Рахман не помнил, как оказался в этом садовом домишке, как стал почти батраком для этого улыбчивого седоватого человека с небольшой римской лысиной. Мисаил Григорьевич был довольно мил для своих пятидесяти девяти лет, он совсем не походил на будущего пенсионера, и свой отпуск проводил довольно активно.
Рахману нравилось, что его не расспрашивают. Первые дни он не выходил за ворота, боясь случайно столкнуться с Незнайкой или Пьеро. Они были где-то рядом. Вероятно, он просто заблудился, свернул не на ту улицу и теперь расплачивался за эту ошибку в этом странном домишке.
Мисаил Григорьевич по выходным отправлялся на базар. Он вначале с вечера пятницы ожидал своего сына на старенькой ярко-оранжевой машине с продолговатым кузовом. Эта потрепанная жизнью «двушка» была отличной заменой ломового извозчика для всех тех даров земли.
Сентябрь в этот год был неожиданно щедр. А в субботние дни на городском базаре не хватало мест для всех людей, которые привозили со своих дачных участков овощи на продажу.
Рахману нравилось быть отшельником. Он вдруг испугался, что станет прежним, что его вновь затянет в страшный пугающий водоворот игры в любовь. Мысли об Инне уже давно растворились в страхе. Ему было противно вспоминать о той мерзкой возне, которая оказалась бесплодной. И это было благом, он бы умер увидев произведение своих пошлых телодвижений.
Незнайка и Пьеро. Он слегка побаивался их. Для них он был испорченным ребёнком. Ребёнком, который давно не видел розги, и попросту забыл о её существовании. Ему нравилось быть униженным. Униженным и забытым ребёнком, словно бы маленький резиновый солдатик в грязной, раскисшей от дождя земле.
В доме, в котором обретались Незнайка и Пьеро, было почти пусто.
Старый лобастый холодильник сердито порыкивал, порыкивал и напоминал домик для плененного леопарда. Но вместо леопарда в нём хранились купленные наспех продукты.
В другой комнате стоял довольно потрепанный жизнью цветной телевизор. Он мог служить монитором для такого же потрёпанного видеомагнитофона. На экране возникали розовые тела Роксаны и её партнёра по съёмкам. Вениамин был особенно жалок, он давно уже не был похож и смелого и гордого Карика, а названная сестра его была по виду скорее несчастной дочерью алкоголика, чем кинозвездой.
Она ещё не чувствовала кайфа от этой возни. Она только имитировала половое сношение, старательно стонала и улыбалась грязно напомаженными губами. А Вениамин боялся не выдержать напряжения и испачкать ей живот чем-то беловатым.
Но эту возню любили на западе, любили видеть то, что было так нелепо и мерзко и вызывало скорее тошноту, чем умиление.
«Пройдёт года три, и она вполне станет первоклассной шлюхой, а пока она не в силах забеременеть, надо этим пользоваться», - заметил Незнайка.
- Но ты первый сбежал. И может её уже освободили.
- Не бойся, она станет молчать. Она и этот ухажёр. Наверняка, он уже взял с неё дань по полной программе.
- Ты думаешь?
- В сущности, её ожидает детдом. Патрон ясно намекнул нам, что расправится с матерью этих детишек.
- А Рахман?
- Этот сластолюбец? Глупости…
Они были всё же напуганы. Надо было срываться с места, словно перелётным птицам. Их путь вёл на спасительный юг, туда, где их приняли бы, как героев. Так казалось этим подручным. Они собирались захватить с собой такого доверчивого Рахмана. Он сам торопился к очередной ловушке, сам собирался стать их жертвой.
- Ничего, если он не согласится воевать, его попросту убьют. Или потребуют выкуп, но он гол, как сокол. Возможно, Роксана могла что-либо стоить. Но…
Он знал, что жизнь заставит её придти к привычному состоянию всех только внешне чистеньких гордячек, она не могла свернуть с этой тропы, она упорно шла в ужасную трясину порока.
Роксана очень завидовала этому мальчику, он возвращался к матери. А она, она.
Она оставалась среди незнакомых и строго настроенных людей, от которых нельзя было уйти словно от школьных учителей, и которым нравилось сердито смотреть на неё.
Мать Вениамина ещё не верила своему счастью. Она не верила, что её сын сгинул без следа, он был виноват только в одном. Что не сказал, куда именно ушёл. А она, она понимала, что не может поверить в его смерть.
Роксана еще не до конца поверила в своё сиротство, она только удивлялась, почему мать и Омар Альбертович так долго не возвращаются. Ведь срок их путёвки уже истёк.
«А вдруг она утонула в море. Ведь эти уроды запрещали нам смотреть новости, а только смотрели свои глупые фильмы, и заставляли нас играть в то, что было так мерзко, и чем вряд ли занимались Валя с Кариком…»
Она вспомнила, как сжималась от стыда, когда видеокамера брата, словно злобный циклоп, не сводила с неё взгляда своего единственного глаза.
Наличие ночного горшка и поводков с ошейниками было особенно нестерпимым. Они натирали кожу и от них нестерпимо воняло псиной. Роксана едва не загавкала. Когда почувствовала на своей шее эту ужасающую удавку. Она то желала быть задушенной, то страшилась такой ужасной смерти. То пыталась ненавидеть своего брата по мучениям. Ненавидеть и презирать.
Теперь он уходил прочь, уходил чистый и одетый в новое платье. А она, она вынуждена была жить в этом страшном мире, словно кукла в обществе таких же никому не нужных игрушек. И вероятно показывать своё тело другим, совершенно незнакомым ей людям.
Рахман боялся думать о сестре. Он мысленно давно похоронил её, это было проще, чём каждый миг думать о её судьбе. Возможно, её просто вывезли за город и оставили там, в чём мать родила, умирать от стыда и холода. Могли заставить забыть о своём девстве и начинать предавать себя. Могли попросту запугать.
Роксана сама привыкла к новой жизни, привыкла вести себя, как взрослая, вертеть попой и играть роль развязной красавицы. И теперь.
Мисаил Григорьевич не вмешивался в течение мыслей своего постояльца. Он даже не думал, что будет с этим парнем, когда его отпуск подойдёт к концу.
«А разве у тебя нет родных? «
« Мой отец умер. А у мамы новый муж…»
«И поэтому ты сбежал?»
Мисаилу Григорьевичу не хотелось быть назойливым. Он вышел на улицу.
Рахман вдруг слишком остро почувствовал своё одиночество. Он мог вернуться в Рублёвск, старик старательно замаскировал его мотоцикл, но, даже вернувшись, он не смог бы быть прежним. Он опасался увидеть где-нибудь на столбе осуждающий взгляд Инны.
«А вдруг её уже нашли. Ведь прошёл почти месяц…»
От одной только мысли об этом у него затряслись колени, но и сидеть здесь на положении цепной собаки было невмоготу.
Мисаил Григорьевич смотрел на поспевающие тыквы.
- Вы бы не могли бы завтра взять на базар и меня.
-Отлично. Поедешь туда с моим сыном. Я вечно путаюсь в мелочи и ещё целый день быть на ногах. Только у тебя нет документов, но думаю, что всё обойдётся.
- У меня были паспорт и права. Я взял их когда шёл в гараж. Они там в рубашке.
Он испугался. Что старик мог уничтожить его паспорт. Становится БОМЖом или чужим рабом не хотелось, но ведь кроме этого его могла ожидать тюрьма.
Он вернулся и тотчас бросился к рубашке.
- Я пошутил, - донёсся до него голос Мисаила Григорьевича. – Проверял твою память. Ты вполне оправился от падения. И твой мотоцикл тоже. Я думаю, что тебе, действительно, некуда идти. Мой сын рассказал, что случилось в твоей квартире.
- А откуда он знает?
- Он работает в милиции. Поэтому и знает. Твоя сестра сейчас в приюте. Её могут отправить в детдом. Если кто-нибудь из взрослых не объявится. Твоя мать, или отчим.
- А я разве не могу опекать Роксану?
- Ты сам несовершеннолетний.
- Мне исполнится восемнадцать в следующем году. И тогда…
- Ты пойдёшь в армию. Ведь ты здоров, как бык.
- Но я не хочу… я не могу убивать людей.
Рахман почти верил собственной лжи. Верил, что стал пацифистом, что его руки будут слишком слабы для того, чтобы удержать автомат. В последний раз, когда его проверяли на годность к службе, он дрожал, как иссохший на дереве лист под порывом октябрьского ветра. А этот человек, этот человек явно не верил ему.
Роксана тоже не верила. Не верила этим бедно одетым девочкам. От их платьев пахло бездомьем, а она не желала становиться вровень с ними, она, так и не состоявшаяся кинозвезда.
Глаза староселок просто раздевали её догола. Им было известно, что эта домашняя теня не пройдёт проверку на прочность. Что над ней можно посмеиваться и откровенно пугать своим наглым видом.
- Ты кто? – спросила Роксану наиболее бойкая из девчонок.
Роксана молчала. Она пока ещё не решила каким именем назовётся. Оба - и настоящее, и придуманное для съёмок вертелись у неё на языке. И она вдруг сказала: «Валя!»
В голосе появилась наглость. Она была готова врать и дальше, боясь, что её раскусят по слегка скуластой физиономии и чёрным волосам. «Если они узнают, что я – азиатка, то начнут дразнить и смеяться. А я, я ведь никогда не была в таком обществе».
Мать не решалась отпускать её даже в городской лагерь. По мнению отца – такое бездомное существование было только для тех детей, чьи родители были бедны и неразумны, и для тех, чьи отцы только притворялись настоящими мужчинами.
«Дочь должна быть дома. Мне даже не нравится, что она ходит в школу. Ведь там не только учат считать и писать…» - говорил он, как бы в шутку.
В чём-то Марат был прав. Он сам торговал телами таких же рано повзрослевших девочек. На экране телевизора было трудно разобрать сколько им лет. Но вчерашним пай-мальчикам было всё равно, они жадно вглядывались в кадры бесстыдства и ощущали ранее недоступный кайф.
Оболенский часто проходил мимо его стола. Ему было не до этого бизнеса, в сущности Марат никому не мешал, люди с комсомольскими значками на лацканах проходили мимо него, даже не глядя в его сторону.
Дома Марата ждал подрастающий сын. Он считал, что он просто зарабатывает деньги для своей жены, которая в свою очередь была вновь беременна, и по всем приметам должна была разродиться девочкой.
Жизнь в Советском Союзе напоминала слегка взбаламученное лёгким бризом море. Теперь оставалось только одно – поскорее приспособиться, а точнее перестроиться и ускориться. И он ускорялся, понимая, что в противном случае окажется бедняком.
Оболенский также не был похож на дурака. Он, вероятно, только притворялся идейным человеком, а сам выжидал удобного момента, чтобы спрыгнуть прочь с этого несущегося в пропасть экипажа. У него была дома дочь. С Рахманом, родившимся в конце апреля, её разделяло восемь месяцев разницы в пользу сына Марата.
Теперь, родившаяся в последней декаде июня 1987 года, Роксана стояла перед странным выбором, стать озлобленным волчонком или белой и пушистой овечкой. Ведь стоящие перед ней незнакомки никак не могли решить кто она – полноценная овца, или обычная волчичка в овечьей шкурке.
- Это твои вещи? – настырно спрашивала предводительница, явно упражняясь в телекинезе. Но одежда не спешила спархивать в тела Роксаны, она просто не знала, как остановить этот воображаемый шмон.
- Мои…
- Ну, тогда раздевайся, подруга.
- Чего?
- А у нас так положено. Пришедшие делятся всем. Ты ведь наша сестра. Или думаешь, твоя мамочка о тебе вспомнит?
Роксана покраснела. Она вдруг вспомнила, и на мгновение расслабилась, а когда пришла в себя, то две наиболее крепких девчонки уже держали её за рукава.
- Пустите…
- А чё ты сделаешь? Кучу навалишь, или мамочку на помощь позовёшь? Учти, сыкуньи и вонючки у нас под кроватями спят.
Роксана поняла, что её всё равно разденут. А может и впрямь доведут до позорного мочеиспускания, щекотя и радуясь её кратким фонтанным струйкам.
- Не трясись. А я тебя защищать стану. Зуб даю. И к чему тебе эти тряпки, всё равно или потом украдут, или порежут. У пацанов вообще лезвия бритвенные, они тебя, как банан разделают.
Пальцы Роксаны потянулись к пуговкам на платье.
Её стриптиз вызвал улыбки на губах девчонок. В тишине было слышно, как бьётся о стекло чёрная подслеповатая муха.
- Ну, вот молодец…
Предводительница довольно быстро избавилась от своих неказистых одёжек. Она была более светлокожей, чем Роксана. Видимо, загар не ложился на её кожу, отталкивался ею. Роксана долго не решалась натянуть на себя чужие шмотки. Но не стоять же перед всей компанией в чём мать родила.
Всё напоминало очень нелюбимый ею урок физкультуры. Точнее прелюдию урока, когда нужно было сменить платье на спортивную форму. Девчонки норовили посмеяться над ней, дотронуться до тела. Они завидовали ей, завидовали тому, что отец встречал её после уроков и вёз домой, как сказочную принцессу, а им приходилось брести по тротуарам пешком.
Роксана была готова разреветься. Она вдруг окончательно уверилась, что осталась круглой сиротой. От неё даже сбежал родной брат, брат, который завлёк её в сладкий омут греха.
И она стала молча и гордо покрывать своё озябшее тело чужими позорно пахнущими обносками, стараясь забыть обо всём том, что случилось за этот страшный год…
Помочь сайту
Поздравления
