Времена (часть пятая, продолжение 3)

КИРИЛЛ   СТРУКОВ

   – Алевтина Проценко встретилась с «гостем оттуда», – проговорил майор Лодыгин. – Он назначил встречу ей в парке и ушёл. У Проценко было более часа времени, чтобы позвонить местным товарищам, что она и сделала…
   – А если он специально оставил её одну, а сам скрытно наблюдал за ней? – высказал предположение подполковник Струков.
   – Она звонила из кабинета директора магазина. По её словам, директор в это время выходил в зал. Так что вряд ли «гость» мог заметить этот звонок, – ответил Лодыгин. – Наши товарищи успели подготовиться и не только увидеть и проследить за «гостем», но и запечатлеть на фото.
   – После встречи «гость» поспешил на вокзал и сел на пригородный поезд, идущий до Кустодиевска. Там он пересел на московский поезд. В Москве он доехал на метро до площади Революции. Возле «Метрополя» его поджидала машина с дипломатическими номерами. 
   – Чьи номера? – поинтересовался Струков.
   – ФРГ.
   – О чём «гость» разговаривал с Проценко?
   – Он приказал ей в начале июля выехать в Одессу, где её и встретит тот, кто должен стать её мужем и после регистрации брака увезти туда, куда ему нужно. Куда, «гость» не сказал Алевтине. Скорее всего, он и сам не в курсе этого.
   – Похоже, геленовцы затевают что-то серьёзное, – проговорил Кирилл Иванович. – Что ж, мы примем их посланца достойно.

                                   ИВАН   ЛЯДОВ

   – Пригласишь свою подружку из КЭЧа купаться, – сказал Иван Георгиевич сидящему напротив него Артёму Сердюку. 

    Парень за прошедший год свыкся с мыслью, что работает на иностранную разведку. И не только свыкся, но и подписал обязательство честно и добросовестно выполнять все задания и распоряжения, получаемые от руководства. 

    Теперь Иван Георгиевич уверен в нём и возлагает на него немалые свои надежды. Парень окончил радиотехникум и скоро ему идти в армию. Похоже, что направят его в войска по его специальности. Да, с ним Ивану Георгиевичу повезло. 

    Однако тянется за ним маленький хвостик у него – стерва из коммунально-эксплуатационной части. Она оказалась слишком умной, сообразила, что у Тёмы есть интерес к её сведениям. Сколько листков, писанных её рукой, со списками воинских частей и военных чинов с указанием их должностей, адресов и телефонов переснято на микроплёнку и передано в Центр. Теперь она начала Тёме прозрачно намекать, что её информация дорого стоит, если её продать иностранцам. 
   – Тебе твои знакомые иностранцы за неё тысячу джинсов дадут, – сказала она недавно Тёме. 
    А это лишнее. Она становится опасной.

   – Зачем? – удивился Тёма.
   – Не задавай вопросы, а выполняй приказы, – жёстко ответил Иван Георгиевич. – В это же воскресенье. Синоптики прогнозируют ясный жаркий день.

    День пришёл действительно ясный с жарким солнцем. С утра москвичи потянулись к электричкам: на природу, в тенистые леса, к прохладным речкам и озёрам. К полудню с неба уже лился густой, непроглядный зной. Всё в нём дрожало и расплывалось, как в расплавленном стекле. В лазурном небе не было ни облачка. Солнце казалось голым в своём одиночестве.

    Лизка охотно согласилась поехать на пляж обновить недавно подаренный Тёмой умопомрачительный купальник. 
    Пляж, по совету Ивана Георгиевича, Тёма выбрал людный.
    Лизка разделась, немного полежала на подстеленном одеяле, пока Тёма плавал. Когда он вернулся, она неспешно прогулялась среди глазеющих на её купальник женщин, и вошла в реку…

    Она была уже метрах в двадцати пяти от берега, когда к ней, лениво лежащей на спине, подплыл Иван Георгиевич. 
   – Прекрасная дама, – обратился он к Лизке – у вас сногсшибательная фигура. А в этом купальнике…

    Лизка снисходительно взглянула на мухомора с носовым платком на голове, пытающегося с нею заигрывать. В это время рука Ивана Георгиевича резко скользнула по водной глади и ударила её в шею, по сонной артерии. Лизка ушла под воду. Иван Георгиевич нырнул следом и увидел, как её тело плавно опускается на дно, отдавая последние пузырьки воздуха. 

    Через несколько минут Иван Георгиевич был уже возле Тёмы, напряжённо смотрящего на реку.

   – Идём, сынок, нам пора на электричку, – сказал ему Иван Георгиевич.
   – Жалко её, – сказал Тёма, уже сидя в раскалённой электричке.
   – Жалко у пчёлки, – оборвал его Иван Георгиевич.

                            НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Алевтина уехала на Юг. Николай Владимирович проводил её.

   – Мне страшновато, – прошептала она уже стоя на перроне. – Здесь с тобой я их не боялась, а там вдалеке от тебя…
   – Ты же не одна там будешь, – ответил Николай Владимирович. – Товарищи из КГБ с тебя глаз не спустят…
   – А с тобой мне было бы спокойнее…
   – Ты же понимаешь, что я не вписываюсь там в картину. Буду ждать тебя здесь. Думай, что дело идёт к завершению.

    …Жёлтые сумерки застилали город своим вечерним покрывалом. В белесовато-голубом небе плыла луна. В этот час к дому подошёл молодой человек в белой рубашке, светло-кремовых брюках и сандалиях на босу ногу. Он некоторое время постоял у калитки, затем решительно толкнул её и, взбежав на крыльцо, постучал. 
    Его спросили:
   – Кто там? 
   – Откройте, пожалуйста, Николай Владимирович. Это я, Володя Арбенин.

    Дверь моментально широко распахнулась, на крыльцо выскочил Николай Владимирович и воскликнул:
   – Володя!..

               ИЗ   ДНЕВНИКА   ТАСИ   ШАРОВОЙ 

    «6 июля 1960 г.  ...Володя встретился с Ним. Потом собрал вещи и переселился к нему. «Не обижайся, мамочка, но с отцом мне будет лучше, – сказал он. – Мне надоела морда твоего Говядина. Я же знаю, что он не терпит меня. Вам без меня будет лучше». Мне плохо и не с кем поделиться моим горем»… 

                             КИРИЛЛ   СТРУКОВ

    Подполковник Струков вернулся от генерала Ромова, когда в кабинете раздался телефонный звонок. 

   – Это я, – послышался в трубке низкий грудной голос. Кирилл Иванович узнал его: Лайма.
   – Да, слушаю, – ответил он, переключаясь от забот служебных на бытовые.
   – Мне нужно с тобой встретиться, – сказала Лайма. 
   – Зачем? Между нами всё обговорено, – проговорил Кирилл Иванович.

    Они познакомились в сорок восьмом году – он, оперуполномоченный Эстонского МГБ и она, дочка хозяев, у которых он квартировал. 

    Стройная, с золотистыми волосами серьёзная девушка со сдержанным характером, оканчивающая финансовый техникум, и с красивым именем Лайма приглянулась ему. 

    Ни она, ни её родители в период оккупации ни в чём предосудительном не были замечены. Таары были людьми далёкими от политики: отец портняжил, мать занималась хозяйством, Лайма училась в гимназии. 

    В мае сорок восьмого он возвращался после поездки на один из хуторов, где, по достоверной информации, скрывался один из лесных бандитов. 

    Бандит был убит в завязавшейся перестрелке, укрывавшие его хозяева арестованы. Командовал операцией он, капитан Струков. 

    На лесной дороге, в её самом узком месте, где сосны и густые кусты подступали к самой обочине, по машинам был открыт автоматный огонь. Одна из пуль попала Кириллу Ивановичу в правый бок.

    Около месяца он провалялся в госпитале, и Лайма приходила к нему каждый день. Она приносила ему, находящемуся на диете, вкусную еду, приготовленную ею самой, ухаживала за ним, как за близким человеком. Она мало говорила, много делала.

    Уже оправившись и поокрепнув, Кирилл Иванович однажды взял её за руку и привлёк к себе. Лайма послушно подалась к нему. Он поцеловал её, она ответила ему. А когда он вернулся из госпиталя, она пришла к нему в комнату и осталась. 
    
    Руководство не возражало против их женитьбы. Их брак символизировал сближение двух народов. 

    Через год Лайма родила девочку. Назвали новорожденную Марией.

    А дальше пошли разногласия, всякие, мелкие: то не так, то не эдак, не по-нашему. Мелочи превратились в более крупные расхождения. Сказывалось воспитание каждого из них в разных условиях, в разных мировоззрениях. В конце концов, Лайма сказала, что ей тяжело жить с русским, что ей кажется, что она живёт со свиньёй. Кирилл Иванович оскорбился, но стерпел ради дочери. Вскоре его перевели в Москву, в центральный аппарат, под начало генерала Ромова. И они с Лаймой расстались.

   – Мне нужно поговорить с тобой, но не по телефону, – продолжала настаивать Лайма. – Я здесь, около входа в твоё учреждение…
   – Хорошо, – согласился Кирилл Иванович. – Но в нашем распоряжении только десять минут. Я очень занят.

    Лайма была не одна. Рядом с нею стояла девочка лет двенадцати.  

    Кирилл Иванович не видел дочь со дня своего отъезда из Таллина, но сразу узнал её. 

    За шесть лет Мария выросла, повзрослела. Она была такая же рослая, как и Лайма, и такая же светлая, как она. Под кофточкой у Марии уже вздымались бугорки грудей.

   – Здравствуй, Маша, – сказал Кирилл Иванович. 
   – Здравствуйте, – отчуждённо ответила Мария.
   – Ты не узнаёшь меня?
   – Узнала.
   – Так позволь мне обнять тебя и поцеловать, – Кирилл Иванович потянулся к дочери, но она отстранилась и холодно ответила:
   – Мама говорит, что на улице обниматься неприлично.
   – Иногда можно, – сказал Кирилл Иванович, но убрал было протянутые к дочери руки. – Но если ты не хочешь, я снимаю своё предложение.
   – Мария, стой здесь и никуда не уходи, – строго сказала Лайма. – Это Москва, а не Таллин. Ты можешь заблудиться. Мы с Кириллом Ивановичем отойдём поговорить.

    Они отошли метров на десять.

   – Я вынуждена к тебе обратиться за помощью, – сказала Лайма, слегка понизив голос. – Дело в том, что я вышла замуж. За кого, тебе нет необходимости знать. Это не важно. Он эстонец. У нас родился сын. Эдвард любит сына и не любит Марию, как и всё, к чему прикоснулись русские. Ему не хочется, чтобы в нашей семье росла русская девочка. Мы могли бы сдать её в детский дом. И её взяли бы. У Эдварда большие связи. Но я решила, что при живом отце так поступать нехорошо. Эдвард не возражает, чтобы Мария жила у тебя, если ты согласишься.
   – Тебе не жалко дочь? – спросил Кирилл Иванович.
   – Немного жалко, но у меня есть другой ребёнок и муж. Я должна выбирать. Мария сможет нас посещать, когда пожелает. Я от неё не отказываюсь.
   – Пусть живёт у меня, – согласился Кирилл Иванович.
   – Ты женат? – решив главный вопрос, поинтересовалась Лайма.
   – Нет, – усмехнулся Кирилл Иванович. – Я не спешу.
   – Вот и хорошо. Ей не придётся привыкать к мачехе.

    Кирилл Иванович, получив генеральское «добро» на отгул по семейным обстоятельствам, усадил Марию в служебную «волгу», а Лайма, простившись с дочерью, поспешила на вокзал.

   – Вот моё жилище, – сказал Кирилл Иванович, входя в квартиру, которая не пахла жильём.  
   – Ты здесь не живёшь, – ответила Мария.
   – Ты права, не жил, – не стал спорить Кирилл Иванович. – Не жил, а теперь буду жить. А ты будешь хозяйкой. Согласна?

    Мария кивнула головой, и, обойдя квартиру, сказала:
   – Это будет моя комната, а эта – ваша…
   – Как скажешь, хозяйка – улыбнулся Кирилл Иванович. – Но давай договоримся сразу говорить друг другу «ты». Я твой отец и я тебя люблю.
   – А почему ты бросил нас с мамой?
   – Я тебя не бросал. Мы развелись с мамой, потому что меня перевели на работу сюда, а она не захотела покидать Таллин. Работы у меня много. Не выходило у меня, чтобы повидать тебя. Да и мама не очень  хотела, чтобы мы виделись…
   – Хорошо, я поверю тебе… папа.

                            НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Он был рад принять сына у себя. В тот вечер они долго разговаривали. Николай Владимирович рассказал о своей юности, о лётной школе, о своём единственном боевом вылете и о том, как его спасли простые женщины, как жил среди болот.

   – Почему же ты не ушёл к партизанам, когда поправился? – поинтересовался Володя.
   – Этот вопрос задавали мне и «смершевцы» – горько усмехнулся Николай Владимирович. – В тех местах партизан не было. Какой-то отряд раз напал на село по соседству с нашим хутором, повесил старосту, и исчез. Это сейчас пишут: земля горела под ногами оккупантов. Так оно и было, но не повсюду. Поверь, мне, пережившему начало войны и видевшему происходивший развал в нашей армии, растерянность командиров, легко было поверить в то, что немцы заняли Москву, Ленинград и Киев и ведут бои в Предуралье. Да, я поверил им и решил приспосабливаться к новой жизни, к жизни под оккупантами…
   – А потом, когда пришли наши? Ты же мог пойти в армию…
   – Мог, но меня сразу обвинили в дезертирстве и измене Родине и отправили в лагерь на пятнадцать лет.
   – Неправильно, несправедливо, – сказал Володя. 
   – Не знаю, – вздохнул Николай Владимирович. – Возможно, справедливо, но, наверно, могли бы дать шанс искупить мою вину кровью…

    Володя спросил разрешения у Николая Владимировича пожить у него. 

   – Не могу я видеть этого Говядина, – признался он отцу.
   – А мать тебе не жалко? – спросил Николай Владимирович у него.
   – Она поймёт меня, – ответил Володя.

    Николай Владимирович согласился, и Володя поселился у него.

                         АЛЕВТИНА   ПРОЦЕНКО

    Она сняла комнату в белом доме на прибрежной улице. В комнате была стеклянная дверь на террасу. Она же служила и окном. У потолка дверь закруглялась. Стёкла в ней были цветные: красные, синие, жёлтые, зелёные и изображали цветы. 

    Хозяйка за комнату запросила дорого, но Алевтине не было жаль «шпионских» денег. Зато памятник Дюку был недалеко. 

    Алевтина видела его, вежливо простирающего бронзовую руку над площадью, словно он хотел сказать: «Добро пожаловать».

    Днём она ходила по выбеленным палящим солнцем улицам города, кажущимся беззаботным и весёлым, городом, в котором жить легко и радостно. 

    В переулках с верхних этажей свешивались глицинии, и их одуряющий запах кружил голову. Знойное солнце неторопливо плыло между розовато-белых облаков. 
 
    Алевтина вдыхала морской воздух, запах кофе, доносящийся из кофеен, и думала, что, когда всё закончится, они с Колей переедут сюда жить. А ночью она долго стояла на террасе, любовалась серебряной луной над тёмным морем и слушала шум прибоя, наползающего на камни.  Где-то внизу, у берега молодые голоса задорно орали:

                                  – Кто там вражий с океана
                                  Мечет пушек голоса?
                                  Юнга, кликни капитана, – 
                                  Он свернёт им паруса!
                                  Мы в Судане сменим ткани,
                                  В Нагасаки купим ром, – 
                                  Значит, бриг наш вновь с огнём…
        
    …Во вторник встреча Алевтины со шпионом не состоялась. В четверг тоже. Аля и контрразведчики нервничали. Оставалась только суббота. 

    Аля ходила, посматривая на часики, перед памятником основателю Одессы. Прохожие иногда бросали на неё жалеющие взгляды: нехорошо, когда мужчина не торопится на свидание и заставляет ждать женщину. 

    Ровно в шестнадцать тридцать к Але подошёл старик в рваном свитере и пузырящихся на коленях брюках. Серебристая щетина покрывала его впалые щёки, сизый нос выступал над провалившимся беззубым ртом. Он никак не походил на ожидаемого шпиона, но Алевтина услышала знакомое:
   – Вам привет от штарого друга.

    Алевтина изумлённо окинула взглядом старика, недоверчиво спросила:
   – Вы? 
   – Штарый ваш друг прошил проштить его жа жадержку и передать вам это пишмо.

    Старик протянул Але запечатанный конверт.

    Аля взяла конверт, а старик скорым шагом засеменил прочь.

    Аля вскрыла конверт. В нём была записка:

    «Выезжайте сегодня поездом № 36 «Одесса – Москва». Билет приложен. До встречи. Старый друг».

    Поезд уходил вечером. Вагон мягкий, двухместное купе. Майор Логунов кинулся к дежурному по станции и потребовал два билета в тот же вагон. Время поджимало. До отправления поезда оставалось менее двух часов.

   – Вы что, товарищ, сейчас горячий сезон, – удивился дежурный. – Никак не получится. Могу поспособствовать насчёт плацкартного из воинской брони. А в «СВ» никак невозможно. Никак. 

    Логунов пришёл к начальнику вокзала. Тот тоже покачал головой: никак нельзя. Есть только обкомовская бронь, но он не имеет права трогать её.

   – А вы троньте её. Или мне звонить председателю КГБ? Вы срываете важную операцию.
   – Я не знаю, операция у вас или вы хотите обойти очередь честных людей, – ответил язвительно начальник вокзала. – Нам могут позвонить из Обкома за пять минут до отправления поезда и потребовать забронированное купе. 

    Из кабинета начальника вокзала Логунов позвонил в Обком дежурному, представился, назвал фамилию подполковника Струкова и генерала Рогова.

   – Можете меня проверить. Если я вру, меня здорово накажут. Но нам с напарником обязательно нужно попасть в этот вагон. Ваша бронь, по словам начальника вокзала, свободна.

    Дежурный смилостивился и разрешил начальнику вокзала отдать обкомовскую бронь товарищам из КГБ.

    …Алевтина вошла в купе, но вместо предполагаемого шпиона, увидела немолодого мужчину в пиджаке, полном орденских колодок и с золотой звездочкой Героя. Левая кисть руки у него была затянута чёрной лайковой перчаткой. Аля догадалась, что это протез.

   – Очень приятно ехать вместе с красивой женщиной, – сказал мужчина.
   – А мне с Героем Советского Союза – улыбнувшись, ответила Аля.

    Сев у окна, она с беспокойством смотрела на перрон. До отхода поезда оставались считанные минуты, но её сопровождающие не появлялись. 

    Только когда по громкоговорителю объявили, что провожающие должны покинуть вагон, у вагона появились майор Логунов и лейтенант Филатов.

                                МАЙОР   ЛОГУНОВ

    Майор Логунов выяснил, что соседом с Проценко едет человек никак не похожий на того, кого они ожидали увидеть.

   – Давай будем думать, лейтенант, – сказал он Филатову. – То, что сосед Проценко не враг, это ясно. Но агент должен быть где-то здесь, рядом, в этом вагоне и наблюдать за Проценко. Осторожный гад. Итак, с нашей подопечной не общаться, даже не перемаргиваться. А вот на остальных поглядывать. Женщин, молодёжь, детей и стариков отсекаем. Нас интересуют только мужчины среднего возраста, и только те, что едут одни. Понял?

                          АЛЕВТИНА   ПРОЦЕНКО

    …Москва. 

    Поезд медленно подошёл к перрону Киевского вокзала. Алевтина вышла из вагона и направилась к метро. Дорога закончилась, но шпион таки не вышел с нею на контакт.

    На Ярославском вокзале она подошла к кассам, встала в хвост очереди. Вдруг у неё над ухом раздалось:
   – Вам привет от старого друга. 
    От неожиданности она чуть не присела.
   – Ох, вы напугали меня, – вымолвила она.
   – Идите, сядьте на скамейку и ждите меня, – сказал мужчина, стоявший за нею. – Я возьму билет и на вас.

    Алевтина окинула его оценивающим взглядом. Это был крупный, спортивного сложения, лет сорока мужчина, с приятным мужественным лицом. Отборный экземпляр. Такие мужчины легко покоряют сердца женщин.
    Сев на свободную скамейку, она сделала знак чекистам – сняла с головы шифоновую косынку, что означало: не подходите ко мне, контакт с «гостем» состоялся. 

    Мужчина подошёл к Алевтине, помахивая билетами. До поезда у них оставалось больше десяти часов. 

    Мужчина назвался ей: 
   – Горенко Петр Ефимович. 
    Отведя Алевтину подальше от людей, он сказал:
   – По приезде в Арбенин, мы с тобой поженимся. Это приказ. Немного поживём у тебя и тронемся в путь. Кто будет интересоваться мною, скажешь, что мы познакомились в Одессе. Тебе известно, что до этого я работал в Якутии строителем, заработал кучу денег и захотел устроиться где-нибудь в тёплом месте, не очень шумном и с приятным климатом.
   – А зачем вам я? Что я должна буду делать? – поинтересовалась Алевтина.
   – Ничего. Только быть моей женой. Женатый человек меньше вызывает подозрений у властей и соседей, – усмехнулся Гуренко. – А понадобится твоя помощь, скажу.

   …– Вот мы и на месте, – сказала Алевтина, приближаясь к калитке дома на Революционной. 
    Она ещё в дороге рассказала Гуренко о себе и что жила с родителями в двух комнатках в коммуналке, поэтому, готовясь к встрече с ним, заранее сняла в частном доме мансарду, благо, денег ей на это шефы дали.
   – Правильно сделала, – похвалил Гуренко.
    Он был молчалив, но признался, что до войны окончил военную школу и служил в Гомеле. К немцам перешёл в первые же дни войны, но был помещён в лагерь. Оттуда его взяли в эйнзатцкоманду,  затем служил у Власова, где получил чин полковника РОА. В самом конце войны ему удалось бежать к американцам, сидел в их лагере. Немцы из «Организации Гелена» заметили его и взяли к себе. Несколько лет работал в НТС, подбирая курсантов в разведшколу.
   – А теперь попал, как кур в ощип, – вздохнул он.
   – Ничего, здесь тоже можно жить, – сказала Алевтина. – Если боишься, можем уехать туда, где нас никто не найдёт…
   – Эти найдут, – ответил Гуренко. – Знаю. И прятаться и дрожать, словно мышь перед кошкой не хочу. Разве это жизнь. Повезёт, выполню задание, вернусь на Запад и заживу как кум королю.
   – А я? Я тоже хочу туда… с тобой, – сказала Алевтина и не поняла – сказала это она для полной убедительности своей игры со шпионом или искренне.
   – Посмотрю на твоё поведение, – усмехнулся Гуренко.

    Они вошли в дом. Их встретил Николай Владимирович. 

   – Познакомься, Петя – сказала Алевтина. – Это хозяин дома Николай Владимирович. Он любезно сдал мне мансарду.

    Гуренко протянул руку.
   – Пётр.
    Николай Владимирович ответил на рукопожатие.
   – Николай.
    В комнате показался Володя. Алевтина удивлённо воскликнула:
   – Володя?! Ты?! Вот дела. Не ожидала тебя увидеть здесь…
   – Володя теперь живёт у меня, – сказал Николай Владимирович.
   – Поздравляю вас, Николай Владимирович, – сказала Алевтина и стала подниматься по поскрипывающим ступенькам в мансарду. Гуренко последовал за нею.
    Через полчаса Алевтина и Гуренко спустились вниз. Гуренко нёс в руках бутылку водки, Алевтина сумку. На Гуренко был слегка помятый костюм, не новый, сшитый по моде первой половины пятидесятых годов. На левой стороне пиджака были прикреплены орден Боевого Красного Знамени и два ордена Красной Звезды.

   – Я предлагаю нам отметить наше новоселье, – сказал Гуренко.
   – Не возражаю, – ответил Николай Владимирович. – Даже с удовольствием, – и, повернувшись к Володе, попросил его принести из ледника квашеной капустки. 
   – Вы, наверно, тоже фронтовик, – спросил Гуренко, разливая водку по стаканам.
   – Можно сказать «да», – ответил Николай Владимирович. – Потом обвинили в дезертирстве и упекли в лагерь. Вам, должно быть, Алевтина Федотовна об этом сказала. Отсидел «пятнашку» и, кабы не родительский дом, не знаю, где смог бы приткнуться. 
   – М-да… – протянул Гуренко. – А я всю войну от начала до конца оттрубил в сапёрах. А потом до этого года всё по стройкам мотался. Последняя была в Якутии. Тоже нигде не мог прижиться. А тут вот судьба свела меня Алей. Как увидел её, понял: она – моя судьба. И, видишь, Коля, уговорил её. Она, ты ведь знаешь, тоже горя за войну хлебнула…    

    …Вымыв посуду, Алевтина с бьющимся от волнения сердцем поднялась в мансарду. Гуренко уже лежал на кровати. Не зная, как поступить, она взяла с постели подушку. 

   – Ты куда? – спросил её Гуренко.
   – Лягу на диване? – ответила Алевтина.
   – Не дури, – проговорил Гуренко. – Не хватало, чтобы хозяин вдруг заподозрил, что мы спим врозь.

    Алевтина выключила свет и в темноте разделась. Гуренко освободил ей место у стены.

    Некоторое время оба они лежали неподвижно, молча, но вот мужская рука властно легла ей на грудь и сжала её. Алевтина потянула сорочку к животу. Вскоре её восторженный крик огласил мансарду…  

                                                                            (продолжение следует)