Времена (часть седьмая, окончание)

    Цайссер понимал, что наступает его время. Ради этого, что ему предстоит сделать, и направил его генерал Гелен в далёком шестидесятом году в университет. А предстоит ему, не много – не мало, свалить коммунистического колосса в самой России. Поэтому руководство посчитало, что он, начальник русского реферата Цайссер, должен находиться в Москве, чтобы не только отдавать распоряжения и приказы своим шестёркам, сидя в Западном Берлине, но быть самому на поле боя. Он должен создать боеспособную организацию из советских диссидентов и всех недовольных коммунистическим режимом, способную повести за собой массы.

    Он медленно ехал по московским улицам – широким, но грязным, захламлённым мусором, мимо серых громад зданий, мимо пронизывающих улицы токов толп, вперёд-назад, в метро из метро, в автобус из автобуса, из трамвая в трамвай. Они растекались по аллеям каменных архитектур и вытекали из них – безликая, тусклая масса, килограммы, центнеры, тонны мяса, желающая жрать и наслаждаться, ещё не подозревающая, что её ждёт, что сегодняшнее бестолково-хаотичное движение завтра сделается осмысленным накатом волны, цунами, сметающим на своём пути любые барьеры и препятствия. Они ещё не подозревают, что под компас их корабля, подложен кусок металла, и капитан, ведущий судно по компасной стрелке, ведёт его не по курсу, некогда проложенному опытным штурманом. 

   – Это здесь, – сказал водитель Цайссеру и указал на серовато-зелёную коробку панельного здания.

    Цайссер нехотя покинул уютный салон «мерседеса» и направился к подъезду. В полутёмном подъезде пахло кошачьей мочой. На дверце лифта болталась табличка «ЛИФТ НЕ РАБОТАЕТ». Некогда побелённые потолки были испещрены пятнами чёрной копоти от сгоревших спичек, на изначально грязно-зелёных стенах красовались автографы, неведомо кем оставленные: «СПАРТАК – ЧЕМПИОН», «МИШКА – ГАД!», «*** + ****А = ЕБЛЯ»…
    По мере того, как Цайссер поднимался по лестнице, гадливо сторонясь стен и не касаясь перил, становилось чище. На шестом этаже он остановился у двери с цифрой 77 и позвонил. 

   – Господин Панин? – спросил он открывшего дверь мужчину в растянутом несвежем спортивном костюме.

    Хозяин с первого взгляда понял, что перед ним человек оттуда, со светлого Запада, понял по элегантному плащу, по начищенным до блеска полуботинкам, по галстуку, выглядывающего между полосок красного шёлкового шарфика, наконец, по запаху, который источал незнакомец.

   – Проходите, господин… – радостно воскликнул Панин, впуская Цайссера в узкую прихожую, и кого-то позвал – Муня, смотри, кто к нам пришёл.

    Цайссер снял плащ и протянул его хозяину. Тот повесил его на толстый плотничий гвоздь.

    В комнате послышалось шарканье тапочек и в проёме прихожей появилась женская фигура с помятым, но не старым лицом, со взлохмаченными каштановыми волосами, с дымящейся сигаретой, зажатой между пальцев, в розовой сорочке, косо лежащей на её не лишённом пышности теле, прикрытой цветастой шалью, обёрнутой вокруг попы.

   –Это моя Муня, – представил Панин женщину. – Можно сказать, моя верная подруга.

    Цайссер слегка склонил голову, поцеловал протянутую Муней руку. Вблизи её он ощутил запах табака, смешанный с запахом женской секреции возбудившейся самки и понял, что он явился не вовремя и помешал парочке заняться любовью. 

    Оторвавшись от руки дамы, он вошёл в комнату, пропахшую невыветривающимся запахом табака, увешанную картинами в дешёвых рамках, фотографиями, иконами с потемневшими от времени ликами святых и книжными полками. Посередине комнаты на полу с облезшей краской стоял круглый стол с потрескавшимся лаком столешницы, разномастные стулья вокруг него, у стены протёртый и продавленный диван.

   – За этим столом когда-то сидели Сахаров, Буковский, Рубин, Рой Медведев, Лидия Чуковская и многие другие, – сказал Панин, погладив столешницу ладонью. – Эти стены слышали их разговоры, споры и стук пишущей машинки, на которой мы печатали «Хронику». К сожалению, машинку конфисковали, когда меня во второй раз повязали.

    Цайссер опустился на стул, думая, как начать разговор со старым диссидентом, чтобы тот не воспринял его человеком из иностранной разведки. Он и его приятели не должны догадываться, кто будет дирижировать их хором.

   – Я член немецкого правозащитного общества, – сказал Цайссер. – Мы наблюдаем за последними событиями, происходящими в Советском Союзе. Они нас радуют. Освобождение академика Сахарова убедило нас в том, что Горбачёв держит правильный курс. Но Горбачёв в Политбюро один. У него немало противников в партии, боящихся потерять власть и привилегии. Чтобы не произошло внезапной смены курса, Горбачёва должен активно поддерживать народ. Но что такое народ? Это быдло, стадо, которое подчинится любому пастуху с плёткой. Наступило время, когда вы, советские правозащитники, можете проявить себя, как движущая сила новой, демократической, революции. Мы со своей стороны готовы помочь вам тем, в чём вы нуждаетесь – деньгами, современной множительной и звукозаписывающей техникой, моральной поддержкой западной прессы. Но для этого вы должны, прежде всего, объединиться… Вы, господин Панин, готовы взяться за такую работу?

    Панин задумался, потом ответил:
   – Я, по правде говоря, хотел отсюда валить на Запад, пожить спокойно в цивилизованной стране.

    Цайссер слегка скривил губы в саркастической усмешке и сказал:
   – Год назад вас там приняли бы с распростёртыми объятиями, но сегодня, скорее, воспримут, как дезертира, бежавшего с поля боя.
   – Устал я, – вздохнул Панин. – Оттрубил почти три года в пермских лагерях.

    Муня, на этот раз в сером трикотажном платье, внесла в комнату поднос со стаканами крепко заваренного чая и сахарницей с кусковым сахаром.

   – Выпейте чаю, – предложила она Цайссеру. – К сожалению, ничем иным я не могу вас угостить – холодильник пуст.
   – Благодарю, не беспокойтесь, – ответил Цайссер. – Я недавно плотно пообедал. Я не ожидал, что в Москве в магазинах абсолютно пустые прилавки. 
   – Это результат социалистического планового хозяйствования, – сказал Панин.
   – Господин Панин, я жду вашего ответа, – сказал Цайссер, бросив строгий взгляд на старого диссидента.
   – Он возьмётся, – сев на диван и положив ногу на ногу так, что Цайссеру стало видно всё, что скрывалось у неё под подолом платья, ответила Муня за мужа. 
   – Хорошо. Я возьмусь за это дело, – согласился Панин. – Но… – он замялся.
   – Вы насчёт денег, – догадался Цайссер и, усмехнувшись, пошутил, продемонстрировав своё знание советской литературы: – Запад вас не оставит, как говорил товарищ Бендер. Думаю, на первое время вам хватит. Расписки и отчётов о расходовании этих денег не требуется. Мы не шпионы. Уверен, что вы потратите их с умом, – С этими словами он вынул из кармана пачку пятидесятирублёвок, положил на стол перед Паниным и стал прощаться: – Мне пора в пресс-клуб. Возьмите мою визитку. На ней мой адрес, телефон и факс. Полагаю, что недели вам достаточно на организационные вопросы. Буду ждать от вас информации.

    И снова перед глазами Цайссера тянулась темнеющая в сумерках наступающего вечера Москва. Фонари горели только на магистральных улицах. Маленькие улицы, переулки и дворы заливала густеющая темень.

   – Начало положено – подумал Цайссер. – Одному из будущих кандидатов в вожаки баранов задача поставлена, направление указано. Наивные люди. Они полагают, что свергнув одну власть, советскую с её пресловутым социализмом, начнут строить светлое демократическое общество капитала. Это либо их близорукость, либо их глупость. Революцию делают одни люди ради блага и счастья всех людей, а до власти всегда дорываются другие и эти другие пользуются её плодами в собственных интересах, наплевав на провозглашённые революцией лозунги. Известно, что говно легче золота и в воде плавает поверху. 

                               СЕРГЕЙ   ГОРЕНКО
    
    Утром он встал с оранжевым рассветом. День пришёл золотой, знойный, с выбеленной голубизной неба. В недвижимом воздухе, стоит сизая гарь выхлопных газов десятков тысяч автомашин, бегущих по московским улицам. Раскалённое добела солнце вершит свой неспешный ход, жжёт, жарит, печёт, палит. 

    Кабинет районного уголовного розыска – в нём ленивый разговор.

   – Сейчас бы в лес, на речку, – потянувшись, проговорил Евдаков. – С удочкой. Наловил бы окуньков и ёршиков, сварил бы уху…
   – Нну, – поддержал его Семёнов, плеснув в стакан из графина воды, сделал глоток: – Уже нагрелась… Слышь, товарищ капитан, нам бы в кабинет холодильник и кондиционер. Мозги плавятся…
   – А может тебе, старший лейтенант, ещё комнату отдыха, чтоб девок с комфортом шпокать? – оторвал глаза от бумаги капитан Звягин.
   – А что, товарищ капитан, это идея, – подхватил Евдаков.

    Лейтенант Горенко в разговоре участие не принимал. Он здесь новенький, только второй день обживается. 

   – Такое пекло, видимо, даже ворьё разморило, – сказал Семёнов. – Не хотят работать…
   – Накаркаешь, – недовольно ответил Евдаков.

    Затишье действительно было редким. 

    Телефон зазвонил резко, пронзительно, требовательно. Капитан Звягин поднял трубку. Он говорил коротко с паузами:
   – Да, я… Адрес… Выезжаем…
    Он положил трубку, сказал:
   – По машинам… труп…

    Машина у них была одна – разбитый «УАЗ». Они сели в его раскалённое нутро. 

   – Ты бы держал машину в тени, – выговорила недовольно шофёру Булдакову следователь Полина Ивановна, ставя ногу на подножку кабины, для чего ей пришлось поднять узкую серую юбку «до неприличности». – Пока доедем, испечёмся…
   – Хде она тень, Палина Иванна, – ответил Булдаков. – Холый двор… 

    Заурчал мотор, задребезжал состарившийся на милицейской службе «УАЗ». С пола взметнулась пыль. Дёрнувшись, «УАЗ» выкатился со двора на улицу. В открытые окна рванулся воздух…

    Сергей волновался. Это его первое дело. Думал ли он три года назад, когда вернулся с Сахалина, что его дорога повернёт в эту сторону?

    …Отлюбив в тот день Татьяну Кимовну, за все шесть пролетевших лет, усталый, он запросил у неё поесть.

    Они сидели за столом. Он – голый, она, стесняясь наготы своего уже немолодого тела, накинула на себя шёлковый халат.

   – Тебе надо жениться, Серёжа, – сказала она. 
   – Зачем? – спросил он. – Я не спешу…

    Потом она призналась, что она собирается сама выйти замуж.

   – Я познакомилась с хорошим человеком. Он тоже вдовец. Он предложил мне... – сказала Татьяна Кимовна. – Родион знает, что ты – мой приёмный сын, но, конечно, я не говорила о том, что мы… Ты понимаешь? 

    Через день он познакомился с Родионом Юрьевичем, рослым, грузноватым, на первый взгляд, мешковатым мужчиной лет пятидесяти. На нём был милицейский мундир с полковничьими погонами.

   – Чем думаешь заняться, молодой человек? – спросил он Сергея.
   – Пока не знаю, – ответил тот. – Наверно, попрошусь на речной трамвай плавать по Москве-реке. 
   – А к нам не хочешь, в милицию? – спросил Родион Юрьевич. – Окончишь школу милиции, станешь офицером.
   – В милицию? – удивился Сергей. – Мне как-то и в голову это не приходило. Надо подумать.

    Надумал-таки. Его приняли и направили на стажировку в патрульно-постовой батальон. Он снова надел погоны младшего сержанта. Его непосредственным начальником стал старшина Шитов, человек уже в годах, допинывавший последние два года до выслуги. Был он человеком малоразговорчивым, вечно хмурым, и что бы он ни делал, словно оказывал всем одолжение.
    Под его началом и проездил год младший сержант Горенко, пока не поступил в школу милиции.

    …Труп – молодая женщина. Она лежала на разворошенной постели, нагая, красивая. Под левой грудью торчала костяная рукоятка тесака. 

    На диване сидел мужчина, опустив голову к полу. Убийца. Убийство бытовое. Муж в порыве ревности вонзил тесак супруге в сердце. Может, была и другая причина, но ревность выгоднее. Ревность, состояние аффекта, непредумышленное убийство, щадящий срок. Следствию нужно либо подтвердить слова подследственного, либо опровергнуть их. Полина Ивановна не торопится. Она увела убийцу на кухню, там беседует. Говорят, она отличный психолог и легко отличает ложь от правды.  

    Сергею поручено вести протокол под диктовку капитана Звягина. Семёнов, Евдаков и участковый пошли по квартирам опрашивать соседей, выяснять, как жили супруги Суконцевы.

    Через три часа подследственного Суконцева отправили в следственный изолятор. Милиционеры вернулись в кабинет.

   – Наверно, будет дождь вечером, – сказал разморённый Евдаков, плюхнувшись на диван. 
   – И поступит вызов на уличный труп, – усмехнулся Семёнов.
   – Не каркай, – приказал ему Евдаков.

    Но и следующий вызов был «домашний».

    На полу лежал сухонький старичок. От него несло химией.

   – Налакался стеклоочистителя, – проговорил Евдаков, показав на бутылку с известной наклейкой.
   – Похоже, – согласилась Полина Ивановна. – Окончательно пусть решают судебные медики…

    На обратном пути Полина Ивановна села рядом с Сергеем. А когда машину тряхнуло на незамеченной водителем выбоине, ухватила его под руку и не отпускала до конца пути и прижималась к нему жгущимся бедром.

   – Всё, Серёга, Полкаша тебя заметила, – сказал Семёнов. – Баба она голодная. Два года назад развелась. В мужья тебя не возьмёт, на хрена ей лейтенант, а в постель затащит, как пить дать.
   – Опять каркаешь, Венька, – проговорил Евдаков.

    К вечеру, казалось, жара усилилась. В небе вспыхнули огненной пеной облака. Затем пена словно покрылась пеплом. И тут по улице пронёсся вихрь, вздымая пыль, бумагу. Из-за горизонта выплывала тяжёлая туча, вспыхивала белым магниевым светом, злобно громыхала.

   – Блин, не успеем до дома дойти, – заметил Евдаков.
   – Переждём тут, – сказал Семёнов. – Главное, чтоб нас не дёргали.

    Закапал крупный дождь, забарабанил по карнизу. Новый порыв ветра принёс людям отдых и свежесть. С новой силой загромыхал гром. В кабинете сделалось темно. За окном полыхали белые молнии. Вольно, встав водяной стеной, шумел дождь. На асфальте образовался бурный пенящийся поток. Стрелки часов сошлись на восемнадцати.

    …Шум дождя ослабевал. Ещё вспыхивали молнии, и громыхало, но уже где-то в стороне. Промчавшись над городом, гроза спешила дальше.

    Сергей вышел во двор. На улице посвежело. Тучи обнажили омытое голубое небо. Мокрый асфальт почернел и сверкал на солнце. Евдаков и Семёнов поспешили на метро. Сергею идти пешком две автобусные остановки. За воротами проголосил клаксон, а следом женский голос окликнул:
   – Лейтенант Горенко. 

    Сергей обернулся. Из красных «жигулей» выглядывала Полина Ивановна. Она уже сменила форму с капитанскими погонами на голубую блузку.

   – Вам далеко, лейтенант? – спросила она Сергея. 
   – Не очень, – ответил Сергей. – Две остановки.
   – Садитесь, подвезу, – предложила ему Полина Ивановна.
   – Да я дойду, – ответил Сергей, делая шаг к машине.
   – Садитесь, садитесь, Горенко. Я не кусаюсь.

    Сергей сел рядом с Полиной Ивановной. Сейчас, в полупрозрачной блузке, из-под которой просвечивал красный бюстгальтер, и в короткой, обнажающей упругие бёдра юбке она совсем не походила на следователя. 

    Полина Ивановна тронула машину, и они поехали. Сергей не успел сказать свой адрес, как Полина Ивановна спросила его:
   – Тебя отвезти домой или… поедем ко мне?

    Сергей опешил. Предложение было неожиданным. Он взглянул на Полину Ивановну, повернувшую голову к нему, увидел её потемневшие серые глаза.

   – Я… Я, право, не думал…  
   – Ты отвечай прямо, без лишних слов, – продолжала Полина Ивановна: – Домой или ко мне?

    Сергей сглотнул выплеснувшуюся в рот слюну, ответил:
   – К вам…

    Полина Ивановна повернулась лицом к дороге.
   – Тогда прикури мне сигарету. Пачка в бардачке.

    В бардачке лежала красная пачка «Мальборо». Сергей вынул сигарету, прикурил её от алого глазка прикуривателя, вставил Полине Ивановне в губы, как будто поцеловал. 

   – Хочешь, угощайся сам, – проговорила сквозь зубы Полина Ивановна.

    Сергей закурил свою «Стюардессу».

    Полина Ивановна жила в панельной девятиэтажке на самой окраине, на Шестнадцатой Парковой, на восьмом этаже. Квартира у неё была однокомнатная, чистенькая, с весёлыми шторами на окнах. На стене висели репродукции китайских акварелей.

    Когда пришли, Полина Ивановна направилась под душ. Из душа она вышла в лёгком, почти газовом пеньюаре, сквозь него светилось её полноватое розовое тело, пахнущее чистотой и душистым мылом. 
   – Теперь ты, – сказала она Сергею.

    Ополоснувшись прохладной водой, Сергей вытерся махровым полотенцем, влажным после Полины Ивановны и сохраняющим запах её тела. Одеваться он не стал, натянул только плавки.

    Полина Ивановна уже лежала на кровати в пеньюаре, прикрыв покрывалом только ноги. На тумбочке возле кровати стояла бутылка «Киндзмараули» и хрустальные фужеры, играя лучами заходящего солнца.

   – Вот это я понимаю – мужчина, – произнесла с восхищением Полина Ивановна, оглядывая мускулистую фигуру Сергея, задержавшись на взбугрившихся в положенном месте плавках. – Налей вина мне и себе и иди ко мне…

   – Мог бы позвонить, что задерживаешься на работе, – сказала Татьяна Кимовна Сергею, когда тот позвонил ей утром.
   – Не мог, – ответил Сергей. – В лесу телефонов нет…
   – Бедный, ты, наверно, голодный, – сказала Татьяна Кимовна.
   – Я перекусил в тошниловке, – ответил Сергей.

                             МАЯ   МИРАНОВИЧ                   

    Мая красива. Это объективный фактор. Недаром в неё влюблены все мальчишки школы. Объездите весь свет с севера на юг и с востока на запад, все заморские страны, обсмотрите всех тамошних красавиц, равной Мае не найдёте. У неё стройный стан, у неё слегка раскосые глаза, то серые, то зелёноватые, то бархатисто-голубые, говорящие вам о том, о чём молчат её уста с сочными чувственными алыми губками, у неё пепельно-русые волосы, падающие на плечи плавными волнами, у неё тонкий благородный носик, овальное лицо с высоким гладким лбом и нежным женственным подбородком. 

   – Вся в маму, – говорят те, кто знаком с Маей. – Будет артисткой.

    Мая не спорит, но знает про себя, что в артистки она ни за что не пойдёт.    
    Мае исполнилось шестнадцать лет. 7 сентября она получала паспорт. 

   – Это событие, старуха, нужно обмыть, – сказал Игорь Ивлев, чемпион города среди юношей по лёгкой атлетике. 

    Он получил паспорт зимой. Мая дружит с Игорем. Он хорошо разбирается в математике и помогает Мае решать задачки. И ещё – с ним приятно сходить в кино, посидеть в кафе.

    После уроков Мая пошла в милицию. Игорь провожал её. В милиции Мае выдали паспорт и поздравили. Она положила красную книжицу в портфель. Теперь её не остановит билетёрша в кинотеатре на фильмы, которые нельзя смотреть детям до 16 лет на обратном пути из милиции Игорь предложил ей зайти в кооперативное кафе. 

   – Что ты!.. – испугалась она. – Там всё так дорого… 
   – Я плачу, – успокоил её Игорь. –  Обмоем твой паспорт.

    В кафе всё было по заграничному – так показалось Мае. За границей она не бывала, но видела кое-что в кино. 

    Играла негромкая музыка, доносившаяся из невидимого магнитофона, из бра в небольшой зал изливался приглушённый свет, придавая некоторую интимность их встрече. Игорь заказал коктейль и мороженое.

    Им официантка им принесла в высоких стаканах оранжевый коктейль с соломинкой и пломбир в металлических вазочках.

    Мае понравился коктейль, и Игорь заказал по второму. Потом им принесли коньяк. Они выпили по две стопки. У Маи зашумело в голове. Она сказала Игорю:
   – Я больше не буду.

    Игорь допил коньяк и расплатился с официанткой.

    На улице уже стемнело, но фонари почему-то не горели. Фиолетовая полусфера небесного свода с белыми звёздами и узким лезвием  месяца опрокинулась над городом. Игорь держал Маю под руку. 

    Дорога Мае показалась слишком длинной. Они вошли в какой-то переулок и сели на скамейку возле дома с тёмными провалами окон. 

    Мая была в одном школьном платье. Игорь обнял её озябшие плечи и поцеловал.
    Мая не хотела целоваться, но и не хотела обижать Игоря. Она ответно шевельнула губами и вдруг почувствовала, как рука Игоря легла на её ногу и метнулась под подол платья.

   – Ммм, не надо, – сказала Мая.

    Но Игорь словно обезумел. Он шумно задышал, задрожал, стал валить её на скамейку. Мая упала на землю. Игорь сжал её грудь одной рукой, второй придерживал её за волосы, не давая оторвать голову от земли, и что-то говорил, говорил невнятно и сумбурно. Потом он начал шарить рукой по её ногам под платьем. Мае стало ясно, чего он хочет, и стала сопротивляться и умолять Игоря не делать этого. Но он не слышал её и потянул вниз колготки и трусы. Мая извивалась, пыталась пнуть его, но он прошипел в бешенстве: 
   – Лежи спокойно, а то откушу нос… 

    Мая поняла, что он сделает это. А трусики с колготками уже уехали куда-то ниже коленей. Игорь спустил брюки и пытался проникнуть туда, но этому мешали её полуспущенные трусы и колготки.

    Вдруг Мая почувствовала, как ей на живот брызнула тёплая жидкость и потекла по животу.
 
    Игорь выматерился, вскочил на ноги и убежал. 

    Мая поднялась, носовым платком стёрла с себя Игореву влагу, натянула трусы и колготки, отряхнула подол платья и поспешила домой.

    Бабушка и дедушка уже лежали в постели.

   – Где ты так долго пропадала? – спросила её бабушка, когда она вошла в квартиру.
   – У Гали Горичевой, – откликнулась из прихожей Мая. 

    У себя в комнате она быстро переоделась, очистила платье от налипшей грязи и нырнула под одеяло. О случившемся она никому не рассказала.

Конец седьмой части.