Убийство на красном паласе. Глава третья

            Полина смотрела на Надю и не узнавала её.

            В свои двадцать четыре года ты выглядела очень заманчиво для противоположного пола. Сероглазая и светловолосая с милым кукольным личиком, она словно бы позировала невидимому фотографу, делая всё напоказ, словно бы на бесконечной фотосессии.

            - Ну, что? пошли в комнаты, - промурлыкала она, покидая кресло-качалку.

            Полина была рада этому предложению.

            Её тело стремилось к телу подруги, оно манило его, как цветок пчелу.

            - Посмотри, Вера Ивановна, опять возится со своими розами.

            - Вижу, - румянец на мгновение задержался на щеках Полины. Она старалась забыть эту странную старуху. Старуху, которая так легко и просто заманила их в свой пряничный домик.

            Тогда, когда они впервые перешагнули порог этого дома, они были слегка напуганы и встревожены ответственностью. Вера Ивановна когда-то была учительницей и казалась им очень строгой, словно постаревшая Мальвина.

            Поля и Надя были одеты, как на праздник. они пришли сюда скорее проформы ради, и не думали, что им всерьёз придется что-то делать в этих комнатах.

            Вера Ивановна долго рассматривала их, стараясь не испугать своей въедливостью.

 

            Очень скоро они подчинялись всем её просьбам. Вера Ивановна не приказывала, но предлагала, и девочки охотно выполняли её просьбы – вытирая, передвигая, моя, стараясь не смотреть на сброшенные в порыве энтузиазма одёжки.

            Поле и Наде было по душе их голышество. Словно бы они вновь вернулись в своё детсадовское прошлое, когда в летние месяцы охотно проходили мимо чужих дворов в одном белье. Надя таскала за собой старый ракетообразный пылесос, а её напарница охотно готовилась к тому, чтобы весело, по-ведьми скакать на швабре.

            - Вот видите, вам самим приятно, - промурлыкала хозяйка, давая им в дорогу вкусный пирог.

            Подруги постарались спрятать свои язычки на самые дальние полки. Уже спустя три дня они вернулись к доброй учительнице. Вера Ивановна была не против девичьих игр. девочки очень скоро сбрасывали колючие платья и начинали свои игры.

            Старуха вертелась рядом, то с фотоаппаратом «Зенит», то с кинокамерой в кожаном футляре. Девочки увлекались и не замечали её, давая возможность всем своим фантазиям вылиться наружу.

            К двенадцати годам они обе похорошели. Поля хорошо оттеняла светловолосую подругу, Вера Ивановна улыбалась, и говорила, что они похожи на знаменитых сестёр из романа Пушнина. Девочки смеялись и охотно позировали этой внешне доброй и мягкой бабушке.

 

            Теперь, спустя годы их прошлое стучалось в души незваным гостем. Полина вдруг стала понимать, что давно уже является милой развратной куклой.

            Окончательно сошедшие с круга родители были, как всегда очень далеко. Гораздо дальше, чем она хотела, чем могла бы представить. Когда-то она злилась на этих слишком несчастливых людей, злилась и искала оправдание собственной злости.

            Теперь её подруга жила в настоящих хоромах. На фоне этой новостройки поблёк и ранее такой притягательный пряничный домик Веры Ивановны.

            Да и она сама потеряла былую привлекательность и походила на старую, стоявшую одной ногой в могиле ведьму.

            Её взгляд был холоден и надменен, словно бы она всё ещё имела власть над этими красотками.

            В комнатах дома было прохладно. Но увлеченная воспоминаниями Поля легко избавилась от смущающего её болеро и зашвырнула в угол свою кокетливую шляпку.

            Она слишком долго не любовалась своим расцветшим телом.

 

            Подруги теперь напоминали двух подрастающих светских львиц. Обнаженность их тел слегка смущала и Полю, и Надю, но девушки умело маскировали свой страх. Они привыкли к таким играм в пряничном домике, и теперь даже радовались своей олимпийской наготе.

            Вся мебель в доме и бытовая техника строго и отчужденно взирала на них. Голенькая Надя с граций моложавой антилопы подбегала к внушительному холодильнику и выуживала из его недр всё необходимое для лёгкого ленча на две персоны.

            Обед нагишом – это было как-то ново. Полина даже подумывала, а не сфоткать такую занятую хозяйку, улучив момент, она направила на неё по-циклопьи одинокий глаз своего мобильного телефона.

            Надя вздрогнула, услышав щелчок затвора. Она подбежала и потребовала показать фото.

            - Фу, как глупо. И задница у меня оттопырена, словно у давалки какой. Ты это того. Давай по новой. Я сейчас приготовлюсь. А потом ты номер мой запишешь и фотку эту для прикола поставишь

            Надя попыталась принять позу ботттичелевской Афродиты.

            На этот раз фото её удовлетворило.

            - А у меня точно такой же мобик. И тоже с камерой. Его мне Арнольд Михайлович подарил.

            - Кто это?

            - Да, там, мамино счастье. Он – хороший, только какой-то скучный – без изюминки. Они с матерью поехали на море купаться, словно дети. У папика этого «Шкода-Октавия» и вообще он тут скоро самым крутым сделается.

            В глазах Нади Нефтеморск приобретал черты Санта Барбары. Арнольд Михайлович с его благородной сединой и манерами джентльмена мог бы претендовать на роль Си Си Кэпвелла, а она сама была копией Иден.

 

            Подруги пили яблочный сок и подкреплялись бутербродами с сыром. Эта трапез была мила им обеим. Девушки непрестанно шушукались, их разговор напоминал шипение волны о камни.

            - Ой, как здорово… Теперь, значит, ты – Мэри Поппинс…

            - Да, я рада – ворковала Полина. – Такая милая семья. Я остаюсь с детьми и бабушкой, а родители уезжают в Сургут на два года. То есть они там будут, ну, в общем это не важно.

            - Да… А дети большие?

            - Им десять лет- мальчик и девочка – разнояйцовые близнецы.

            - Ой, как мы когда-то.

            - А ты помнишь, как мы познакомились с Верой Ивановной?

            - Такое забудешь… И почему мы её послушались?

            - Мне лично жарко было, - заявила Полина. – А ты?

            - Я за компанию…

            И Надя рассмеялась, показывая подруге свои тщательно отбеленные зубы.

            Убрав со стола, она неожиданно предложила: «Пошли, малину пособираем!»

            - Малину?

            - Ну, да… А то поосыпается на фиг вся…

            Поля попыталась набросить на голое тело сарафан, но Надя остановила её.

            - Фи, неужели ты меня стесняешься…

            - Но…

            - Малинник у нас не виден с улицы. И вообще, я давно тебя не видала такой.

            Подруги вышли через французское окно, вооруженные парочкой лукошек.

            Поля шагала по вкопанным в землю кирпичам и старалась быть спокойной.

            Её немного смущала обритость своего лобка. Она это сделала, поддавшись общей моде, и теперь смущалась, словно бы её приготовили для витрины, как какой-нибудь манекен.

            - Вот и отлично… И Вера Ивановна не может за нами подглядывать.

            Обирая светло-красные ягоды, Полина задумчиво проговорила:

            - А ведь она с тобой фоткала. И на плёнку снимала. Интересно, где это всё?

            - Не знаю…

            - А ты думала, зачем ей это всё?

            - У неё не было внуков, вот и хотела с нами поиграть.

            - Да… А мне вдруг холодно стало. Знаешь, она вообще странной была. Иногда казалось, что вот-вот ударит, я даже съёживалась – помнишь?

            - Это, когда ты в комод зачем-то полезла.

            - Ну, да… И иногда мне казалось, что никакая она не учительница.

            - Кто же тогда?

            - Не знаю… Только она на нас смотрела как-то странно, будто ненавидела за что-то. И помнишь, у неё в углу ещё какие-то ветки стояли. Она говорила, что это – икебана.

            - Помню…

            - Только это были не просто прутья.

            - А что тогда?

            - Розги…

 

            На душе Веры Ивановны скребли кошки.

            Она вдруг почувствовала, что ревнует. Ревнует этих двух девочек друг к другу.

            Поля и Надя должны были принадлежать только ей. Она не могла смириться с тем, что они уже взрослые и могут самостоятельно выбирать себе друзей.

            - А вдруг им понравится кто-либо из мужчин? Какой-нибудь продувной хлыщ.

            Она всегда чувствовала таких типов. От мерзко пахло – смесь одеколона и пота вожделения. Этим смертоносным коктейлем можно было травить тараканов.

            Ей было достаточно нового соседа. Он, словно бы англичанин в колонии развил бурную деятельность. Целая орда сезонных рабочих, шум пыль, а ещё чувство, что её собственные дни давно сочтены.

            Она не хотела умирать. Страх перед неизвестностью заставлял её цепляться за земную жизнь. Она меньше всего хотела видеть двоих милого и улыбчивого Рейнгольда и своего мужа - майора Авдонина.

            У обоих к ней остались неоплаченные счета. Обоих она умело водила за нос, стараясь выглядеть чище и благороднее.

            И если Рейнгольд просто бредил шале в предгорьях Кавказа, то майор Авдонин мечтал справить, если уж не золотую, так серебряную свадьбу.

            Теперь одинокая и опустошенная она готовилась к мести. Пришедшие после похорон мужа люди долго искали именное оружие майора. Это было как-то странно, Авдонин никогда не говорил ей о пистолете, вероятно, он хотел иметь на руках хоть один козырь.

            «Интересно, в кого это он собрался стрелять? Неужели в меня!»…

            Он всегда казался ей слишком чужим. Словно бы только притворялся мужем, словно бы актёр на сцене, говорил заученными фразами, а его ласки были пресны и скучны, как действия неисправимого дилетанта. Она вспоминала такого находчивого Рейнгольда. Нет, тот был гораздо умнее и находчивее.

            «Может, это всё было от того, что я была молода?».

            Ей хотелось мечтать. Мечтать, что она будет жить на этой земле, что всё будет таким, как в цветном голливудском фильме.

            Рейнгольд говорил, что у них будет BMV-327 с открытым верхом. Что им дадут тут землю, и что он сумеет привить этим горцам европейскую культуру.

            Она заливалась смехом. Окружающие люди вряд ли были похожи на смирных овечек. Она только для отвода глаз носили на себе овечьи шкуры, а сами были такими же волками, как и те, что так желали их завоевать….

 

 

            Устав возиться в малиннике, Полина и Надежда вернулись в дом. Им не терпелось излить друг дружке души. Для этого, как нельзя лучше подходила вполне осовремененная ванная комната, здесь всегда был хороший напор воды, и не было досадных проблем, как в других домах

            А твой папаша подсуетился. Смотри и насос приобрёл. – с лёгкой завистью выдохнула Полина.

            За годы студенчества она устала от коллективных помывок. Чужие взгляды, словно досадливые насекомые, ползали по её оголенному телу, заставляя то нервно подрагивать.

            - Он же не лох какой-нибудь, - с самодовольством принцессы отозвалась Надя.

            Она старалась не замечать униженного положения гостьи. Да и сама Полина не стала акцентировать на этом внимание – просто взяла в руку губку и равнодушно, словно бы оконное стекло стала мыть спину своей бывшей однокласснице.

            Надя постепенно оттаивала. Она чувствовала каждое движение Полины, та, словно живописец краски размазывала по её спине мыльную пену, стараясь, как можно затейливее смешать розовый цвет с белым.

 

            Вера Ивановна отложила в сторону секатор. В её годы находиться на солнце после полудня – нет, она вовсе не боялась солнечного удара – слегка кокетливая панамка цвета слоновой кости отлично отражала губительные лучи, просто в прохладном доме было гораздо уютнее.

            Она вошла сначала в сени, где переобулась в домашние туфли и вымыла над рукомойником запыленные руки.

            Теперь можно было продвигаться в царство уюта. Тут всё оставалось, как при покойном муже. Она даже чувствовала себя не вдовой Ивана Гавриловича, но строгой смотрительницей, ожидающей новую волну организованных почитателей.

            Дух мужа витал повсюду. Он, то задерживался в любимом кресле, здесь он любил читать свежие газеты, предпочитая «Известия» «Правде», то скользил дальше в спальню, тут в постели с пологом он спал, словно стесняясь своей простецкой пижамы.

            Даже телевизор, который уж давно стал декорацией, она не решалась выбросить. Старый, некогда такой дефицитный «Волхов». Именно на нём они и смотрели «17 мгновений весны», когда она вдруг увидела на экране саму себя – подтянутую, строгую до высокомерия белокурую эссесовку.

            Ту фройлян звали Барбарой.

            Муж также заметил сходство. Она боялась выглядеть слишком взволнованной, словно бы это всё было не вымыслом кинорежиссёра, а строгой и неумолимой кинохроникой.

            Наверняка где-нибудь в архивах сохранились с плёнки с её участием. Например, в Крепостной, когда привозили пополнение для только открытого Дома офицера. Она была одной из тех, кто сортировал этих самок – на лицах туповатых девиц застыл только страх приготовленных к бойне овец.

            Некоторых особенно смущенных она приглашала с вой кабинет. Там не было ничего страшного, кроме большого мольберта – девушки смущались и застывали, как вкопанные.

            Эти наброски были давно потеряны – но её рука нуждалась в таких упражнениях. Рисование слегка разбавляло чувство желчи – особенно когда она писала ню…

            Ей вовсе не нужно было заморачиваться с натурщицами. Цепкая память засасывала в мозг и тотчас же оголяла любую из её учениц – там, словно бы в большом картоном коробке они были неотличимы друг от друга как школьные перья или канцелярские кнопки.

            Однажды, будучи ещё молодой и задорной, она решилась обнародовать своё творчество. Для своего дебюта она выбрала знаменитый роман о подпольщиках – он словно бы возвращал её в давно ушедшую юность, когда всё было кровавой явью, а не фантазией.

            Эти иллюстрации получились слишком живыми. Особенно хорошо выгляделив них сцены «народного подвига». Какая-то сила придавала точности каждому движению кисти, образы словно бы проступали на запыленном от времени зеркале и манили за собой в тягучий омут памяти.

            Тогда она была Эльзой Гюнтер. Душа наслаждалась свободой. Именно тогда она была счастлива.

            - Как вы сумели всё это пропустить через себя, - спрашивал её подтянутый и довольно красивый учитель словесности.

            - Знаете, сама не знаю. Просто автор так всё живо представил.

            Эти акварели старик забрал к себе. Он частенько демонстрировал их старшеклассникам, рассказывая о подвиге краснодонцев, вызывая на лицах девушек патриотически-стыдливый румянец. Зато лицо парней становились строже и непроницаемее.

 

            Теперь она вспомнила, как соревновалась с одним французским живописцем. Она уже не помнила, когда впервые увидела эту сладострастную композицию из двух обнаженных женских тел. Эти две бесстыдницы совершенно н контролировали себя – вероятно в своих ночных грёзах, они представляли себя наложницами турецкого султана.

            Свой эксперимент она решила проделать с Надей и Полиной. Для этого подошёл как нельзя, кстати, хвойный экстракт. Ей советовали его использовать для успокаивающих ванн.

            Девочки отважно влезли в ванну с этой зеленоватой бурдой. Запах хвои действовал на них усыпляющее. и через каких-то пятнадцать минут, они уже зевали.

            Вера Ивановна отвела подружек на мужнину кровать, зашторила окна и приготовилась писать их в роли сексуальных проказниц.

            Что-то всё же было слишком реальным. Возможно для того француза это всё было милой сонной грёзой, такой грёзой, которую помнишь лишь миг, но тотчас забываешь в шуме коварных буден.

            Темноволосая Поля не желала лежать так, как должна была лежать – и постановка напоминала скорее каннибальский натюрморт, чем гламурную сцену.

            Надо было спешить. В её распоряжении было часа два – не больше.

            Вновь лихорадка охватила всё её тело. Вера Ивановна прислушивалась к звукам за окнами, и лихорадочно, как больная набрасывала разноцветные пятна, пытаясь сложить из них мозаику детских тел.

            Прорисовка делала эти пятна живым. Они вдруг начинали дышать, дышать и стремиться прочь из скучного листа.

            Она успела как раз вовремя. Без пяти минут пять девочки пробудились и стыдливо заморгали, разглядывая друг дружку.

            - Тётя Вера, а что это было? – вдруг по-взрослому спросила Поля, когда она принесла из ванной комнаты их одежду и бельё.

            - Это? Ничего. Вы просто заснули, видимо, ванна разморила вас…

            Теперь она достала этот рисунок и долго вглядывалась в него, удивляясь, что так реалистично всё изобразила. Неужели никто не водил её рукой, например этот странный живописец?.. Пусть даже с того света…