка на тройник и закинул в Москва-реку.

      – Я его надкусил немного, Славик, – сказал Сашок облизываясь, – чтобы из него аромат лучше выходил. По-моему опыту знаю, что ни один сом от такого соблазна не устоит. Будет тебе сом. Держи крепче удилище.

      Я неуверенно взял своё удилище в руки:

      – Сомы же любят мышек.

      – Сомы всё любят, – продолжал самоуверенно Сашок. – Нам пирожки понравились, и у сома губа не дура. Проглотит за милую душу. Ещё спасибо скажет.

      – Не... не... непременно сожрёт, – сказал Бяша. – У... у... у тебя не осталось больше пи... пи...

пирожков?

      Я отрицательно замотал головой. Но настроение моё слегка поднялось. Появилась надежда, которая, как я узнал намного позже, умирает последней. А зачем мне сейчас умирать? Я ещё в своей жизни не поймал ни одного сома. Сидим мы под нашим мостом час, другой, но поплавки наши почему-то не колышутся. Наверное, у сомов сейчас нет аппетита. Ну, ничего, время, как я узнал впоследствии, пока терпит. Потерпим и мы. От скуки между нами ведётся неторопливая беседа о школьных проделках, вредных училках, у которых на уме только одни наши пятёрки, которые нам даже и на фиг не нужны, о замечательных свалках, где много полезных железячек, и многом другом, без чего настоящее детство просто невозможно. Неожиданно Сашок спросил:

      – Бяша, а помнишь, как в первом классе на Новый год мы сыграли пьесу "Двенадцать месяцев". Я был Февраль, а ты Январь.

      – Да по... по... помню, – ответил Бяша медленно и с трудом выговаривая слова.

      – И... и... интересно было. Ма... ма... мама мне сшила бо... бо... бороду, но у... у... училка...  

      И Бяша замялся, застеснявшись своих трудностей в произношении.

      – А училка, – договорил за Бяшу Сашок, – запретила тебе её надеть, говоря, что Январь – это молодой месяц, и ему не положено иметь бороду. А ты в рёв, уж очень борода тебе понравилась.

      – Да... да... да, по... по... понравилась.

      – А Валерик Дробинский, – продолжал Сашок, – отказался участвовать в спектакле.

                               Саша Косарев.           Серёжа Бегинин. (Бяша).        Валерик Дробинский.

    У Валерика на уме уже тогда были только одни самолёты. А сейчас он говорит, что пойдёт учиться на лётчика, как вырастит. Быть лётчиком это здорово! Ты хочешь стать лётчиком?

      – Не, – отвечал Бяша. – Я хо... хо... хочу стать певцом.

      – Да ты что? – возражает Сашок. – Я бы сам пошёл в лётчики да не могу.

      – По... по... почему? – спрашивает Сашка Бяша, поглаживая своё горло и приподняв голову.

      – Мне понравилось выступать в нашем школьном спектакле, и я стану, как вырасту, артистом. Театр – это не хуже неба.

      – За... за... заплатили тебе, Сашок, – спросил Бяша, – за ра... ра... работу осветителем при съёмке фильма на Длинке? Мо... мо... мороженца за... за... захотелось.

      – Какое там заплатили! – отвечает Сашок дружку. – Держи карман шире. Плакали наши мороженые. Три дня пропускал школу понапрасну. Держал подсветы с утра и до вечера, аж руки чуть не отвалились. А у тебя как прошли съёмки фильма?

      – Но... но... нормально, – с трудом отвечает Бяша, продолжая поглаживать своё горло.

      – Пел в хо... хо... хоре.

      – Как будет называться фильм? – поинтересовался Сашок.

     – Ва... Ва... Васёк Трубачёв и его то... то... товарищи, – сказал Бяша, сильно заикаясь,а затем свободно запел:

     – Костры горят далёкие...         

     Разговор зашёл о наших отцах. Я быстро доложил, что мой отец художник. Это не вызвало никаких реакций у моих собеседников. Сашок сказал, что его отец полковник, и что у него вся грудь в орденах и медалях. И что он в школу ходит в настоящей гимнастёрке, сшитой ему на заказ. А на его гимнастёрке приколоты две настоящие отцовские медали. Одна за взятие Берлина, а другая... И он виновато почесал себя за ухом.

      А Бяша, воспользовавшись паузой, стал, заикаясь, рассказывать о том, что его отец секретный работник СМЕРШа: Смерть шпионам. И что отец переловил кучу шпионов, за что его наградили орденами и почётными грамотами. Правда, зарплаты не прибавили. И что с войны его отец привёз саблю самого лютого фашиста Геринга.

      И что он этой саблей часто играет, если дома нет папы и мамы.

      – А са... са... сабля с головой льва, – продолжал Бяша распаляясь. – А вместо глаз у... у... у льва два огромных ру... ру... рубина. На сабле ненавистная нам фашистская сва... сва... свастика. Вот этой саблей Геринг по... по... порубал многих наших солдат. Чтоб ему на том свете е... е... ещё раз сдохнуть.

      – Да слышал я про твою геринговскую саблю, – сказал Сашок, бросая удилище на землю. Слышал не один раз. Дай поиграть.

     – Ты... ты... ты что? – Бяша вытаращил глаза. – Э... э... это жеопасное оружие. Ты же не знаешь, что са... са... сабли иногда могут сами по себе срубить го... го... голову? Отец мне за-прещает играть са... са... саблей. Не дам! Но могу дать по... по... поиграть на трофейном а... а... аккордеоне. Кто знает? Мо... мо... может на нём играл даже Геббельс.

   – На кой ляд мне твой дурацкий аккордеон, – продолжал канючить Сашок, – даже если на нём играл падла Гитлер. Сам пиликай! Дай саблю Геринга.

   – Не дам.

    – Жадина-говядина – обидчиво поджал губки Сашок. – Как бы было хорошо помахать этой саблей хоть чуток. Дай! Что тебе стоит? Я и махну-то саблей всего разок, другой. Нужна мне больно твоя паршивая сабля. Я на нашей свалке таких сабель кучу видел и намахался ими вволю... Правда, все они без головы льва. Дай, ведь мы с тобой друзья. Неужели наша дружба для тебя ничего не значит?

      Бяша насупился, в его глазах была искренняя участливость к просьбе друга, но запрет отца был для него законом, который он преодолеть не мог. Бяша ещё больше выпучил глаза, в которых навёрстывались слёзы, он начал пыхтеть, размахивать руками, показывая, что ничем помочь Сашку не может.

      – Не... не... не дам! – наконец с трудом произнёс Бяша и в голосе его прозвучали непререкаемые

нотки.

                                      Стеклянные глаза и выколотые

      – Смотри, Бяша! – неожиданно сказал Сашок озабоченно. – К нам идёт Блондинчик и рыжий Краснолоб.

      – Славик, – тихо обращается Сашок ко мне, – ты сиди и не вякай. У Блондинчика отец генерал МВД. Блондинчик язва и любит хамить, но ты не заводись. А рыжий Краснолоб, чуть-что не так, то бьёт в рыло без предупреждения. В случае чего, с ними не дерись, – загремишь на Петровку 38-мь.

      Подходят двое парней чуть постарше нас. Один из них невысокий блондин с чубчиком. На нём костюмчик, как у взрослого, хотя он ещё подросток. На носу у него очки с круглой оправой. Пострижен под полубокс. Из-под чубчика он нахально и самоуверенно на нас поглядывает. Конечно, думаю я, можно и хамить, если твой папа генерал МВД. С таким сынком лучше быть поосторожней. Второй парнишка был крепышом высокого роста. Его огненно-рыжая лохматая голова сияла среди белого дня, как костёр. Из под рыжих косм торчали оттопыренные уши. Глаза у него были слегка на выкате. Не доходя несколько шагов до нас, рыжий Космач нагнул голову, поднёс к глазам руки, а когда поднял голову, то он глядел на нас двумя выпученными стеклянными глазами, зажатыми в его глазницах. При этом вид у него был, как у сумасшедшего.

      – Червонец, – обратился Рыжий Космач к Сашку.

      При этих словах Космач разжал глазницы, и его два стеклянных глаза выпали в подставленные ладони. Сделано это было артистически. Чувствовалось, что этот приём он часто использует, так как его действия были доведены до автоматизма. Не дожидаясь нашей реакции на увиденное, Космач продолжал глядеть на Сашка своими слегка выпученными глазами, крутя в своей левой руке стеклянные глаза:

      – Что надыбал новенького на Длинке? Говорят, что ты к своему царскому золотому червонцудобавил ещё один. Покажи.

      – Да ты что, Краснолоб? – отвечает Сашок. – Я прикопал только Екатерининку.

      Второго золотого червонца надыбать не удалось, но надеюсь. Ты что запропастился? Давно тебя не видел. Может, сходим как-нибудь к дзотам или броневику и вместе пороемся?

      – Да недосуг мне, – сказал Рыжий Космач, ловко жонглируя стеклянными глазами. – Левит взял на нашей фабрике ящик стеклянных глаз. Мы с Орликом толкаем это. Подключайся к нам, – дело стоющее.

      – Как это удалось Левиту? – спросил Сашок.

      – Да ночью, через форточку. Я его лично подсаживал. Смотри!

      И рыжий Космач вынул из кармана целую горсть стеклянных глаз.

      – Хорошо идут голубые глаза по три рубля за пару. Хочешь я тебе уступлю их всего за два рубля? Чистый рубль твой.

      – Не, – отвечает Сашок, – это не по мне. Схватят менты: "Откуда взял?", – что я скажу? Я лучше наберу свинца да сдам.

      – Не бзди! – продолжал рыжий Космач. – Отец Орлика тебя вызволит. Правда, Владик?

      – Как пить дать, правда, – нагло подтвердил Блондинчик. – Бери, не сомневайся, – и он сверкнул на солнце стёклами очков.

      – Не, – отвечал Сашок, – мне в милиции не понравилось, когда Дробинского с училкой вызволяли.

      – Червонец, а правда, что в вашей школе пацаны из 5-го "ж" Сталину глаза выкололи на портрете? Смелые пацаны! Может наши с Орликом глаза вставить Сталину вместо выколотых? Вот прикольно будет! Представляешь? Грузин Сталин с голубыми глазами!

      И рыжий Космач снова вставил пару стеклянных глаз в свои глазницы. При этом он поднёс свои большие пальцы к оттопыренным ушам и замахал веерообразно остальными пальцами, заржав, как сивый мерин. Блондинчик заржал вместе с ним, придерживая очки на носу одним пальцем.

      – Не... не... нехорошо, ребята! – сказал Бяша сильно заикаясь. – То... то... товарищ Ста... Ста... Сталин наш лю... лю... любимый вождь. Не... не... нехорошо.

      – Ты что вякаешь, сука? – зло сказал рыжий Космач.

      Он растопырил два пальца, как уркаган из кино, и стал напирать на Бяшу, целясь своими пальца-ми в глаза Бяше. Бяша попятился. Рыжий Космач схватил Бяшу двумя руками за уши, наклонил его голову вниз и долбанул коленкой по морде. У Бяши ручьём потекла кровь из носа. Он попытался ударить обидчика, но второй удар свалил его на землю. Бяша поднялся с земли, зажал нос руками и с плачем побежал домой, оглядываясь на ходу и причитая нараспев совсем не заикаясь:

      – Вот я пожалуюсь на тебя отцу. Он у меня работает в СМЕРШе и задаст тебе трёпку. Будешь знать, как драться, рыжая сволочь!

      Рыжий Космач дёрнулся вдогонку за Бяшей, но Бяша прибавил ходу.

      – Да чихал я на твоего папашу! – прокричал Бяше вдогонку рыжий Космач.

     – Катись колбаской по Малой Спасской, – ехидно добавил Блондинчик.

     – Катись, пока не получил ещё, – прокричал вдогонку Бяше рыжий Космач.

     Бедный Бяша с рёвом улепётывал, отплёвываясь и глотая кровь на ходу опухшими губами. Рыжий Космач спокойно, будто бы ничего особенного и не произошло, спросил Сашка:

     – Как клюёт?

     – Зря ты измордовал Бяшу, Краснолоб, – тихо промолвил Сашок, не отвечая на его вопрос.

    Рыжий Космач, не комментируя реплику Сашка, обыденным голосом продолжал:

     – Так берёшь глаза по два рубля за пару?

     – Нет, не беру, – отвечал Сашок.

                                                    Володя Краснолобов. (рыжий Космач)

      – Ладно, уж, – продолжал снисходительно рыжий Космач, – уступлю тебе глаза по полтора рубля за пару, если возьмёшь не менее десяти пар. Берёшь?

      – Нет! – твёрдо ответил Сашок.

      И отвернувшись от Краснолоба, Сашок взял в руки удилище. Рыжий подошёл к Сашку со спины и зло толкнул его ногой в зад. Сашок плюхнулся лицом в Москва-реку.

      – Дурак! Верное это дело. Надумаешь, приходи в наш двор, – сказал равнодушно Рыжий Космач и, обнявшись с Блондинчиком, ушёл, не оглядываясь, с набережной.

      Сашок хмуро поднялся из воды и стал стягивать с себя штаны и рубашку. Не торопясь, он, молча, начал выжимать рубашку, затем штаны.

      – Ну и друзья у тебя, – тихо сказал я Сашку, боясь, что Рыжий Космач услышит меня.

      – Да не друзья они мне вовсе, – также тихо ответил Сашок.

      – Так что же ты с ними водишься? – недоумённо спрашиваю я.

      – Приходится, другого выхода нет.

      – Я бы не смог, – ответил я и стал помогать Сашку выжимать одежду.

      Мы развесили мокрую одежду Сашка на кустиках и уныло стали обсуждать случившуюся некрасивую сцену. Затем я возбуждённо начал объяснял Сашку, что это так оставить нельзя, что надо обратиться в милицию и написать на Краснолоба жалобу. Пусть его посадят в тюрьму за мордобой. Сашок равнодушно меня слушал, не перебивая, переворачивал сохнувшую одежду, затем вяло пробубнил, зябко поёживаясь:

      – Славик, ты забыл, что отец Орлика сам и возглавляет эту милицию...

     Заглядывая в будущее, могу сказать, что Владик Орлов (Орлик, Блондинчик), стал актёром театра "Сатиры" и корреспондентом газеты "Советская культура". И ещё он снялся в эпизоде фильма "Свадьба с приданым". А Владимир Краснолобов (рыжий Космач), стал профессиональным художником и принял участие в росписи храма Христа Спасителя после его восстановления.

                                                      Заграничный спиннинг

      – Что, – спросил я Сашка, – неужели на эту бандитскую морду нельзя найти управу?

      – Славик, не встревай, - ответил Сашок. – Я же тебе говорю, что у Орлика отец генерал МВД, а Краснолоб его лучший друг. А их дружок Левит, так и вообще бандит. А вот и он. Лёгок, курва, на помине.

      К нам подходит парень немного старше нас. При своём среднем росте он был широк, как амбар. Походка его была расхлябана, а взгляд жёсток. Держался он развязно. В руках его была какая-то рыболовная снасть с металлической блестящей рыбкой. Из рыбки торчал тройник. Я такую штуковину никогда раньше не видел.

      – Червонец, – обратился он к Сашку. – Ко мне случайно попал спиннинг. Неплохая штучка. Хочешь? Спиннинг заграничный.

      – Покажи-ка, – заинтересовался Сашок.

      Левит отдаёт заграничную штуковину Сашку. Тот крутит её в руках, не зная как с ней обращаться.

      – Слышал я про спиннинг, – сказал Сашок, – только никогда его в руках не держал. Что с ним делать, чтобы поймать рыбу?

      Левит берёт в свои руки спиннинг, раздвигает его два раза, как раздвигают подзорную трубу, и говорит:

      – Классная вещь! Никакой наживки не требуется. Забрасываешь металлическую рыбку в воду. Леска разматывается вот с этой катушки. Тянешь леску, вращая вот эту ручку. Металлическая рыбка извивается в воде, как живая, щука или сом хватают её, не раздумывая. Я слышал, что ты сома на мышку ловил две недели. На спиннинг можно поймать сома за вечер.

      – А как это? – спрашивает Сашок с живым интересом.

      – Очень просто, – отвечает Левит. – Хватаешься за удилище двумя руками и забрасываешь рыбку с тройником подальше в воду. Леска с барабана сама размотается. Как только рыбка упадёт в воду, то крути вот эту ручку, но не слишком сильно. Преимущества тут два: можно далеко забросить, и не нужна наживка. И сом твой. Попробуй, темнота. Весь мир на спиннинг ловит.

      Сашок пробует забросить спиннинг. Леска у него запутывается, но бросок произошёл очень далёкий. Левит берёт из рук Сашка спиннинг, вытаскивает металлическую рыбку, распутывает леску и говорит:

      – Придерживать надо катушку пальцем. Попробуй ещё разок.

      Сашок пробует. Рыбка далеко не летит, зато леска не запуталась. Левит ему объясняет, что надо приспособиться с торможением катушки. Через несколько бросков Сашку удаётся приспособиться к снасти. Он восторженно смотрит на спиннинг, поглаживая его рукой:

      – Сколько за спиннинг просишь?

      – Да самую малость, – отвечает Левит, хитро щурясь, – золотой царский червонец.

      – Ну, ты хватил! – удивился Сашок. – Это же золото и старинная редкость.

      – Да фальшивка это, – притворно-равнодушно произнёс Левит. – Не стоит твой червонец и ломаного гроша. Медяшка.

      – Может, и фальшивка, – обиженно сказал Сашок, – но на спиннинг меняться не буду. Говори, сколько тебе дать в рублях?

      – Зачем мне твои рубли? – раздражённо проговорил Левит. – У меня их предостаточно. Вот недавно поздно вечером иду я по Нескучному, а навстречу мне разодетый щёголь. Я вынимаю свой пистолет и говорю ему... Тут Левит неожиданно смутился, опустил свои наглые глаза вниз и сказал, переминаясь с ноги на ногу:

      – Отличная вещь! Меняемся? Не пожалеешь. На! С меня Екатерининка в придачу. Настоящая, серебряная.

      – Нет, Левит, – отвечает Сашок, – Екатериненки у меня две, а золотой червонец один. Меняться не буду. Сколько с меня в рублях?

      Левит взбеленился:

      – Да пошёл ты со своими рублями к чёртовой матери. Достану я твой червонец и без тебя. Вот соберусь на Длинку да сам откопаю.

      И Левит развалился на травке с недовольной миной на лице. В его жёстком и неприветливом взгляде появилось что-то угрожающее. Не хотелось бы его повстречать поздно вечером в безлюдном месте, думаю я. Такой прирежет, не моргнув глазом, из-за трёх рублей.

      – Червонец, – неожиданно сказал Левит, – хочешь принять участие в хохме?

      – Какой? – неохотно отвечает Сашок.

      – Я на днях собираюсь поджечь Даниловские бани.

      – Зачем тебе это, и в чём тут хохма?

      И Сашок брезгливо взглянул на Левита. Тот отвечает:

      – А меня в эту баню перестали пускать.

      – Правильно, что не пускают, – смело прокомментировал Сашок. – Зачем ты в женское отделение крысу запустил?

      – Для хохмы, – ответил Левит и скривил своё лицо в ехидной улыбочке. – Так идёшь со мной? – продолжал наседать Левит. – Литр керосину я уже приготовил.

      – Я крыс в женское отделение не пускал, – проговорил Сашок.

      После недолгой паузы Левит перевёл разговор на погоду:

      – Дождь что ли собирается? Как бы он мне ворон не распугал. Давно жрать хочется. Пойду, настреляю ворон да отварю с чесночком. А ты лови на свою дохлую мышку сома, пока сам не сдохнешь!

      И Левит пошёл своей расхлябанной походкой от нас прочь в сторону Андреевского монастыря.

      – Неприятный тип, не правда ли? – обращаюсь я к Сашку.

      – Неприятней в нашей округе нет, – отвечает Сашок. – Он не только неприятен, но и опасен. У него есть пистолет. Ты понял? Он сам проговорился, когда рассказывал о разодетом щёголе. Грабитель он! Занимается и воровством. Как-то его поймали с коробкой кед, которые он украл в ЦУМе. Посадили на некоторое время, затем выпустили. По вечерам он ходит по набережной Нескучного с пистолетом и грабит посетителей сада. Кроме этого он ловит девочек и насилует их. При этом он над ними ещё и издевается, отрезая косы. Много на него жалоб в милицию. Его много раз сажали на 10-ть суток. Мёл он дворы и улицы, но это ему уроком не было... Смотри-ка, к нам идёт Валерик Дробинский.

      Подходит Валерик. Здоровается с нами и озабоченно спрашивает:

      – Отчего это от вас пришёл Бяша с разбитой физиономией?

      – Да рыжий Краснолоб его "приласкал", – отвечает Сашок. – Ты что долго не появлялся? Давно жду тебя.

      – Да никак не мог оторваться от книги о Петре Нестерове, – говорит воодушевлённо Валерик.

      – Ребята, представляете? Он впервые в мире сделал на своём самолёте "мёртвую петлю", названную в его честь "петлёй Нестерова". А ещё он совершил подвиг, первым применив на войне таран.

      Вот это герой! Окончу школу и пойду учиться на лётчика. Жаль, что это будет ещё не скоро.

      – Валерик, у Бяши есть сабля Геринга, – говорит Сашок. – Тебе её он показывал?

      – Показывал, – отвечает Валерик. – Хорошая сабля, жаль, что не даёт ею поиграть. Как бы его уговорить, Сашок?

      – Не знаю, Валерик, – отвечает задумчиво Сашок.

      – Бяша рассказывал мне, – продолжал Валерик, – что у тебя есть Сталинский альбом с Черчиллем и Рузвельтом.

      – Есть альбом, – соглашается Сашок.

      Валерик оживился:

      – Так покажи его Бяше в обмен на его саблю. Я бы тоже не отказался взглянуть хоть одним глазком. Неужели, правда, что сам товарищ Сталин подарил этот альбом твоему отцу?

      – Правда, Валерик, правда, – отвечает Сашок.

      – Врёшь! Ведь это сам товарищ Сталин! – и Валерик вытаращил свои глаза. – Не мог он такое сделать! Ведь этот альбом ему самому нужен.

      – Мог, Валерик, мог, – продолжал убедительно Сашок. – Он подарил этот альбом папе, сказав, что ему достаточно одних только воспоминаний о встрече с Черчиллем и Рузвельтом. И что он этих бестий рядом с собой больше видеть не хочет даже на фотографиях. И всё это от того, что они больно хитрые и вредные. Надо было второй фронт открывать с самого начала войны, а не тогда, когда Красная армия всех фашистов и без их помощи почти разбила.

      – Сашок, покажи альбом! – Валерик умоляюще посмотрел на друга.

      – Сложно, – отвечает Сашок потупя голову, – отец Сталинский альбом держит под замком, а ключ кладёт в свой стол.

      – Так мы только одним глазком взглянем и положим обратно. – Валерик тоже виновато опустил глаза, понимая, что это всё не хорошо.

      – Заманчиво, конечно, – и Сашок озабоченно почесал свой затылок. – Давно я мечтаю помахать саблей Геринга... Ну, хорошо! Я попробую договориться с Бяшей об этом. Давайте встретимся завтра и все вместе попробуем уговорить его дать нам поиграть саблю в обмен на показ Сталинского альбома...

      Прошло не так уж и много лет. Валерий Дробинский окончил военное училище, став лётчиком-испытателем в военно-морской авиации. Попадая в сложные ситуации, он всегда проявлял мужество, высокий профессионализм и геройство, сажая самолёты то на одном шасси, то на одном триммере руля высоты. Затем он работал в Центре подготовки космонавтов.

В первом ряду слева Валерий Дробинский. Далее космонавты: П.И. Климук, А.А. Леонов, Г.Т.Береговой, А.Н. Николаев, П.Р. Попович, Б.В. Волынов и др.

      В настоящее время Валерий Александрович Дробинский работает в МЧС. Он часто бывает в командировках, оказывая почётную гуманитарную помощь терпящим бедствие в разных уголках нашей России, а такжепо всему миру.

      Его трудно застать дома, он почти всегда в полёте. Это простой, добрый и отзывчивый человек, умеющий не только интересно рассказывать о своих полётах и приключениях, но и умеющий внимательно слушать других людей и помогать им, если требуется, в нашей непростой сегодняшней действительности. Валерий Александрович совершил подвиг, в сложной аварийной ситуации спасая экипаж и дорогостоящий самолёт ИЛ-76. Он является заслуженным пилотом России, кавалером Ордена Мужества. Когда Валерий Александрович всё-таки оказывается в Москве, хоть ненадолго, то мы, его друзья, всегда рады видеть его на даче у Александра Косарева, нашего замечательного кинорежиссёра, где рассказы знаменитого лётчика слушаются с шашлыками и шампанским.

"Великолепная Пятёрка" на даче у Александра Косарева. 2008 г. Слева направо: О. Селезнёва,                                              В. Сергеечев, В. Дробинский, С. Бегинин, А. Косарев.

      А Левит через несколько лет был пойман, когда пытался ограбить французское посольство, что на большой Якиманке напротив церкви Ивана-Воина. На этот раз он попал не в милицию, а на Лубянку, которая в ведомстве КГБ. Там его, по словам Орлика, изрядно избили. Отец Орлика хоть и являлся генералом МВД, но помочь дружку своего сынка не смог. Несмотря на то, что Левит был несовершеннолетним подростком, его посадили. После этого его никто никогда не видел. Поделом ему! Ведь именно Левит поймал ручного, доверчивого лебедя Борьку, скрутил ему голову, сварил и съел, о чём написала "Комсомольская правда". Многие, узнав об этом, были в шоке и плакали навзрыд! Как у него поднялась рука на такое? Воспользоваться доверчивостью живого существа и его предать, – это ли не верх злодейства? К тому же, Даниловские бани он всё-таки поджёг. И ради чего? Голые люди выскакивали из горящих бань и, прикрываясь шайками, бежали врассыпную по своим домам. А Левит выглядывал из-за угла и посмеивался.

                               Время незримою тенью проходит,

                               Сеть паутинок бросая в лицо.

                               На пьедесталы героев возводит,

                               На эшафоты ведёт подлецов.

                                               Сабля Геринга

      – Тётя Капа, – говорю я радостно своей тётушке, – сегодня я иду к Сашку.

      – Опять на рыбалку? – спрашивает, улыбаясь, тётя Капа.

      – Да нет, – отвечаю я восторженно, – сегодня я буду играть саблей Геринга.

      – Так уж и Геринга? – сомневается тётя Капа. – Может саблей нашей Красной армии?

      – Да нет, самого Геринга! – не унимаюсь я. – Самой настоящей. Эту саблю отец Бяши отнял у Геринга, когда мы заняли Берлин.

      – Я бы такой саблей играть не стала, сынок. Ведь эта сабля одного из самых отъявленных фашистских негодяев, если ты не врёшь.

      – Тётя Капа, – продолжал я взахлёб, – я совсем немного поиграю: уж очень хочется.

      – Ну, поиграй, коли так. Только поаккуратней, ведь это оружие.

      И тётя Капа поцеловала меня...

      Сажусь на троллейбус и вот я у дома Сашка и Бяши. Прохожу через дальний Бяшин вход. Охранник покосился на меня:

      – К кому идёшь?

      – К Сашку, – отвечаю я.

      – Ну, ну, – говорит охранник. – Если опять поймаете сома, то не тащите через Кискин двор.

      – Не! – радостно отвечаю я. – Сегодня мы не рыбачим.

      Поднимаюсь на лифте на четвёртый этаж, звоню. Открывает Сашок:

      – Давно ждём тебя с Валериком.

      Идём на шестой этаж, звоним Бяше. Тот открывает свою дверь и спрашивает тяжело дыша:

      – О... о... опять на сома?

      – Нет, мы к тебе в гости, – отвечает Сашок.

      – За... за... заходите, – радостно приглашает Бяша. – Я то... то... только что играл са... са... саблей Геринга. Тя... тя... тяжёлая шту... шту... штуковина.

      Заходим в квартиру Бяши, на диване видим саблю. Рядом с саблей лежат ножны. На ножнах надпись на немецком языке. Бяша, заикаясь более обычного, подробно объясняет нам о том, что мы от него много раз слышали. Его останавливает Сашок:

      – Да знаем мы, знаем. Дай поиграть.

      – Ты что, с у... у... ума сошёл? Ты не у... у... умеешь играть саблей.

      – Дай! – просит Бяшу Сашок. – Я сумею. Валера и Славик помогут мне.

      – И не про... про... проси! – Бяша, как всегда, когда приходил в замешательство, то начинал сильно волноваться, выпучив свои глаза. – Не дам! Ты не да... да... даёшь посмотреть альбом то... то... товарища Ста... Ста... Сталина, и я те... те... тебе не дам.

      И он демонстративно вложил саблю в ножны.

      Сашок тогда и говорит Бяше:

      – У тебя всего лишь фашистская сабля, а у меня альбом самого товарища Сталина. Это большая разница. К тому же, отец мне строго-настрого запретил без него смотреть этот альбом. Дай поиграть нам саблей.

      – Не дам! – и Бяша прикрыл саблю покрывалом.

     Мы обступили Бяшу и стали его втроём уговаривать, но Бяша был непререкаем. Он с ногами залез на диван, и саблю, прикрытую покрывалом, задвинув себе за спину. Так он сидел, насупившись, несколько минут, а мы его уговаривали. Сашок понял, что без альбома поиграть саблей не удастся. Тогда он взял Бяшу за руку, другой рукой потормошил Бяшину причёску и сказал примирительно:

      – Ой, влетит мне от отца за самоуправство! Но уж больно хочется поиграть саблей Геринга. Давай уговоримся: мы с часик поиграем твоей саблей, а потом пойдём ко мне и посмотрим мой сталинский альбом. Идёт?

      Бяша смотрел недоумённо на друга и молчал. Чувствовалось, что он очень хотел посмотреть альбом, но дать поиграть саблей другу не решался. Наконец, после долгого замешательства, он достал из-за своей спины саблю, вынул её из ножен и протянул другу:

      – То... то... только не долго, а то скоро ма... ма... мама придёт.

      Сашок опасливо взял в руки саблю и стал разглядывать её рукоять. Мы с Валериком тоже склонились над саблей. Рукоять её была с головой льва. В глаза льва были вставлены два рубина. При повороте сабли рубины сверкали.

      Это создавало впечатление живого льва. На лезвии сабли была выгравирована фашистская свастика. Сабля впечатляла своим видом. Сашок поднял саблю вверх и опасливо застыл, не зная, что с ней делать. Он вопрошающе посмотрел на Бяшу. Бяша взял в руки саблю и начал ловко ею махать, совсем, как в фильмах о войне.

      Сашок с восхищением смотрел на друга. А Бяша всё махал и махал. Его сабля со свистом рассекала воздух. Чувствовалось, что он этим часто занимался. Сашок знаками стал просить Бяшу остановиться, но тот вошёл в раж и продолжал махать саблей. Подойти вплотную к другу Сашок не мог, ведь в руках у Бяши было грозное оружие. А как заполучить саблю в руки, когда она описывает такие круги? Сашок стал уговаривать Бяшу остановиться, но тот его не слышит. Из круговых движений направо и налево, Бяша перешёл на выбрасывание сабли вперёд, влево и вправо. Он низко приседал, выставив вперёд то одну, то другую ногу, разя невидимого противника. В его глазах был восторг и упоение от воображаемой битвы. Казалось нам, что перед ним была уже целая гора поверженных им противников, но Бяша не унимался. Его ловкости во владении саблей не было предела. Бяша стал разить "противника", поворачиваясь вокруг себя на 360-ят градусов, затем, делая выпады в стороны, затем разить со спины, затем снова стал вращать саблей круговыми движениями. Арсенал его приёмов казался нам неограниченным. Он раскраснелся, рубашка его выскочила из-под шаровар и раздувалась при оборотах вокруг самого себя. Бяше стало жарко. Он, не переставая махать саблей, рванул свободной рукой себя за ворот. Несколько пуговиц его рубашки с треском оторвались и упали на ковёр. Бяша бросил на диван саблю и в изнеможении рухнул рядом с ней. Мы были поражены и стояли в оцепенении. Бяша полулежал на диване. Его волосы взмокли и растрепались. Тяжело дыша, Бяша смотрел на нас своими выпученными глазами. В этих глазах был восторг и упоение от совершённого "подвига". Немного отдышавшись, он сказал, сильно заикаясь:

      – А те... те... теперь ваша о... о... очередь.

      Первым саблю схватил Сашок. Он встал на место Бяши к окну и стал пытаться повторить всё увиденное. Сашок махал саблей кругообразно, делал выпады и всё прочее, но это было совсем не то, что было продемонстрировано нам только что. Сашок старался, но выходило это у него коряво и неуклюже. Минут через 10-ть он выдохся. Саблю взял в руки Валерик. Он осторожно потрогал лезвие пальцами, поплевал на ладонь и стал, не торопясь, осторожно махать саблей, не входя в раж. В его движениях была не удаль, а элегантность. Никакого неистовства и оголтелости Валерик не проявлял. Исчерпав все свои немногочисленные приёмы, Валерик передал саблю мне. Я неуверенно взял саблю в руки. Она показалась мне очень тяжёлой. Встав у окна в стойку, я несколько раз махнул саблей. Мне это понравилось. Затем я стал вращать саблей быстрее и быстрее. Неожиданно в комнату входит мама Бяши и говорит возмущённо:

      – Серёжка! Сколько раз тебе было сказано, чтобы ты не брал в руки отцовскую трофейную саблю? Это далеко не игрушка!

      От неожиданности, я уронил саблю. Бяша виновато засуетился. Он подобрал с пола саблю, вложил её в ножны и повесил над диваном. Молча, с провинившимися лицами, мы покинули квартиру Бяши и вышли на лестничную клетку. Бяша сказал:

      – До... до... доигрались. Влетит мне от о... о... отца. Са... Са... Сашок, теперь тво... тво... твоя о... о... очередь.

      Сашок в знак согласия мотнул головой. Мы спустились на два этажа вниз. Заходим в квартиру Сашка. 

                                            Довоенная кинохроника

      За столом сидит отец Сашка.

      Увидев нас, он зазывающе-радостно и приветливо замахал нам рукой:

      – Давно вам, ребята, я обещал показать довоенную кинохронику, да всё не находил времени подклеить разорвавшуюся киноплёнку. Сынок, вешай на стенку простынь, а я доклею последний стык... Вот так, готово. Всё это я снял своей кинокамерой по заданию нашего правительства для советской кинохроники. Смотрите. Сынок, гаси свет.              

     Застрекотал проектор. 1940-ой год. Берлинский вокзал. Вот Вячеслав Михайлович Молотов, наш министр иностранных дел, выходит из поезда. Его встречают министр иностранных дел Риббентроп, фельдмаршал Кейтель и другие высоко поставленные военные фашистской Германии.

      Риббентроп и Кейтель вместе с Вячеславом Молотовым садятся в открытую машину и едут на площадь. Останавливаются они у трибуны и ждут несколько минут. Вокруг толпы берлинцев. Подъезжает Гитлер. Он радушно здоровается с Молотовым за руку. Подумать только, ребята, во что выльется это лживое фашистское радушие всего лишь через год!

      Гитлер приглашает Молотова подняться на трибуну. Начинается военный парад. Мимо трибуны проходит колонна за колонной вымуштрованных до автоматизма немецких солдат и грозная военная техника.

      Во всём облике фашистов чувствовалась самоуверенность и, как тогда казалось, несокрушимая мощь. Шаг немецких солдат был чёток и элегантен. Ещё бы. К этому времени  фашистская Германия покорила Польшу и Францию!

      Мимо трибуны бесконечным потоком пошла самоходная артиллерия и тяжёлые танки.

      И вся эта фашистская мощь через год двинется на Восток, на нашу страну. А пока это только демонстрация мощи. Вокруг ликование тысяч жителей Берлина. В их глазах восторг и упоение от увиденной силы своей страны. Зрители парада непрерывно аплодируют, кричат лозунги и здравицу в честь своего кумира. Многие из них подходят к трибуне Гитлера с протянутыми к нему руками. Гитлер пожимает протянутые руки.

      Но пройдёт всего несколько лет, и эти же самые люди будут проклинать Гитлера, прячась в подвалах разбомблённого голодающего Берлина. Ирония судьбы: наши солдаты их же и будут кормить из полевой кухни в 1945 году.

      А пока в глазах берлинцев слёзы от восторга и умиления.

      Заканчивается парад, и наши дипломаты, во главе с Вячеславом Михайловичем Молотовым, уезжают в машинах на переговоры, надеясь, что в лице Германии мы имеет союзника, а не врага. Как мы тогда сильно ошибались, посылая в Германию эшелон за эшелоном с продовольствием и промышленным сырьём. Именно в это время фашисты разрабатывали подлый план "Барбаросса" нападения на СССР.

      А дальше, как вы знаете, была кровопролитная война с фашистской Германией, на которой погибло 20-ть миллионов наших людей...

      И одним из главных виновников военных преступлений, кроме Гитлера, был Геббельс. Именно Геббельс в фашистской Германии был идеологом расизма, насилия и захватнических войн. Смотрите на него, ребята. Какой он холёный и наглый! В его подлой душонке нет ничего человеческого. Геббельс в 1944-ом году, когда по всем фронтам немцы несли огромные потери, был имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации. Он посылал на фронт стариков и даже детей.

     Закончился короткий кино-ролик. Мы все оцепенели от увиденного и молчали. Каждый из нас знал продолжение этого фильма. Не знали мы только деталей этой кровопролитной войны, затеянной Гитлером и его приспешниками.

      – Сынок, включай свет, – сказал папа Сашка. – Что приуныли? Вы же знаете, что вся эта фашистская сволочь была разбита и уничтожена. Далее была Победа, которая далась нам нелегко. Над фашистским Рейхстагом было водружено наше знамя! В Москве состоялся парад Победы! И самым волнующий моментом парада было, когда советские солдаты бросали фашистские штандарты к мавзолею Ленина.

      А пленные немецкие солдаты и офицеры были проведены через всю Москву. После их прохода прошли поливальные машины, чтобы очистить Москву даже от следов этой нечисти.

      Все уцелевшие главные военные преступники были осуждены Нюрнбергским трибуналом и повешены.

      В честь нашей победы в Москве состоялся незабываемый, красочный салют Победы!

      – Дя... дя... дядя Боря, – сказал, сильно заикаясь, Бяша, – а... а... а...

      И Бяша приумолк, не в силах от охватившего его волнения выразить свой вопрос. Его выручил Сашок, понявший своего друга с полуслова.

                                                         Сталинский альбом

      – Пап, а не мог ли ты нам показать Сталинский альбом?

      – Отчего же не показать таким любознательным молодцам? – ответил папа Сашка. – Покажу. И не только покажу, но и расскажу. Сынок, накрывай на стол. Мама нам приготовила пирожки с повидлом. Тащи их сюда да поставь чайник. Будем пить чай, а я достану альбом.

      Сашок принёс целый поднос пирожков. Мы, не дожидаясь чая, набросились на угощение. Через несколько минут пирожки мы запили ароматным чаем с малиновыми конфетами. Настроение наше сразу улучшилось. Дядя Боря достал огромный красный альбом, на котором с глубоким тиснением было написано золотыми буквами:

                                              КОНФЕРЕНЦИЯ

                         РУКОВОДИТЕЛЕЙ ТРЁХ СОЮЗНЫХ ДЕРЖАВ

                                              Советского Союза

                                   Соединённых Штатов Америки

                                              и Великобритании

                                                      В КРЫМУ

                                                          1945

      Альбом впечатлял своей солидностью.

      Дядя Боря положил его себе на колени и стал рассказывать:

      – В начале февраля 1945-го года меня, как военного фотографа, послали в Крым на Ялтинскую конференцию, где я должен был снять встречу глав трёх союзных держав.

      Я сделал необходимые снимки. Типография изготовила три альбома. Я вклеил фотографии ялтинской встречи в альбомы. Два альбома с этими фотографиями были отправлены Черчиллю и Рузвельту, а третий альбом я понёс лично товарищу Сталину в Кремль. Захожу в кабинет Сталина. Вижу, что Сталин за работой.

      Он, не прекращая писать, радушно меня встретил, как старого знакомого с которым много совместно поработали. Товарищ Сталин внимательно посмотрел альбом и сказал:

      – Мне понравилась Ваша работа. Крутите дырку в гимнастёрке. Вы будете представлены к ордену. Эти наши союзники мне много крови попортили, оттягивая открытие второго фронта. Этим они мне неприятны. Я не хотел бы иметь у себя никаких воспоминаний о них. Оставьте этот альбом себе.

     И дядя Боря с любовью погладил ладонью сталинский альбом.

     – А в память о нашей с Вами встрече, – продолжил товарищ Сталин, – я дарю вам вот эту трубку.

     – И товарищ Сталин протягивает мне свою трубку, которую он курил в тот момент. Вот эта

трубка, ребята.   

                                                                                                          Отец Сашка достаёт из своего письменного стола прокуренную трубку и кладёт её на альбом. Я машинально потянулся рукой к трубке, но он мягко остановил меня, сказав:

      – Осторожно! Эту трубку курил сам товарищ Сталин.

      Затем дядя Боря взял в руки трубку товарища Сталина и передал её мне. Я опасливо взял в руки эту реликвию и стал её рассматривать. Мои друзья сгрудились около меня. Трубка была простой. Никаких украшений она не имела, только сам мундштук был сильно покусан. Наверное, подумал я, товарищ Сталин частенько сильно нервничал, куря эту трубку. Руководить государством – это очень трудное дело, особенно в период войны. Далее трубка товарища Сталина пошла по кругу. Валера долго крутил в своих руках эту трубку, а Бяша её даже понюхал.

      – Проведение такой конференции, – продолжал далее папа Сашка, – для нашей страны было делом большой сложности и ответственности. Для проведения конференции мы предложили город Ялту. Черчиллю это место почему-то не понравилось. В разговоре с Рузвельтом он выразил своё недовольство по этому поводу. Но, в конце концов, Черчилль дал своё согласие на Ялту, сказав:

      – Выживу, захватив с собой достаточное количество виски.

      Советское правительство проделало большую подготовительную работу по благоустройству места встречи. В Ялту было доставлено более 1500-та вагонов оборудования, стройматериалов и продовольствия. За два предшествующих встрече месяца, на восстановление разрушенной фашистами Ялты было затрачено 20000-яч человеко-часов. Были построены бомбоубежища, подготовлен аэродром для приёма гостей в Саки, отремонтированы дороги и бывшие царские дворцы для размещения именитых гостей. Мы не скупились при реставрации дворцов даже на позолоту. Всё это делалось для того, чтобы нашим союзникам было удобно и комфортно на переговорах.

      2-го февраля наша делегация, во главе с товарищем Сталиным, приехала на автобусах из Симферополя в Ялту. Союзники прилетели на 26-ти самолётах типа "Аэрокобра" и 6-ти самолётах "Киттихаух" – ночниках. Вдоль посадочной полосы аэродрома для гостей были поставлены палатки со стаканами горячего терпкого чая с лимоном, бутылки водки, коньяка и шампанского. Из холодных закусок была икра, осетрина, сёмга, сыр, яйца, чёрный и белый хлеб с маслом.

      Рузвельт прилетел в Саки на своём личном самолёте "Священная Корова". Рузвельт не мог ходить, так как был болен полиомиелитом. Два рослых американский солдата на руках вынесли его из самолёта и усадили в "Виллис". Слуга-негр закутал ноги Рузвельта пледом. На голове американского президента была шляпа. Он был традиционно в очках. Рузвельт был бледен.

      Черчилль прилетел в Ялту с острова Мальты на четырёхмоторном самолёте РКУ-54 в сопровождении наших истребителей, которые сопровождали его от Югославии. Он был в бежевом долгополом пальто, застёгнутом на все пуговицы. Вдоль посадочной полосы был выставлен почётный караул. Сталин не захотел лично встретить Черчилля и Рузвельта, хотя находился уже в Ялте, а поручил это сделать Молотову, Вышинскому, Громыко и Гусеву. Это не понравилось высокопоставленным гостям. Тем не менее, именитые гости, по прибытии в Саки, продегустировали армянский коньяк и закусили холодными закусками. Далее Рузвельт в "Виллисе", а Черчилль пешком двинулись вдоль почётного караула.

      Черчилль, идя вдоль почётного караула, внимательно вглядывался в лица наших солдат, пытаясь понять, в чём секрет русского солдата, сумевшего сломать хребет доселе непобедимой немецкой армии. Он был гением войны и понимал роль солдата в войне. Шёл Черчилль мимо наших героев, и в его глазах было не только уважение, но и восхищение советскими солдатами. Несмотря на обиды, именитые гости держались вежливо, дружелюбно и тактично. Черчилль, выступая перед микрофоном на аэродроме в Саки, в стиле английской дипломатии поблагодарил советское правительство за оказанное гостеприимство.

      Американское правительство внесло большой вклад в борьбу с гитлеровским фашизмом, поставляя Советскому Союзу военную технику и продовольствие. Президент США глубоко уважал ратный труд и подвиг советских солдат. В знак уважения всего этого Рузвельт, при исполнении советского гимна, снял свою шляпу. Его чувства были искренни.

      Американскую делегацию поместили в Большом Ливадийском дворце. Вместе с Рузвельтом в этом дворце поселилась его жена Элеонора и их дочь Анна. Англичанам был предоставлен Воронцовский дворец в Алупке.

      Вместе с Черчиллем в Воронцовском дворце поселилась его дочь Сара, которая была в чине полковника.

      Во дворце англичанам поставили аквариум для декоративности, но без рыбок. Англичанам аквариум без рыбок не понравился. На следующий день в аквариуме поместили золотых рыбок. В конечном итоге всё это было необходимо для нашей окончательной победы над фашистской Германией. Советская делегация поместилась в Юсуповском дворце Кореиза.

      Официальные заседания конференции проводились по вечерам ежедневно. По утрам проводились приёмы неофициального плана, устраиваемые то одной делегацией, то другой. На одном из таких приёмов Черчилль в присутствии Рузвельта сказал, обращаясь к Сталину:

      – Мы с господином Рузвельтом назвали нашу встречу как операцию "Аргонавт".

      Рузвельт добавил, обращаясь к Черчиллю:

      – Вы и я прямые потомки легендарных Аргонавтов.

      Сталин с этим согласился. Далее Рузвельт пошутил, назвав Сталина "Дядя Джо". Сталин обиделся:

      – Когда я могу оставить этот стол?

      Но член американской делегации Бирис сказал:

      – В конце концов, ведь Вы употребляли выражение "Дядя Сэм", так почему же "Дядя Джо"

звучит так уж обидно?

      Сталин успокоился и дружеский завтрак продолжался.

      На вечерних заседаниях происходили официальные переговоры. Участники совещания собирались за большим круглом столом в большом зале с камином. 

      На одном из обедов Черчилль произнёс тост:

      – Я возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединённых Штатов и на маршала Сталина... которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнёта.

      Далее Черчилль говорил, что считает жизнь маршала Сталина "Драгоценнейшим сокровищем", и что он шагает по земле с большой смелостью и надеждой, сознавая, что "Находится в дружеских и близких отношениях с великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру".

      – Мои дорогие ребята, – продолжал дядя Боря, – эти слова были на самом деле очень далеки от истинных чувств Черчилля. Товарищ Сталин, конечно же, не поверил в такую пылкую любовь Черчилля. Поэтому он ответил:

      – Я хочу выпить за наш союз. В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: а почему бы мне не обмануть моего союзника? Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга, или, быть может, потому, что не так уж легко обманывать друг друга. Я провозглашаю тост за прочность союза наших трёх держав. Да будет он сильным и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны.

      – После этого, – продолжал дядя Боря свой рассказ, – все вышли на свежий воздух и сталифотографироваться.

      Рузвельт, Черчилль и Сталин уселись на диван. Вокруг них расположились военные. К Черчиллю обратился один из членов делегации и стал его о чём-то расспрашивать. Черчилль с улыбочкой ему отвечал. Рузвельт начал недоумённо прислушиваться, справедливо полагая, что момент для вопросов выбран неудачно. Сталину это не понравилось, и он обидчиво отвернулся. Я сделал снимок.

      – Дядя Боря, – спрашивает Валерик, – а этот снимок считается удачным?

      – Конечно неудачным, – отвечает дядя Боря. – Так не принято фотографироваться. Этот снимок широко никуда не пошёл, и товарищу Сталину этот снимок не понравился.

      – А разве нельзя было их ещё раз снять? – не унимался Валерик.

      – Можно, – продолжал дядя Боря, – я сделал несколько снимков, но все они вышли ещё хуже. То к Черчиллю, то к Рузвельту постоянно кто-либо обращался, и это мешало съёмке.

      – Дядя Боря, – говорю я, – а вы бы попросили их всех посидеть спокойно.

      – Что ты, Славик! – отвечает дядя Боря. – Это же главы государств, к ним не положено так обращаться.

      Тут в разговор вступил Бяша, как всегда, сильно заикаясь:

      – Дя... дя... дядя Боря, а они что, не могли ра... ра... раньше наговориться?

      – Серёжа, – отвечает дядя Боря, – вообще-то все они для этого и собрались, чтобы обо всём поговорить, только время для разговоров в данный момент было выбрано неудачно. К тому же, как вы понимаете, съёмка происходила после завтрака, где все пили не только чай, но и кое-что покрепче. Особенно за завтраками была популярна наша водка "Московская", которая считалась лучшей в мире. Хорошую конкуренцию водке составляли массандровские вина, которые немцы, покидая Крым, оставили в неприкосновенности, считая, что это приостановит наше наступление.     

      – Пап, – спросил Сашок, – а кто из глав государств пил больше всех?

      – Сынок, больше всех пил Черчилль. Совсем не пил Рузвельт, так как он был очень больным человеком. После инсульта не очень-то попьёшь. А товарищ Сталин пил, но очень мало, в основном вино.

      – Дядя Боря, – спросил я, – а что любили есть наши именитые гости и товарищ Сталин?

      – Товарищ Сталин ел мало. Рузвельт ещё меньше – ему не позволяло здоровье. Черчилль ел больше всех: просто сметал всё подряд со стола. А русские щи, так он заказывал несколько тарелок за обед. Поэтому он такой и толстый. Англичанам очень понравился наш жареный картофель. Американцам больше нравились наши мучные кулинарные изделия. Кроме того, они выпивали по 8-мь стаканов чая за день.

      Среди этой "Тройки" Рузвельт был самым уравновешенным и сосредоточенным. А Черчилль, когда он принимал много алкоголя, был развязным балагуром. Он предпочитал армянский коньяк «Двин» крепостью 50-ят градусов десятилетней выдержки. Когда Черчилль был трезв, что случалось не часто, то он находился в депрессивном состоянии и был мрачен. Сталин был самым остроумным и решительным. Кроме того, товарищ Сталин был среди них самым жёстким. В его характере чувствовалась сила, и он неохотно шёл на компромиссы.

      На одном из завтраков Черчилль в шутку предложил Сталину продать Ливадию.

      Рузвельт прокомментировал это:

      – Англичане странные люди. Они хотят кушать пирог, и хотят, чтобы этот пирог остался у них целым в руке.

      Товарищу Сталину понравился комментарий Рузвельта:

      – Удачно сказал.

      Разговор продолжил Валерик. Он стал недоумевать: как это можно на таком высоком уровне пить? Дядя Боря ему объяснил, что пили главы государств не так уж и много. И пили только за утренними завтраками, произнося тосты за здравие друг друга и успехи в войне с фашистами. А за это не выпить считалось неприличным. Вечером же, во время официальных переговоров, они не пили, а только интенсивно курили, особенно Черчилль. Его без сигары было увидеть также невозможно, как Рузвельта без кресла-коляски.

      А Валерик, несколько смущаясь, спрашивает:

      – Дядя Боря, а чем же вся эта съёмка закончилась?

      – Товарищ Сталин долго терпел эту несуразность, – отвечает дядя Боря, – но потом предложил сняться в другой день. На том и порешили.

      – Удивительно, – говорю я, – неужели такие великие люди, как Черчилль и Рузвельт, не понимали важности этого знаменательного события и его увековечивания. Я на их месте был бы посерьёзнее. Ведь они знали, что эти снимки напечатают во всех газетах мира!

      – Славик, – отвечает мне дядя Боря, – сама съёмка для них была не самым важным событием на этой встрече. Были дела и поважнее. Вспомним: ведь враг на тот момент ещё не был разбит. Шла кровопролитная война. Нужно было в первую очередь обсудить именно это. К тому же в такой нервной обстановке, какая была на конференции, надо иметь моменты и расслабиться. Вот таким моментом для них и была съёмка, ведь они к этому дню решили много проблем. А сняться можно и в другой день. На одном из следующих завтраков я и сделал вот этот снимок, который обошёл весь мир.

      – Дядя Боря, – спрашивает опять Валерик, – а почему товарищ Сталин сидит не в центре наснимке? Ведь он в этой тройке самый главный.

      – Хороший вопрос, – отвечает дядя Боря. – Вначале кресло товарища Сталина поставили в центре, но товарищ Сталин был интеллигентным и деликатным человеком. Он, не желая сидеть в центре, посчитал ненужным злоупотребить своей ролью главного человека этой встречи, хотя и имел на это полное право. Лукаво прищурившись, он обратился ко мне:

      – Вы здесь, товарищ Косарев, в данный великий исторический момент являетесь Главнокомандующим. Как скажете, так и сядем.

      Глядит, ребята, на меня товарищ Сталин пристально, но дружелюбно, и молчит. Только попыхивает своей трубкой. Я сперва, признаюсь вам, оробел. Как я посмею рассаживать таких великих людей? Гляжу на товарища Сталина, а он подбадривает меня жестом руки с трубкой, мол, смелее. Я перевёл свой взгляд сначала на Черчилля. Смотрю, тот вынимает свою огромную сигару изо рта и отряхивает пальцем с неё пепел. Большой комок пепла падает вниз, разбивается о землю, и часть пепла уносится в сторону налетевшим ветерком. Черчилль выглядел хоть и несколько испитым, но здоровяком. Далее мой взор падает на Рузвельта. Стоящим его увидеть было невозможно. Рузвельт всегда сидел в кресле-коляске или в своём "Виллисе". На его бледном,измождённом болезнями лице я вижу страдальческую сосредоточенность. Мне в это мгновение показалось справедливым усадить в центре именно Рузвельта. Но принять это решение я не смею. Перевожу свой взгляд на товарища Сталина. Товарищ Сталин без всяких слов с моей стороны понимает моё желание. Он в знак согласия закрывает на секунду свои мудрые, проницательные глаза, одобряя моё решение. Я говорю:

      – В центре должен сесть больной человек.

      Вот так, дорогие мои, и был сделан этот исторический снимок.

      – Дя... дя... дядя Боря, – спросил Бяша, – а... а... а какими они были?

      – Это были, – ответил дядя Боря, – вершители судеб всего мира. Они были сильными людьми. Каждый из них был очень оригинален. Возьмём, к примеру, Черчилля. Он был необыкновенным чистюлей, принимая ванну несколько раз на день. Рассказывали, что однажды в Африке он потребовал себе вечернюю ванну. Ему ответили, что это Африка, а не Англия. Воды, мол, здесь лишней нету. Дай бог, чтобы хватило попить.

      Тогда Черчилль приказал остановить паровоз и слить с него воду. И что же вы думаете, мои любознательные? Оставили паровоз без воды, а Черчилль принял свою ванну. А его пристрастие к изобильной и изысканной еде было выше всякой нормы. Как политик, Черчилль был "Хитрым Лисом".

      Даже в своей родной Англии он был то членом консервативной партии, то либеральной, то снова консервативной. Он постоянно приспосабливал свои интересы в зависимости от ситуации, не считаясь с принципами.

      Вообще, вся английская дипломатия во все времена считалась лучшей в мире. Англичане говорили одно, а всегда подразумевали другое, отвечающее только их интересам. Поэтому переговоры с Черчиллем были очень трудны. Английская казуистика была тому причиной. К тому же Черчилль, никогда не расстающийся со своей сигарой, постоянно окуривал своих собеседников, что затрудняло их в принятии правильного решения, на что он и рассчитывал.

      Была у Черчилля одна особенность, ребята, о которой мне вам неудобно рассказывать. Лично меня это шокировало.

     – Дядя Боря, расскажите! – дружно попросили мы.

     – Ну ладно, – согласился дядя Боря, – расскажу. Понимаете ли... И дядя Боря сделал паузу, несколько смутившись.

      – Ну что же это за особенность? – загалдели мы.

      – Черчилль, – продолжал дядя Боря, – во время заседаний делал паузу и отходил в угол.

      Дядя Боря снова замялся.

      – И что же дальше? – мы были сильно заинтригованы.

      – К Черчиллю подходил специальный офицер из его делегации с сосудом.

      Дядя Боря снова замялся и замолк. Мы снова дружно загалдели. Дядя Боря поднял руку вверх, успокаивая нас, и сказал:

      – Ребята, поймите всё правильно. Черчилль был пожилым и болезненным человеком, ведущим нездоровый образ жизни. У него был простатит в острой форме, который заставлял его часто мочиться. Черчилль, отойдя в угол, отворачивался от всех к стене, брал из рук офицера сосуд и справлял свою малую нужду. Все собравшиеся всё это хорошо понимали и делали вид, что ничего не замечают.

      – Дядя Боря, а почему он не ходил в туалет? – спрашиваем мы.

      – Ребята, – продолжал дядя Боря, – туалет был очень далеко, а постоянно прерывать заседание было нецелесообразно.

      – Дядя Боря, – спросил Валерик, – о чём шёл разговор на конференции?

      – В преддверии победы над фашистской Германией, – сказал дядя Боря, – разговор шёл о сферах влияния держав после окончания войны. И нужно было сделать так, чтобы в будущем со стороны Германии никогда не могла начаться новая война. Сложной была обстановка и на Дальнем Востоке. Японские милитаристы в любой момент могли ввязаться в войну с нами. Решали вопрос и о контрибуции, за причинённый фашистами нам ущерб. По этому поводу у меня есть любопытная информация. Из фашистского бункера рейхсканцелярии была вывезена нами телефонная станция, которая поставлена в Москве и имеет номера, начинающиеся на 222. До сих пор эта станция нам исправно служит. Обо всём этом и шёл разговор на конференции.

      Любопытная деталь: когда товарищ Сталин входил в помещение, то Черчилль всегда вставал. А разговаривая с товарищем Сталиным, Черчилль не мог смотреть ему в глаза. Вообще, многие не выдерживали взгляда товарища Сталина. Действительно, сталинский взгляд был тяжёлым, жёстким, пронизывающим насквозь. В этом взгляде чувствовалась большая сила и решительность.

      Теперь о президенте Соединённых Штатов Америки Рузвельте, мои дорогие. Рузвельт был политиком-демократом, которого уважали во всём мире. В Америке он 4-ре раза избирался на высший пост страны и внёс большой вклад в создание антигитлеровской коалиции.

      Все вы помните, мои дорогие, американскую тушёнку и автомобили "Студебеккер", "Виллис". Кроме этого, американцы поставляли нам самолёты, танки, высокоточные станки, направляя всё это через Дальний Восток. Их вклад в нашу победу был значительным. Рузвельт был очень образованным и интеллигентным человеком.

      Сталин его уважал и ценил.

      Несмотря на очень слабое здоровье, Рузвельт пересёк полмира, чтобы прилететь на Ялтинскую конференцию. Это-то при кровяном давлении 211-ть на 113-ть! Согласитесь, мои дорогие, что это почти подвиг для человека, который не выходит из инвалидной коляски.

      Все к этому привыкли и высоко ценили вклад Рузвельта в дела конференции. Даже совершенно здоровому человеку такой многочасовой перелёт является делом трудным, а тут инвалид. Кроме того, этот перелёт был очень опасен, ведь немцы на тот момент времени ещё не были разгромлены. Самолёт просто могли сбить. Но Рузвельт понимал всю значимость конференции для судеб всего мира и пренебрёг опасностью и трудностями перелёта через океан. Он проявил большое мужество.

      Вместе с Рузвельтом, в числе американской делегации был посол США в СССР мистер Гарриман, который был не только дипломатом, но и предпринимателем. Он интересен тем, что построил в Америке железную дорогу "Чутанога – Чуча". Ребята, а вы помните американский фильм "Серенада солнечной долины"?

      – А...а... а как же! – сказал Бяша заикаясь.

      И он стал напевать музыку из этого фильма да так здорово, что мы все ему зааплодировали.

      – Так вот, мои золотые, – продолжал дядя Боря, – этот фильм очень любил товарищ Сталини много раз его смотрел. Музыку к этому фильму написал Глен Миллер. Если вы помните, то эта песенка называется "Чуча". Песенка названа в честь станции "Чуча" на американской железной дороге, которую построил в своё время Гарриман. Товарищ Сталин частенько напевал эту песенку, а Гарриман ему подпевал. Оригинальный был дуэт, правда? Согласитесь, ребята, что намного полезнее политикам петь песни, чем ссориться. На этом снимке Сталин беседует с Молотовым, а Гарриман в середине.

      – Как интересно, дядя Боря, – сказали мы. – а про товарища Сталина можно нам рассказать? Каким он был в жизни на этой конференции?

      – Про товарища Сталина можно рассказывать вам очень долго, – продолжал дядя Боря, – но я вам, мои дорогие, расскажу только самое основное. Товарища Сталина на конференции в Ялте все уважали, а кое-кто и побаивался. Роль товарища Сталина в приближающейся победе невозможно было переоценить. И Рузвельт, и Черчилль это хорошо понимали. Сталин производил неизгладимое впечатление своим присутствием на встречах. Что-то в нём было гипнотическое.

      Я каждый день видел товарища Сталина с утра и до вечера. Часто его снимал и оперативно показывал ему мои фотографии. Жил я в помещении бывшего немецкого Ялтинского гестапо. Сейчас это гостиница "Украина". Обычно за мной прибегал генерал Власик, говоря, что меня вызывает "Хозяин", – так он называл товарища Сталина.

      – Дядя Боря, – спрашиваю я, – вы, наверное, оговорились? К вам приходил генерал Власик.

      – Нет, – отвечает мне дядя Боря, – именно прибегал. Власик боготворил товарища Сталина и его распоряжения всегда выполнял бегом. А заходя к товарищу Сталину в кабинет, Власик сначала становился на колени, а только потом открывал дверь и входил на коленях. Товарищ Сталин, видя это, только посмеивался.

      Я приходил к товарищу Сталину, показывал ему вчерашние фотографии. Товарищ Сталин смотрел фотографии и давал мне новое задание на текущий день, говоря:

      – Наша делегация должна быть отображена в самом лучшем свете. Ведь она представлена самой достойной, сильной и великой страной.

      Иногда Власик пытался навязать мне свой вариант съёмок, уча меня как снимать, но товарищ Сталин прерывал его, говоря:

      – Молчи и слушай что говорит мастер.

      При этом присутствовал кинорежиссёр Сергей Герасимов, кивая в знак согласия головой. А рядом стоял Берия, которого все боялись. Не боялся Берия только товарищ Сталин. Он с ним не церемонился, и чуть что тот не так, то говорил:

      – Лаврентий, не мешай, пошёл вон!

      Товарищ Сталин, вообще-то, не считал себя обязанным всегда быть тактичным. Если кто-то из его окружения был не на высоте, то он бывал с ними и просто груб. Например, Ворошилову он однажды при всех сказал:

      – Мудак, пошёл на х...

      А народного старосту Калинина он не очень-то жаловал, называя его:

      – Ты наш всенародный козёл.

      При съёмке рядом со мной обычно крутился фоторепортёр от Московской газеты "Труд" Гурарий. Товарищ Сталин смотрел мои снимки, снимки Гурария и говорил последнему:

      – Учись у мастера.

      Товарищ Сталин по Юсуповскому дворцу разъезжал на большом трёхколёсном велосипеде, так как имел затруднения в ходьбе. Этот велосипед специально для товарища Сталина сделал Берия.

                              Рузвельт в кресле-коляске, Сталин на трёхколёсном велосипеде. (скрыто съёмкой).

      А на совещание товарищ Сталин приезжал на американском "Паккарде". Англичанам нравились мои фотографии, и они говорили:

       – Господа, снимать господина Черчилля имеет право только господин Косарев.

      А Гурарию они говорили:

      – А Вы уходите отсюда.                                        

      Мне это, ребята, признаюсь вам, слышать было приятно. Но Гурарий из-за моей спины все-таки продолжал свои съёмки.

      Во время этих сложных переговоров не всё всегда шло гладко. Наша разведка донесла, что американцы начали вести за нашей спиной закулисные переговоры с фашистской Германией. Товарищ Сталин выразил по этому поводу своё недовольство союзниками, сказав:

      – Самое важное для сохранения мира, – это единство наших держав.

      – Дядя Боря, – спрашивает Валерик, – а что, кроме переговоров ничего интересного на конференции не происходило?

      – Валерик, – отвечает дядя Боря, – члены делегаций не только интенсивно работали, но и активно отдыхали. Для них был организован специальный пляж на берегу Чёрного моря. По ночам с сейнера для них ловили кефаль, ставриду и барабульку. Ставридка и барабулька в горячем копчении очень вкусны, особенно барабулька, считающаяся царской рыбой. Некоторые члены делегаций присоединялись к рыбной ловле. Я и сам частенько любил посидеть на берегу Чёрного моря с удочкой. Бывало, наловлю ершей, бычков, зеленух и сварю уху. Очень вкусно! Несколько раз, по неопытности, укололся верхним плавником скорпены, которая ядовита. Рука нестерпимо болела два часа. Для членов делегаций организовывали охоту в горах на благородных оленей. Хотя это были охраняемые заповедные животные, но для гостей наша страна ничего не жалела. Вокруг Ялты были удивительно красивые места, каких нет нигде в мире. Нашим гостям это очень понравилось. Черчилль любил поохотиться. С собой в горы он брал свою любимую бельгийскую винтовку.Кроме этого организовывались поездки в горы на Ай-Петри. Это очень красивое место.    

      – Пап, – спросил отца Сашок, – а чем занимался в свободное время товарищ Сталин?

      – Сынок, – отвечал дядя Боря, – товарищ Сталин был набожным человеком. Он часто молился. В его комнате я видел икону Богоматери. Иногда он ездил в Ялтинскую церковь молиться. Эта церковь знаменита. В 20-ые годы именно там сняли фильм "Праздник Святого Йоргена" с Ильинским и Кторовым. В свободное время товарищ Сталин много читал.

      Среди своего окружения он был самым начитанным человеком. Он не только читал, но и постоянно писал, выпустив много книг политического толка. А его окружение занималось чаще всего пьянством да развратом, особенно Берия, который был по этой части просто маньяком.

      – Дядя Боря, – спросил Валерик, – а что любил товарищ Сталин при застолье?

      – Валерик, – ответил дядя Боря, – товарищ Сталин любил грузинское сухое вино "Хванчькару". Пил не торопясь, смакуя каждый глоток. За день он выпивал не более одной бутылки.

       На одном из утренних застолий, товарищ Сталин нахваливал грузинские сухие вина, а потом спросил:

      – А Вы знаете грузинскую виноградную водку – чачу?

      Ни Черчилль, ни Рузвельт о чаче и слыхом не слыхивали. А Сталин продолжал:

      – Это, по-моему, лучшая из всех видов водка. Правда, я сам её не пью. Предпочитаю лёгкие сухие вина.

      Черчилля чача сразу заинтересовала:

      – А как её попробовать?

      Товарищ Сталин ему ответил:

      – Постараюсь сделать так, чтобы Вы её попробовали.

      На следующий день Сталин послал и одному, и другому в подарок чачу. Только Рузвельт вряд ли её попробовал.

      Из закусок товарищ Сталин любил шашлык, красный репчатый татарский лук и много зелени. К еде он был, в общем-то, равнодушен.

      – Дя... дя... дядя Боря, – спросил Бяша, – а вот эту тру... тру... трубку как курил то... то... товарищ Сталин?

      – Ребята, – продолжал дядя Боря, – это был любопытный процесс. Товарищ Сталин доставал пачку папирос "Герцеговина Флор", разламывал несколько папирос и набивал ими трубку. Сильно утрамбовывал табак большим пальцем. Поджигал табак спичкой и курил трубку, держа её в правой руке.

      Товарищ Сталин выпускал дым в сторону от собеседника, а не в лицо, как это делают некоторые некультурные люди. Всё это он делал не торопясь, размеренно. Чувствовалось, что в этот момент он обдумывал ситуацию. Левой рукой товарищ Сталин не владел, так как она у него сохла и до конца не выпрямлялась. Курил свою трубку товарищ Сталин долго. От частого курения зубы у товарища Сталина были жёлтые. Когда табак в трубке полностью выгорал, он выбивал трубку об колено на пол. Постоянно приходил человек, который убирал пепел с пола несколько раз в день Лицо товарища Сталина было в оспинах, правда, они были малозаметны. Усы и волосы на голове с проседью. Наметилась лысина на макушке.

      Был он среднего роста, с несколько полноватым лицом. За круглым столом заседания, он предпочитал курить папиросы. Курил много, как и все участники конференции. Для пепла на столе стояло много пепельниц. Курение помогало снять напряжённость переговоров.

     Вот такой был товарищ Сталин, мои любознательные. Это был великий человек. Он был равнодушен к деньгам и роскоши. Любил театр, кино. Носил товарищ Сталин одежду простую, не модную, но опрятную. Занашивал её он до дыр, не желая менять на новую. Когда он умер, у него не оказалось никаких богатств и ценностей. Даже шинель у него была старой и залатанной. Менял он в ней только подкладку.

     – А дальше что было на конференции? –спросили мы дядю Борю.

     – Дальше, – ответил дядя Боря, – союзники подписали декларацию, и Ялтинская конференция руководителей трёх союзных держав закончилась. Работа была трудная. Наши союзники хотели выторговать себе наиболее привилегированное положение, ни с чем не считаясь. Компромиссы были найдены с большим трудом. Наша дипломатия оказалась на высоте. Договорённость на этой конференции позволила скоординировать совместные усилия для окончательной победы над врагом и определить сферы влияния на мирное время. Была проделана огромная работа, которая определила судьбы всего мира. К нам отошла территория Кенигсберга, часть Польских, Финских земель, нижняя половина Сахалина, которая была нашей до русско-японской войны, Курилы, Порт-Артур.  

      На заключительном ужине Черчилль и Рузвельт стали произносить тосты за здравие Сталина. Товарищ Сталин тоже произнёс тост, но за здравие английского короля. Черчиллю тост не понравился. Он был очень честолюбивым человеком и надеялся на тост в его здравицу. Однако наш товарищ Сталин не пошёл у него на поводу, потому, что был человеком принципиальным и бескомпромиссным. Он не хотел льстить Черчиллю, хотя и уважал его. Товарищ Сталин не мог простить Черчиллю его хитрость. Второй фронт надо было открывать сразу же после начала войны с нашей страной, а не ждать, когда мы огромными жертвами обескровим себя. Вообще, вторую мировую войну можно было сразу же прекратить, как только она началась с нападения на Польшу, если бы Англия, Франция и Америка, объединившись, противопоставили бы себя Гитлеру. В 1939-ом году Германия имела 40 дивизий, а одна только Франция – 100 дивизий. Кроме этого у возможных союзников было полное превосходство в танках, самолётах и военно-морском флоте. А Гитлер имел только двухмесячный запас боеприпасов.

      После закрытия Ялтинской конференции были проводы наших именитых гостей на аэродром. Снова был выстроен почётный караул. Снова были прощальные речи. Снова звучали гимны трёх великих держав. Я снимал эти проводы. Только опять товарищ Сталин не провожал союзников лично, а перепоручил это своим приближённым. По международным нормам это было неприлично. И это снова не понравилось нашим гостям. Но такой уж был товарищ Сталин.

      Любопытная подробность была на проводах: Черчилль так сильно перепил, что не смог самостоятельно подняться в свой самолёт. Его туда вносили на руках. При этом англичане меня попросили:

      – Господин Косарев, пожалуйста, не снимайте Черчилля.

      Я их просьбу выполнил и снял Черчилля только при прощании у трапа самолёта.

      Дядя Боря закрыл свой сталинский альбом и сказал нам:

      – Вот и всё, мои дорогие. А сейчас уже довольно-таки поздно. Засиделись мы с вами, по домам.

      Мы поблагодарили дядю Борю за интересный рассказ и, под большим впечатлением от увиденного и услышанного, попрощались с ним.

                                                                   Детсадовская дача

      Вскоре моя мама выписалась из больницы. Мы снова стали с ней жить в Чухлинке, в нашем старом бараке. А тётя Капа, моя тётушка, приезжала к нам частенько в гости. Я, как и раньше, продолжал учиться всё в той же школе для мальчиков №5. Летом моя мама со своим детсадом, где она работала воспитательницей, всегда выезжала на дачу. Все воспитатели и обслуживающий персонал детского сада брали своих детишек с собой, хотя они и не подходили по возрасту. Я любил эти времена и всегда ездил на дачу с большим удовольствием. Дача располагалась в одном из подмосковных колхозов. Вокруг были поля, засеянные чаще всего злаковыми, которые мы, детишки, любили топтать, собирая васильки. Прямо за полями находился настоящий лес с изобилием грибов, ягод и орехов. За лесом простирались Люберецкие песчаные карьеры.

      В карьерах производились работы по добыче великолепного белого песка для стекольной промышленности. По дну карьера были проложены рельсы, по ним ходили поезда с открытыми платформами, на которые песок грузили экскаваторами. Это было просто загляденье: огромный ковш экскаватора загребал кучу белоснежного песка и высыпал на платформу. Песок был удивительно белым и чистым. Этого песка там было море. Среди этого белого, как снег песка, находилось несколько водоёмов с чистейшей водой, просматривавшейся до самого дна. Это было удивительно! Мы так привыкли к нашей мутной и зловонной Воняловке, что такая вода нас приводила в восторг. Даже чистая кусковская вода была несравнима с этой водой люберецких карьеров. Вода была не только очень чистой, но и тёплой, так как солнце очень хорошо прогревало неглубокие водоёмы. Когда мы начинали плескаться в этих озёрцах, то забывали про всё на свете, и нас было очень трудно оттуда заставить выбраться.

      Мы, дети воспитателей, подчинялись общему для всех детей режиму. Самым неприятным было днём спать. Вот к этому трудно было привыкнуть. Это понятно, что малышам нужен был послеобеденный сон, но зачем он нам? Ведь мы не малыши! Мы были взрослыми, ну почти взрослыми, а нас заставляли спать вместе с малышами. Были скандалы, слёзы, но режим для всех почему-то был неумолим. Приходилось днём спать. А что из этого выходило? Мы покорно укладывались в постели и мирно делали вид, что заснули. А когда воспитательница уходила, мы начинали шуметь и галдеть так сильно, что она тут же возвращалась и наводила порядок, заставляя всех спать. Но только она за дверь, всё начиналось, как раньше. Мы распевали песни, кидались подушками, играли в салочки и прочее.

       Любимым развлечением было лежать в постели и поднимать по заказу ноги вверх, прикрытые одеялом. Так как в жару все спали днём без трусов, то такое задирание ног приводило всех нас в восторг. Спали и девочки, и мальчики в одной палате. Если все малыши были в возрасте до семи лет, то нам, детям воспитателей, было по 10-ть, 14-ть лет, и увидеть друг друга без трусов было прелюбопытно. Первым начинал обычно самый смелый мальчик. Он высоко задирал вверх ноги, как можно выше, поворачиваясь в разные стороны, чтобы все всё видели. Начинался жуткий гогот от восторга. Он передавал эстафету своему приятелю, называя его по имени. Тот задирал ноги вверх, демонстрируя всем свою голую задницу. Далее эстафета передавалась девочке лет 10-ти. После небольшых уговоров она высоко поднимала ноги, что приводило всех в ещё более буйный восторг. Она передавала эстафету дальше, называя по имени мальчика. За тем дело не вставало, он сразу поднимал ноги вверх. Восторг был, но чуть поменьше. И так далее, пока все не проходили по кругу два-три раза. Но была среди нас одна великовозрастная девочка, которой было лет 16-ть. Она никогда свои ноги не поднимала, хотя её имя всегда называлось. Но однажды она, увлечённая всеобщей эйфорией, подняла свои ноги вверх, и тогда мы все увидели, что её лобок был покрыт чёрными волосиками, а не был голеньким, как у остальных девочек. Это вызвало такой всеобщий буйный восторг, что поднялся невообразимый шум, на который прибежала испуганная воспитательница, может, случился пожар.

      После дневного часа все дети были предоставлены сами себе. Территория наша была очень обширна. Было много укромных уголков, где каждый из нас устраивал потайной подземный гербарий. С клумбы тайно от воспитателей срывался самый красивый георгин, и его головку помещали под землю в ямку, прикрыв стеклом. Затем ямка засыпалась землёй. Все ходили с таинственным видом и спрашивали друг у друга:

      – У тебя сколько тайников? Всего три? У меня пять.

      – Не может быть! – отвечал твой друг, – покажи.

      Тут же отправлялись в укромное место, и, оглядываясь по сторонам, как преступники, показывали свой закопанный клад. Цокали языками, восхищаясь погубленным цветком, и бежали к клумбе, пытаясь сорвать ещё более красивый цветок. Воспитатели запрещали такое, но нам было всё нипочём. Именно поэтому клумбы выглядели в виде голых стеблей, будто бы прошёл небольшой ураган и сорвал почти все головки у георгинов.

      Это был самый счастливый период моего детства. Счастливый настолько, что я не помню: хорошо нас кормили, или не очень, ибо тогда еда была не самым главным в жизни, ведь с тобой всегда рядом была твоя мать. Но лето почему-то пролетало очень быстро, и все мы садились в автобусы и с песнями отправлялись домой в нашу родную Чухлинку, по которой успели соскучиться.